Текст книги "Ящик Пандоры"

Автор книги: Александр Ольбик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Все идем купаться… Вода – как парное молоко… Все на море… – Подавая пример, Медея первой выволоклась из палисадника и, подхватив отяжелевшего на скамейке Олигарха, поплелась с ним в сторону березовой рощицы, железной дороги, улицы со светофорами… в сторону залива. И как ни странно, за ней, как за главной в стае гусыней, потянулся весь косяк: Дарий с Пандорой и примкнувший к ним Легионер, Григориан с женой, чуть позади – Мусей с Машей и Сашей, и замыкало шествие всеобщее одичание и шелест лип.

По дороге к морю Дарий затянул Пандору в кафе-стекляшку, где на скорую руку они собирались выпить по чашке двойного кофе. Слышались звуки блюза, это Мафусаил с похоронной миной на лице наводил тоску на малочисленную публику заведения. Пианист Фердинанд в своей ковбойской черной шляпе, с сигаретой в губах так же меланхолично подыгрывал Мафусаилу, а Зинга в это время у стойки потягивала через соломинку свой любимы коктейль «Вкус жизни». Взгляд Дария хоть и затуманен алкоголем, но на женское племя остер и бдителен: в дальнем, интимно затемненном углу, при свечах, он узрел пропажу, у которой якобы менструазмы… За столом с двумя свечами сидела парочка – средних лет мужчина, очень напоминающий громилу, с черным ершиком волос на большой круглой голове и прекрасная половина рода человеческого с затененным до половины лицом. На женщине было шикарное платье с глубоким декольте, в проеме которого сверкал неизвестного статуса кулон, висевший на цепочке также неизвестного свойства. Дарий локтем привлек внимание Пандоры и шепнул: «Будь я проклят, если это не Сара… А этот придурок (это он о Мусее) играется с гирями. И как только ему не мешают рога… – И пафосно добавил: – Нет, все вы, бабы, бляди, того и гляди станешь муфлоном первой категории…»

– Не хами, я не Сара… Но как она не боится, ведь сюда может зайти Мусей…

– Мы ничего с тобой не знаем… Может, он страдает отсутствием фрикции или того хлеще – эрекции… Но мы не будем стукачами и давай подстрахуем Сару…

Они вышли как раз в тот момент, когда Мусей, держа за руки Сашу с Машей, чинно шествовал мимо кафе в сторону моря.

– Привет, старина! – окликнул его Дарий. – А где остальные?

– Мать с хахалем, кажись, впереди, а Легионер блюет в сосенках… Развезло – видно, собственная самогонка доконала… Григориан со своей квашней плетутся сзади… Модеста тоже блевала и потеряла вставную челюсть… Хором ищут.

На море уже протянулись ожерелья огоньков: слева – маяк Колки, справа – огни столицы и двух маяков: ближайшего Лиелупского и дальнего – Мангальского. Очень умиротворяющая душу картина. А между огоньками темное плато абсолютно безмятежного моря. Но живущего отсветами Луны, звезд и искорками, которые исходили от медуз и выпрыгивающих на поверхность воды вимб. Но Дарий видел то, что не было доступно сетчатке других глаз: все пространство над морем отливало призрачным аквамариновым и изумрудным цветом, и эту неотразимо притягательную гамму пронизывали золотые нити отраженного небесами заката. Куинджи! Ночь над Рижским заливом… При виде этого величественного колера в груди художника затомилась тихая печаль, возникающая разве что при воскрешении…

Когда Дарий с Пандорой, развесив одежду на кустах лозняка, абсолютно обнаженные вошли в воду, ничего в мире не изменилось, разве что в районе Артефакта что-то зашлось, как бы запротестовало против холодка.

– Вот так бы идти и идти, – задумчиво завела Пандора. – И не возвращаться…

– Это мы всегда успеем, но для этого нам потребуются рюкзаки и по две пудовых гири.

– Одолжим у Мусея, думаю, он мне не откажет.

– Его гири для цирка… А что он тебе там щебетал на ушко, когда мы сидели за столом?

Пандора ненавидит Дария в момент, когда тот задает вопросы. Тогда он ей кажется последним гадом, с которым не то что любиться, но и разговаривать отвратительно.

– Он сказал, что кот Фарисей был онанистом, Мусей сам видел как он сам себя удовлетворял.

– А чего ж он тогда бегал по кошкам? И погиб, бедняга, в роковую минуту свидания…

– А ты лучше Фарисея? Тебе меня мало, и ты почти через ночь мастурбируешь…

– А это потому, что ты отворачиваешься к стене, а я по телеку смотрю эротику… Все из-за тебя… Вода довольно холодная, может, дальше не пойдем? Приготовься, на счет «три» – окунаемся…

– Бр-р, – Пандора поежилась и прижалась к Дарию, и это соприкосновение было искрой, возжегшей его психо-физиологически готовенький Артефакт.

Но, несмотря на готовность номер один, они прошли вторую мель, а когда вода коснулась подбородка Пандоры, он скомандовал: «Раз, два… три… поехали», – и потянул за собой в пучину Пандору. Он плыл под водой с открытыми глазами, но темень была настолько плотная, что разницы между открытыми или закрытыми глазами не было никакой… Когда ноги снова коснулись дна, он понял, что они на четвертой мели. Метрах в двадцати от них темнел ограничительный буй.

Дарий притянул к себе Пандору и прижался грудью к ее груди. А она подняла ноги и крепко обвилась ими вокруг чресл Дария. И вдруг где-то в стороне, на берегу, раздался душераздирающий крик.

– Что бы это могло быть? – прекратив движение, спросил Дарий.

– Это, кажется, голос Медеи.

– Голос экстаза или вопль о помощи?

– Кончай! – Пандора как можно плотнее прижалась к его телу. – Ну, пожалуйста, еще чуть-чуть…

Однако Дарий безнадежно терял кураж, его естество было уже не с Пандорой. Он отстранился и, не выпуская ее руки, поплыл в сторону берега. На второй мели, когда они уже шли, а не плыли, снова повторился женский истерический крик, переходящий в вой. И они побежали. Пандора дважды падала, но Дарий, не отпуская ее руки, поднимал ее, и они вновь устремлялись на потревожившую ночную тишину мольбу о помощи…

Они бежали по песку, не думая о своей обнаженности. Впереди шумело и плакало, металось светлое пятно. Это Медея в своей белой блузке рвала на себе волосы, заходясь в нескончаемом плаче, бегала от кромки воды до того места, где лежало на песке тельце Маши. И над котором склонилась огромная в сумеречном свете фигура Мусея. Он делал ребенку искусственное дыхание, и сквозь стиснутые зубы стонал, и прекращал страдать только тогда, когда, наклонившись, вновь начинал вдувать воздух в легкие маленькой утопленницы.

Дарий был раздавлен случившимся, а Пандора, чтобы не кричать, так сжала зубы, что пломба на третьем верхнем зубе стала крошиться.

Оторвавшись от девочки, Мусей протянул руку в сторону Дария, в ней был телефон.

– Звони в неотложку, может, еще не поздно…

– Не поздно, не поздно… – плача навзрыд, кричала Пандора. – Не может этого быть, – и она, присев на корточки, уткнулась лицом в колени.

А Дарий спьяну и от волнения никак не мог вспомнить телефон, куда надо звонить в таком случае. Ему крикнул Мусей: «Набирай 03, неотложка…»

– О, Господи, мы пропили ребенка, – выла Медея, теребя кофту, выделывая какие-то несуразные движения вокруг Маши и Мусея. За ней, как приклеенный, бродил Олигарх, засунув обе руки в карманы брюк…

Со стороны мостков появилась еще одна фигура, и когда она приблизилась, раздался пьяный, веселящийся голос Легионера:

– Господа, что за шум, а драки нет…

То, что в дюны направляется «скорая», они поняли по приближающейся сирене. И действительно, вскоре свет фар осветил кусты ивы и высоченный забор, огораживающий место, где когда-то находился ресторан «Жемчужина». А на заборе надпись: «Салют, Че Гевара! Буша на шампура!»

Дарий призывно замахал руками, Медея побежала в сторону неотложки, по-прежнему воя и разрывая на груди кофту. Ошарашенный Легионер молча взирал на происходящее и, покачиваясь, пытался осознать, от чего же возник такой переполох.

Отворились задние двери машины, двое в белом вышли, за ними шофер с большим фонарем. Луч света осветил ребенка. Маша в своем розовом платьице с кружевной оборкой, с мокрыми курчавыми волосами лежала, смежив веки, и Дарий поразился длине ее темных ресниц. Губы были открыты, изо рта толчками, в ритм движений рук Мусея, выплескивались крохотные фонтанчики воды.

Наклонившийся над Машей врач пытался прощупать пульс и, видимо, что-то в ее тонкой шейке нащупал, ибо деловым и отнюдь не безнадежным тоном приказал отнести девочку в машину. Это сделал Мусей, и Дарий отметил торжественность в его походке, непоколебимую твердость в вытянутых руках, на которых лежало тельце и с которых беспомощно свешивались босые ноги ребенка с прилипшими к ним листочками от морских водорослей. Все, кто был на берегу, промывали глаза подступившими слезами, потому что появилась надежда, которую уместнее оплакивать, нежели ей аплодировать. И только Медея, когда машина тронулась и стала разворачиваться, ринулась за ней и едва не попала под заднее колесо неотложки. Сбитая с ног углом фургона, она упала и, лежа в неестественной, кучкообразной позе, продолжала орошать пляж слезами, а воздух сотрясать уже не очень горькой тоской. К ней подбежал Саша, который до сих пор от страха прятался за баркасом, опрокинутым днищем к небу. Мальчик не плакал, ибо не до конца понимал всю трагичность произошедшего, и в этом было спасение его тремстам миллиардам нервных окончаний… Подошел Олигарх и неуверенными движениями стал поднимать Медею с земли.

Когда машина скрылась в дюнах, Дарий, взяв за руку дрожащую мелким вибром Пандору, повел к кустам, на которых они оставили свои одежды. Они были потрясены, но уже сживались с чужой невзгодой, а потому на смену потрясению приходило возбуждение, которое со временем тоже потребует разрядки. Облачившись в одежды, они подошли к Медее, возле которой уже находились Легионер, Олигарх и маленький Саша, прильнувший к лежащей на песке бабушке.

– Соседка, – обратился к ней Дарий, – мы все должны пойти в больницу, поэтому встань и возьми себя в руки. – Последовала пауза, словно слова Дария упали на благоразумную почву. И действительно, Медея, встав на карачки, поднялась, отряхнулась от песка, утерла обеими ладонями глаза и, взяв за руку Сашу, направилась к мосткам. И там, где начинаются желтые фонари, в аллее, по которой днем разъезжают малолетние гонщики на микрокарах, им навстречу бежала Сара. Кулончик на шее, словно маятник Фуко, болтался от одной ключицы к другой, волосы, обдуваемые ветром, открыли ее лицо, которое было белее гренландского снега, а в глазах сиял ужас неизвестности. Ее остановила Пандора и что-то поведала, но так, чтобы это не нарушало тишины задремавших лип и притихших слева детских качелей. Все было спокойно, и Сара, видимо, ободренная словами Пандоры, но еще не избавившаяся от внутреннего надрыва, занялась плачем, напоминающим скулеж побитой собаки. Шатаясь, она подошла к бетонному бордюру, тянувшемуся вдоль аллеи, и повалилась на него. Ей было плохо, отказали тормоза, и Дарий пришел ей на помощь. Вытащил свою карманную аптечку, нашел в ней валидол и четвертинку успокоительного клонозепама. Таблетки он отдал Пандоре, и та вложила их в рот Сары. Дарий слышал, как где-то рядом, под сенью густого вяза, Медея проклинала Сару, обзывая ее последними словами, которые в тот вечер она могла собрать у себя в голове. И это поношение вызвало у Дария молчаливое чувство солидарности с Медеей…

Больница находилась метрах в двухстах сразу за переездом и еще ближе от их дома. Легионер, когда они миновали железнодорожный переезд, откололся, зато на углу улиц Виенибас и Бривибас им встретились Григориан и его пьяная, заплаканная Модеста. И откуда только люди узнают о приближении беды? Они пересекли улицу и подошли к Дарию, поинтересовались, как обычно интересуются простые люди, появившиеся на чужом пепелище… А кстати… Нет, это случится немногим позже. Дарий не уловил в голосе Григориана ничего, кроме любопытства, зато его нюх едва справился с несущимся от него перегаром. «Прима», водка, пиво, самогонка, которой еще днем угощал его Легионер, плюс нечищенные десны, поскольку зубная паста для Григориана и лишняя роскошь, и ненужные расходы, и плюс… «А черт с ним, я сам, наверное, пропах гнилостными миазмами, что обычно случается с уходящей материей…» Слава Богу, ох, слава тебе Боженька, что ты спас эту славную Машу. Об этом стало известно после того, как Пандора с Сарой сходили в больницу на разведку и, вернувшись, со слезами и соплями, рассказали, вернее, пересказали разговор с дежурным врачом с неповторимой фамилией Дудельзак. Маша уже спит. Заснула после того, как выкачали из легких два с половиной литра H₂O, и после уколов и прочих спасительных медманипуляций и самоотверженных действий Дудельзака. Медея, услышав обнадеживающее сообщение, упала коленями на газон и начала неистово креститься, будто и в самом деле верила в Бога…

Все происходило рядом с железным решетчатым забором, за которым белел и горел огнями больничный корпус. С Машей в больнице остался Мусей, к которому вскоре вернется Сара, а все остальные, то есть Дарий с Пандорой, Медея с Сашей, осоловевший Григориан с Модестой и неутомимый Легионер, который тоже на глазах трезвел, снова оккупировали в палисаднике стол и принялись восстанавливать вином и водкой потрепанные случившимся нервы. Олигарх, как и до этого, скромно сидел на лавочке, скрытый от глаз других плотной стеной девясила. Пандора сходила домой и вернулась в куртке и без шляпы. Медея отвела Сашу спать, после чего снова присоединилась к полночной застолице. Выпили, были возбуждены, наперегонки рассказывали о пережитом. Модеста, рыдая навзрыд, шепелявя, путая слова, рассказывала, как в траве она искала свои зубы. И, видимо, для вящей наглядности вытащила изо рта зубной мостик и стала его протирать рукавом кофты. Медея уже без ужаса в глазах и без истерики поведала о том, что ей приходило в голову, когда она увидела лежащую в воде бездыханную Машу.

– Сначала я подумала, что она просто балуется… – Медея сильно затянулась сигаретой. – Но она оставалась без движения, и я дотронулась до ее ножки… О боже мой, какой это ужас! А когда Мусик вытащил ее на берег и стал делать искусственное дыхание, я подумала… Старая дура, я стала думать о том, в какой одежке мы ее положим в гроб… У нее есть такое василькового цвета платьице с белыми кружевами, голубые ленточки, белые гольфики…

Слушавшие Медею притихли, однако Дарий не стерпел такого расхлябанного монолога и одернул Медею:

– Тебе надо поменьше заливать глаза и побольше уделять внукам внимания.

И лучше бы он этого не говорил, потому что правда так расстроила Медею, что ее начало рвать. Она отошла к кустам смородины и там облегчилась. А может быть, это было запоздалое расслабление нервного спазма? Пандора накинулась на него и сказала, что «перед тем как вздумаешь что-то говорить, надо хорошо подумать…» Но из Дария никудышный моралист, ибо не прошло и десяти минут, как он сам начал безобразно отключаться. Сначала со стола съехала одна рука, державшая фужер, затем, после звона стекла, его повело всем туловом вбок, и если бы не поддержка Пандоры… Дело кончилось тем, что его отвели в дом едва державшиеся на ногах соседи, включая вышедшую на улицу дочь Медеи Конкордию, от который исходили запахи левкоев. Самое непреодолимое препятствие оказалось в коридоре, четыре ступени, которые он даже с помощью концентрированной энергии соседей долго не мог взять штурмом. Его роняли, он сползал вниз, потом все повторялось сначала, и дело кончилось тем, что его волоком втащили на площадку, откуда таким же макаром вволокли в квартиру. И оставили лежать на ковре возле дивана, на котором плясали тени и отсветы, исходящие из незашторенного окна… До слуха доносились звуки канонады: это сосед-мошенник петардами салютовал своей тщетности подчинить мир благоприятствования. Дарий силился осмыслить ассоциацию, рожденную разрывами ракет, но сознание затушевалось тиной других ассоциаций, и он полетел в аквамариново-синюю даль, пронизанную золотым шитьем позднего заката… Он видел сон со стрельбой и, когда открыл глаза, не сразу сообразил, на каком свете находится.

– Пандора, – тихо позвал он, но отклика не услышал. Повторил: – Пандора, где ты? И где я?

Зато отчетливо, как только что было во сне, до слуха донеслись звуки, очень похожие на винтовочные выстрелы. То одиночные, то с короткими паузами, то по нескольку залпов одновременно. Он пытался вспомнить вчерашний вечер и где-то в закоулках памяти нащупал мимолетное воспоминание о салюте, который долетал с территории дома, в котором жил мошенник Флориан. У Дария раскалывалась голова, ему с трудом давалось любое движение собственного тела, и все же он поднялся с пола, на котором лежал, и добрался до кровати… Однако диван был не разобран и шляпа, брошенная на него Пандорой, свидетельствовала о том, что их ложе по какой-то причине всю ночь пустовало. Дарий почувствовал, как по его хребтине пробегают мурашки паники и негодования, и он, подойдя к окну, вгляделся в лежащий за пределами дома мир. Справа виднелись купы лип и отблеск уличного фонаря, зато слева, как раз в направлении дома Флориана, пылало зарево, ореол от которого объял росшие там мачтовые сосны. Дарий выскочил из квартиры, но в спешке споткнулся, слетел со ступеней, сильно ударившись головой в закрытую дверь.

На улице стоял предрассветный туман, поникшие кусты девясила искрились росой, а где-то в их гуще раздавался сиплый храп. Художник подошел к примятой поросли и в глубине ее разглядел седую голову Григориана, видимо, так и не сумевшего преодолеть тернистый путь к дому. В руке его темным глянцем отсвечивало донышко бутылки и Дарию показалось, что в этом отсвете он увидел свое прошлое и будущее Григориана, на которого, впрочем, ему было наплевать, ибо все его разбегающиеся в разные стороны мысли выстроились вокруг образа исчезнувшей Пандоры. И он побежал по дорожке, повернул налево, мимо серебристого джипа, который ему напомнил вчерашнее происшествие на море, и устремился в сторону полыхающего зарева, на звуки выстрелов. Нет, дом мошенника был на месте, в его тени светились дворовые огни, и поблескивали капельками иссопа никелированные бамперы, фары, ветровые стекла его иномарок и никелированные баки мотоциклов.

Когда он вышел на поперечную улицу Елгавас, в глаза пыхнул настоящий шквал огня, исходящий от заброшенных корпусов пансионата… бывшего пансионата имени Гагарина. Когда-то этот звездный человек здесь провел одну ночь, что и дало моральное право назвать средней руки оздоровительное заведение его именем. Несколько корпусов были довоенной постройки, носили статус архитектурных памятников и являлись собственностью муниципалитета. Уже несколько лет их окна и двери были забиты фанерой, когда-то очаровательные флигельки и башенки покосились, измочалились от дождей и нечищеного снега, их водостоки проржавели и, не выдержав многолетних залежей опавших листьев, во многих местах обломились и всем своим видом свидетельствовали о бренности всего сущего. И когда тонкие струи, лившиеся из пожарных рукавов, касались болтающихся желобов, они раскачивались и из них сыпалась и разлеталась на огненном ветру скопившаяся за годы отчуждения труха. Пожарные, движения которых в их промокших робах казались замедленными и сонными, были бессильны перед стихией и, возможно, даже кто-то неведомый проплатил их медлительность в надежде когда-нибудь на месте пепелища построить свою виллу. Такие казусы уже имели место, и местная газета об этом не раз писала, о чем, кстати, свидетельствовали возникшие на местах сгоревших старых строений новые роскошные особняки и даже целые комплексы с бассейнами, спортзалами и кегельбанами…

Он не сразу увидел группку людей, стоявших неподалеку от горящего дома, и это его удивило и обнадежило. Раскрыв широко рот, в куртке, накинутой на ночную рубашку, стояла Медея. Рядом, с всклоченными седыми пейсами, зевал Легионер. И Дарий сильно удивился, когда метрах в трех от Медеи заметил дородную фигура Мусея. Был тут и сосед-аферист Флориан, чей дом красовался напротив и чьи люди приказывали пожарным прежде всего направлять струи воды на стены его дома, для профилактики. Телячья нежность к вероломно нажитой недвижимости.

Пандора бдела в одиночестве: прислонившись к молодой липке, она неотрывно взирала на огонь. И когда Дарий подошел совсем близко и даже когда дотронулся до ее руки, Пандора продолжала пребывать в трансе. Он заглянул в ее глаза, но ничего, кроме всепоглощающей зачарованности и отрешенности, не заметил. Казалось, они были заморожены, и лишь золотистые искры, порхающие в них, говорили о жизни.

– Пандора, девочка моя, может, пойдем домой?

Раздался выстрел, и над ними пролетел кусок кровли, и Дарий понял причину этих странных выстрелов: от жары трескался покрывавший крышу шифер, звучно разлетаясь по сторонам погибающего памятника архитектуры. Башенка, на которой уже не вертелся старинный флюгер с годом постройки дома «1906» и на котором была надпись «Флора», рухнула, и ему показалось, что это рушится какая-то странная сказочная декорация…

– Пошли домой, – повторил Дарий и с силой потянул Пандору за собой.

И по мере того, как она тащилась впереди, а он, не выпуская ее из виду, шел за ней, пламя отдалялось и в лицо больше не дули обжигающие ветры. Прохладные смерчики, прилетающие с моря, освежали их и без особого оптимизма свидетельствовали о приближении утра.

Возле лавочки в зарослях девясила все еще раздавался храп Григориана, и Пандора, взглянув в его сторону, скорчила гримасу отвращения и бегом направилась в подъезд. Когда Дарий зашел в квартиру, она уже лежала на диване, на своей из тонкой соломки шляпке. И неудержимое рыдание неслось из-под подушки, которой она наглухо накрыла голову. Он вытащил из кармана сигареты и хотел закурить, но неожиданно возникла проблема: нигде не было зажигалки. А на кухне, над газовой плитой, в металлической спичечнице, отсутствовал коробок спичек. И Дарий призадумался. Даже уселся на табуретку и через проем в занавеске стал всматриваться туда, где не убывал, а, наоборот, разрастался огонь.

И когда Дарий зашел в ванную комнату и заглянул за смывной бачок, сердце его упало – там, где еще вчера стояла бутылка с растворителем, теперь, в 4.30 утра, она там отсутствовала. На полочке, где зубные щетки и мыло, лежал ополовиненный пакет ваты. Вчера тоже его здесь не было.

Он вернулся в комнату и подсел к лежащей Пандоре. Взял ее руку и поднес к губам… Пальцы… Ее тонкие длинные персты с необыкновенно ухоженными ногтями, с изящным колечком с бирюзой источали какой-то очень знакомый запах. И, чтобы не ошибиться, он еще раз глубоко вдохнул в себя воздух и даже лизнул руку, ощутив на языке горьковатый привкус растворителя. Женщина уже не плакала, лишь мелкой дрожью сотрясала тахту, а ему казалось, что весь мир затрясся в гибельной лихорадке и что нет причин для ее прекращения.

Он откинул подушку, перевернул Пандору на спину и увидел алчно-плотский блеск в ее синих с желтыми брызгами глазах. Губы сложились в желание, а та рука, которая изобличала ее преступные свершения, проныривала между ногами Дария, неудержимо подползая к владениям Артефакта…

– Возьми, если хочешь, – простонала Пандора и прикусила губу. – Пожалуйста, закончи то, что мы начали в море.

Но Дарию было не до этого, его обуревали страхи за нее и мучительное желание докопаться до истины. Но, взглянув на ее прикрытые веки, ощутив грудью ее натруженное дыхание, ее молчаливое, еле сдерживаемое стремление к плотской близости, он готов был уступить. Правда, с оговоркой.

– Скажи только одно слово… «да» или нет» – и я исполню твое желание, – произнес и затаился. В глубине души ему не хотелось определенности. Ему редко когда хотелось определенности, и редко кому хочется определенности, когда определенность только с одним – отрицательным, знаком.

И к его утешению, вместо признания – нечленораздельные звуки, в водовороте которых он с трудом различил: «Это не я»…

– А где моя зажигалка, где спички? Впрочем, я их, наверное, оставил на столе, в палисаднике, – и он начал расстегивать у нее пуговицы. Их было семь: четыре на куртке, три на блузоне и молния на брюках… И по мере того, как его пальцы скидывали петли, сдвигали бегунок молнии, Пандора на глазах превращалась в необъезженную кобылу, которая бесновалась, брыкалась, била копытами, ржала, разбрасывая по сторонам пену, закусывая до хруста собственных зубов удила. Строго говоря, ничего этого не было, а был разгорающийся раж, страсть, очень сличимая с разгорающимся огнем, который, по всей видимости, зажег в ней древнейшие и неугасимые инстинкты к сублимации тела и духа. Единственное, в чем не был уверен Дарий, – в Артефакте, который иногда бывает впечатлительнее его самого. И действительно, когда преграды, отделяющие его от тела Пандоры, отпали и она уже готова была вобрать в себя все желания мира, Артефакт, как назло, заупрямился и ни в какую не желал запрягаться в колесницу Эроса. Даже ее руки, обласкавшие все, что в таких случаях принято лелеять, не помогли, а лишь усугубили проблему «вставай, страна огромная»…

– Извини, не могу, – запросил Дарий пощады. – У меня перед глазами Маша… и огонь… Извини…

– Пожалуйста, хоть как-нибудь… – И Пандора начала делать бедрами круговые движения, совмещая их с вертикально-горизонтальными перемещениями. Изо рта вылилась струйка сукровицы, и Дарий понял, что в ней разгорелся адский, всепожирающий огонь, который не угаснет до тех пор, пока…

Художник задремал и не слышал ее прощального, сквозь сведенные челюсти и прикушенную до крови губу вскрика, коды небесной симфонии, гибельной песни, овечьего блекотанья, жеребячьего ржания, шума водопада, первого крика ребенка и предсмертного стона старика… Ей снился сон…

Когда Дарий проснулся, первым делом он принялся вспоминать прошедшие часы. Однако все ушло и не вернулось. Пандора спала так, как будто ее руки, ноги, волосы разбросала по кровати какая-то несокрушимая центробежная сила, однако дыхание было ровным, на подбородке темнели застывшие бусинки крови.

Утром город недосчитался двух корпусов бывшего пансионата. И, возможно, нескольких миллиардов сперматозоидов… считай, будущих поколений, выброшенных в презервативах и вымытых водой из вагин, да и погибших от многообещающих контрацептивов… И, быть может, по этой причине миру еще долго придется ждать новых Эйнштейнов, Пикассо, Казанов и прочих любомудрых типчиков, которые так неосторожно пообещали глупому человечеству новые горизонты.

От их соития никакого события.