Текст книги "Париж ночью"

Автор книги: Александр Стефанович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

В этой палате я впервые подумала о ВЕЧНОСТИ и вспомнила свое любимое китайское стихотворение «Одиноко плыву в лодке». Правда, в памяти у меня образовались какие-то провалы, и я не могла вспомнить, чьи это стихи: Ли Бо или Ду Фу? Я спросила об этом главврача, когда он пришел с обходом. В ответ он приказал сделать мне укол.

Когда я очнулась, то мир неожиданно изменился в лучшую сторону. Сквозь бирюзовые шторы светило солнце. На окошке стояли цветы. В углу палаты стоял телевизор, и хорошо причесанная медсестра в чистом белом халате сказала мне:

«Ну, вот и хорошо» – и улыбнулась.

А я подумала, что уже умерла и нахожусь в раю, потому что улыбаться так искренне могли только ангелы, а не медсестры в брянской лечебнице. Потом все прояснилось.

Лежала я уже, оказывается, в Москве в отдельной палате правительственной Центральной клинической больницы, куда меня определили по личному распоряжению министра здравоохранения. Медсестра запретила мне двигаться, потому что я была подключена к какому-то аппарату, выгонявшему из моего организма лошадиные дозы психотропных препаратов, которыми глушил меня главврач брянской психушки.

Оказывается, когда я не явилась на съемку в понедельник, то меня сильно ругали, но когда меня не нашли ни во вторник, ни в среду, то на «Мосфильме» сильно переполошились. Ведь без моих сцен нельзя было закончить и сдать фильм. Тогда режиссер Сеня Воробьев поднял на ноги всю Москву, позвонил своему личному другу – руководителю МВД. По его приказу была снаряжена специальная следственная группа, и меня разыскали в брянском дурдоме. Но я уже была невменяемой. Тогда Воробьев позвонил другому своему приятелю – министру здравоохранения, и тот приказал достать меня с того света.

Короче, я доснялась в фильме. На сегодняшний день осталось только несколько смен озвучания. И я решила: как только получу гонорар, уеду из Москвы как можно дальше. Или в Бразилию, или в Непал. Я еще не знаю куда.

– А как же премьера в Доме кино? А как же поездка на Каннский фестиваль? Воробьев ушлый малый – он уже вставил незаконченный фильм в конкурсную программу. Тебе же могут приз дать за лучшее исполнение женской роли.

– Ну что я не видела премьер в этом Доме кино? И чего я не видела в этих Каннах? Грязный провинциальный городок.

– Насчет грязи в Каннах это ты сильно завернула.

– Смотря с чем сравнивать. По сравнению с Сочи – там действительно чисто, а если вспомнить Монте-Карло?..

– Но с чего ты взяла, что в Бразилии или в Непале тебе будет лучше?

– В Бразилии всегда тепло. Там можно жить на пляже, а Непал – это центр мирового духа. Непал вообще ближе к небу.

– Уймись, Жиляева, – говорю я. – Ты как представляешь себе Непал – по песенкам Гребенщикова? А Бразилию – по телевизионным сериалам? Ты вообще отдаешь себе отчет, что с тобой будет, когда ты там окажешься? Во-первых, единственную твою ценность, твой подержанный компьютер, в этой долбаной Бразилии сразу сопрут, а в Непале ты даже не сможешь объяснить местным жителям, что это такое, тебе за него даже десятку не дадут, когда понадобятся деньги на жратву. В той же Бразилии на местном пляже тебя для начала изнасилует банда негров, а потом ты сама станешь воровкой и закончишь жизнь в страшной бразильской тюрьме. Умрешь от укусов таких насекомых, которые не снились даже твоему любимому Кафке. В Непале же ты окончишь свой век, замерзнув ночью на голой земле под газетой, которой накроешься вместо одеяла. Потом твой труп сожрут голодные собаки, потому что аборигены не будут тратиться на погребальный костер для никому не нужной иностранки. Конечно, ты веришь в реинкарнацию и надеешься, что съевшую тебя собаку в свою очередь съест какой-нибудь монах, а его выберут далай-ламой, и твоя душа в его священном теле будет вечно слушать заунывные молитвы на непонятном языке. Этим можно утешиться!

Я рисовал и другие страшные картины, но Жиляева не вняла моим советам. Получив на «Мосфильме» гонорар в тысячу пятьсот гринов, она побрила себе голову и исчезла.

Больше ее никто не видел.

–  Опять грустная история, – вздохнул Пьер, – но про что она?

–  Про тех, кто не от мира сего. Нет, было что-то в этой ненормальной Жиляевой. Жаль что нельзя с ней связаться, а то бы я прокричал ей в трубку: «Жиляева! Если тебя съедят непальские собаки или загрызут бразильские насекомые, мне будет безумно жалко. Здесь тебя не хватает. Оставь свои романтические бредни о дальних странах. Скажу тебе честно: мир совсем не такой, каким ты его придумала. В нем нет места для„ маленьких монашков”. Мир жестокий и страшный. Он хочет тебя уничтожить. И если он еще не успел это сделать, прошу тебя: брось свои глупости, возвращайся скорей в занесенную снегами Москву или, на худой конец, в наш безумный Парижок. А оказавшись здесь, посмотри вокруг, улыбнись своей неповторимой грустной улыбкой и скажи прямо, как только ты одна в целом мире умеешь говорить:„ Господи, какие же вы все дураки!” »

–  Да ты поэт! – улыбнулся Пьер.

–  Нет. Просто хочется сделать для беззащитной Жиляевой что-нибудь хорошее.

–  Ну, с женщинами мы немного разобрались. А теперь опять обратимся к русским мужчинам. Типичные русские – они какие?

–  В принципе, русские мужики – хорошие ребята. Любят выпить, подраться и пофилософствовать. В обыденной жизни долготерпению русских нет предела. При этом ни один народ не умеет так иронизировать над собой. Очень популярен у русских анекдот: «Начальство объявляет: „Завтра утром явиться на площадь. Всех будут вешать. Вопросы есть?” – „Есть. Со своими веревками приходить?” ». Но те же самые ребята в воде не тонут и в огне не горят. Если выпьют, конечно.

Вскрыть в случае войны

Когда коммунисты никого не выпускали за «бугор», мы с моим тогдашним другом, музыкантом Андреем, использовали любой случай, чтобы посетить какое-нибудь экзотическое место на родной земле. При этом я тяготел к западному направлению от Москвы, а Андрей не гнушался и восточным. Но нашей общей мечтой было посещение острова Сааремаа, находящегося в Балтийском море как раз напротив шведского острова Готланд. Много раз Сааремаа переходил из рук в руки. Им владели викинги, пираты, крестоносцы, датчане, немцы, шведы. Петр I присоединил его к Российской империи. По Брестскому миру остров отошел к Эстонии, которая перед войной стала частью Советского Союза. На острове, славящемся уникальной девственной природой, сохранились хутора с соломенными крышами, построенные триста – четыреста лет назад. В советское время, о котором сейчас пойдет речь, установили там запретную зону, в которую можно было въехать только по пропускам. На острове функционировали рыболовецкий колхоз и маленький пивной заводик, производивший потрясающее курессаарское пиво, названное так в честь главной достопримечательности острова – средневекового замка Курессааре. Иногда в нем проводились съемки исторических фильмов, и от друзей-киношников мы слышали восторженные отзывы об этом уникальном месте.

А тут как раз в нашу компанию попал Денис, отец которого был резидентом советской разведки в Юго-Восточной Азии. Он занимался там дворцовыми переворотами и пользовался большим влиянием в своей системе. Мы поставили перед Денисом боевую задачу, и он с помощью папы получил пропуск на Сааремаа для меня, Андрея и для себя, конечно. Но пропуск нам дали с условием: мы должны выступить перед местными пограничниками – я с рассказом о новостях кино, а Андрей – с небольшим концертом.

Погрузив в багажник машины наши дорожные сумки, мы с Денисом отправились в дальнее путешествие через Новгород и Псков, а в Таллине к нам присоединился Андрей.

До самого острова можно было добраться только на пароме, и, как на грех, именно на этом пароме что-то случилось с моим «жигуленком». Дальше ехать он отказался. Вручную мы вытолкали автомобиль на берег, а тут новая неприятность. Оказалось, что единственный автобус, который развозит пассажиров по острову, уже ушел и вернется только завтра.

Тогда Денис решил проявить организаторские способности. Он исчез и, вернувшись через десять минут, заявил:

– Полный порядок! Я нашел грузовик, который довезет нас до места. Но тащить на тросе «жигули» шофер отказывается. Ничего. Заберем машину завтра. Давайте быстрее, а то и он уедет.

Мы достали из багажника наши сумки и пошли к грузовику. Между прочим, возле парома крутились и другие граждане, которым нужно было попасть в дальнюю часть острова, но никто из них не набивался к нам в попутчики. Вообще, они как-то косо смотрели на нас и на сам грузовик, на борту которого было что-то написано по-эстонски.

Мы расположились в крытом кузове на каких-то мешках, то ли с сахаром, то ли с солью. Мотор заурчал, и машина двинулась. Из нашего путешествия можно было сделать один вывод: состояние дорог на острове оставляло желать лучшего. Нас то и дело бросало вверх и вниз на колдобинах и мотало от борта к борту на ямах. Не знаю что больше напоминала наша поездка, тренировку космонавтов на центрифуге или гонку на выживаемость.

Наконец машина остановилась у ворот воинской части. Еле живые, мы выбрались из кузова. Когда расплачивались с водителем, то не удержались от выпадов в его адрес:

– Ну, ты лихач! Как ты носишься по этим ухабам.

– А чё, – ответил он, – при моей-то работе только так и можно.

– В каком смысле? – поинтересовались мы.

– Да в любую секунду могу помереть.

– Ты чем-то болен?

– Здоров, слава богу.

– Так почему ты можешь откинуться?

– Да потому что я взрывчатку вожу для карьера.

– А где взрывчатка?

– Да вы же на ней сидели!

От этого сообщения мы оклемались, только когда выпили по рюмке. Помогли гостеприимные пограничники, которые нас ждали. Командир дивизиона, полковник, приказал разместить нас в гостевом доме, накормить, а также доставить мою машину в часть с помощью военной техники.

После обеда состоялось наше выступление перед солдатами. Все остались довольны.

Потом полковник пригласил нас к себе на командный пункт.

– Вообще, это помещение не для посторонних, но ведь вы по такой рекомендации, – доверительно сказал он.

Когда в его штабном кабинете звонили телефоны, полковник не снимал трубку. Давал нам понять, что он в полном нашем распоряжении. Но он и так был в курсе всего, что происходило на морских рубежах Родины. Селектор работал в режиме громкой связи, и по докладам, доносившимся из динамика, можно было услышать, с какой базы НАТО поднялись на патрулирование бомбардировщики, в каком квадрате в нейтральных водах запеленгована неопознанная подводная лодка и как идет розыск сержанта Худойбердыева, покинувшего воинскую часть с автоматом Калашникова и полным боекомплектом.

– Отлично вы выступили, – подвел черту под творческой частью вечера полковник. – Теперь самое время отдохнуть. Какие у вас на завтра планы?

– Говорят, у вас рыбалка замечательная, – намекнул Андрей.

Полковник нажал рычажок на селекторе:

– Горбенко!

– Слушаю, товарищ полковник! – отозвался динамик.

– Завтра к десяти ноль-ноль подготовь катер. Задача ясна?

– Так точно.

– Выполняйте.

Отключив Горбенко, полковник тронул пальцем другой рычажок:

– Что там с погодой на завтра в квадрате восемнадцать?

– Будет ясно, товарищ полковник. Ветер четыре-шесть, волнение один-два.

– Принято, – сказал полковник, подошел к своему рабочему столу, склонился над картой и ткнул пальцем в какой-то квадрат: – Ловить будем здесь.

Мы тоже покосились на стол, но в этих кривых черных линиях на белой бумаге ничего понять было невозможно.

Полковник еще раз склонился над селектором:

– Горбенко!

– Слушаю, товарищ полковник!

– Положи завтра в катер десять шашек тола, а еще лучше пару маломерных подводных мин.

– Будет сделано!

Полковник уселся в кресло:

– Ну, с рыбалкой у нас решено. Теперь будем отдыхать, товарищи артисты. Как вы там пели: «Вот – новый поворот…»

С этими словами полковник начал вращать колесо одного из двух сейфов, вмонтированных в стену за его креслом. На одном из них крупными буквами было написано: «В случае войны вскрыть в первую очередь», а на другом, колесо которого он крутил, – «В случае войны вскрыть во вторую очередь». Дверца сейфа со скрипом отворилась. Полковник достал из ящика какой-то конверт с сургучными печатями, потом засунул в сейф руку по локоть и выудил оттуда бутылку коньяка.

– Неприкосновенный запас, – серьезно сказал полковник, – ради вас вскрываю.

Он бросил конверт обратно в сейф и, свернув бутылке головку, разлил нектар по стаканам.

– За артистов! – сказал он.

Мы поддержали тост. Тем более что вестовой принес на закуску нежнейшего слабосоленого лосося.

После того как мы по предложению полковника выпили еще за дружбу между народами и отдельно за мир во всем мире, я осторожно поинтересовался:

– Товарищ полковник, у меня сугубо личный вопрос: я интересуюсь знать – а что у вас находится в другом сейфе.

– В каком? – спросил полковник так, будто сейфов было четыре.

– В том, где написано: «В случае войны вскрыть в первую очередь».

Полковник задумался. Потом посмотрел на меня испытующе и твердо произнес:

– Не могу ответить. Военная тайна. А между прочим, знаешь, артист, какой здесь потрясающий старинный замок. И что самое интересное. Есть там круглая башня, пустая внутри, и во внутренних ее стенах много-много окон. Знаешь зачем?

– Не знаю, – честно ответил я.

– Когда-то, еще при рыцарях, по дну этой башни бегали голодные волки, и если какая-нибудь эстонка из местных, значит, изменяла мужу, то ее в голом виде бросали с крыши волкам на съедение. А в окнах сидели монахи, наблюдали, как она мимо них летит, и дрочили.

Полковник обрисовал эту картину так убедительно, что создалось впечатление, будто он сам был на экзекуции не далее как вчера.

– Выпьем за монахов, – предложил полковник, откупоривая вторую бутылку, извлеченную из того же сейфа.

– И за съеденных волками прелюбодеек… – добавил Андрей.

Мы выпили.

– Товарищ полковник, – сказал я, – разрешите обратиться?

– Разрешаю.

– Товарищ полковник, у меня вопрос чисто творческий. А что там во втором сейфе?

– Ответить не могу, – доверительно сказал полковник. – Секрет. А теперь за армию. За авиацию. И за флот. Только учтите, – полковник поднял указательный палец, – это три разных тоста.

Мы выпили, как он велел.

Тогда полковник снова открыл сейф «второй очереди» и извлек из него третью бутылку коньяка.

– Между прочим, артист, – обратился он ко мне, – ты на какую разведку работаешь?

– На нашу – сказал я и отдал ему честь левой рукой.

– Все равно не скажу. Военная тайна. А между прочим, вы знаете, что остров Сааремаа вошел в историю Второй мировой войны. По приказу Сталина с него в первые же дни войны, в июне сорок первого, тяжелые бомбардировщики улетели бомбить Берлин. Немцы были в шоке. А наши не вернулись. Выпьем за героев.

Мы выпили.

– А теперь, артист, – обратился ко мне полковник, – спроси меня, что лежит в главном сейфе?

– Не буду, – ответил я.

– Нет, спроси, – не отставал полковник.

– Не могу, – помотал я головой, – это военная тайна.

– Спроси, потому что только теперь, когда я понял, что могу тебе доверять, отвечу… – настаивал полковник.

– Не надо, – сопротивлялся я.

– Нет, надо, чтоб ты знал, какую «нелегкую службу мы вместе несем, вдали от России, вдали от России…», – запел он неплохо поставленным голосом.

Потом повернулся к стене и начал вращать колесо на главном сейфе. Что-то зазвенело. Вбежал вестовой.

– Боевая тревога! Товарищ полковник! – доложил он.

– Отставить! – рявкнул на него командир и добавил совсем интимно: – Это я забыл сигнализацию отключить. Кругом, марш!

Вестовой вышел.

Полковнику с трудом удалось найти кнопку отключения тревоги. Но он нашел ее и нажал, потом отворил дверь сейфа «первой очереди», сунул туда руку и достал запечатанный сургучом конверт.

– Ну, это так, – сказал он, презрительно глядя на конверт, – тоже пакет с инструкциями, а вот главное я покажу, если только вы будете держать язык за зубами.

Мы дружно пообещали.

Полковник выудил из сейфа и поставил на стол литровую бутылку с прозрачной жидкостью.

– Девяносто восемь градусов, – сказал он. – Тройной перегонки. Через активированный уголь. Сам гнал. Это главное, а инструкции – так, херня.

Мы с уважением уставились на бутылку.

– А попробовать можно? – спросил Андрей.

– Ты что, артист? – сурово сказал полковник. – Это же неприкосновенный запас. Только в случае войны!

–  Какой колоритный мужик! – воскликнул Пьер. – Жаль, что место действия уже нельзя использовать. В очередной раз отошло к другому государству!

–  Ну и что? – не согласился я. – Назови остров Сааремаа островом Дальний, перенеси действие в море Лаптевых и убивай наповал французских читателей. Точно такой же точно полковник где-нибудь там сейчас служит.

–  Хорошо. Воспользуюсь твоим советом. А знаешь, Алекс, о чем я еще подумал? Весело вы жили. По твоим рассказам, СССР тюрьмой народов не назовешь.–  Может, кто-то и воспринимал это как тюрьму. А мы не просто не замечали окружающего «совка». Жили так, будто его не было. Вот популярнейший анекдот того времени. Вызывают одного мужика в органы: «Вы Иванов Иван Петрович?» – « Ну, я». – «Были вы вчера в гостях по адресу: Сивцев Вражек, дом семь, квартира пять?»– « Ну, был». – «А что вы там говорили о советской власти?» – «Кто, я?» – «Кто же еще? Вы, вы». – «О советской власти?» – «Вот именно, о ней». – «Да не пошла бы она!..»

Письмо в XXX век

Эта байка хорошо известна в Питере. Ее пересказывают в разных вариантах. Я тебе, Пьер, изложу ее так, как рассказывал мне замечательный художник Борис Биргер. Он был художником фильма «Прощай», где я снимался.

В канун очередного юбилея советской власти в Ленинграде, который пафосно именовали тогда «городом трех революций», начальство перестаралось. Верно замечено: услужливый дурак опаснее врага. На заседании обкома партии было решено реконструировать события полувековой давности. Как это будет выглядеть, никто не задумался. Так, в один из дней по направлению к Финляндскому вокзалу, куда полвека назад прибыл на поезде вождь революции В. И. Ленин, по улицам пошли инсценированные демонстрации рабочих с лозунгами: «Свободы и хлеба». Более актуального лозунга для эпохи коммунистического правления найти было трудно. У жителей города это шоу вызывало саркастические улыбки.

Атмосферу абсурда дополняли бесконечные «Обращения к потомкам», которые сочинялись в патетическом стиле, а потом с не меньшим пафосом и при большом скоплении народа зарывались в землю в металлических капсулах.

Эти бредовые начинания властей не могли не вызвать встречной реакции у мыслящих людей города. Представители творческой и технической интеллигенции по вечерам собирались в кухнях, заменявших им клубы, и возмущались, возмущались, возмущались…

Герой моего повествования, назовем его Колбасюк, возмущался с чистой совестью. В отличие от многих, он не запятнал себя идеологическим сотрудничеством с властями, работая музейным хранителем в оружейном отделе Государственного Эрмитажа.

И вот, как-то вечером, выпив бутылку водки в кухне своей хрущевки на пару с приятелем, таким же, как он, алканом и диссидюгой, и посмотрев по телевизору сюжет о закладке капсулы с очередным посланием к потомкам, Колбасюк произнес:

– Это что же получается? Представляешь, через тысячу лет откопают наши потомки из земли эту железяку, прочтут этот бред и подумают, что мы тут были полными мудаками! А ведь мы, Мишка, очень даже неглупые люди.

– Точно, – согласился приятель. – Меня тоже рвет, когда я слышу: «Вам, родившимся в трехтысячном…»

– Надо что-то делать… – сказал Колбасюк. – Знаешь что, давай сами напишем письмо потомкам. И расскажем им все как есть…

– Вот именно! – подхватил Михаил, пораженный простотой и оригинальностью этой идеи.

Приятели налили еще по одной и решили не откладывать дело в долгий ящик.

Письмо потомкам писалось, как песня, – на одном дыхании. В яркой и образной форме, с многочисленными примерами, они изложили там все, что думали про Великую Октябрьскую социалистическую революцию, про советскую власть, про любимую коммунистическую партию со всеми ее вождями от Ленина до Брежнева. Они живописали и про сталинские лагеря, и про отсутствие в магазинах масла, хлеба, колбасы, штанов и всего остального, столь необходимого человеку для более-менее сносного существования.

Этот шедевр эпистолярного жанра, представлявший собой несколько страниц убористого текста, потомки в далеком будущем могли бы оценить как документ потрясающей художественной и исторической силы. Там была только правда, чистая правда и ничего, кроме правды.

В аккурат к моменту завершения работы над «Посланием к потомкам» в доме закончилась водка. Приятели поставили свои подписи под письмом и с чувством выполненного долга пошли в ближайший магазин за «Московской особой».

В очереди за водкой Мишка тихо признался Колбасюку, что «задвинул» из своего «почтового ящика», то есть из НИИ, где работал, «спецзаказ», используемый властями для письма потомкам, – некую герметичную емкость из редкого и очень прочного металла титана. Первоначально он предполагал закопать капсулу со спрятанными в нее золотыми изделиями у себя в огороде, но за отсутствием оных эта штука пылилась у него в гараже. И Мишка решил пожертвовать ее на благородное дело.

Но между приятелями возник спор. А где зарывать послание? Ведь надо было найти такое место, откуда бы люди будущего смогли его откопать. Было отвергнуто множество вариантов. Наконец друзья сошлись в едином мнении. По дороге из Ленинграда в Таллин, неподалеку от местечка Кохтла-Ярве, прямо возле шоссе, на высоком берегу Финского залива, находилась могила крестоносца. Над ней стоял старинный каменный крест с одним отбитым лучом. Приятелям пришло в голову захоронить письмо потомкам именно там. Они резонно решили, что когда-нибудь будущие археологи вскроют могилу рыцаря и вместе с костями найдут их послание.

Правда, Мишка засомневался:

– А вдруг потомки примут «Письмо в XXX век» за рукопись крестоносца и отнесут страдания советского народа к эпохе раннего Средневековья.

Но Колбасюк отверг эту версию.

– Разберутся! – уверенно заявил он.

Колбасюк верил в будущее.

С захоронением послания решили не тянуть. Благо на следующий день был выходной и можно было отправиться в Эстонию.

Так они и поступили. Утром, завинтив письмо в капсулу, приятели на старом Мишкином «москвиче» добрались до могилы рыцаря, выкопали там яму, опустили в нее контейнер, утрамбовали землю и тут же, на месте, были арестованы милицией.

Оказывается, их манипуляции возле могилы заметил местный житель, эстонец с соседнего хутора. Он-то и стукнул в ментовку, что двое русских оккупантов мародерствуют на дороге – уже до древних могил добрались.

Колбасюка с Мишкой схватили местные милиционеры, выкопали капсулу из земли, а когда прочитали послание к потомкам, то пришли в такое изумление, что даже сняли с них наручники. Эстонские менты читали письмо вслух и сочувственно кивали головами. А больше всех сокрушался эстонец с хутора. Он долго извинялся перед арестованными сочинителями и клялся, что сам думает так же, как они. Потом сбегал домой за самогоном. После выпивки было решено отпустить пленников-правдорубов. Но на беду весть о задержании мародеров уже ушла в Таллин, оттуда примчалась опергруппа, и замять дело оказалось невозможным. Подоспевшие гэбэшники забрали арестованных. Эстонские менты на прощание жали им руки и извинялись.

В Северо-западном управлении КГБ по Ленинграду и Ленинградской области радостно потирали руки. Еще бы! Раскрыть такое дело! Клеветники и антисоветчики пойманы с поличным и признались в содеянном. Преступление, определяемое статьей УК РСФСР как «клевета на советский государственный и общественный строй», раскрыто в момент его совершения. Пресечена хитроумная провокация против первого в мире государства рабочих и крестьян. Оставалось только получить новые звания и награды.

Чекисты так радовались, предвкушая благодарность властей, что слегка потеряли бдительность. С их согласия был организован открытый показательный процесс по делу приятелей-диссидентов.

Но суд, задуманный как гневное обличение отщепенцев, полностью провалился. Колбасюк с приятелем отказались от адвокатов, а на вопрос «Признаете ли вы себя виновным?» неожиданно ответили:

– Нет!

– То есть как «нет»? – изумился судья. – Ведь вы были задержаны на месте преступления?

– Какого преступления? – изумился в свою очередь Колбасюк. – Насколько я понимаю, нам предъявлено обвинение по статье «пропаганда и распространение антисоветской агитации».

– Совершенно верно, – подтвердил судья.

– Так я хотел бы выяснить, – спросил Колбасюк, – каким это образом закапывание информации в землю приравнивается к распространению и пропаганде? Изготовление антисоветских материалов мы еще готовы признать, но только с целью их уничтожения!

Зал замер. Лица чекистов, присутствовавших в судебном заседании, скривились так, будто каждый съел по лимону. Они поняли, что одурманенные чистосердечным признанием этих диссидентствующих негодяев, совершили ошибку, не настояв на закрытом процессе, где после такого заявления Колбасюк с приятелем гарантированно получили бы по морде и по «червонцу» в лагере строгого режима. Но что было делать теперь, когда в зале раздались хохот и крики возбужденной публики. Послышались оскорбительные выпады в адрес «органов», столь популярные в среде творческой интеллигенции Северной Пальмиры. На следующий день «враждебные голоса» уже растиражировали этот скандал по всему миру.

И процесс, задуманный как показательный урок антисоветчикам, еще пару дней вяло потеплился, а потом бесславно угас. Подсудимый Колбасюк получил всего лишь условный срок «за изготовление». Правда, суд отыгрался на Михаиле, определив ему три года тюрьмы за хищение из родного НИИ титанового контейнера.

Но праздновать победу сил разума и добра было рано. После суда Колбасюка уволили из Эрмитажа, и через какое-то время он покинул пределы горячо любимой Родины, женившись на еврейке. Еврейки в то время очень ценились как средство пересечения государственной границы. В свободном мире Колбасюк не пропал. Будучи выдающимся специалистом по оружию, он стал консультантом Жаклин Кеннеди-Онассис и даже выпустил книгу об ее коллекции.

На обложке значились две фамилии – этой всемирно известной женщины и диссидента Колбасюка, закопавшего антисоветскую агитацию и пропаганду на обочине автодороги Ленинград – Таллин в могиле средневекового рыцаря.

–  А ты не был диссидентом? – спросил Пьер.–  Нет, – ответил я. – Диссиденты занимались политикой. А я был «диссидентом жизни». Жил так, как хотел. И ухитрился очень весело провести весь советский период. Интересное, кстати, было времечко. Это важно для твоей книги. Великая империя держала под контролем половину мира, а ее подданные жили в нищете. Правда, не все. Я и мои приятели ухитрялись использовать советскую власть в своих целях. Вот, к примеру, как это делалось.

Ленинская гвардия планеты

Я был членом Московского городского профкома художников-графиков, куда входили и фотографы. Его возглавлял очень колоритный персонаж, Эдуард Дробицкий, происходивший из ростовских казаков. Он виртуозно ругался матом и так артистично пародировал Брежнева, что многочисленные посетители его мастерской держались за животы от смеха.

У меня с Эдиком сложились дружеские отношения. И однажды, когда мы распивали с ним бутылку «Столичной» в честь моего дня рождения, он неожиданно спросил:

– Старик, у тебя нет, случайно, с собой пары фоток как для паспорта?

Я поковырялся в бумажнике и нашел там одну маленькую фотографию.

– Хватит и этой, – сказал, подумав, Эдик. – Я тебе хочу сделать на день рождения подарок.

Дробицкий достал из ящика маленькую красную книжечку, вклеил в него мое изображение, поставил номер, печать и вручил мне удостоверение, на тисненой коже которого были выдавлены золотом герб СССР и надпись «Ленинская гвардия планеты».

– Держи, – сказал он, пожимая мне руку. – Только запомни: документом можешь пользоваться только ты, и никто другой. Это пропуск в рай без права передачи. С ним ты избавишься от многих забот.

– Это каким же образом?

– А ты открой и прочитай.

Я стал рассматривать свою красную книжечку. На правой страничке было указано, что я является членом «Ленинской гвардии планеты», там красовались моя фотография, указаны фамилия, имя и отчество. А на левой страничке мелким шрифтом было что-то напечатано. Я прочел и понял, какую волшебную ксиву подарил мне Дробицкий. Там значилось следующее:

«Всем партийным, советским, профсоюзным и иным организациям оказывать всяческое содействие представителю данного удостоверения.

Генеральный секретарь ЦК КПСС

Почетный Председатель Ленинской гвардии планетыЛ. И. Брежнев»

На минуту я даже потерял дар речь, а когда опомнился, то спросил:

– Но как?..

– Совершенно случайно, – усмехнулся Эдик, – я вспомнил, что в нашем профкоме есть несколько художников, которые создают «эталонные» портреты членов Политбюро, копиями которых заполнены улицы и площади всей страны в праздничные дни. И мне пришло в голову объединить этих «кремлевских» живописцев в одну секцию. Написал демагогический проект создания новой организации с броским названием. Предложил взять под идеологический и художественный контроль все изображения кремлевских небожителей. Адресовал прямо престарелому Леониду Ильичу и попросил его быть Почетным Председателем. Тот подмахнул бумагу. Это открыло дорогу к многочисленным привилегиям. Так что пользуйся и не особенно болтай об этом завистливым коллегам.

С этого дня моя жизнь действительно изменилась в лучшую сторону. В эпоху всеобщего дефицита и повальных очередей я приходил на вокзал, протягивал «ксиву» и говорил: «Два билета в СВ до Сочи», а приехав на курорт в самый разгар сезона, заявлялся в лучшую гостиницу и получал люкс с видом на море. И так далее и тому подобное. Так что у меня было полное моральное право желать долгих лет жизни «дорогому Леониду Ильичу» и больших творческих успехов своему другу, художнику Дробицкому.

С помощью «Ленинской гвардии планеты» я решил свои проблемы со сферой услуг. Для полного счастья нужно было прикрепиться к закрытому для посторонних магазину деликатесов. Тогда в ходу был такой анекдот. Иностранец спрашивает: «Где в Москве находится торговый центр “Принцип”?» – «А почему вас это интересует?» – «Потому что, когда я спрашиваю у своих русских знакомых, можно ли в Москве достать хорошие продукты, они отвечают: в принципе, можно».

Для меня торговым центром «Принцип» стал знаменитый рыбный магазин «Океан». Меня туда привел знакомый режиссер, снявший на «Мосфильме» картину «Первая конная». К этому магазину были прикреплены ветераны Гражданской войны, воевавшие в конной армии Буденного. В силу преклонного возраста они уже не могли добраться до «Океана», и на этом островке изобилия в море всеобщего дефицита отоваривались с черного хода их ближние и дальние родственники. Любые деликатесы там были в изобилии и стоили копейки.