Текст книги "Самые знаменитые влюбленные"

Автор книги: Александр Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Пьер Кюри и Мария Склодовская: формула любви

Еще в ранней молодости талантливый ученый Пьер Кюри решил, что любовь и семья несовместимы с серьезными занятиями наукой. «…Женщина гораздо больше нас любит жизнь ради жизни, умственно одаренные женщины – редкость. Поэтому если мы, увлекшись, охваченные некой мистической любовью, хотим пойти новой, не обычной дорогой и отдаем все наши мысли определенной творческой работе, которая отдаляет нас от окружающего человечества, то нам приходится бороться против женщин», – записал он в своем дневнике. В шестнадцать лет Пьер стал бакалавром естественных наук, а в двадцать четыре года – руководителем практических работ в парижской Школе физики и химии. Женщины действительно мало волновали его. К тридцати пяти он все еще оставался холостяком.

Примерно в то же время совсем молоденькая полька Мария Склодовская, работавшая гувернанткой в богатом поместье под Варшавой (они с сестрой Броней договорились работать по очереди, чтобы у каждой была возможность получить образование), поняла, что сердце ее разбито. Сын хозяев, студент Казимеж, увлекся умной и обаятельной Марией. Увлечение было взаимным. Однако родители Казимежа посчитали, что брак с гувернанткой покроет позором их семью, а юноша перечить им не решился.

Мария вычеркнула из программы своей жизни любовь и замужество. Она создала свой мир, неумолимо требовательный и признающий одну страсть – к науке. Единственное, что могло (пусть и на время) потеснить науку в душе юной польки – это пламенный патриотизм и стремление к независимости родины.

В 24 года Мария получила, наконец, возможность реализовать свою мечту – она попала в Сорбонну, где взялась за изучение физики и химии. Ее сестра, верная слову, зарабатывала средства на ее обучение. А оказавшаяся рядом, в Париже, подруга – «очаровательно восторженная панна Дидинская» – взяла на себя роль дуэньи и телохранителя Марии, отгоняя зонтиком чересчур рьяных воздыхателей от весьма симпатичной девушки.

Вскоре Мария Склодовская стала первой в истории Сорбонны женщиной-преподавателем. Из Парижа она писала подруге, что планы о создании семьи «погребла, замкнула, запечатала и позабыла». Если бы не возникший внезапно недостаток места для опытов с магнитными свойствами различных марок стали, вполне возможно, что мир так и не увидел бы одной из прекраснейших пар.

Узнав о ее затруднениях, муж ее подруги, профессор Фрайбургского университета Юзеф Ковальский, находившийся в Париже проездом, пообещал познакомить Марию с молодым ученым, у которого, возможно, окажется подходящее помещение в Школе физики и химии, где тот преподает. Этим молодым ученым был Пьер Кюри.

«Когда я вошла, Пьер Кюри стоял в пролете стеклянной двери, выходившей на балкон. Он мне показался очень молодым, хотя ему исполнилось в то время тридцать пять лет. Меня поразило в нем выражение ясных глаз и чуть заметная принужденность в осанке высокой фигуры. Его медленная, обдуманная речь, его простота, серьезная и вместе с тем юная улыбка располагали к полному доверию. Между нами завязался разговор, быстро перешедший в дружескую беседу…» – так описала Мари их первую встречу.

Разговор между ними достаточно скоро перешел в научный диалог. Девушка почтительно – Пьер был уже прославленным ученым, первооткрывателем (совместно с братом) пьезоэлектричества, о его работах с искренним уважением отзывался великий лорд Кельвин – задавала вопросы и выслушивала комментарии Кюри. А он увлекался все больше. Пьер был совершенно очарован этой хрупкой девушкой, ее серыми глазами, белокурыми волосами. А также высоким уровнем знаний.

После знакомства у Ковальских они встречались в Физическом обществе, на конференциях. Однажды Пьер подарил Марии свой научный доклад с посвящением: «Мадемуазель Склодовской – с почтением и дружбой от автора».

Пьер и Мария совершали долгие прогулки по окрестностям Парижа и, собирая цветы, вели беседы. В отличие от довольно благодушного Кюри Склодовская была более целеустремленной. Под ее влиянием Пьер опубликовал свою докторскую диссертацию и оформил работы по магнетизму.

И понял, что не в силах более противиться магнетизму Марии – она влекла его к себе все больше. Но сама Мария была готова лишь на дружеские отношения – слишком еще сильно было в ней разочарование первого чувства. Даже особое обаяние Пьера – сочетание серьезности с мягкостью, изящества с простотой, сдержанности со скрытым романтизмом (впрочем, не так уж и глубоко скрытым – известно, что Пьер Кюри писал неплохие стихи) не приносило желаемого результата.

К тому же политические взгляды Марии, довольно радикальные для Пьера, внушали ему некоторое опасение. Он писал ей об этом неоднократно – на лето Мария уехала в Польшу, и Пьер, подозревая, что она может там остаться, умолял ее непременно возвращаться в Париж. Он почти требует: «Вы не имеете права бросать науку!» – но за этими словами звучит: «Вы не имеете права бросать меня!» Мари тоже напугана и смущена, так что каникулы приходятся весьма кстати. Но вернуться осенью во Францию она все же обещает.

Они ведут оживленную переписку. Письма Пьера наполнены нежностью и беспокойством. «Мы дали обещание друг другу (не правда ли?) быть по крайней мере в большой дружбе. Только бы Вы не изменили своего намерения! Ведь прочных обещаний не бывает, такие вещи не делаются по заказу. А все-таки как было бы прекрасно то, чему я не решаюсь верить, а именно провести нашу жизнь друг подле друга, завороженными нашими мечтами: Вашей патриотической мечтой, нашей общечеловеческой мечтой и нашей научной мечтой…»

В октябре Мария возвращается в Париж.

Пьер счастлив и делает ей предложение (возможно, он предлагал Марии руку и сердце еще до ее отъезда в Польшу), но получает отказ. Однако он уже не собирается «бороться против женщин» – он видит, что нашел ту «умственно одаренную», что станет его спутницей на всю жизнь, ту, что он готов делить с наукой. Нет, даже не делить – наука станет их верной спутницей, основой и опорой их творческого союза. «Его любовная история своеобразна, почти невероятна, поскольку в ней перемешиваются в одно и сердечное влечение, и основное стремление его ума. Человека науки тянет к Мари и порыв страсти, и в то же время высшая духовная потребность», – пишет о чувстве Пьера их дочь, Ева Кюри, ставшая биографом своей матери.

Упорство Пьера достойно упрямства Марии. Он предлагает ей поселиться у него (Мария по-прежнему нуждается, если не сказать больше) и разделить квартиру. Он готов даже поехать с ней в Польшу, если она не может расстаться со своей родиной. Он готов даже на время оставить науку, преподавать французский, чтобы обеспечить ее – наука может подождать. Правда, в таком случае Марии точно придется выйти за него замуж.

Постепенно Пьеру удается поколебать стойкость Марии. Он обращается за помощью к ее сестре, и совместными усилиями им удается превратить отшельницу в прекрасную женщину, готовую к любви и семейному счастью. Мария наконец принимает предложение Пьера.

25 июля 1895 года он защищает докторскую диссертацию, а на следующий день они вступают в брак. Церемония подчеркнуто аскетична – ни белого платья (на это нет ни денег, ни особого желания), ни золотых колец, ни свадебного обряда. Мария давно перестала ходить в костел, а Пьер никогда не был особо религиозным. У молодых нет вообще ничего, кроме пары новеньких велосипедов – это был свадебный подарок от одного из дальних родственников.Главное украшение церемонии – удивительная гармоничность пары.

«В эти счастливые дни завязываются прекраснейшие из уз, какие когда-либо соединяли мужчину с женщиной. Два сердца бьются в унисон, два тела сливаются воедино, два одаренных мозга привыкают мыслить сообща. Мари нельзя было выйти замуж ни за кого другого, кроме этого физика, умного и благородного человека. Пьеру нельзя было жениться ни на какой другой женщине, кроме этой белокурой, живой и нежной польки, которая умеет быть на протяжении нескольких минут ребячливой и серьезной, товарищем и подругой, ученым и возлюбленной», – пишет об этой свадьбе Ева Кюри.

На велосипедах они отправляются в свадебное путешествие по деревням Иль-де-Франс.

В октябре супруги сняли квартиру. «Наше первое жилище, – вспоминала Мария, – небольшая, очень скромная квартира из трех комнат была на улице Гласьер, недалеко от Школы физики. Основное ее достоинство – вид на большой сад. Мебель, – самая необходимая, – была подарена нашими родителями. Прислуга нам была не по средствам. На меня легли заботы о домашнем хозяйстве, но я к ним привыкла за время студенческой жизни.

Наша жизнь была полностью отдана научной работе, и многие дни проходили в лаборатории, где Шютценберже позволил мне работать вместе с мужем…

Мы жили очень дружно, наши интересы во всем совпадали: теоретическая работа, исследования в лаборатории, подготовка к лекциям или к экзаменам. За одиннадцать лет нашей совместной жизни мы почти никогда не разлучались, и поэтому наша переписка за эти годы занимает лишь несколько строк. Дни отдыха и каникулы посвящались прогулкам пешком или на велосипедах либо в деревне в окрестностях Парижа, либо на побережье моря или в горах».

Ранее практически равнодушная к быту, Мария теперь с удовольствием – и так же упорно, как некогда грамматику и арифметику (учась в школе, девушка довела себя беспримерным прилежанием до истощения), физику и химию, – осваивает кулинарию и домохозяйство. Первой ее покупкой в качестве мадам Кюри становится гроссбух, в котором она ведет нехитрую семейную бухгалтерию (Пьер зарабатывает относительно неплохо – 500 франков в месяц, но он настолько рассеян и поглощен наукой, что ведение хозяйства целиком падает на плечи Марии). В ней просыпается честолюбие несколько иного толка – она не может ударить в грязь лицом перед родителями Пьера, которые очень тепло ее приняли.

Но ее занятия наукой не должны пострадать ни в коем случае. В их аскетичной квартире – только общий стол для работы, книжные шкафы и букет живых цветов.Мария упорно готовится к конкурсу на звание преподавателя. Это не только научная цель, но и способ пополнить семейный бюджет.

Ведь совсем скоро их станет трое – Мария беременна.

Ее отец, профессор Склодовский, проводивший лето во Франции, настоял, чтобы дочь пожила вместе с ним в Пор-Блане, в отеле «У серых скал». Так супруги в первый раз разлучились.

Пьер Кюри писал ей (по-польски!): «Моя маленькая девочка, дорогая, милая девочка, которую я так сильно люблю, я получил сегодня твое письмо и был безмерно счастлив. У меня нет никаких новостей, кроме той, что мне тебя ужасно не хватает: моя душа следует за тобой…»

Мария отвечала: «Приезжай скорее… Я жду тебя с утра до вечера…»

Мария была уже на восьмом месяце беременности, когда Пьер наконец приехал к ней в Пор-Блан. И они как ни в чем не бывало отправились в Брест на велосипедах! Но в Париж пришлось возвращаться в спешке – Мария готовилась рожать. 12 сентября роды у своей невестки принимал сам доктор Кюри; он первым взял на руки будущую лауреатку Нобелевской премии Ирен.

Завершив свое исследование по магнетизму, Мария Склодовская-Кюри заинтересовалась открытием урановых излучений Беккереля. Еще в 1896 году Анри Беккерель обнаружил, что урановые соединения испускают глубоко проникающее излучение. Заинтересовавшись этим явлением (которое она впоследствии назвала радиоактивностью), Мари Кюри решила заняться его изучением. Пьер отложил свои собственные исследования по физике кристаллов, чтобы помочь жене.

Последовательно и упорно они проверяли, какие еще вещества, кроме соединений урана, испускают открытые Беккерелем лучи. Первыми результатами было обнаружение радиоактивности у урана, тория и их соединений.

Однако вскоре Мари Кюри заметила, что урановая руда, известная как урановая смоляная обманка, испускает более сильное излучение Беккереля, чем соединения урана и тория, и, по крайней мере, в четыре раза более сильное, чем чистый уран. Все говорило о том, что в обманке скрыт неизвестный, гораздо более радиоактивный, чем уран, элемент.

Весной 1898 года Мария сообщила о своей гипотезе и о результатах экспериментов Французской академии наук, а затем супруги Кюри попытались выделить новый элемент. Оказалось, что этих элементов не один, а два. В июле и декабре 1898 года Мари и Пьер Кюри объявили об открытии двух новых радиоактивных элементов, которые они назвали полонием (в честь Польши – родины Мари) и радием. Теперь их предстояло выделить в чистом виде, чтобы подтвердить открытие.

На это ушло четыре года титанического труда. Переработать предстояло огромное количество руды – содержание радия в ней было очень низким. Эксперименты пришлось проводить в небольшой постройке, принадлежавшей Школе физики и химии, практически в сарае. Бывшая мастерская служила им теперь и кладовой, и лабораторией. Пьер занимался постановкой тонких опытов, Мария переливала жидкости из одного сосуда в другой, несколько часов подряд мешала кипящий материал в чугунном тазу.

Параллельно Пьер читал лекции в университете. А в 1900 году и Мария начала преподавать физику в Севре, в учебном заведении, готовившем учителей средней школы.

В 1902 году к супругам Кюри пришла великая победа. Им удалось выделить небольшое количество белого блестящего порошка – одну десятую грамма хлорида радия – из нескольких тонн урановой смоляной обманки (полоний выделить не удалось, поскольку он оказался продуктом распада радия).

В декабре следующего года Шведская королевская академия наук присудила Нобелевскую премию по физике Беккерелю и супругам Кюри. Мария и Пьер получили половину награды «в знак признания… их совместных исследований явлений радиации, открытых профессором Анри Беккерелем». Склодовская-Кюри стала первой женщиной, удостоенной Нобелевской премии. И Мария, и Пьер были больны – сказались нечеловеческая трудность экспериментов и суровые условия работы, – поэтому не смогли приехать в Стокгольм на церемонию вручения премии. Они получили ее летом следующего года.

«Присуждение Нобелевской премии, – писала Склодовская-Кюри, – было для нас важным событием ввиду престижа, связанного с этими премиями, учрежденными по тем временам еще совсем недавно. С точки зрения материальной, половина этой премии представляла собой серьезную сумму. Отныне Пьер Кюри мог передать преподавание в Школе физики Полю Ланжевену, своему бывшему ученику, физику с большой эрудицией. Кроме того, он пригласил препаратора для своей работы».

В процессе экспериментов с новым веществом супруги сделали еще одно открытие. Один из коллег Пьера положил в жилетный карман стеклянную трубочку с солью радия и получил ожог. Заинтригованный этим явлением, Пьер Кюри в течение нескольких часов подвергал свою руку воздействию радия и добился того, что на руке образовалась похожая на ожог рана, площадь которой постепенно увеличивалась. Исследования язвы, которую удалось вылечить лишь через несколько месяцев, положили начало радиотерапии.

Терапевтическое значение радия было признано почти сразу, и цены на радиевые источники резко поднялись. Однако Кюри отказались патентовать экстракционный процесс и использовать результаты своих исследований в любых коммерческих целях. По их мнению, извлечение коммерческих выгод не соответствовало духу науки, идее свободного доступа к знанию.Сразу после начала активных боевых действий на фронтах Первой мировой войны Мария закупала на личные средства, оставшиеся от Нобелевской премии, рентгеновские переносные аппараты для просвечивания раненых. Передвижные рентгеновские пункты, приводившиеся в действие динамо-машиной, присоединенной к автомобильному мотору, объезжали госпитали, помогая хирургам проводить операции. На фронте эти пункты прозвали «маленькими Кюри».

В октябре 1904 года Пьер был назначен профессором физики в Сорбонне, а месяц спустя Мария стала официально именоваться заведующей лабораторией. Еще через месяц у них родилась вторая дочь, Ева.

Их семейная жизнь была счастливой и радостной, они вместе работали, и научным изысканиям не помешало рождение дочерей Ирен и Евы. И вдруг все оборвалось. Трагедия случилась 19 апреля 1906 года. Пьер, как обычно, утром вышел из дому, направляясь на службу. И больше не вернулся… Он погиб под колесами конного экипажа.

Безутешная Мария отказывается от положенных вдове великого ученого почестей, от пенсии, назначенной министерством общественного образования («Я достаточно молода, чтобы заработать на жизнь себе и дочерям»), но соглашается принять в Сорбонне кафедру физики, которую прежде возглавлял Пьер. Курс лекций она начинает с фразы, которой его закончил ее супруг в прошлом семестре. Она не хочет поверить в то, что его больше нет, и в своем дневнике постоянно обращается к нему: «Я хотела тебе сказать, что альпийский ракитник в цвету, и глицинии, и боярышник, и ирисы тоже начинают цвести… Тебе бы все это очень понравилось…»

В конце 1910 года коллеги предлагают избрать ее во Французскую академию наук. До этого такой чести не удостаивалась ни одна женщина, потому выдвижение сразу же привело к жестокой полемике между сторонниками и противниками ее членства в этой консервативной организации. В результате нескольких месяцев оскорбительной полемики кандидатура Склодовской-Кюри была отвергнута на выборах с перевесом всего в один голос. Но вся эта околонаучная политика мало трогает Марию – у нее есть наука и дочери. Ей этого вполне достаточно.

В 1911 году она становится дважды лауреатом Нобелевской премии («за выдающиеся заслуги в развитии химии: открытие элементов радия и полония, выделение радия и изучение природы и соединений этого замечательного элемента») – и до сих пор остается единственной женщиной, добившейся такого признания.Спустя 24 года эту же награду получает Ирен Жолио-Кюри, во многом повторившая путь своей матери.

В последние годы своей жизни Мария продолжала преподавать в Радиевом институте, где руководила работами студентов и активно способствовала применению радиологии в медицине. Она написала биографию Пьера Кюри, опубликованную в 1923 году. Периодически ездила в Польшу, которая в конце войны обрела независимость. Там она консультировала польских исследователей. Но многолетняя работа с радием подорвала ее здоровье.

Мария Склодовская-Кюри не экспериментировала над собой, но умерла именно от лучевой болезни, хотя подобных диагнозов в те годы ставить не умели. «Мадам Кюри, – писал один из лечивших ее профессоров, – может считаться одной из жертв длительного обращения с радиоактивными телами, которые открыли ее муж и она сама».

Ее не стало 4 июля 1934 года. После ее смерти супруги вновь соединились – их останки были перенесены в парижский Пантеон и похоронены рядом.

Любовь Орлова и Григорий Александров: советский стандарт

О том, что секс-символ эпохи построения социализма Любовь Петровна Орлова была графиней и вела свою родословную чуть ли не от Рюрика, стали писать лишь в перестроечную эпоху. Во времена, когда она была на вершине своей популярности, об этом, конечно, кое-кто знал, но помалкивал. Актрису спасало то, что Орлова – фамилия слишком распространенная. Была бы она, скажем, Голицыной или Нарышкиной, и о звездной карьере ей нечего было бы и мечтать.

Если верить семейному преданию, вскоре после революции граф Петр Федорович Орлов сказал супруге: «Видишь, Женечка, как хорошо, что я проиграл в карты те три имения до 17-го года. Представляешь, как бы сейчас было обидно». Но даже отсутствие имений не сделало детство актрисы пролетарским. Гувернантки и домашние учителя многому успели ее научить. Люба хорошо играла на фортепиано и свободно владела тремя европейскими языками. Да и окружение было соответствующее. Среди подарков, которые Орлова хранила всю жизнь, были «Кавказский пленник» Льва Толстого с надписью «Любочке от автора» и шуточное стихотворение, которое посвятил шестилетней красавице Ф. И. Шаляпин.

Окончание гимназии и, соответственно, вступление во взрослую жизнь пришлись как раз на 1917 год. Первым трудовым опытом будущей кинозвезды стала торговля молоком – она возила его бидонами из Воскресенска, где семья пережидала голодные времена, в Москву. Однако карьера молочницы явно не устраивала юную графиню. Спустя несколько лет она окончила консерваторию по классу фортепиано и стала актрисой Музыкальной студии В. И. Немировича-Данченко. За эпизодические роли платили копейки, поэтому параллельно Орлова работала тапером в кинотеатрах. Однако девушке повезло – она была очень похожа на Ольгу Бакланову, приму студии Немировича-Данченко. И после того, как Бакланова сбежала из России, Любовь Орлова стала ее успешно заменять. Главные роли в опереттах решили материальные проблемы, однако хотелось чего-то другого. Она попыталась было сниматься в кино, но потерпела неудачу. Во время первых же проб режиссер обнаружил у нее на носу родинку и сказал, что с таким носом о карьере в кино не стоит и мечтать.

Стартовой площадкой для запуска блестящей карьеры стал второй брак. Первый муж Орловой на роль супруга звезды советского экрана явно не подходил – экономист А. Березин постоянно находился под арестом. Первое время можно было надеяться, что все как-нибудь утрясется. Но после того, как в 1929 году он получил срок по делу Чаянова, актриса всерьез озаботилась устройством своей личной жизни. В начале 30-х она чуть было не вышла замуж за работавшего в России немецкого инженера, который звал Орлову в Германию, где собирался сделать из нее европейскую актрису. Но отъезд так и не состоялся, поскольку Любовь Петровна познакомилась с режиссером Григорием Александровым и решила связать свою дальнейшую судьбу с ним.

Видимо, она разглядела, почувствовала, что именно Александрову суждено стать, выражаясь высоким стилем, вневременным «национальным достоянием», говоря по-современному, брендом. И ей суждено его таким сделать.

Мемуары Александрова «Эпоха и кино» – уникальное чтение. Если пренебречь десятками тоскливых страниц о неуклонной заботе партии и правительства о «важнейшем из искусств», получится плутовской роман, который бессмысленно проверять на соответствие реальности. Кинематограф для вернувшегося с Гражданской войны рабочего уральского паренька – восхитительная авантюра. Ассистент, актер и соавтор Сергея Эйзенштейна, его правая рука (а как модно утверждать, и любовник), Александров балансирует на канате, дюжину раз летит с борта «Потемкина» в ледяную воду, играя всех убитых матросами офицеров сразу, вместе с начальником ленинградской милиции «грабит» ночью склад с осветительными приборами, срочно необходимыми для съемок штурма Зимнего, и попадает в ГПУ за то, что внедрил в ряды первомайской демонстрации статистов с лозунгами Февральской революции.

Чаплин с хохотом обнимает его: «Как жаль, что я не знал вас раньше». Великий комедиограф Эрнст Любич «грубо льстит», а высланный Троцкий выклянчивает по телефону у Эйзенштейна экранизацию своей книги «Тайны Кремля», но получает гневный отпор. На съемках «Веселых ребят» пьяный бык загоняет группу на деревья, а гипнотизер теряет сознание, пытаясь его заворожить. А Рузвельт, оказывается, имел привычку напевать куплеты из «Волги-Волги». За всем этим фейерверком анекдотов – несомненная, искренняя, плотская любовь к своей профессии, а такая любовь искупает все реальные и мнимые грехи. И той же безоглядной любовью к иллюзорному миру дышит и лучшая комедия Александрова «Весна».

Но до «Весны» тогда было еще далеко.

Существует несколько версий того, как познакомились Александров и Орлова. Согласно одной из них, Орлова пришла пробоваться на фильм «Веселые ребята», но режиссер Александров отказал ей, до проб даже не допустив. Однако Григорий Васильевич, только что вернувшийся в Россию после трех лет учебы в Голливуде, произвел на будущую звезду слишком сильное впечатление. Отступать не хотелось, и Орлова попросила свою подругу режиссера Л. И. Степанову пригласить в гости ее и Александрова, а затем под каким-нибудь предлогом оставить их наедине. Противостоять чарам графини Орловой Александров не смог, и вскоре она была утверждена на роль Анюты. А после возвращения из Гагры, где снимались «Веселые ребята», они поженились.

Можно сколько угодно спорить о том, кто кого сделал – Орлова Александрова или наоборот. Так или иначе, не вызывает сомнений, что Орлова играла во всех лучших фильмах своего мужа, а ее лучшие роли – в фильмах Александрова. При этом режиссеру приходилось непросто. Дело в том, что звезда советского экрана была нефотогеничной, и требовались специальные технические ухищрения для того, чтобы она хорошо выглядела на экране.

Актриса Рина Зеленая вспоминала: «Она рассказала мне, что все операторы отказывались ее снимать. Ее словам трудно было поверить – она всегда великолепно, безошибочно получается на экране. Любовь Петровна вскочила и сказала: «Я вам сейчас докажу, если вы не верите! Смотрите на мои щеки!» – «Ну смотрю. Очень хорошие щеки». – «Да вы что?! Их нет. На экране они проваливались совсем. Вместо них были тени и ямы. Да что говорить! Сейчас я вам покажу снимки, которые я никогда никому не показывала. Вот, полюбуйтесь!» И она протянула мне пачку фотографий. Я была поражена: лицо на них ее – и не ее. Она еще и еще показывала эти первые свои фотопробы у Александрова – одна хуже другой. И, довольная моей растерянностью, стала объяснять, сколько мучений претерпели операторы, пока Григорий Васильевич не разъяснил им, в чем дело и как надо ставить свет, чтобы не искажать лицо, а сделать его выразительным. Она, как девчонка, размахивала фотографиями перед моим носом и хохотала: «Ну что? Теперь поверили?»

В начале 30-х годов СССР прощался с подчеркнутым аскетизмом 20-х. Советская пресса неожиданно начала активно публиковать рекламные объявления. Свою прямую функцию они выполнить не могли (полки магазинов по-прежнему были пусты), но сообщали читателям, что на свете существуют предметы роскоши (например, одеколон). В среде советской элиты входили в моду теннис, фокстрот и джаз, а в московских ресторанах можно было не только вкусно поужинать, но и послушать хорошую музыку. Тот же джаз давали в «Метрополе» (Антонин Зиглер) и «Национале» (Александр Цфасман и Леонид Утесов), в «Праге» выступали цыгане. Для людей попроще в городах открывали многочисленные танцевальные школы.

Именно в начале 30-х агитпроп стал создавать образ СССР как счастливой страны, жителям которой хочется петь и смеяться. Идеальной, доступной миллионам формой подачи сказки про счастливую жизнь советского человека была признана музыкальная кинокомедия. «В то время, – вспоминал Григорий Александров, – был выдвинут лозунг давать комедии. Центральный комитет партии созвал конференцию кинематографистов, на которой был провозглашен тезис: «Смех – родной брат силы». Веселые фильмы рекомендовалось ставить крупнейшим режиссерам. И многие было взялись за это. Эйзенштейн писал сценарий «МММ» («Максим Максимович Максимов»), Довженко работал над комедией «Царь»…»

Интеллектуалам вроде Эйзенштейна и лирикам вроде Довженко жанр музыкальной комедии все-таки был чужд, и председатель Государственного управления кинофотопромышленности (ГУКФ) Б.З. Шумяцкий решил проявить инициативу. Посмотрев программу-мюзикл Леонида Утесова «Музыкальный магазин», он решил, что надо сделать на ее основе фильм. Однако Утесов считал, что полнометражной картины из мюзикла не получится. В итоге сценарий стали писать заново, а когда задумались о том, кого пригласить главным режиссером, вспомнили о Григории Александрове и его голливудских навыках.

Сюжетная линия «Джаз-комедии» (так на первых порах назывался сценарий) идеально соответствовала канону «американской мечты», разумеется, с советским акцентом. Превращение пастуха в лидера преуспевающего джазового коллектива, а домработницы в эстрадную звезду а-ля Марлен Дитрих прекрасно отвечало известному прогнозу «Кто был никем, тот станет всем».

Нужно сказать, что к числу талантов Григория Александрова относилась способность безошибочно чувствовать, чего хочет начальство. Неожиданно выяснилось, что история превращения гадкого утенка в ослепительную красавицу – это как раз то, чего так не хватало советской пропаганде. Так буффонный мюзикл превратился в оружие агитпропа.

Сталин с нетерпением ждал появления первой советской музыкальной комедии, а узнав, что фильм закончен, позвонил Шумяцкому и потребовал срочно показать ему «Веселых ребят». Тогда в ЦК еще не было просмотрового зала, поэтому Сталин приехал смотреть кино прямо на студию. Опасаясь высочайшего неудовольствия, Шумяцкий решил показать генсеку лишь две первые части, а остальные придержать, сославшись на то, что они еще не готовы. Однако этот номер не прошел. Сталин потребовал показать фильм целиком, а после просмотра сказал: «Очень веселая комедия. Я как будто месяц в отпуске побывал. Ее будет полезно показать всем рабочим и колхозникам. И отнимите картину у режиссера, а то он испортит ее». Особенно понравилась Сталину игра Любови Орловой, ставшей его любимой актрисой.

«Веселые ребята» сделали Орлову знаменитой. Между тем на ее мужа сыпались не только награды, но и обвинения в аполитичности и плагиате. Иных советских критиков, не сумевших перестроиться после эпохи «военного коммунизма», коробило то, что фильм был откровенно ориентирован на зарубежные образцы. Так, Бруно Ясенский опубликовал статью, в которой цитировал какой-то французский журнал, писавший, что «Веселые ребята» производят такое впечатление, как будто на фабрику ГУКФ ночью пробрались буржуазные кинорежиссеры и тайком в советских декорациях сняли эту картину».

Обвиняли создателей картины и в плагиате. Например, в «Литературной газете» выступил Семен Кирсанов, который утверждал, что Александров его обокрал. «В тексте другого автора я услышал слегка переделанные свои строчки. Может, ослышался? Нет! В песне Анюты (музыка мексиканской пластинки) – целый куплет из моих набросков песни. Ну, это уже творческий метод! Какое простое и легкое разрешение вопросов стиля!»

«Веселых ребят» ругали много, но поддержка Сталина давала возможность не обращать на критику внимания. Никому прежде не известная Любовь Орлова получила за этот фильм звание заслуженного деятеля искусств, в то время как Леонида Утесова, не только сыгравшего главную роль, но и фактически придумавшего фильм, премировали фотоаппаратом. Сталин был к Орловой явно неравнодушен. Рассказывали, что во время какой-то встречи он долго жал ей руку и сокрушался, какая она маленькая и худенькая. «Он что, вас не кормит? – спросил Сталин, указывая на Александрова, и добавил веселым шепотом: – А мы его расстреляем!» Впрочем, скорее всего, это легенда, вряд ли вождь мирового пролетариата демонстрировал графине Орловой свою симпатию столь экстравагантным способом.