Текст книги "Между волком и собакой"

Автор книги: Александр Соболев

Кукушка

 
Пахнет лето смородиной, сорванным яблоком,
и соседским тельцом, и привядшим сенцом,
и тоскует кукушка, каким-нибудь зябликам
поручившая сдуру родное яйцо.
И не стоило, может быть, рифмы подвёрстывать,
по банальному поводу тратить строку —
столько их извели на разбойницу пёструю,
бередящую душу протяжным «ку-ку».
Но душа, ускользая в зелёное, влажное,
где кричит-не устанет беспутная мать,
полагает такие резоны неважными:
приказала – и ты начинаешь считать.
 
 
…И попробуй не верить кукушкам и женщинам,
если глупая птица от летних щедрот
долистала остаток, цыганкой обещанный,
и, секунду помедлив, добавила год!
И молчит… обещает большие каникулы…
Но потом, ради праздника, теша сердца,
оглашает Вселенскую Тайну великую,
и для всех загадавших – бессмертие кликает,
и кукует, кукует… уже без конца…
 

Баллада о новом доме

Наталье Борисовне Апушкиной

 
На шумной улице в центре жила поэт.
За окнами жил из стен и витрин коллаж.
Хоть ноги служили плохо, но много лет
она взбиралась на свой четвертый этаж.
Там книжным полкам мешал старомодный шкаф,
и сложно бывало тем, кто широк в кости.
Там даже стул старался исподтишка
изрядную долю площади обрести.
А к ней ходили, писали в её альбом,
был чай, стихи и беседа, сейчас и тут.
Её любили многие. Этот дом
охотно вмещал гостей в свою тесноту.
 
 
Он с ней говорил порою про тот свет.
Ну, как же без этого, коли о Слове речь.
Она сомневалась, мол, есть ли что или нет —
а только вернее реальность стихом беречь.
Она жила, ничего не копя впрок.
Ей было не просто, но светом жила душа…
Она ушла, потому что пришёл срок,
и сердцу уже не по силам стало дышать.
 
 
Звонок из больницы, краток и деловит.
Сказали недоумённо, что так и так,
что утром и приезжайте, что морг открыт
с такого-то часа.
Квартира стала пуста.
Был тяжкий вечер. Он кому-то звонил,
и кто-то не мог поверить такой беде.
Настало горькое «вдруг», не хватало сил
принять философски обычный итог судеб.
И не было легче от мысли про мир иной,
и тело томил какой-то глухой гул,
и он отзывался такой же глухой виной,
но было поздно. И он, наконец, уснул.
 
 
…Просторная комната солнцем была полна,
и в нём, золотом, одиноко стоял диван.
На этом диване опять сидела она,
и он понимал, что на праздник радости зван.
Что это начало, а не конец пути,
что здесь промежуточный финиш, а не финал,
и что вот теперь-то будет всегда везти!..
И он, шутя, с облегчением ей пенял:
– И где Ваш скепсис? Вот новой жизни ручей,
вот новый мир, и он, похоже, на ять!
Она отвечала весело в том ключе,
что где уж заранее схему процесса знать.
 
 
Лежал за окном зелёный и свежий луг,
к окну и двери пологий всходил склон,
и было тепло по-летнему. Только вдруг
двух женщин, по лугу идущих, увидел он.
И было ясно, куда они и к кому.
Они подходили споро, пока поврозь,
и первая улыбнулась мельком ему,
открыла дверь – и разом всё пресеклось.
 
 
…При жизни она умела делать дома,
и этот новый, впустивший бабку и мать,
за малое время успела создать сама,
чтоб было удобно в нём гостей принимать.
 

«Как умирают ласточки? Где их находит небыль…»

Душа моя! Гостья ты мира:

Не ты ли перната сия?..

Гаврила Державин, «Ласточка»

 
Как умирают ласточки? Где их находит небыль?
С чем прощаются наскоро у обжитых застрех?..
Вечер стирает ластиком росчерки крыльев с неба,
ночь отпускает ласково им первородный грех.
 
 
В зыби морские падают? Или в зените прячутся
острые тени ласточек, лист судьбы исписав?..
Весь зодиак – лампадами маленьким ловким фрачникам,
и отправляем весточки с ними на небеса…
 
 
Кто их встречает радостно за белопенным облаком,
за хрусталями горними, где неизменный май?..
Может быть, добрый Андерсен, или в ангельском облике
стаи стрижей и горлинок им посылает рай.
 

«Он убежал трагической чепухи…»

Николаю Михайловичу Скрёбову

 
Он убежал трагической чепухи.
Встретит его пейзажей цепь золотая,
музыка сфер в ответ на его стихи…
Красок, во всяком случае, там хватает.
Он принесёт туда неделимый дар
ведения добра и его творенья.
Вставший над вечным покоем высокий яр
будет ему границей невзгод и прений.
 
 
Лучшее – наше, моё – на прощанье – Вам,
знавшему эту скромную авансцену.
Вашей часовни свет на дороге в храм
стоит судьбы, заломившей такую цену.
 

Баллада об имени

Солдатам и офицерам Плесецка

 
Ты можешь словом заклясть огонь? Хотя – не об этом речь…
Однажды прислали на полигон
летучую Рыбу-меч.
Солдатик-техник, из тех ребят, ревнующих к небесам —
он имя подруги, её любя,
на корпусе написал.
И вот, дохнув огнём горячо, светя миллиардом свеч,
ушла в поднебесье крутой свечой
летучая Рыба-меч.
 
 
И снова секции головной нацелили остриё,
и слово «Таня» белело вновь
на корпусе у неё.
И кто-то пришлый, из важных лиц, настойчивый в мелочах,
на старт явился с проверкой-блиц —
заслушать и замечать.
Он был педант, и он приказал следить неуклонно впредь,