Текст книги "Delirium? (СИ)"

Автор книги: Александр Ясинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Амеба дергает нити, заставляя трупы плясать, рывками выпячивать наиболее выгодные места, принимать соблазнительные позы, стараясь попасть в такт голосу.

– Следующий лот.

И тележка уноситься за занавес, чтобы вернуться с горбатой старухой, из тела которой неприлично торчит банан.

Мохнатый силуэт, для которого разворачивается все это шоу, сдержанно хлопает. «Да, сие будет поинтереснее тамагочи», – думает Ник, ибо сказать он уже не в силах – речевой аппарат чудовищно изуродован. Распухший язык свисает меж потрескавшихся губ. Его охватывает сладострастный азарт, и он начинает копошиться под заляпанным кожаным фартуком.

Воспользовавшись тем, что зритель отвлекся, амеба проворно втягивает ложноножки, с чавканьем засасывая труп. Полумрак зала наполняют влажный хруст и стоны.

* * *

Синг работал устроителем парков у влиятельного советника, пока тот не взошел на аутодафе. Как и многих видных людей эпохи, лояльного советника погубило собственное богатство – источник неиссякаемой жадности теократии. Уютные беседки, горбатые мостики над утиными прудами, обвитые плющом колонны летних домиков, неожиданные полянки, пенные струи фонтанов, омывающие аллегорические скульптуры из зеленого нефрита – все осталось за захлопнувшимися вратами инквизиторской тюрьмы.

Это было вторжение. Почва – давно подготовлена, и насильственное подчинение вызвало лишь вздох облегчения да восторг в серых массах, а когда началась придирчивая чистка покоренного запаршивевшего стада, сопротивляться стало слишком поздно. И бесполезно.

Синг очнулся от скрипа ржавых цепей. По подземельям загулял сквозняк, в тесной каморке на противоположной стене закачался скелет, изводя вновь и вновь постоянным напоминанием о незавидной участи заключенного. Несчастный поднялся с отсыревшего сена, пропахшего крысиным пометом, и заходил из угла в угол – его бил озноб.

Но вот проскрежетало, открываясь, зарешеченное оконце – показалось свиное рыло надзирателя. Изучив от природы смуглый, но побледневший от ужаса и лишений, выпавших на его долю в последнее время, лик узника, он хохотнул и бросил на пол камеры свиток пергамента. Захлопнув створку, грузно потопал прочь. Стараясь опередить наглых крыс, Синг метнулся к свитку.

То было нацарапанное корявой рукой малограмотного писаря, высочайшее обвинение в ереси и терроризме, с настоятельной рекомендацией раскаяться не позднее третьего дня и свидетельствовать против совершенно незнакомых людей. В противном случае, Синга с нетерпением ожидал допрос с пристрастием. Иными словами – истязания до самооклеветания и лжесвидетельствования.

Синг в гневе отбросил ненавистную писульку. В углу стояло ржавое ведро с мутной, в маслянистых пятнах водой. Он побрызгал на лицо и даже выпил пригоршню. В животе противно забурчало, но не стошнило, как в первый раз. «Что ж, быстро привыкаю», – подумал Синг, укладываясь обратно. Делать было нечего – проклятые ревнители чуждой и ненавистной ему веры обязывали всех без исключения суровому посту, а положенные четверть буханки зачастую крали тюремщики, питавшиеся не намного лучше подследственных.

Из норы выбралась тощая серая крыса, сев на задние лапки, она, держа в передних пергамент, с аппетитом захрустела, от удовольствия прищурив непроницаемые бусинки глаз. С мрачным удовлетворением Синг отвернулся, погружаясь в отупляющую дремоту.

И ему приснилось место на Западе: Хапи (легкие), Имсети (печень), Дуамутеф (желудок) и Кебхсенуф (внутренности) стоят возле стола четырехугольного малахита, на котором покоится его выпотрошенный труп. С криком Синг проснулся; смерть и сон – по сути, одинаковые явления, разница лишь во времени, а раз так, то к черту сон! Синг диким зверем заметался по камере. Потомок фараонов наблюдал за ним насмешливыми провалами глазниц.

Когда пелена безумия спала, Синг обнаружил себя средь развороченной кладки и какого-то тряпья, с потолка свисала гнилая проводка, воткнутые прямо в трещины факелы нещадно чадили, а навстречу, привлеченный шумом, пыхтя и отдуваясь, с трудом протискивал жирную тушу по узкому проходу надзиратель, со связкой ключей в одной руке, и занесенной кривой саблей в другой.

Радостно засмеявшись, Синг перехватил запястье, крутанул, и клинок по рукоять вошел прямехонько в рыхлое брюхо, как в тесто. Хрюкнув, надзиратель испустил дух, закупорив коридор. Попутно вознесся хвалу трем главным богам, Синг взобрался тому на плечи, и, спрыгнув уже по ту сторону, устремился к свободе.

Помещение охраны: вонючая лежанка, кривой стол, сливная дыра в полу, на стенах – изречения на незнакомом языке вперемежку с порнографическими картинками, ржавый автомат и дырявое знамя цвета болотного мха. Томик лирических стихов, открытый цитатник. С жадностью накинувшись на оставленные объедки, Синг пробежал строчки глазами. «Истинные, глубокие и сильные чувства не нуждаются в словесном оформлении или наименовании. Не говори мне о любви, слишком премного обмана и фальши я видел. Лучше покажи мне свою любовь». А, ничего интересного.

Тяжело заворочались механизмы в утробе каземата, приводя в движение старый лазер. Тонкий оранжевый луч, шипя, рассек запоры, и бронированная плита рухнула, взметнув пыль и обнажая выход. Яркий солнечный луч проник в царство тьмы и плесени, и чахоточные пылинки затанцевали в нем, купаясь в теплых лучах. Но на этом чудеса не кончились. Прошелестев, из отверстия в стене на стол звучно шлепнулся сверток. «С наилучшими пожеланиями», – прочитал Синг, и зачарованно надорвал обертку. Под ней был револьвер.

– Что ж, спасибо, пригодиться, – поблагодарил Синг пространство.

И тот не замедлил пригодиться. В следующем помещении, комнате, с забранными крепкой стальной решеткой витражными окнами, да мебелью сплошь из сандалового дерева, источающего чудный аромат, его поджидали.

Прогремевший почти в упор выстрел подбросил и растерзал худосочного тщедушного уродца с провалившимся носом и огромным беззубым ртом. Но тут его подмял, что аж кости затрещали, неведомо откуда взявшийся прокаженный громила.

В нос ударил запах разложения, посыпались клочья сгнившей кожи. Синг стонал от боли и напряжения, но не сдавался.

Подскочив, вокруг борющихся запрыгал микроцефал с пистолетом-пулеметом в цепких лапках. Собрав остаток сил, полузадушенный узник извернулся, прикрываясь прокаженным, как щитом и вовремя: рассвирепев, дегенерат принялся палить, не разбирая, трясясь и брызгая слюной.

Истекающий гноем и кровью громила и не думал отступать, скрежеща крошащимися зубами, он рвал Синга когтями, душил всей массой тела. Лишь по счастливой случайности, шарящая рука Синга сомкнулась на оброненном револьвере.

– Сейчас ты сдохнешь! – зло прошипел он врагу, вызвав неподдельное изумление в черных глазах.

Изловчившись, Синг прижал дуло к покрытому язвами виску и дважды нажал на курок. Едва ощутив холодный металл, зрачки чудовища расширились.

– Погоди… – начал громила, но было уже поздно.

Синг отбросил издыхающую тварь, и вот вытаскивающего острый как бритва стальной диск карлика встречает метко пущенная с пола пуля.

Вскочив на ноги, подобно разогнувшейся, наконец, после долгого сжатия пружине, Синг закружился, настороженно озираясь по сторонам.

– И это все на что вы способны? – прокричал он горделиво, почему-то смотря в потолок, именно там, как ему казалось, затаился главный недоброжелатель. – Или у вас кончились цепные ублюдки?

А вот и долгожданное продолжение. Победно и зло сверкнуло лезвие подобранного диска.

– Лови! – с издевкой прокричал Синг неуклюже ввалившимся в комнату сиамским близнецам, что облачены были в безразмерную потрепанную мешковину.

Они взорвались не хуже пузыря с кровью, окатив все вокруг багрянцем!

Растянутое время с шумом схлопнулось, возобновив свой естественный ход. И адреналиновое неистовство разом покинул его, уступив место навалившейся усталости. Его шатало, из многочисленных ран сочилась кровь. Безмолвно стоявший все это время в углу поросший бурой шерстью урод с невообразимо разросшимися мягкими тканями, умоляюще воздел ручонки. На нем был замызганный кожаный фартук, подле – тележка с щипцами, какими-то зажимами, скальпелями и прочим подобным инвентарем.

– Умоляю, – едва различимо промычал он. – Я тут недавно.

Тщательно прицелившись, Синг всадил пулю точнёхонько тому в лоб.

Застонав, поднялась решетка, и по винтовой лестнице Синг выбрался на замусоренную площадку, где перед покрытой обшарпанной позолотой дверью его встретил ошеломленный таким поворотом дела циклоп. Единственный огромный глаз, в котором свободно плавали целых два зрачка, вмещал неподдельное изумление и растерянность. Синг сделал ему знак стволом убираться прочь, и тот, опасливо косясь, послушно заковылял в боковой ход.

– Эй! – позвал Синг.

Вздрогнув, циклоп остановился и медленно обернулся.

Синг нажал на курок.

И убитый наповал, тот распластался ниц.

Как и предыдущие, сама собой раскрылась дверь.

– Наконец-то, – сказал плешивый, тщедушного вида человечек, облаченный в бордовый китель с внушительными эполетами, сидевший за массивным дубовым столом, оборудованным замысловатыми циферблатами, рядами кнопок, рычагами и десятком небольших экранов. То был верховный надзиратель.

Синг навел револьвер.

– Скажи «прощай».

– Нет, нет, одну минуточку! – тюремщик предостерегающе поднял указательный палец.

Синг немного опешил, а главный мучитель в это время, как ни в чем не бывало, налил из выщербленного хрустального графина воды, всколыхнув осевшую взвесь.

– И не надейся. Патронов-то не осталось. Тебе придется сделать это голыми руками. Ну как, готов, к такому испытанию, задушить беспомощного невооруженного человека?

– Ты – мразь! – воскликнул Синг, отбрасывая разряженное оружие.

– Отнюдь, – надзиратель задумчиво отхлебнул из бокала и продолжал, рассматривая узника через прозрачное стекло. – В свое время я проделал трудный путь из одиночки сюда, и собственноручно задушил прежнего верховного надзирателя, так, что это кресло сейчас по праву принадлежит мне. Конечно, так же как тебе помогал я, ведя в нужном направлении, мне было оказано некоторое неоценимое содействие, без которого я бы остался догнивать, там, внизу. Но сие нисколько не умоляет мой подвиг, не ставит под сомнения твой.

– Так ты тоже был узником темницы? – только и смог вымолвить пораженный Синг. – Значит, все было изначально подстроено? Но… зачем?

Невесело усмехнувшись, плешивый отставил стакан и щелкнул каким-то тумблером на панели стола. Позади него ширма отъехала в сторону, продемонстрировав уходящую вглубь вереницу подвешенных на крючьях и обмотанных липкой лентой, чтоб не развалились, скелетов.

– Если это игра, то, заметь, чрезвычайно жестокая, как ты уже мог убедиться, реально смертельная, и абсолютно недоступная моему пониманию. Давай же, не медли, тут еще много места заготовлено, хватит и для меня, и тебя, и многих тех, что придут после. Кстати, запасы скотча ты найдешь в нижнем ящике стола, а стремянка… извини, стремянка сломалась подо мной – придется изобретать что-то походу дела. Господи! Как я устал пить эту гадость, что отфильтровывается из клоаки, занимающей подвалы, контролировать подачу по трубам помоев охране, дабы та не взбунтовалась, регистрировать постоянно прибывающих узников, чинить вентиляторы и подмазывать кладку, выращивать в колбах новых уродов, чтобы обезопасить себя, случись что. Еда, я так хочу нормальной, человеческой пищи, а не то, что поступает к нам снаружи, и что мы потом перерабатываем, пускаем в замкнутый цикл. Но нет, отсюда нет выхода, кроме как ногами вперед, и то, твое тело навечно останется здесь, послужит кормом или удобрением, строительным материалом либо грозным напоминанием следующим поколениям заточенных. Как-то раз мне удалось выломать несколько камней из стены, что по моему разумению являлась внешней. Расширив достаточно проем, я, трепеща, выглянул наружу… И что же? Чтобы увидать там себя, со спины, заглядывающего в дыру.

Парадокс. Каземат проглатывает все, но не выпускает ничего. Мы – все здесь заключенные. Интересно, квинтэссенцией чего в том мире является Каземат здесь? Неужели, это и есть хищник? Впрочем, ежели расхотелось быстро убивать, присаживайся Синг, нам есть о чем поговорить напоследок, прежде чем ты все-таки задушишь меня.

* * *

Рассказ верховного надзирателя.

Об этом не перешептывались тайком после занятий, не судачили дома и во дворах, где собирались группки сверстников, просто все знали, что однажды он наступит, этот великий день, день на пути взросления, юношеского испытания, вступления в новую полноценную жизнь. Все знали и прилежно готовились когда-нибудь порвать липкие путы детского скудоумия и недоразвитости, шагнуть к свету. Никто не знал, что будет больно. А случилось это так.

Просто наставник однажды позвал нас в подвал академии, где уже, зажженные снующими туда-сюда подмастерьями, сотни масляных ламп освещали сточные воды, лениво лизавшие белоснежные мраморные плиты спуска. Нам приказали раздеться до набедренных повязок и раздали кинжалы. Такой вот простенький незатейливый кинжальчик, лезвие едва ли с ладонь длинной, но с глубоким вырезом для стока крови, и единственным крупным аметистом, вделанным в металлическую рукоятку, получил и я.

Там, внизу, отделенные подводным туннелем, угнездились «похитители девственниц», есть только одна возможность незаметно проникнуть внутрь и нанести упреждающий удар, а именно: прямо здесь и сейчас. И сия дорога лежит перед нами.

С первого раза мне не удалось нырнуть достаточно глубоко, да и не хватило дыхания, держась одной рукой за камень, я поднимался к поверхности, когда, стремительно шедшее вниз тело одноклассника, ударило меня, швырнуло, обдирая о шероховатую стену бассейна. Но мне удалось вынырнуть, и вновь, набрав полную грудь воздуха, уйти на дно. Только в этот раз, презрев страх и отвращение, я держал глаза открытыми, и вода была не настолько мутная, что мне удалось разглядеть зияющую в скале вертикальную расщелину.

Вниз, вперед, и снова вверх, я поднимался за спиной товарища, а где-то впереди ждала неизвестность.

Я никогда не был силен в беге, упражнениях по задерживанию дыхания, воздух давно кончился, в голове начал свой смертельный отсчет тяжелый метроном. Вот тогда я отчетливо осознал сейчас, не смотря ни на что, открою рот, чтобы судорожно глотнуть полные легкие воды и останусь тут навсегда. В этот последний миг я и всплыл.

Это был зал темный, но огромный настолько, что я и в полумраке ощутил его величественную необъятность. С потолка спускались лапы лишайника, повсюду гулко хлюпало, орало, мечась эхом по костяным невидимыми сводами, булькало, текло, где-то с шумом выливалось и втягивалось, и над всем этим царил непередаваемый запах. Это была Клоака.

И там давно уже шел бой. Разобраться в происходившем практически не представлялось возможным. Противник был безоружен, но быстр, силен, и одновременно какой-то аморфный, бескостный что ли, но именно он и являлся нашим испытанием, и еще – нас вела в бой благородная ярость.

Меня толкало, вертело, несколько раз брызгала кровь и окатывала теплая жижа, я наносил удары в возникающих из мрака врагов, и тут же проваливался в бездны, то взбирался на крошечные островки режущих пятки камней, чтобы отдышаться. Глубина менялась хаотично, так же, как рознились появлявшиеся и пропадавшие всполохи света и воцарявшийся мрак.

А потом раздался удар гонга и циклопическая крыша начала приподниматься.

– Она открывается! – пробежал чужой благоговейный шепоток с присвистом.

И она действительно раскрылась точно посередине всей своей доселе невидимой длины, поднялась на огромных истекающих ручьями мазута поршнях, так что стали видны по пояс окаймлявшие борта наставники, на Клоаку пал водопад света, так, что я почти ослеп.

Лучи еще более яркого сияния принялись вытягивать ввысь из трясины юношей, пока жалкие ее обитатели, скуля, жались по углам и норам. Глядя на то, как величественно плывут фигурки сверстников, я испытывал радость, облегчение и гордость, предвкушая, как спасительный свет вот-вот вознесет и меня, подымет над мразью и вонью прошлого.

Вместо этого из моей руки ввысь уплыл лишь один кинжал.

– Испытание выдержали все, оставшиеся в живых, – торжественно провозглашено было сверху, – но выбранные наугад, по пять учеников с группы должны остаться, чтобы пополнить поредевшее население болота! – продолжал трубный голос, а потом…

Потом крыша над Клоакой стала так же медленно опускаться, породив такой коллективный мучительный стон, что мои расслабленные мышцы свело жуткой судорогой безысходности. Безысходности и в какой-то мере ощущением свершившегося предательства, хотя разумом я понимал, что это не так, и глас пусть жесток, но, безусловно, прав.

Вода начала с урчанием прибывать, твари заметались, но пока оставался просвет, я успел увидать, как над поверхностью разверзшейся гробницы в сердце пучины сточных вод взмыла роскошная полногрудая женщина в черной стекающей струями хламиде, с головой коровы и длинными прямыми рогами. Тогда я не понял, свидетелем чего стал, но явственно ощутил токи напряжения, засочившиеся между ней и теми, наверху (я уже мысленно не считал их своими наставниками, стремительно дистанцируясь отчего-то), а потом в кровавом хлопке тело священной Коровы разлетелось в клочья, крышка захлопнулась и наступила кромешная тьма…

Я не утонул. Не знаю, сколько прошло времени, но когда зрение стало возвращаться, я разглядел ближайшую ко мне тварь, и с удивлением понял, что это такой же человек, как и я сам, только с более белой, дряблой и одутловатой от постоянного пребывания в воде кожей. Глаза его были немного увеличены и потусторонне зелены, а когда я заметил стайку пузырьков, поднимавшихся из его жабр на шее, то с еще большим изумлением осознал, что так же могу дышать!

И еще. Источник освещения. Почти под самым потолком, вдоль одной из стен располагался ряд прямоугольных отверстий, забранных редкой решеткой, и многие новоприбывший, в том числе и я, устремились туда вплавь. Жалобно скуля от страха и отчаянья, начали они, плывшие во главе, с трудом, но протискиваться меж поросших бурым мхом прутьев. Но лучики надежды, шедшие снаружи, обернулись звенящими лучами смерти, и вокруг меня запрыгали ошметки горячего мяса. Это был конец. Я больше не принадлежал тому миру.

Вопреки опасениям, коренные обитатели Клоаки не испытывали к немногочисленным (лично из моей пятерки в живых остался я один) пришельцам враждебных чувств, напротив, оказалось, что большая часть их родилась не здесь, а так же в свое злополучное время пришла из внешнего мира. Дремлющие же в толще ила почтенные старцы, фактически неотличимые от вросших в дно пней, просто игнорировали все попытки установить контакт.

Мы быстро обживались. Вот я уже слышал, как кто-то из новоприбывших, должно быть самый практичный, ратовал за то, чтобы срочно изобрести способ, как избавиться от накопившихся трупов, но его успокоили, сказав, что водоросли обо всем позаботятся. И вскоре я и сам увидел, как мимо проплыл искаженный предсмертной агонией лик, увлекаемый цепкими зелеными прядями к основанию росшего из кочки куста.

То была совсем другая жизнь, непохожая ни на что прежде. Лениво плавая в мутных водах, в полумраке вздымая облака взвеси с покрытого тиной и мусором дна, глядишь, вот промелькнул выбеленный череп или кость, раздутые, словно недельные покойники, засыпая в булькающих глубинах или взбираясь к самой поверхности, чтобы с опаской, придерживаясь за решетку, дабы не сносило течение, понаблюдать за розовым заходом солнца. Временами сквозь сонную мглу доносилось эхо любовных утех или нечестивых пиршеств. Откуда-то брались девушки, и шло групповое насилие, а после и размножение, кого-то просто съедали или затаскивали в омут неведомые щупальца. Внутри меня булькали воды, а потом случилось нечто.

Должно быть, кому-то все же удалось потайными проходами, да сточными трубами пробраться в град верхний, то ли случилось что-то еще, из ряда вон выходящее, только однажды на плававших у самых решеток обрушились гарпуны и цепные петли. Тех, кому не посчастливилось вырваться, бритоголовые жрецы в белоснежных юбках выволокли наружу, и в назидание подвесили в сетях к столбам.

Затаившись, из глубин смрадной Клоаки мы с горечью наблюдали, как день за днем жара и жажда медленно и неуклонно корежили, сгибали, высушивали и убивали их.

Сам не помню, когда я начал искать пути общения с остальными. Более активные, как правило, собирались где-нибудь в углу, всегда на поверхности, где отмелями громоздился нанесенный битый щебень, ржавые балки, сломанные канализационные решетки и люки, да прочий, обросший мхом и тиной мусор. Вновь учась думать, разговаривать, осматривал гулкие своды, замечая вырезанные ниши, древние, раскрошившиеся до неузнаваемости барельефы, огрызки колонн. А еще они действительно нашли проход, наш выход.

В один прекрасный миг в центре круга заговорщиков из мутных глубин вынырнула прелестная девушка в серой хламиде. Совсем молоденькая и худенькая, в сущности, еще дитя, с бесцветными волосами и глазами-бельмами статуи. Голову ее украшала пара совершенных тоненьких, но безупречно прямых и длинных рожков.

– Молодая Священная Корова пришла! – обнадеживающе разнеслось под проклятыми сводами.

Обратив свой взор, да, именно так, ибо я знал, что видит она не глазами, в пространство, Священная Корова вся как бы внутренне напряглась. С ее островерхих рогов сорвалась молния, и внезапно развалины явили величие прошлого. Купол с идущим по окружности нефом, на котором разместились на золотых тронах мумии Подземных Богов. Окаменевшие от старости, многие без верхних конечностей, а то и вовсе – остатки торсов, поруганные и забытые, они всегда находились в этом невообразимо древнем храме, ставшем канализацией Города Наверху.

Молния сбила голову одной из них, и она, гигантская, вся в бахроме шевелящихся червей, скривившая в иронической ухмылке впалые желтые щеки, грохнулась неподалеку, взметая фонтаны брызг и поднимая донную тину и дохлых угрей.

Сие было как помутнение разума, или как прозрение, решать вам, когда, вновь не первый, но следом за лидерами, я бесстрашно и безрассудно устремился через открывшийся проход.

Переплетения коридоров, выстроенных из прочных прозрачных щитов, передние беглецы уже бились о них, как рыба об лед, силясь проникнуть за кажущуюся доступной прозрачность, а задние напирали, плюща и давя в кровавую кашу отважнейших. Сверху испугано закричали, а потом глумливо захихикали жрецы.

– На помощь! Бейтесь, братья! – раздавалось со всех сторон.

Голоса, словно обращенные исключительно ко мне, ибо волей судеб оказался прямо в эпицентре событий. Но я уразумел, что просто кидаться – глупо и бесполезно, я заметил, а может, скорее, ощутил (ведь недаром когда-то жил на поверхности), что где-то должен быть, а уж после узнал цилиндрический механизм.

Некогда разбираться в хитросплетениях табло и щелкающих цифр, я с силой дернул на себя весь разноцветный пучок проводов, и затененная панель справа от меня внезапно разошлась, так что я оказался нос к носу со жреческим охранником. Я узнал его по кирасе, надетой поверх туники и шлему с глухим забралом. Все это промелькнуло по краю моего сознания, не затронув бушевавших в нем первобытных инстинктов, ибо я уже ударил его, ни мало опешившего, в челюсть и подхватил тяжелый прямоугольный ящик, из которого выходила пара коротких крутящихся дул. Я просто крепко сжал ручку, и жрецы пали, сраженные в спины.

В это мгновение я почувствовал, как и в мое влажное, дряблое тело вонзаются первые пули, выбивая черные сгустки крови. Развернувшись, я скосил всех до одного яро спешивших по спускающемуся пандусу стражей, падая, заваливаясь на бок, но, не отпуская ручку устройства.

Спустя какое-то время я осознал, что меня подхватили и возносят вверх многочисленные сильные руки. Почему-то уже свыше, все время набирая высоту, я видел, как провалилась крышка Клоаки, и оттуда поднимается не принесенная в жертву Священная Корова, поражая невидимыми разрядами всех столпившихся на парапетах наставников, учеников и горожан, от мала до велика, облаченных в светлые праздничные одежды и серебряные маски ибисов, кошек, львов и собак. Они ожидали лицезреть мутный поток тварей, черными квадратами ложащийся под свинцовыми пулями стражников, подстегиваемый с боков их коллективной светлой волей, и, в конечном итоге, загнанный обратно в отстойник мерзостей, нечестивых опытов и желаний, гробницу подсознания, грибницу выросшей цивилизации. Вместо ожидаемого, пораженному их взору предстал, одухотворенный единым порывом к свободе, вал, несущий своих раненых, не бросающий павших, подбирающий железные ящики, взбирающийся по сверкающим стеклянным анфиладам города-дворца, у ног которого и лежала мутная обитель. И тогда они дрогнули и обратились в бегство. И все погасло.

Я умер?

Нет, я проснулся.

Проснулся или уснул? Решайте сами.

Я сел писать эти строки на первых же попавшихся клочках бумаги, чувствуя, как уходит водой сквозь песок предродовая память. В них нет ни капли вымысла, наоборот, они реальнее многих вещей. Кое-что продолжает стремительно стираться из памяти. Должно быть, я поднимаюсь на поверхность.

Я встряхнулся и встал из-за стола. Задев головой лампочку, я оставил ее болтаться позади, пока шел вдоль стеллажей с оборудованием. Я прошел каньонами погасших мониторов, кладбищами сломанных клавиатур, барханами микросхем, где высились пирамиды отгудевших приводов, и, распахнув дверь, вышел к свету из тьмы мастерской.

Глобальная сеть поглотила весь мир.

И человек как-то незаметно для себя затерялся в ней.

Я видел застрявшие в тенетах фигурки людей, спеленатые коконы, выпотрошенные и почерневшие оболочки.

Нужна была команда.

И команда нашлась.

Обыкновенные авантюристы, с зудом в одном месте, неугомонные искатели приключений.

Первого звали Шай Тан. И был он – воплощенный арсенал.

По-моему, то была центральная аллея захудалого городишки, где прогуливались человекообразные, и те, с грубо выпирающими механическими частями, а неоновая реклама подсвечивала неприглядные нюансы этого странного общества.

Но взрывы и вой навсегда разорвали сонную атмосферу благоденствия, напалм и кровь опалили асфальт на той ставшей проклятой для многих центральной аллее.

Моргенштерны, эти «утренние звезды» новой эры, выросшие из его ногтей, снесли четверть лица ближайшего прохожего, но нас уже, оказывается, поджидали, затаившись, и продырявленный, словно кукла Вуду, пал Шай Тан. Впрочем, все это можно без труда считать с виртуальных извилин моего мозга, лежащего, раздробленным, в виртуальных же подземельях врага, где пытали опрометчиво сдавшихся в плен, ибо предполагается, что мы – всегда обречены проигрывать, являясь некой Темной Стороной чего-то.

Но законы этой реальности несколько отличны от предыдущей, я освоился, сделал выводы, и в скором будущем кое-кого ожидает неплохой сюрпризец.

* * *

– Но почему тогда я? – вскричал Синг. – С тобой все понятно, но за что заточили меня в эту, порожденную извращенными умами фанатиков, темницу? Я же простой гражданский, далекий от насилия, ландшафтный дизайнер, мирный труженик, наконец.

Верховный надзиратель лишь вновь невесело ухмыльнулся.

– Это то, кем ты всегда хотел быть, разрываясь меж двух огней, необходимости и желания, жертвенности и свободы выбора. И твой мозг смог полностью реализовал здесь все так долго копившееся в подсознании. Но царящие тут законы не позволил продолжаться сему бесконечно, ибо в своей жизни ты был членом подпольной террористической организации «Свободный Пенджаб», и однажды тебя догнала пущенная наугад пуля на залитом солнцем, знойном кукурузном поле.

* * *

Они спускались по винтовой лестнице, причем Наблюдатель, одетый более чем странно, изо всех сил поддерживал ослабевшего бронзовокожего великана в чалме, чьи раны, зашитые грубой нитью, тем не менее, все еще кровоточили.

– Как же я измаялся, но все равно рад видеть тебя, – приветствовал я его, как старого знакомого. – Кажется, я знаю, что нужно делать, хотя надежда на успех весьма мала.

Вместо него ответил верзила, вперив в меня прожигающий душу взор:

– Надежда всегда есть и непременно сбудется, пока еще дышишь.

– Хочу тебя обрадовать, мой милый друг, – с прискорбием констатировал я. – Я тут недавно выяснил, что все мы – мертвы.

– Это-то я уже понял, – прохрипел Синг.

– Ну, это как посмотреть, – добавил Наблюдатель, бывший верховным надзирателем. – Вместе мы обязательно отыщем выход из сложившейся ситуации.

– А когда это случится, я с удовольствием размажу кое-чью нищенствующую рожу по всей базарной площади, – за всех закончил я.

И трое во чреве хищника одновременно ухмыльнулись.

КОНЕЦ