Текст книги "Delirium? (СИ)"

Автор книги: Александр Ясинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Вздохнув, Синг, вынул единственную гранату.

Из кузова транспортера взметнулся всеочищающий язык пламени, шедший на обгон мотоцикл эскорта перевернулся, задетый взрывной волной и осколками. Синг бросился прочь, а сзади слышались крики, да шлепались срезанные пулями спелые початки, порождая в кукурузе ответную ненависть к роду человеческому. Так заканчивалась последняя война за веру.

* * *

В воздухе стоял густой чад от горящей резины и пороха, я брел в нем, почти вслепую. Порой казалось, что рядом проносятся, гудя клаксонами, доисторические машины, толкаются пешеходы в смешных шляпах и дамы в уж совсем невообразимых платьях.

Это была воплощенная Ненависть, это еще не имело ясных форм, но оно могло стать превосходным оружием. Орудием, способным сокрушить тупые головы снующих туда-сюда болванчиков, убить выродков и кретинов, казнить сволочей, оружие, способным защитить от враждебного мира. Все прояснилось, и туман исчез.

Теперь я знал, что делать.

Ибо я стоял посреди долбаной улицы, и в руке у меня – орудие возмездия, что вложил один из ангелов. Напротив – распахнутые двери храма, оттуда льется прекрасная музыка, и проникновенный голос предлагает помолиться великому и единственному правильному богу всего лишь за ничтожную сумму.

Но я прошел мимо.

Если все человечество делиться на произошедшее от Адама и Евы, и эволюционировавшие по средствам многомиллионных мутаций до примата и далее, тогда, где же вы, одухотворенные нездешней, сияющей в ночи искрой? Ау! Отзовитесь! Что-то происходит с мозгом. И взгляд на вещи становиться философским. Пока не смешивается со свинским. Кстати, свинье, лежащей в благоухающей, грязной и сытной луже, так же плевать на весь мир, как и политикам, да и общественным деятелям, прикрывающимся заботой о всенародном благе, у них просто противоположные стороны обитания этой самой лужи. Да и нам, простым, вечно недовольным обывателям, также, по-своему, плевать на все, что невозможно сожрать, выпить до дна, с чем нельзя совокупиться либо утащить в логово. А что можно, но пока не получается – тому мы истово завидуем. Да, с точки зрения свиньи, мир за пределами родимой лужи – какой-то непонятно гнусный, ибо в нем мало сладких помоев, и совсем нет теплой грязи. Хотя, вру. Есть. И предостаточно. И на любой вкус.

Ключевыми словами нашей эпохи являются: отчаянье, зомбирование, духовное спасение и нажива, причем, они абсолютно не рифмуются меж собой.

Я поравнялся с внушительным плакатом, наклеенным поверх частных объявлений, с которого изможденная негритянка приветствовала безучастно торопящихся мимо унылой обвислостью грудей; и «ежедневно в странах Африки от голода погибает…», и т.д. и т.п., номер расчетного фонда и черная дыра за ним. А с выставленных в витрине салона напротив десятков сверхдешевых и сверхплоских панелей, захлебываясь слюнями, отчаянно взывал все тот же гладковыбритый проповедник в накрахмаленной белоснежной рубашке и деловом пиджаке.

– Я пришел к вам с благой вестью: не бойтесь! Ибо не будет ни суда, ни ада! Бог не осуждает, в отличие от людей! Жизнь в страхе ужасна, ибо это не жизнь! Возлюбите ближнего, читайте священные писания, жертвуйте, приходите и не бойтесь…

И жирный дым на горизонте, где над крышами спальных районов с окраин ползет смог из труб гигантских заводов-крематориев. И по колумбариям, этим наследиям «победоносной миротворческой операции», можно бродить часами. Только там – неухожено и почти нечего делать. А в дальних коридорах и тупиках с некоторых пор нашли пристанища бомжи и наркоманы.

А в непокорной Боснии, как много лет назад, вновь рвутся многотонные бомбы, а в Ватикане поют «аллилуйя». Черный паук торопливо бежит по древу, ему глубоко однозначно все это.

Говорят, а, наверное, врут все одно, что когда-то фигуру ангела, венчающего Александровскую колонну в Петербург-Сити, было решено заменить скульптурой обожаемого вождя. Однако на следующее утро ангел непонятным образом вновь вознесся на законное место, а новоявленный кумир бесследно исчез. Паника и аврал. Но так повторилось и со следующей, и еще несколько раз, и каждый – с неизменным результатом. Демонтированный и распиленный ангел воскресал вновь и вновь. Не помогло даже следствие, допросы с пристрастием, расстрелы врагов и саботажников, депортация их семей. Интересно, а случаются подобные чудеса и ныне?

Впрочем, я отвлекся.

Вот у уличного благотворительного автомата по выдачи бесплатной креплёнки уже стоит переполненная использованных стаканчиков урна, другая – покоится на боку; пространство вокруг – заплевано и усеяно окурками. Среди всего этого спит малоимущий алкаш, распространяя неистребимый запах мочи. А что с него возьмешь? Даже штраф не получится, поэтому никому нет никакого дела.

Я пришел.

Мы частенько выступали здесь и, конечно, меня знали и в принципе пропустили бы и через главный вход, но существовала одна загвоздка – ворота оборудованные металлоискателем. Поэтому я свернул в проулок.

И тут я встретил Ее.

Она выпорхнула через черный ход, не заметив, или высокомерно сделав вид, что не заметила своего давнего воздыхателя, лишь бросив через плечо: «До скорого!», и устремилась к поджидавшей у бордюра машине.

– Да хоть провались вовсе, ходят тут всякие, – услышал я негромкое ей вдогонку.

Я придержал дверь.

– Здорово, Майкл.

Когда-то на месте Майкла работал древний старпёр со странным именем Васильич, по крайней мере, так он величал себя, любитель наподдать с утра и ярый гомофоб. «Когда-то мы мечтали заплевать шелухой от семечек Бродвей, – часто вздыхал он, а после добавлял, обильно перемежая речь матом, – вместо этого весь их мусор пришел сюда». Он много еще такого непонятного нес, тем, имевшим неосторожность попасться ему на глаза. Затем, по многочисленным просьбам и жалобам, нынешние хозяева убрали, куда подальше, этот вечно растрепанный и невменяемый анахронизм, доставшийся им от прежних владельцев клуба, заменив его подтянутым, толерантным и выдержанным Майклом.

Мы были едва знакомы, но в силу профессии он все же узнал и отступил в сторону, сделав приглашающий жест. Дыша в спину Майкла, я проследовал в дежурку, где в воздухе плавал сигаретный дым, а на столе – раскрытый порножурнал.

– Ну как оно? – начал говорить Майкл, поворачиваясь и споткнулся на полуслове, ибо в его живот уперлось короткое дуло пистолета-пулемета.

– Плохо, Майкл, – сказал я, и нажал на курок.

Кровавые ошметки брызнули на стены. И все же звук был чересчур громким. В окно я увидал спешно возвращающуюся девушку. Запаниковав, я бросился было вон, затем, осознав всю глупость такого поступка, остановился. И тут на меня накатило вдохновение.

Вернувшись, я приподнял тяжелое тело и усадил за стол, положив голову на руки, лицом вниз. Выхватив из пачки сигарету, просунул мнимому живому меж теплых пальцев. Зажигалка была тут же. Я щелкнул раз, другой. Черт! Ну, давай, же, зараза, зажигайся! Я услышал, как открылась наружная дверь, зубами выдернул использованный резервуар, свободной рукой роясь в ящике стола. Есть! Руки дрожали. Цок, цок, цок – каблуки. Заборная трубка никак не хотела протыкать предохранительный клапан, наконец, это произошло, и резервуар с характерным щелчком встал на место. Вторая дверь уже открывалась.

И тут я понял, что, в принципе, все виртуозно проделанное мной – напрасно. Даже того краткого мгновения, на который она заглянет, чтобы предупредить охранника, будет достаточно, чтобы заметить кровавый след, оставшийся на полу, где я протащил Майкла. Тряпка? Вытереть? Заложить чем-либо? А стены?! Зарычав от бессилия, я ринулся вперед.

Я втащил ее внутрь. Не ожидавшая такого нападения, она запоздало попыталась вскрикнуть и получила в челюсть. О, как мне пришлось по душе сие действие.

– Ты это хотела видеть? – орал я, поднимая за волосы голову Майкла. – Это? Зачем ты сюда вообще заперлась? Отчитаться перед паскудой Парисом? Или подцепить нового простофилю? Старый-то уже повыдохся… Ты же уже села в эту чертову машину, так и ехала бы на хер со своей любовью, проваливалась ко всем чертям! Так, нет, тебе всего мало – ты этого хотела!

Сжавшись испуганным маленьким комочком, она широко распахнутыми глазами уставилась на предсмертный оскал злополучного Майкла. Тогда я бросил его и, подскочив, принялся наносить ей удары. Она молчала, как загипнотизированная.

Потом она упала, а я бил ее уже, кажется, ногами, пока не устал.

А после упал рядом, обессиленный, дыхание заходилось.

С трудом приняв сидящее положение, я вытер рукавом пот и закурил. Выпуская едкий, вонючий, успокаивающий дым, я обратился к ней:

– Ну, что, сука, поняла, как была не права?

Девушка не ответила, но я не придал сему факту значения.

Затушив недокуренную сигарету о багровый синяк у нее на лбу, я встал и, пошатываясь, вышел в коридор. Там было пусто, доносилась музыка, шоу уже началось.

Пол содрогнулся. Непрекращающиеся землетрясения – еще одни последствия проклятых «точечных ударов» миротворцев, мир их президенту и благоденствия.

Цепляясь за перила, мне удалось подняться на второй этаж. На пороге офиса дорогу мне перегородил телохранитель Париса. Я попытался обойти, но тот грубо и не скрывая презрения, оттолкнул меня. Где-то в глубине своего больного мозга, я позавидовал его вестибулярному аппарату, сам бы я уже не раз облевался, если бы что-нибудь съел с утра.

Теперь уже все пространство изгибалось, а он стоял в центре мироздания тупой глыбой мышц и по-рыбьи беззвучно хлопал ртом. В ушах у меня гудело. Тут он оглянулся, видимо, собираясь кого-то позвать, и мне сделалось легко и просто, рука сама пошла, зарываясь мордовороту в пах. Я перешагнул скорчившегося червя, вытаскивая заткнутое на спине за поясом оружие.

– Парис, – позвал я. – Где ты, мой нежный поросеночек? Где ты, моя киска? Трахаешь своих нежных мальчиков, или кто-то из них уже пристроился к твоему любвеобильному заду?

– Не подходи! – долетел до меня захлебывающийся истеричный крик. – Я вооружен! Я вооружен и чертовски опасен! Да я просто в истерике и могу стрельнуть! Я же всегда любил тебя и даже потворствовал этим твоим странным увлечениям. Зачем ты вообще спутался с этими нечистыми вонючими самками, с этой чертовой малолеткой? Посмотри в кого ты превратился теперь! Ведь еще не поздно…

– Боюсь, ты что-то напутал малость, Парис, – сказал я, и тут же фанерная перегородка брызнула щепками, оцарапав мне щеку. Лязгнул передернутый затвор и гильза, звеня, покатилась по кафелю. Рефлекторно я тоже выстрелил.

Он сидел, откинувшись на крышке унитаза, с зияющей дырой в черепе, ружье валялось рядом. Потом он покачнулся, заваливаясь на бок.

Нет, я не хотел убивать его вот так. Выругавшись, я нападал ногой забытую дамскую сумочку.

Нет, он должен был молить у меня прощение, ползать на коленях, целуя ноги, ревя, унижаясь и размазывая дорогую тушь по сопливому лицу. Но не умирать вот так, походя, не заплатив.

И что теперь, снова впереди жизнь – как хаотичные, бессмысленные видения, как сон?

Теперь, когда Парис лежит мертвый в уборной, я не испытываю злобы, я осознаю, что исподволь, ненавязчиво подталкивая нас друг к другу, желал мне добра, хотел облагородить, справедливо полагая, что только сильное чувство может прервать порочный круг. Мне жаль, дорогой друг, что именно я убил тебя. Но за все, что ты со мной сотворил, ты этого вполне заслуживал.

Кажется, это была последняя мысль, а потом я побрел туда, где играла музыка, и яркий свет софитов негасимой феерией вечного торжества отражался от сверкающего подиума…

* * *

Я очнулся.

Очнулся?! Хочется верить…

Так как я сижу, удобно устроившись в кресле, ветер треплет занавеску из марли. Жарко. Ярко. Скучно. Я закрываю книгу, в которой читал о граде прокаженных, граде побежденных, городе без цели.

– Виубзз… – это магнитофон жует кассету.

С ковра на меня укоризненно посмотрел олень, и, тряхнув рогами, умчался в чащу.

Магнитофон закончил жевать кассету, и выплюнул остатки на пол. С мятой ленты осыпались слова:

– На. Детских. Паутинках. Уцелевших. Мозгов. Танцует. Дождь.

– ???

– На детских паутинках уцелевших мозгов танцует дождь.

– Довольно!

– Надетскихпаутинкахуцелевшихмозговтанцуетдождьнадетскихпаутинкахуцеле…

Я зажал уши и выскочил на улицу.

Улицы не было.

Неба не было.

Вообще ничего не было. Идеально гладкое ничто.

Я оглянулся – то же самое. И позади ничего не было.

Должно быть, я сошел с ума.

– Сошел с ума?! Как же! – рявкнул над ухом неизвестно откуда взявшийся антропоид с лирой. – Уж не думаешь ли ты, что выжил после двадцати шести попаданий?

– Двадцати восьми, – робко поправил я, слишком ошарашенный, чтобы поставить под сомнение реальность происходящего. – Я же считал.

– Фу! Не будь педантом.

– Где я вообще нахожусь? Неужто, это самое… в аду?

При этих словах у антропоида отпали крылышки, и полез хвост, грязно выругавшись, он грузно шлепнулся и окончательно превратился в волосатого и краснорожего черта. Потирая ушибленный бок, он в сердцах замахнулся сломанной лирой.

– Ад! Скажешь еще! Что, это, по-твоему, на ад похоже? – и он развел вокруг руками.

– Ну, так и на рай как-то не очень.

– И на рай тоже, – покладисто согласился черт. – Это пока вообще ни на что не похоже. Ремонт. Проверка кластеров на ошибки. Надо же было так нарушить вселенскую гармонию! И поосторожнее с именами – видишь что получилось.

– Как же мне отсюда выбраться? – выкрикнул я в стремительно удаляющуюся спину.

– Ясно же выразился: сия часть мироздания закрыта на ремонт. Отсюда нельзя выбраться, – невнятно пробубнили уста на спине.

– Но я же как-то сюда попал? – в панике воскликнул я. Оставаться наедине с набиравшей обороты шизофренией не хотелось.

– С чего ты взял? – донеслось издалека. – Ты всегда был здесь.

Я попятился. И провалился. Куда-то. Где была ночь. И тусклый свет единственной фары выхватывал из тьмы ржавый указатель: «Столица Мирового Сообщества Порфироносный Нью-Вавилон. Добро пожаловать. Население пока ноль человек».

Грузовик медленно покатил дальше. Я тупо уставился, как рулевое колесо прекрасно обходится без водителя, затем зажмурился и потряс головой. Машина тут же остановилась. От неожиданности я вздрогнул и снова вытаращился в ночь. Грузовик возобновил движение.

«А вот это уже похоже на вполне определенное место, не правда ли?», – спросил голос у меня в голове. Я сосредоточился и обнаружил наблюдателя, должно быть засунутого туда во время короткого беспамятства, после событий в клубе, где я… Впрочем воспоминания причиняют боль. Не стоит терзаться.

– А ну убирайся оттуда! – приказал я.

Наблюдатель послушно вышел из моей головы и уселся рядом с видом заправского гида.

– Итак, уважаемые туристы, мы въезжаем в столицу нашего замечательного во всех отношениях государства. Здесь можно удачной сделкой за день сколотить немыслимое состояние, либо впасть в нищету, приблизиться к абсолютной власти, или опуститься до дна рабства; сегодня вы приносите щедрые жертвы одному богу, а завтра попадете на алтарь другому божеству. Вы жили когда-нибудь в роскошных дворцах, прозябали в жалких лачугах? Нью-Вавилон – город небывалых возможностей! Город, где перемешивается добро со злом, безумие с мудростью, оппозиция с правительством, аскетизм с гнуснейшим развратом, царственная роскошь с потрясающей нищетой.

– Заткнись, да? – не выдержал я.

– Как скажешь.

Машина дернулась.

– Что случилось? Почему мы остановились?

– Смотри!

Дорогу пересекала украшенная спелыми виноградными лозами колесница Вакха. Пестрые ленты уныло повисли, пьяные сатиры вповалку спят с козлоногими женщинами. В беспорядке валяются жезлы и венки из роз. Зевающий сатир меланхолично ублажает флейтой стонущую менаду.

– Классно отдохнули, должно быть, – с неприкрытой завистью произносит Наблюдатель.

Я собирался ответить, уж не знаю, правда, что, наверняка какую-нибудь банальность, но тут на дорогу вышел труп. Причем самый настоящий, со сквозной дырой в груди, одна рука с плечом отсутствует полностью, а уцелевшей мертвяк, значит, тычет и говорит:

– Я предвещал, но вы глухи. От момента, когда над потрескавшейся ледяной поверхностью кометы впервые зашла далекая россыпь огоньков Солнечной системы, уж прошло более месяца. Скоро грядет конец всему! На долю же тех, кто выживет, выпадут бессонные ночи, наполненные осязаемыми кошмарами, намыленные веревки, бритвы, распахнутые окна верхних этажей или пожизненное заключение в давящей тишине посреди разбитого ландшафта.

– Какой проницательный труп, – заметил я. – Поехали!

Под колесами противно чавкнуло, кабину тряхнуло. Наблюдатель хихикнул, обнажив острые белые зубы. Мы въезжали в пригород, где ветхие хибары и стальные жалюзи на витринах магазинов. Обдирая борта, грузовик ухитрился втиснуться в узкий проулок, пока сколоченный из досок различной длины забор, не перегородил дальнейший путь. А далеко позади труп с трудом поднялся, внутри его булькало и хрипело, черными сгустками изо рта хлынула сукровица. Погрозив вослед уехавшей машине, он побрел в ночь.

Ну а мы вылезли наружу, и грузовик растекся коричневой лужей. Я перевел дух.

– Кошмар какой-то, что я здесь делаю?

Наблюдатель удивленно воззрился:

– А ты разве до сих пор не понял? Ты бродишь по душам колумбария.

* * *

Бесконечные коридоры, коридоры прямые и пересекающиеся, выдержанные в строгих тонах; однообразные блестящие таблички – даты, имена, а за ними – судьбы, заключенные в цилиндрики с прахом, вереницы деяний, чувств, мыслей. Такие разные, теперь уравненные в правах. Души, заключенные в стены строения, привязанные к металлу и камню, лишенные возможности войти в лоно породившей земли, смешаться и освободиться. Здание, по кирпичикам выстроенное из беззвучно стенающих душ. Невиданные в подлунном мире существа, слепленные из праха создателей, слишком невероятные и чуждые, чтобы вообще иметь право на существование, а посему протянувшие друг другу руки взаимопомощи, сплетшиеся в паутину нового измерения, измерения скованных душ. Жизнеспособный вид, выстоявший супротив агрессивной среды, обретший разум, интеллект и творческую силу, доказавший право на существование.

– Но…

– Твое физическое тело сожрал крематорий – это безмозглое животное новой реальности. Но ты не должен на него таить обиды – ибо, зачем тебе тяжелый хлам, который все равно невозможно забрать с собой, да и чем нынешнее твое хуже?

– Какая гадость.

– Одно только страшит меня – неизвестность, ведь система не сможет нормально функционировать без хищников, развитие – в поиске и постоянной борьбе. Вычислить, своевременно обнаружить – теперь это твоя задача.

– И зачем мне сдалась вся эта галиматья?

– Ты привыкнешь. А когда поймешь, что эта новая реальность ни чем не хуже предыдущей, дряхлой и полусожженной ядерной войной, вот тогда ты полюбишь свой новый дом, убежище от смерти. А полюбив, всеми силами будешь защищать.

– Что-то я не уверен.

Но он уже исчез.

Без всякого предупреждения небо вспыхнуло гирляндой солнц, расплавив окрестности. Так я оказался на площади, вспухающей в центре алой скульптурой. Даже приблизившись вплотную, я не могу разглядеть оплывших черт, но без сомнения, то был человек, и к его указующей вдаль руке крепилась веревочная петля. Я обошел пьедестал, чтобы стать невольным свидетелем того, как парочка скелетов раздевалась, снимая запыленную одежду из плоти, дабы, не отягощенная преградами, слиться в объятьях, лаская взор молочно белыми клацающими костями.

Я осторожно удалился, размышляя, что только лжецы да ханжи прячут истинные чувства под наслоениями мимики лиц, кожи и мяса.

«Вечная улица – первоначальная, имеющаяся в любом городе от момента закладки, вплоть до полного его разрушения и дальше. Когда город вступает в стадию интенсивного роста, незаметно теряется, обособляется, тем не менее, продолжает по-прежнему существовать. Забредя на нее уже невозможно выйти, ибо она переходит в аналогичную другого городка, та – следующего, и так далее, пока не замыкается круг».

Драный листок был приклеен к одному из домов без окон и входа, серых, нечетких, будто спрайты, словно фон для будущих событий.

– С другой стороны, здесь гораздо спокойнее, – поразмыслил я вслух. – Это потому, что здесь никого нету.

– Как это так, нету?! – раздраженно пропищал нищий. – Милостыни, незнакомец, и я поведаю, как осуществить самое сокровенное желание.

Шумит и толкается пестрый базар, призывно колыхаются торговые палатки, реют вымпелы и ленты.

– В моей памяти содержится неисчерпаемая бездна сведений, туча древних суждений, животрепещущая база знаний современности, ответы на глобальные вопросы и вселенские загадки, лишь брось монетку, уважаемый странник! – во всю электрическую глотку взревел массивный никелированный автомат, оттесняя и заглушая нищего.

Уже не удивляясь, я обнаружил зажатый в кулаке кругляшек и, помедлив немного, скормил его всезнающей жестянке.

– Когда к Кейну ибн Герою, – начала та, – влетел запыхавшийся гонец и объявил, что очередная молоденькая девственница и непременно принцесса, пропала, похищена, а может, проиграна в карты, и чтобы оную вернуть переться придется черт знает куда…

– Не знаю! – вдруг четко произнес посторонний голос.

Нагревшись, засветился пыльный экран на передней панели автомата, явив размытую картинку зеленой лужайки, где паслись идиллические овечки, а в отдалении высился настоящий рыцарский замок. К замку сбоку подбирался бульдозер.

– … за тридевять земель. А надо сказать, что вышеупомянутый персонаж страдал тяжелой формой ретроградной амнезией, манией величия и являлся жертвой деструктивного психоза, то немедля, произнес речь, которая в оригинале содержит десять листов вычурных угроз и благородного пустого бахвальства, а посему мы ее опустим. Нацепил амуницию и немедленно занялся своим излюбленным делом, а именно – поиском и искоренением отпетых злодеев.

Проехав мимо жуткого идола, что посвящен был, конечно, во-первых – Жути, во-вторых – Чему-то Еще, и затем уж – Выблеванным Внутренностям, храбрый наш Кейн оказался у входа в неосвещенную пещеру, где и обитал Его Имперское Величество Повелитель Критинокиберии, дальновидный и справедливый монарх, что, однако, совсем не мешало ему быть подлым похитителем и гнусным растлителем малолетних принцесс. Злые языки утверждали, что дело не обходилось без обоюдного согласия, ибо Кощей предъявлял принцессам настолько весомые аргументы в пользу растления, что те, недолго думая, с радостью соглашались. Над входом в Кощеев вертеп горело табло: «Оставь пожитки, всяк сюда входящий». Но наш герой не поддался на уловки супостата, а лишь покрепче сжал верный свой меч да щит и смело шагнул под зловещие своды.

Прокравшись внутрь, Кейн застал чудовище за столь отвратительным непотребством, что, не сдержавшись, нанес удар, окропивший его с ног до головы зловонной кровью. Испытав превеликое чувство гадливости, Кейн нещадно обругал раненного Кощея, который, не вытерпев подобных оскорблений, потихоньку скончался. Оттерев клинок о волосы побежденного (в результате чего тот еще больше запачкался), герой приблизился к ожидавшей с нетерпением принцессе. Освободил из бархатных оков, помог подняться и уже собственноручно занялся ее растлением. Видимо, он не доверял в таких щекотливых делах Кощею, решила многоопытная летучая мышь под потолком, и, расправив крылья, выпорхнула наружу, неся в клювике дух Кощея.

Рыгнув, автомат замолчал.

– Все, типа, – смущенно пояснил он, когда молчание затянулось.

– Зачем ты мне все это рассказывал? Я хотел знать только, как выбраться отсюда в настоящий мир.

– Это я-то рассказывал? – искренне возмутился автомат. – Это ты мне нес пургу, а я терпеливо слушал. И по поводу так называемого «настоящего мира» – эмпирически доказано…

– А сейчас ударю, – честно предупредил я.

– Ну ладно, хорошо, хорошо, сдаюсь. Я был так чертовски голоден, а она такая аппетитная твоя монета с изображением пресвятого колумбария, я таких никогда не пробовал прежде. Где достал? Не поделишься секретом, а? Все, понял, больше не надо, а то у меня все шестеренки дребезжат от подобного обращения. Я же не виноват, что в меня впихнули всю эту чертову прорву информации, не удосужившись мало-мальски систематизировать, что я сам порой путаюсь. Кинь-ка еще монетку, может, на этот раз повезет.

– Фиг тебе.

– Ну, всего лишь еще одну, – канючил автомат. – Чего тебе стоит. По моим подсчетам сейчас благоприятная вероятность получить требуемые сведения составляет один к четыремстам миллионам семьсот пятидесяти тысячам восьмидесяти шести. Торопись! Отношение может непоправимо измениться в любую секунду.

Не обнадеженный прогнозом, я собрался уходить, когда нищий гадко так хихикнул.

– А ведь я мог бы тебе помочь, не будь ты таким жадным. Но ты предпочел безмозглую железяку собрату по виду. Что же, иди теперь навстречу незавидной судьбе, больше я тебе ничего не скажу.

– Все, что пожелаешь! Только снизойди, о, почтенный! – воззвал я.

– Так и быть, – смягчился попрошайка. – Ты должен освободить одного узника, помочь адаптироваться, рассказать, что да как, бедняга полагает, что все еще жив. А для этого тебе придется сражаться…

– Только не это!

– Тогда ты никогда никуда не попадешь, – жестко отрезал нищий. – Вот, обживайся, – он подвинулся на край покрытой ковром копошащихся паразитов рогожи.

– Ну, хорошо, – сдался я, – что мне придется сделать?

– Сломай машину. Внутри ты найдешь ружье Париса.

При этих словах автомат попятился, на мятых его боках выступил конденсат.

– Нет! – отрезал я. – Я не могу.

Нищий зло усмехнулся.

– Ну, ты же смог убить его? А меня? Что я тебе сделал, что ты оставил умирать меня от брюшного кровотечения? Между прочим, довольно болезненная процедура, и спасти практически невозможно. Кстати, нас сожгли вместе.

От содеянного не убежишь, от совести не скроешься, и от кары не отвертишься. Я шагнул к автомату.

– Ты же не собираешься действительно это сделать? – озабоченно спросил тот, пятясь.

– Собираюсь.

В отличие от остальных, мне было жаль его, несовершенное творение несовершенных творцов. Я наблюдал, как нищий алчно подбирает рассыпавшиеся средь обломков сверкающие монеты, и меня тошнило от этого зрелища.

– Готов? – спросил нищий, бывший Майклом.

Я передернул затвор.

– Тогда поехали, – и выпустил колечко дыма.

* * *

Ставшее дворцом.

Который возвышался среди запущенного парка, где буйная зелень скрывала вяло текущие целебные минеральные источники и коварные ямы-ловушки. Вход сторожила пара гранитных коней, один из которых развернут не в ту сторону.

Угрюмые привратники в ливреях, чьи отрезанные языки висят на серебряных цепочках на жилистых шеях, распахнули стеклянные двери, сверля крохотными, глубоко посаженными глазками. Мой затылок буквально горел, пока я ступал по широкой полосе побитого молью ковра; и вот, не доходя до лестницы, не выдерживаю напряжения, бросаюсь на пол и, перекатившись на спину, двумя точными выстрелами укладываю вытаскивающих спрятанные пистолеты убийц. Краем глаза улавливаю движение с боку – нацеленный за стойкой гардероба обрез. Выстрел – и еще один, выронив оружие, падает на дверцу стойки, и, распахивая ее, валится на ковер.

Слишком легко, неправдоподобно легко, словно тир, или душа профессионального убийцы.

Вверх по лестнице, что уперлась в деревянную дверь, украшенную рельефными сценами изуверских пыток.

– … работал, на кого не следовало бы. Как-то пошел открывать дверь почтальону, а когда вернулся досматривать телевизор, оказалось, что минул ровно день, минута в минуту. Поганцы все правильно рассчитали – даже куда я с перепугу рвану. Накачали психотропными средствами, имплантировали миниатюрный ядерный заряд, да и взорвали его и меня вместе с ним в определенном месте.

– Да ну тебя, все, кончаем трепаться. Лично я иду, проверю, что там был за шум.

– Да брось, какая уже разница! Тут постоянно что-то происходит, да хрень всякая случается.

Шаги.

Я ногой распахиваю дверь. В сторону отлетает сбитый с ног охранник, вслед ему летит заряд дроби. Еще двое – за низким столиком, где карты и выпивка, влажные пуповины протянуты от основания лысых черепов прямо в стены, руки, проворно метнувшиеся за оружием… Но было слишком поздно, оба последовали следом за своим товарищем.

Прорвался. Что дальше?

А дальше начиналась узкая кромка, змеящаяся над пропастями, полными разнообразнейших орудий, так или иначе осквернивших себя убийством живых существ. А на горизонте маячила апокалипсическая шевелящаяся пирамида голов, которую венчает одна единственная. Величайшего негодяя в истории. А может, праведника.

Возвращаюсь, а холл встречает недружелюбным кирпичным тупиком, закрывшим выход. Какие-то маленькие пушистые зверьки уже подбираются к телам привратников.

Испустив смрадный ветер, распахнулась пасть бокового туннеля, и я с опаской прошел меж оскаленных клыков-сталактитов, терять-то мне в сущности нечего.

Эхо перестрелки, и я убыстряю шаг.

И едва не сталкиваюсь со спешащей троицей: облаченный в начищенные металлические доспехи рыцарь, а по бокам – слепцы с бензопилами.

Первый на полном ходу так и пронесся мимо, едва не задев кошмарным лезвием, и я, не поскупившись, от всего сердца врезал ему прикладом по голове. Следующего встретил свинец, и, отброшенный, он рухнул, распластавшись, словно морская звезда.

Остановившись, рыцарь выволок из ножен огромный двуручный меч и сделал выпад. Неловко отпрянув, мне к счастью удалось сохранить равновесие, а клинок, промелькнув над головой, врезался в подбиравшегося сзади слепца. Пока рыцарь, упершись тому в грудь коленом, освобождал глубоко засевший клинок, я метнулся мимо них и дальше по коридору.

Развернувшись, рыцарь сорвал с пояса булаву и кинул мне, а сам, насколько это позволяла неповоротливая скорлупа доспех, шустро зашагал в атаку. Я покачал головой, и, не удостоив вниманием предложение честного боя, подло и не по-джентельменски всадил последний заряд в инкрустированную замысловатой геральдикой кирасу.

Поверженный, супостат тяжело опустился на колени.

По панцирю зазмеились, разливаясь, ручейки огня, внезапной вспышкой разорвав покореженные доспехи.

Под ними ничего не было. Лишь слабый силуэт, нанесенный копотью на гранитных плитах.

Обессиленный, я опустился рядом. И тут я увидал Его.

* * *

Одинокий зритель во втором ряду.

По рельсам, проложенным на стропилах, скользит тележка. На ней возлежит некая субстанция, свесившая кишки-ложноножки, на которых болтаются нагие трупы женщин. Вещает скрытый источник звука:

– А вот, обратите, пожалуйста, внимание – потрясающая модель! Совсем свеженькая. Карие глаза, тонкие щиколотки, лебединый изгиб шеи. Груди разворочены прямым попаданием, но этот незначительный, поверьте, дефект, хорошо скрасит нежно-розовый шелковый бюстгальтер, который мы предлагаем совершенно бесплатно, вместе с маникюрным набором. Обратите внимание на чисто, со знанием дела, выбритые ноги, заняться любовью с такой особью – истинное наслаждение.