Текст книги "Снежные стихи"

Автор книги: Александр Пушкин

За снегами

 
Елка выросла в лесу.
Елкич с шишкой на носу.
 

Ф. Сологуб

 
Наша елка зажжена.
Здравствуй, вечер благовонный!
Ты опять бела, бледна,
Ты бледней царевны сонной.
 
 
Снова сердцу суждена
Радость мертвенная боли.
Наша елка зажжена:
Светлый знак о смертной доле.
 
 
Ты стройна, светла, бледна,
Ты убьешь рукой невинной…
Наша елка зажжена.
Здравствуй, вечер, тихий, длинный.,
Хорошо в моей тиши!
Сладки снежные могилы!
Елкич, милый, попляши!
Елкич, милый, милый, милый.
 

1907

Новый год

 
«С Новым годом!» Как ясна улыбка!
«С Новым счастьем!» – «Милый,
                                              мы вдвоем!»
У окна в аквариуме рыбка
Тихо блещет золотым пером.
 
 
Светлым утром, у окна в гостиной,
Милый образ, милый голос твой…
Поцелуй душистый и невинный…
Новый год! Счастливый! Золотой!
 
 
Кто меня счастливее сегодня?
Кто скромнее шутит о судьбе?
Что прекрасней сказки новогодней,
Одинокой сказки – о тебе?
 

1909

Вечер

 
Красный Марс восходит над агавой,
Но прекрасней светят нам они —
Генуи, в былые дни лукавой,
Мирные, торговые огни.
 
 
Меркнут гор прибрежные отроги,
Пахнет пылью, морем и вином.
Запоздалый ослик на дороге
Торопливо плещет бубенцом…
 
 
Не в такой ли час, когда ночные
Небеса синели надо всем,
На таком же ослике Мария
Покидала тесный Вифлеем?
 
 
Топотали частые копыта,
Отставал Иосиф, весь в пыли…
Что еврейке бедной до Египта,
До чужих овец, чужой земли?
 
 
Плачет мать. Дитя под черной тальмой[1]1
  Тальма – длинный просторный плащ или накидка.


[Закрыть]
Сонными губами ищет грудь,
А вдали, вдали звезда над пальмой
Беглецам указывает путь.
 

1913

«На тускнеющие шпили…»

 
На тускнеющие шпили,
На верхи автомобилей,
На железо старых стрех
Налипает первый снег.
 
 
Много раз я это видел,
А потом возненавидел,
Но сегодня тот же вид
Новым чем-то веселит.
 
 
Это сам я в год минувший,
В Божьи бездны соскользнувший,
Пересоздал навсегда
Мир, державшийся года.
И вот в этом мире новом,
 
 
Напряженном и суровом,
Нынче выпал первый снег…
Не такой он, как у всех.
 

1921

«Мечта моя! Из Вифлеемской дали…»

 
Мечта моя! Из Вифлеемской дали
Мне донеси дыханье тех минут,
Когда еще и пастухи не знали,
Какую весть им ангелы несут.
 
 
Все было там убого, скудно, просто:
Ночь, душный хлев, тяжелый храп быка,
В углу осел, замученный коростой,
Чесал о ясли впалые бока,
 
 
А в яслях… Нет, мечта моя, довольно:
Не искушай кощунственный язык!
Подумаю – и стыдно мне, и больно:
О чем, о чем он говорить привык!
Не мне сказать…
 

Январь 1920, ноябрь 1922

Анна Ахматова

«М. Лозинскому…»

М. Лозинскому

 
Он длится без конца – янтарный, тяжкий
                                                                     день!
Как невозможна грусть, как тщетно
                                                             ожиданье!
И снова голосом серебряным олень
В зверинце говорит о северном сиянье.
 
 
И я поверила, что есть прохладный снег
И синяя купель для тех, кто нищ и болен,
И санок маленьких такой неверный бег
Под звоны древние далеких колоколен.
 

1912

«После ветра и мороза было…»

 
После ветра и мороза было
Любо мне погреться у огня.
Там за сердцем я не уследила,
И его украли у меня.
 
 
Новогодний праздник длится пышно,
Влажны стебли новогодних роз,
А в груди моей уже не слышно
Трепетания стрекоз.
 
 
Ах! не трудно угадать мне вора,
Я его узнала по глазам.
Только страшно так, что скоро, скоро
Он вернет свою добычу сам.
 

Январь 1914

«Божий Ангел, зимним утром…»

 
Божий Ангел, зимним утром
Тайно обручивший нас,
С нашей жизни беспечальной
Глаз не сводит потемневших.
 
 
Оттого мы любим небо,
Тонкий воздух, свежий ветер
И чернеющие ветки
За оградою чугунной.
 
 
Оттого мы любим строгий,
Многоводный, темный город,
И разлуки наши любим,
И часы недолгих встреч.
 

1914

Призрак

 
Зажженных рано фонарей
Шары висячие скрежещут,
Все праздничнее, все светлей
Снежинки, пролетая, блещут.
 
 
И, ускоряя ровный бег,
Как бы в предчувствии погони,
Сквозь мягко падающий снег
Под синей сеткой мчатся кони.
 
 
И раззолоченный гайдук
Стоит недвижно за санями,
И странно царь глядит вокруг
Пустыми светлыми глазами.
 

1919

Бежецк

 
Там белые церкви и звонкий, светящийся
                                                                         лед,
Там милого сына цветут васильковые очи.
Над городом древним алмазные русские
                                                                        ночи
И серп поднебесный желтее, чем липовый
                                                                         мед.
 
 
Там вьюги сухие взлетают с заречных полей,
И люди, как ангелы, Божьему Празднику
                                                                      рады,
Прибрали светлицу, зажгли у киота
                                                                лампады,
И Книга Благая лежит на дубовом столе.
 
 
Там строгая память, такая скупая теперь,
Свои терема мне открыла с глубоким
                                                               поклоном;
Но я не вошла, я захлопнула страшную
                                                                      дверь;
И город был полон веселым
                                       рождественским звоном.
 

1921

Новогодняя баллада

 
И месяц, скучая в облачной мгле,
Бросил в горницу тусклый взор.
Там шесть приборов стоят на столе,
И один только пуст прибор.
 
 
Это муж мой, и я, и друзья мои,
Мы Новый встречаем год,
Отчего мои пальцы словно в крови
И вино, как отрава, жжет?
 
 
Хозяин, поднявши первый стакан,
Был важен и недвижим:
«Я пью за землю родных полян,
В которой мы все лежим»,
 
 
А друг, поглядевши в лицо мое
И вспомнив Бог весть о чем,
Воскликнул: «А я за песни ее,
В которых мы все живем».
 
 
Но третий, не знавший ничего,
Когда он покинул свет,
Мыслям моим в ответ
Промолвил: «Мы выпить должны за того,
Кого еще с нами нет».
 

1923

Из царскосельской поэмы «Русский трианон»

IV

 
Как я люблю пологий склон зимы,
Ее огни, и мраки, и истому,
Сухого снега круглые холмы
И чувство, что вовек не будешь дома.
Черна вдали рождественская ель,
Кричит ворона, кончилась метель.
 

«С Новым годом! С новым горем!..»

 
С Новым годом! С новым горем!
Вот он пляшет, озорник,
Над Балтийским дымным морем,
Кривоног, горбат и дик.
И какой он жребий вынул
Тем, кого застенок минул?
Вышли в поле умирать.
Им светите, звезды неба!
Им уже земного хлеба,
Глаз любимых не видать.
 

1940

Георгий Иванов

«Не о любви прошу, не о весне пою…»

 
Не о любви прошу, не о весне пою,
Но только ты одна послушай песнь мою.
 
 
И разве мог бы я, о, посуди сама,
Взглянуть на этот снег и не сойти с ума.
 
 
Обыкновенный день, обыкновенный сад,
Но почему кругом колокола звонят,
 
 
И соловьи поют, и на снегу цветы,
О, почему, ответь, или не знаешь ты?
 
 
И разве мог бы я, о, посуди сама,
В твои глаза взглянуть и не сойти с ума.
 
 
Не говорю – поверь, не говорю – услышь,
Но знаю, ты теперь на тот же снег глядишь.
 
 
И за плечом твоим глядит любовь моя
На этот снежный рай, в котором ты и я.
 

«Вечер гаснет морозный и мирный…»

 
Вечер гаснет морозный и мирный,
Все темнее хрусталь синевы.
Скоро с ладаном, златом и смирной
Выйдут встретить Младенца волхвы.
                            Обойдут задремавшую землю
С тихим пением три короля,
И, напеву священному внемля,
Кровь и ужас забудет земля.
                                     И в окопах усталые люди
На мгновенье поверят мечте
О нетленном и благостном чуде,
О сошедшем на землю Христе.
                         Может быть, замолчит канонада
В эту ночь и притихнет война.
Словно в кущах Господнего сада
Очарует сердца тишина.
                    Ясным миром, нетленной любовью
Над смятенной повеет землей,
И поля, окропленные кровью,
Легкий снег запушит белизной!
 

«Наконец-то повеяла мне золотая свобода…»

 
Наконец-то повеяла мне золотая свобода,
Воздух, полный осеннего солнца, и ветра,
                                                                и меда.
Шелестят вековые деревья пустынного
                                                                    сада,
И звенят колокольчики мимо идущего
                                                                   стада,
И молочный туман проползает по низкой
                                                             долине…
Этот вечер однажды уже пламенел
                                                         в Палестине.
Так же небо синело и травы дымились
                                                                    сырые
В час, когда пробиралась с Младенцем
                                                    в Египет Мария.
Смуглый детский румянец, и ослик,
                                              и кисть винограда…
Колокольчики мимо идущего звякали
                                                                       стада.
И на солнце, что гасло, павлиньи уборы
                                                                 отбросив,
Любовался, глаза прикрывая ладонью,
                                                                       Иосиф.
 

Рождество в скиту

 
Ушла уже за ельники,
Светлее янтаря,
Морозного сочельника
Холодная заря.
Встречаем мы, отшельники,
Рождение Царя.
 
 
Белы снега привольные
Над мерзлою травой,
И руки богомольные
Со свечкой восковой.
С небесным звоном – дольние
Сливают голос свой.
 
 
О всех, кто в море плавает,
Сражается в бою,
О всех, кто лег со славою
За Родину свою, —
Смиренно-величавую
Молитву пропою.
 
 
Пусть враг во тьме находится
И меч иступит свой,
А наше войско – водится
Господнею рукой.
Погибших, Богородица,
Спаси и упокой.
 
 
Победная и грозная,
Да будет рать свята…
Поем – а небо звездное
Сияет – даль чиста.
Спокойна ночь морозная, —
Христова красота!
 

1915

Сергей Есенин

«Поет зима – аукает…»

 
Поет зима – аукает,
Мохнатый лес баюкает
Стозвоном сосняка.
Кругом с тоской глубокою
Плывут в страну далекую
Седые облака.
 
 
А по двору метелица
Ковром шелковым стелется,
Но больно холодна.
Воробышки игривые,
Как детки сиротливые,
Прижались у окна.
 
 
Озябли пташки малые,
Голодные, усталые,
И жмутся поплотней.
А вьюга с ревом бешеным
Стучит по ставням свешенным
И злится все сильней.
 
 
И дремлют пташки нежные
Под эти вихри снежные
У мерзлого окна.
И снится им прекрасная,
В улыбках солнца ясная
Красавица весна.
 

1910

Береза

 
Белая береза
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.
 
 
На пушистых ветках
Снежною каймой
Распустились кисти
Белой бахромой.
 
 
И стоит береза
В сонной тишине,
И горят снежинки
В золотом огне.
 
 
А заря, лениво
Обходя кругом,
Обсыпает ветки
Новым серебром.
 

1913

Что это такое?

 
В этот лес завороженный,
По пушинкам серебра,
Я с винтовкой заряженной
На охоту шел вчера.
По дорожке чистой, гладкой
Я прошел, не наследил…
Кто ж катался здесь украдкой?
Кто здесь падал и ходил?
Подойду, взгляну поближе:
Хрупкий снег изломан весь.
Здесь вот когти, дальше – лыжи…
Кто-то странный бегал здесь.
Кабы твердо знал я тайну
Заколдованным речам,
Я узнал бы хоть случайно,
Кто здесь бродит по ночам.
Из-за елки бы высокой
Подсмотрел я на кругу:
Кто глубокий след далекий
Оставляет на снегу?..
 

1914

Пороша

 
Еду. Тихо. Слышны звоны
Под копытом на снегу,
Только серые вороны
Расшумелись на лугу.
 
 
Заколдован невидимкой,
Дремлет лес под сказку сна,
Словно белою косынкой
Подвязалася сосна.
 
 
Понагнулась, как старушка,
Оперлася на клюку,
А над самою макушкой
Долбит дятел на суку.
 
 
Скачет конь, простору много,
Валит снег и стелет шаль.
Бесконечная дорога
Убегает лентой вдаль.
 

<1914>

Осип Мандельштам

«Сусальным золотом горят…»

 
Сусальным золотом горят
В лесах рождественские елки,
В кустах игрушечные волки
Глазами страшными глядят.
 
 
О, вещая моя печаль,
О, тихая моя свобода
И неживого небосвода
Всегда смеющийся хрусталь!
 

1908

«Медлительнее снежный улей…»

 
Медлительнее снежный улей,
Прозрачнее окна хрусталь,
И бирюзовая вуаль
Небрежно брошена на стуле.
 
 
Ткань, опьяненная собой,
Изнеженная лаской света,
Она испытывает лето,
Как бы не тронута зимой;
 
 
И, если в ледяных алмазах
Струится вечности мороз,
Здесь – трепетание стрекоз
Быстроживущих, синеглазых.
 

1910

«Вы, с квадратными окошками, невысокие…»

 
Вы, с квадратными окошками, невысокие
                                                                      дома, —
Здравствуй, здравствуй, петербургская
                                                           несуровая зима!
И торчат, как щуки ребрами, незамерзшие
                                                                            катки,
И еще в прихожих слепеньких валяются
                                                                          коньки.
 
 
А давно ли по каналу плыл с красным
                                                          обжигом гончар,
Продавал с гранитной лесенки
                                                добросовестный товар.
Ходят боты, ходят серые у Гостиного двора,
И сама собой сдирается с мандаринов
                                                                          кожура.
 
 
И в мешочке кофий жареный, прямо
                                                            с холоду домой,
Электрическою мельницей смолот мокко
                                                                         золотой.
Шоколадные, кирпичные, невысокие дома, —
Здравствуй, здравствуй, петербургская
                                                           несуровая зима!
 
 
И приемные с роялями, где, по креслам
                                                                      рассадив,
Доктора кого-то потчуют ворохами старых
                                                                           «Нив».
После бани, после оперы, – все равно,
                                                           куда ни шло, —
Бестолковое, последнее трамвайное тепло!
 

1924

«Люблю морозное дыханье…»

 
Люблю морозное дыханье
И пара зимнего признанье:
Я – это я, явь – это явь…
 
 
И мальчик, красный, как фонарик,
Своих салазок государик
И заправила, мчится вплавь.
 
 
И я – в размолвке с миром, с волей —
Заразе саночек мирволю —
В сребристых скобках, в бахромах, —
 
 
И век бы падал векши легче,
И легче векши к мягкой речке —
Полнеба в валенках, в ногах…
 

1937

«В лицо морозу я гляжу один…»

 
В лицо морозу я гляжу один:
Он – никуда, я – ниоткуда,
И все утюжится, плоится без морщин
Равнины дышащее чудо.
 
 
А солнце щурится в крахмальной нищете —
Его прищур спокоен и утешен…
Десятизначные леса – почти что те…
И снег хрустит в глазах, как чистый хлеб,
                                                        безгрешен.
 

1937

Игорь Северянин

Эскиз

 
Клубится дым при солнце зимнем,
Несется в дебри паровоз;
Причудлив он в хитоне дымном,
В хитоне смутном, как хаос.
 
 
Снег лиловатого оттенка
Пылит под небом голубым.
Вдали темнеет леса стенка,
А дым – как снег, и снег – как дым.
 

1908

Новогодняя элегия

 
С новолетьем мира горя —
С новым горем впереди!
Ах, ни счастья, ни отрады,
Ни сочувствия не жди!
 
 
Проследи печальным оком
Миновавшие года:
Не дождался от них счастья, —
Не дождешься никогда.
 
 
А с какою ты надеждой
Им судьбу свою вверял,
Верил в сбыточность мечтаний
И надеялся, и ждал.
 
 
Не ищи в унылой тундре
Ароматных ярких роз, —
Не ищи любви и счастья
В мире муки, в мире слез.
 
 
Не дождался – не дождешься,
Боль была и есть в груди…
С новолетьем мира скорби —
С новой скорбью впереди!..
 

1908

Полярные пылы
(Снеговая поэма)

 
Влюбленная в Северный Полюс Норвегия
                                 В гордой застыла дремоте.
Ленивые лоси! вы серебро-пегие,
                                    Ледяное пламя поймете…
 
 
И там, где сливается с снегом медведица,
                                             Греза ее постоянна…
Бледная в экстазе, сомнамбулой светится
                                  Так же? как д'Арк Иоанна.
 
 
Не быть Северянке любовницей полюса:
                         Полюс – бесплотен, как греза…
Стремленья об иглы лесов укололися…
                                                  Гаснет ее ариозо…
 
 
Морей привидения – глыбы ледяные —
                                     Точат насмешливо лязги…
И марева сыплют пророчества рдяные
                            Волнам в сердитой припляске…
 
 
Дух Полюса чутко тревожит элегия, —
                                      Она воплощается в ноте…
И гордо вздыхая обманом, Норвегия
                                     Вновь застывает в дремоте.
 

1909

Январь

 
Январь, старик в державном сане,
Садится в ветровые сани, —
И устремляется олень,
Воздушней вальсовых касаний
И упоительней, чем лень.
Его разбег направлен к дебрям,
Где режет он дорогу вепрям,
Где глухо бродит пегий лось,
Где быть поэту довелось…
Чем выше кнут, тем бег проворней,
Тем бег резвее; все узорней
Пушистых кружев серебро.
А сколько визга, сколько скрипа!
То дуб повалится, то липа —
Как обнаженное ребро.
Он любит, этот царь-гуляка
С душой надменного поляка,
Разгульно дикую езду…
Пусть душу грех влечет к продаже:
Всех разжигает старец, – даже
Небес полярную звезду!
 

1910

Елена Гуро

Детская шарманочка

 
С ледяных сосулек искорки,
И снежинок пыль…
А шарманочка играет
Веселенькую кадриль.
Ах, ее ободочки
Обтерлись немножко!
Соберемся все под елочкой:
Краток ночи срок;
Коломбина, Арлекин и обезьянка
Прыгают через шнурок.
Высоко блестят звезды
Золотой бумаги,
И дерутся два паяца,
Скрестив шпаги.
Арлекин поет песенку:
– Далеко, далеко за морем
Круглым и голубым
Рдеют апельсины
Под месяцем золотым.
Грецкие орехи
Серебряные висят;
Совушки-фонарики
На ветвях сидят.
И танцует кадриль котенок
В дырявом чулке,
А пушистая обезьянка
Качается в гамаке.
И глядят синие звезды
На счастливые мандарины
И смеются блесткам золотым
Под бряцанье мандолины.
 

1913

Борис Пастернак

Зимняя ночь

 
Не поправить дня усильями светилен.
Не поднять теням крещенских покрывал.
На земле зима, и дым огней бессилен
Распрямить дома, полегшие вповал.
 
 
Булки фонарей и пышки крыш, и черным
По белу в снегу – косяк особняка:
Это – барский дом, и я в нем гувернером.
Я один, я спать услал ученика.
 
 
Никого не ждут. Но – наглухо портьеру.
Тротуар в буграх, крыльцо заметено.
Память, не ершись! Срастись со мной! Уверуй
И уверь меня, что я с тобой – одно.
 
 
Снова ты о ней? Но я не тем взволнован.
Кто открыл ей сроки, кто навел на след?
Тот удар – исток всего. До остального,
Милостью ее, теперь мне дела нет.
 
 
Тротуар в буграх. Меж снеговых развилин
Вмерзшие бутылки голых, черных льдин.
Булки фонарей, и на трубе, как филин,
Потонувший в перьях нелюдимый дым.
 

1913

Из цикла «зимнее утро»

1

 
Воздух седенькими складками падает.
Снег припоминает мельком, мельком:
Спатки – называлось, шепотом и патокою
День позападал за колыбельку.
 
 
Выйдешь – и мурашки разбегаются
                                                            и ежится
Кожица, бывало, – сумки, дети, —
Улица в бесшумные складки ложится
Серой рыболовной сети.
 
 
Все, бывало, складывают: сказку о лисице,
Рыбу пошвырявшей с возу,
Дерево, сарай, и варежки, и спицы,
Зимний изумленный воздух.
 
 
А потом, поздней́, под чижиком, пред
                                                         цветиками,
Не сложеньем, что ли, с воли,
Дуло и мело, не ей, не арифметикой ли,
Подирало столик в школе?
 
 
Зуб, бывало, ноет: мажут его, лечат его, —
В докторском глазу ж – безумье
Сумок и снежков, линованное, клетчатое,
С сонными каракулями в сумме.
 
 
Та же нынче сказка, зимняя, мурлыкина,
На бегу шурша метелью по газете,
За барашек грив и тротуаров выкинулась
Серой рыболовной сетью.
 
 
Ватная, примерзлая и байковая, фортковая
Та же жуть берез безгнездых
Гарусную ночь чем свет за чаем свертывает,
Зимний изумленный воздух.
 

1918

Январь 1919 года

 
Тот год! Как часто у окна
Нашептывал мне, старый: «Выкинься».
А этот, новый, все прогнал
Рождественскою сказкой Диккенса.
 
 
Вот шепчет мне: «Забудь, встряхнись!»
И с солнцем в градуснике тянется
Точь-в-точь, как тот дарил стрихнин
И падал в пузырек с цианистым.
 
 
Его зарей, его рукой,
Ленивым веяньем волос его
Почерпнут за окном покой
У птиц, у крыш, как у философов.
 
 
Ведь он пришел и лег лучом
С панелей, с снеговой повинности.
Он дерзок и разгорячен,
Он просит пить, шумит, не вынести.
 
 
Он вне себя. Он внес с собой
Дворовый шум и – делать нечего:
На свете нет тоски такой,
Которой снег бы не вылечивал.
 

1919

Москва в декабре

 
Снится городу:
Все,
Чем кишит,
Исключая шпионства,
Озаренная даль,
Как на сыплющееся пшено,
Из окрестностей Пресни
Летит
На трехгорное солнце,
И купается в просе,
И просится
На полотно.
 
 
Солнце смотрит в бинокль
И прислушивается
К орудьям,
Круглый день на закате
И круглые дни на виду.
Прудовая заря
Достигает
До пояса людям,
И не выше грудей
Баррикадные рампы во льду.
 
 
Беззаботные толпы
Снуют,
Как бульварные крали.
Сутки,
Круглые сутки
Работают
Поршни гульбы.
Ходят гибели ради
Глядеть пролетарского граля,
Шутят жизнью,
Смеются,
Шатают и валят столбы.
 
 
Вот отдельные сцены.
Аквариум.
Митинг.
О чем бы
Ни кричали внутри,
За сигарой сигару куря,
В вестибюле дуреет
Дружинник
С фитильною бомбой.
Трут во рту.
Он сосет эту дрянь,
Как запал фонаря.
 
 
И в чаду, за стеклом
Видит он:
Тротуар обезродел.
И еще видит он:
Расскакавшись
На снежном кругу,
Как с летящих ветвей,
Со стремян
И прямящихся седел,
Спешась, градом,
Как яблоки,
Прыгают
Куртки драгун.
 
 
На десятой сигаре,
Тряхнув театральною дверью,
Побледневший курильщик
Выходит
На воздух,
Во тьму.
Хорошо б отдышаться!
Бабах…
И – как лошади прерий —
Табуном,
Врассыпную —
И сразу легчает ему.
 
 
Шашки.
Бабьи платки.
Бакенбарды и морды вогулок.
Густо бредят костры.
Ну и кашу мороз заварил!
Гулко ухает в фидлерцев
Пушкой
Машков переулок.
Полтораста борцов
Против тьмы без числа и мерил.
 
 
После этого
Город
Пустеет дней на десять кряду.
Исчезает полиция.
Снег неисслежен и цел.
Кривизну мостовой
Выпрямляет
Прицел с баррикады.
Вымирает ходок
И редчает, как зубр, офицер.
 
 
Всюду груды вагонов,
Завещанных конною тягой.
Электрический ток
Только с год
Протянул провода.
Но и этот, поныне
Судящийся с далью сутяга,
Для борьбы
Всю как есть
Отдает свою сеть без суда.
 
 
Десять дней, как палят
По миусским конюшням
Бутырки.
Здесь сжились с трескотней,
И в четверг,
Как смолкает пальба,
Взоры всех
Устремляются
Кверху,
Как к куполу цирка:
Небо в слухах,
В трапециях сети,
В трамвайных столбах.
 
 
Их – что туч.
Все черно.
Говорят о конце обороны.
Обыватель устал.
Неминуемо будет праветь.
«Мин и Риман», —
Гремят
На заре
Переметы перрона,
И Семеновский полк
Переводят на брестскую ветвь.
 
 
Значит, крышка?
Шабаш?
Это после боев, караулов
Ночью, стужей трескучей,
С винчестерами, вшестером?..
Перед ними бежал
И подошвы лизал
Переулок.
Рядом сад холодел,
Шелестя ледяным серебром.
 
 
Но пора и сбираться.
Смеркается.
Крепнет осада.
В обручах канонады
Сараи, как кольца, горят.
Как воронье гнездо,
Под деревья горящего сада
Сносит крышу со склада,
Кружась,
Бесноватый снаряд.
 
 
Понесло дураков!
Это надо ведь выдумать:
В баню!
Переждать бы смекнули.
Добро, коли баня цела.
Сунься за дверь – содом.
Небо гонится с визгом кабаньим
За сдуревшей землей.
Топот, ад, голошенье котла.
 
 
В свете зарева
Наспех
У Прохорова на кухне
Двое бороды бреют.
Но делу бритьем не помочь.
Точно мыло под кистью,
Пожар
Наплывает и пухнет.
Как от искры,
Пылает
От имени Минова ночь.
 
 
Все забилось в подвалы.
Крепиться нет сил.
По заводам
Темный ропот растет.
Белый флаг набивают на жердь.
Кто ж пойдет к кровопийце?
Известно кому, – коноводам!
Топот, взвизги кабаньи, —
На улице верная смерть.
 
 
Ад дымит позади.
Пуль не слышно.
Лишь вьюги порханье
Бороздит тишину.
Даже жутко без зарев и пуль.
Но дымится шоссе,
И из вихря —
Казаки верхами.
Стой!
Расспросы и обыск,
И вдаль улетает патруль.
 
 
Было утро.
Простор
Открывался бежавшим героям.
Пресня стлалась пластом,
И, как смятый грозой березняк,
Роем бабьих платков
Мыла
Выступы конного строя
И сдавала
Смирителям
Браунинги на простынях.
 

1926