Текст книги "Реконструктор"

Автор книги: Александр Конторович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

На этот раз я уже успеваю его хорошо рассмотреть.

Это русский!

Одетый в военную форму Красной армии.

Он без оружия, только на поясе висит нож в черных ножнах. Красноармеец подходит к костру, здоровается.

По-русски!

Я это хорошо понимаю.

И ему отвечают… тоже по-русски! Правда, я не успеваю разглядеть, кто именно это делает.

Мой сосед отодвигается, и красноармеец присаживается рядом со мной.

– Привет, Макс! – говорит он мне. – Сапоги не жмут?

– Герр лейтенант! Рядовой Красовски прибыл по вашему приказанию!

– Садись, Макс! – Взводный указывает мне на стул.

Присаживаюсь.

– Словом, Макс, – говорит Краузен. – Пришел приказ…

Я весь внимание, напрягаю слух.

– В нем есть и кое-что относительно тебя. Есть хорошие новости – ты теперь старший стрелок, обершютце. Сиди-сиди… Есть и менее приятные новости. Твое пребывание здесь закончено, и получено предписание прибыть к дальнейшему месту службы.

– Осмелюсь спросить, герр лейтенант, куда же?

– Четыреста пятый гренадерский полк сто двадцать первой пехотной дивизии. Теперь этот полк станет твоим домом.

– Так точно, герр лейтенант!

– Скажу откровенно, Макс, я этому рад. Ты не хочешь знать, почему?

– И почему же, герр лейтенант?

Он некоторое время вертит в руках карандаш.

– Ты хороший солдат. Опытный и прекрасно подготовленный. Но товарищи по роте тебя не очень-то… любят. Уважают – да. Но не любят. Они опасаются чего-то того, что сидит в глубине твоей памяти. Этих внезапных вспышек агрессии, твоей непонятной тяги к рукопашным схваткам… да мало ли что там еще запрятано!

– Но, герр лейтенант! – приподнимаюсь я с места.

– Сиди! Я не все еще сказал!

– Слушаюсь!

– Так вот, Макс, – я так не думаю. Но все-таки фронт – самое лучшее для тебя место, поверь мне. Поверь старому солдату, видевшему много крови. Ты – боец. И место таким людям – фронт. В тылу эта не находящая выхода агрессия ни к чему хорошему не приведет…

И я вновь шагаю по дороге.

На этот раз полностью вооруженный и экипированный. С положенным пайком и командировочным предписанием. Моя дальнейшая судьба теперь совершенно ясна – Четыреста пятый гренадерский полк, там меня уже ждут.

А в голове все время вертится фраза, сказанная мне тем самым русским:

– Привет, Макс! Сапоги не жмут?

Кто он? И почему я его понимаю так хорошо?

Два дня спустя. Расположение 405-го гренадерского

полка 121-й пехотной дивизии

– Осмелюсь доложить, герр обер-лейтенант! Старший стрелок Макс Красовски прибыл для дальнейшего прохождения службы, согласно предписанию! – протягиваю пожилому штабному офицеру свои бумаги.

– Прибыл? – Он неторопливо раскладывает на столе документы. – Так… после ранения. Частичная потеря памяти, годен к строевой службе без ограничений? Это как? Ты что – совсем ничего не помнишь?

– Никак нет, герр обер-лейтенант! Не помню только прошлого. Все, касающееся сегодняшнего дня, понимаю и запоминаю.

– Так. Хорошо. О тебе хорошо отзывается твой командир взвода, да и старшего стрелка дали не за просто так. Ну что, Красовски! Такие солдаты нам нужны!

Он снимает трубку полевого телефона и несколько минут о чем-то разговаривает с невидимым собеседником. Все это время я стою навытяжку около стола. Кивнув, офицер опускает трубку.

– Вот и все, Макс. Приблизительно через час тут будет транспорт из твоей будущей части, с ними и поедешь. Второй батальон, пятая рота. По прибытии на место доложишься командиру второго батальона майору Рихарду Бохентину. Хотя нет… он сейчас вызван в штаб… Ладно, отправляйся прямо в свою роту, передашь бумаги исполняющему обязанности командира роты – лейтенанту Карлу Морту. Свободен!

– Цу бефель, герр обер-лейтенант!

Щелкаю каблуками, поворот через плечо, и под моими сапогами скрипят половицы. Дверь, крыльцо – теперь можно присесть и передохнуть. С мыслями собраться. Это пока еще не передовая, полк расположен в тылу, идет пополнение личным составом. Стало быть, завтра мне фронт еще не грозит. Да и послезавтра – тоже. А отчего-то я туда совсем не хочу. Проклятый сон… он приходит ко мне каждый день! Мы дружески разговариваем с тем русским, я даже знаю его имя и фамилию – Григорий Чуков. Похоже, мы знакомы не первый день, он относится ко мне как к старому приятелю. И беседуем мы с ним о каких-то вещах, которые я должен хорошо знать. Должен, но не знаю. Но как такое вообще может быть?

– Вот тогда Митрич мне и говорит – мол, не выделывайся, дура! Лучше о своем будущем подумай: война ведь, и мужиков – наперечет!

– Да уж лучше всю жизнь перестаркой проходить, чем с таким вот охламоном женихаться!

Оборачиваюсь.

За невысоким заборчиком из жердей (плетень?) проходят две молодые девушки. Закутанные в платки, лиц почти не разобрать. Только по голосам и можно предположить их возраст. Подхожу ближе и прислушиваюсь.

– Так и впрямь же война на дворе. Что дальше-то будет?

– А кто ж его знает? – печально отвечает собеседница. – А вот только думаю, что ждать надо… Не может же все так плохо быть!

Под моей ногой хрустит щепка, и обе девушки оборачиваются.

– Ух ты, немец! Поди, и слышит все?!

– Да и черт с ним! Они же по-нашему – совсем ни бельмеса! Такому хоть что говори, только и кивает. Вот жрать потребовать – тут они первые! И как только их зенки не повылазили до сих пор? А его сейчас и обругать могу – ничего не поймет, лишь бы я при этом улыбалась.

– Рисковая ты, Машка! Смотри – так и обжечься можно!

– Можно, – говорю я. – И даже быстрее, чем вы думаете.

Судя по тому, что обе девушки мгновенно замолкают и бледнеют, сказал я правильно. Во всяком случае, они все поняли.

– Осторожнее надо быть, фройляйн! – укоризненно покачиваю головой. – Не надо считать всех наших солдат совсем уж глупыми…

Топот ног – и обе девушки стремглав исчезают за углом ближайшего дома. А я стою на месте и пытаюсь переварить в своей голове происшедшее. Так я не только понимаю русский язык, но и говорить на нем могу? Ничего себе открытие…

Ожидаемый мною транспорт прибыл только через час. Обыкновенная телега с сидящим на ней хмурым солдатом. Мы вместе погрузили туда какие-то ящики, и возница хлестнул лошадь вожжами. Телега неторопливо двинулась по раскисшей дороге. К разговорам мой попутчик расположен не был, на все вопросы бурчал что-то невразумительное, и я прекратил свои попытки. Мы медленно тащились по неприветливому лесу. Оглядываясь по сторонам, я замечал следы недавних боев, брошенные окопы, сгоревший грузовик, воронки, оставленные снарядами. Совсем недавно тут грохотали выстрелы, и люди в военной форме остервенело резались друг с другом. Мне даже кажется, что я и сейчас слышу эхо недалеких выстрелов и гранатных разрывов. Все это вскоре ожидает и меня. Казалось бы, чего переживать по этому поводу? Война – естественное дело для солдата. Все так. Но что-то меня гложет. Почему-то начинают жать сапоги и тесной становится шинель. Что же это? Не понимаю…

Примерно через час деревья поредели, раздались в стороны, и мы выехали на открытое место. Возница оживился и хлестнул понурую лошадь. Телега резвее покатила к видневшимся невдалеке домам.

– Тебе туда! – ткнул кнутовищем в сторону отдельно стоящего дома возница. – У герра лейтенанта сейчас обед, так что он будет там очень скоро.

В противовес моему взводному в маршевой роте, Карл Морт оказался розовощеким, пышущим жизнью весельчаком. Прочитав мое предписание, он только хмыкнул и небрежно отложил его в сторону.

– Говоришь, память потерял?

– Так точно, герр лейтенант! Но не совсем, последние события я помню хорошо.

– А! Было бы из-за чего переживать! Есть-пить можешь, видишь и слышишь – этого достаточно, чтобы выжить. Ойген! – кричит он, повернувшись куда-то в сторону.

Стук сапог, и на пороге появляется здоровенный солдат. Рыжий и веснушчатый.

– Клаус, проводи нашего нового камрада во второй взвод.

– Яволь, герр лейтенант! – вытягивается солдат.

– Все, Макс! Иди знакомься со своим новым домом.

По пути я разговорился со своим провожатым. Тот, в противовес вознице, оказался парнем словоохотливым и всю дорогу болтал без умолку. От него я узнал, что в деревеньке располагается не вся рота, – только первый и второй взвод. Все остальные стояли на постое в километре отсюда – там, в лесу, были какие-то бараки, оставшиеся еще от русских. По прикидкам Клауса, такая спокойная жизнь длиться долго не могла.

– Нас сейчас пополняют – только вчера прибыло сразу шесть человек. Если и дальше пойдет все такими темпами, то по штатной численности роту доведут уже дней через пять-шесть. Вот тогда райская жизнь и закончится. Прощайте, теплые домики, – и снова на передовую.

– Далеко это отсюда?

– Километров пятьдесят… Хотя кто его знает, куда уползет линия фронта за эти дни? Мы вроде бы наступаем, и успешно. Хотя и не так быстро, как в прошлом году.

Мы неторопливо идем по улице, и мне все время кажется, что я уже где-то слышал имя и фамилию своего провожатого. Но где? Память ничего мне не подсказывает.

Вот и большой дом за покосившимся забором. Во дворе шумно, несколько человек, перекрикиваясь, разгружают дрова с подъехавшей телеги.

– Герберт! – перегнувшись через остатки забора, кричит мой провожатый. – Где герр обер-фельдфебель Мойс?

– В доме. А что?

– Вот, привел к вам нового товарища – принимайте! Проводи его к обер-фельдфебелю.

– Нового? Это хорошо! Надеюсь, он не будет таким неисправимым болтуном, как ты.

– И таким вечным скептиком, как ты! – парирует с удовольствием Ойген.

Меня окружают все находящиеся во дворе солдаты.

– Позвольте представиться, герр старший стрелок, – рядовой Герберт Мойзен! – протягивает мне руку окликнутый провожатым солдат.

– Красовски Макс. Можно просто Макс, – протягиваю в ответ.

– Вольдемар Фишке! – тянет руку невысокий щуплый солдат в очках. – Ты был членом партии, камрад?

– Увы… – развожу я руками. – Не могу ничего об этом сказать. Контузия… я потерял память и ничего о своем прошлом не помню. Бомба рванула совсем рядом, и все, что на мне было, превратилось в лохмотья. Даже документов никаких не осталось. Жетон – и тот куда-то унесло. Думали уже хоронить – повезло, вовремя застонал.

Мойзен сочувственно кивает:

– Да… так тоже случается. Ты совсем ничего не помнишь?

– Иногда что-то прорывается. Помню какие-то горы, бородатых горцев с кинжалами. Мы с ними жестоко дрались, даже и рукопашные схватки бывали. Вообще там вся война была какая-то неправильная… Наш командир взвода, которому я все это рассказывал, сказал, что это Крит. Или Греция. Могла быть и Югославия – там тоже есть горы и их бородатые обитатели. Он высказал предположение, что я раньше служил в горнострелковых войсках…

– Горнострелок?

Я оборачиваюсь.

На крыльце дома стоит коренастый солдат… не солдат – обер-фельдфебель.

– Так точно, герр обер-фельдфебель! Герр лейтенант высказал такое предположение.

Обер-фельдфебель спускается во двор.

– Надо же… я знавал некоторых из них. Как тебя зовут?

– Макс Красовски, герр обер-фельдфебель!

– Не кричи так, у меня хороший слух. Горнострелок… А ну-ка – «альпийский хват»!

Моя рука автоматически сдергивает с плеча винтовку. Согнуть локоть, спусковая скоба упирается чуть ниже кисти. Левая рука ложится на ствол сверху, и пальцы правой руки обхватывают запястье левой. Локтем правой руки прижимаю приклад винтовки к бедру.

– Надо же! – восхищается обер-фельдфебель. – А говоришь, память потерял… Точно, горнострелок! Только они таскают так свои ледорубы и винтовки, нигде больше это не принято.

– Почему? – интересуется кто-то из окружающих.

– Не знаю… наверное, им в горах так удобнее. Руки не мерзнут на ветру… или еще что-нибудь такое…

– Осмелюсь доложить, герр обер-фельдфебель, не только это! – на автомате выпаливаю я.

– А что, есть еще какая-то причина? – удивленно поднимает бровь мой собеседник.

– Так точно, есть!

– Ну-ну! Покажи!

Разжав правую руку, плавно перемещаю ее на шейку приклада. А левая просто съезжает вниз, огибая ствол и ложась на цевье. Секунда – и винтовка плотно прижимается к моему плечу, а ее ствол устремляется на ближайшее дерево, словно выискивая цель.

– Хм! Интересно! – Мойс обходит меня со всех сторон, осматривая стойку. – И стоишь ты как-то по-особенному… Хорошо! После обеда покажешь этот фокус всем остальным! Добро пожаловать домой, Макс!

Два дня спустя.

Расположение второго взвода пятой роты второго батальона

405-го гренадерского полка 121-й дивизии вермахта

Да, это действительно дом.

Если бы не военная форма и висящее на стенках оружие, можно было бы принять всех этих молодых парней за кого угодно. Не за студентов (все-таки возраст большинства присутствующих постарше), а за… ну например, за лесорубов или альпинистов.

Почему? Да потому что мы частенько выезжаем в лес. Рубим деревья вдоль дороги, попутно заготавливая дрова на будущую зиму. Она тут достаточно суровая и неприветливая, потому и озаботился кто-то из вышестоящих офицеров на этот счет. Уйдем к фронту мы, а опустевшие дома займут другие солдаты. Вот и встретит их некоторый запас топлива, чтобы они не мерзли в своем жилище.

Мы даже стараемся как-то украсить свое временное обиталище. Флегматичный Хорст Фишман оказался плотником, и из-под его рук выходят симпатичные деревянные поделки. За два дня он, орудуя найденными в сарае инструментами, соорудил неплохую скамейку, даже со спинкой. И она теперь украшает центральную комнату нашего обиталища. Дом сразу стал выглядеть как-то уютнее и теплее. Глядя на него, начали вспоминать свои прежние профессии и другие солдаты. Нашелся среди нас маляр, подкрасивший снаружи окна. Вдумчиво оценив сделанное, обер-фельдфебель крякнул и приказал нам убраться во всех занимаемых нами помещениях. Чистоту наводили целый день, но результат превзошел все ожидания. Даже наш ротный, обычно скуповатый на похвалы, отметил должное рвение… обер-фельдфебеля. А что ж вы думали – субординация! Любые действия рядовых, не направляемые начальством, есть пустая трата времени и сил. А вот под его мудрым руководством – совсем другое дело!

Наведя порядок в домах, начальство обратило свой взгляд на дорогу к штабу. Все логично – именно по ней к нам могло нагрянуть и вовсе высокое начальство. Так что его взор следовало задобрить заранее. Поэтому отделение солдат под командованием ефрейтора Мюртца было направлено на этот ответственный участок. Попал туда и я…

– Вот ваш фронт работ, ребята! – Ефрейтор описал рукой полукруг. – Завтра это неприветливое место должно радовать глаз проезжающего командования. Я понимаю, что, строго говоря, это должно делать местное население, но… его тут почти нет – сбежали. И больше сюда отправить некого. А перед нашей отправкой на фронт командир полка не упустит возможности нас навестить.

Да уж, вот такого подарка никто из нас не хотел. Командир Четыреста пятого полка полковник Фридрих Франек был воякой еще старой закалки. И всякое отступление от установленного порядка почитал непростительным проступком. Желающих попасть под разнос не было, и наш ротный, помимо обязательных занятий, решил еще и таким образом показать свое рвение. В принципе я его понимал. Исполняющий обязанности – еще не командир! А вот кто им станет – зависело от полковника.

Но вслух одобрить решение лейтенанта язык не поворачивался.

А работы… ее здесь хватало.

Прямо к дороге подступали изломанные линии окопов. Сама она, в свое время изрытая воронками от снарядов, была наспех восстановлена саперами, но дорожное полотно местами просело, расползлись жерди, которыми ремонтники укрепили обочины. Дожди частично вымыли песок, и теперь на дороге имелись приличные ямы, сейчас заполненные водой. Даже солнце, пытавшееся хоть как-то прогреть землю, не могло испарить этих мини-озер – воды тут хватало… Слава богу, относительно ремонта проезжей части наш лейтенант сумел договориться с саперами. И они уже скоро должны сюда прибыть.

Наше дело – привести в относительно приличный вид прилегающую местность. Ясное дело, засыпать окопы и придорожные ямы нас никто не заставляет. Но вот оттащить в сторону от дороги разбитые пушки (по крайней мере, стащить их в одно место) и более-менее облагородить внешне местность – это вполне нам по силам.

Составив винтовки в пирамиду и выставив часового, мы отправляемся на работу. Лошадь из телеги выпрягли и, привязав на веревку, отправили пастись.

В первые два часа мы отволокли в сторону от дороги две искореженные сорокапятимиллиметровые пушки и помятую минометную трубу – металлолом! Быстро забросали землей старую стрелковую ячейку, сейчас совсем заполненную водой. Дальше групповой работы не нашлось, и Мюртц стал нарезать индивидуальные участки. Мой оказался совсем рядом с кустами – перепаханный разрывами окоп, который надо было обложить нарезанными ветками. Тогда он попросту превращался в кучу хвороста и с дороги становился совсем незаметен. Прикинув объем работы, понимаю – штыком я эти ветки буду рубить до вечера. Поэтому отправляюсь к повозке с имуществом и забираю оттуда топор. Он малость туповат, но это поправимо – в повозке есть брусок. Забираю с собой и его тоже. Сначала надо выбрать подходящие ветки, а уж потом и буду точить топор, чтобы их срубить. Возможно, мне попадутся не столь толстые веточки, я их и таким топором срублю. Или попросту сломаю, если они будут не слишком прочными. Выслушав мои соображения, ефрейтор кивает – согласен. Сам он ветки, естественно, не рубит и всяких железяк не таскает. Сидит себе на повозке, положив автомат на колени, и изображает из себя вездесущее начальство. Впрочем, мне тоже грех жаловаться на жизнь. Как старшему стрелку, мне тоже выпадает не самая грязная работа. Тоже, кстати сказать, стимул для всех прочих – старайтесь, ребята, зарабатывайте себе нашивку на рукав. Глядишь, и вас минет чаша сия… А еще поднапряжетесь – будете, как Мюртц, сидеть на повозке и руководить менее расторопными и удачливыми товарищами.

Осмотрев свой участок работы, убеждаюсь в том, что идея попросту забросать его ветками, пожалуй, в данном случае является наилучшей. Ладно, обхожу воронку и раздвигаю кусты. Нет, эти кустики не подойдут – слишком низкие и редкие. Я их до ночи таскать буду. А вот чуть-чуть подальше есть подходящие, вот их и проверим. Спрыгиваю в ямки и карабкаюсь вверх по откосу. Ухватившись за корень, поднимаю голову вверх…

…И утыкаюсь прямо в винтовочный ствол.

Русской винтовки.

Смотрящей мне точно между глаз…

Судя по характерному набалдашнику пламегасителя – СВТ. Тот еще подарочек, между нами говоря.

Приплыли…

Сейчас он выстрелит. А я даже сделать ничего не могу. Топор – заткнут сзади за ремень. Достать попросту не успею. Да и толку-то с него? С топором против винтовки? М-да… не вариант.

А что в данном случае вариант?

Спрыгнуть вниз? Ага, на полметра всего. И сильно это мне поможет? Сомневаюсь…

Но проходят секунды – выстрела нет.

Полминуты прошло – тоже.

Чего он ждет?

Осторожно сдвигаюсь вбок – стрелок не реагирует. Спит он, что ли? Или внезапно окривел? Да мне-то это как раз и несущественно. Главное – ствол на меня больше не смотрит.

Быстро взбираюсь по откосу и, выхватив топор из-за пояса, осторожно отвожу рукой ветки.

Этот стрелок выбрал неплохую позицию. Чуть в стороне от основного поля боя, сверху. Отсюда он мог видеть практически всю линию окопов. Всех – наступающих и оборонявшихся. Русский мог отсюда вести огонь, как в тире.

Он и стрелял – земля вокруг позиции усыпана гильзами.

Судя по наличию оптического прицела на винтовке, делал он это очень хорошо.

И обгрызенные пулями ветки кустов свидетельствовали о том, что незамеченным снайпер не остался. В него, надо полагать, тоже стреляли – много и ожесточенно. И в итоге – попали. Было бы странным, если бы он сумел уйти отсюда живым. Это при таком-то огне?

А ведь это – первый убитый русский солдат, которого я вижу. Во всяком случае, после потери памяти – точно.

И – неплохой солдат, судя по всему.

Что ж, храбрость надо уважать, пусть и со стороны противника. Он честно пал на поле боя и заслужил, чтобы его похоронили, как солдата. Полагаю, ефрейтор со мною согласится – в конце концов, есть же общепринятые правила ведения войны!

Но надо хотя бы забрать его документы – надо же знать, чье имя написать на могильном кресте?

Переворачиваю тело – оно совсем легкое. Лица почти не разобрать – пуля попала стрелку прямо в переносицу, изуродовав его до неузнаваемости.

Расстегиваю шинель и, присев на корточки, обшариваю карманы гимнастерки. Какие-то письма – это в сторону. Завернутая в тряпочку медаль «За отвагу». Хм, так я и по-русски, оказывается, читать могу? Интересно… Ага, вот и документ, кажется, у русских это называется комсомольский билет? Еще какие-то бумажки, это после…

Присаживаюсь на поваленное дерево и открываю комсомольский билет.

Так, «Всесоюзный Коммунистический…» – пропускаем, это мне неинтересно.

Ага, вот и имя хозяина.

Красовский.

Максим Андреевич.

Не веря своим глазам, еще и еще раз вчитываюсь в эти строки.

Нет, зрение меня не обманывает.

Красовский Максим Андреевич – мой прадед…

За много лет до (или после?) описываемых событий

– Смотри, Максим, – протягивает мне старый фотоальбом отец. – Вот тут собрана почти вся история нашей семьи. Ну разумеется, та, которую удалось собрать. И фотографии есть – те, которые уцелели.

Листаю старые, непривычно толстые страницы. Под фигурными полосками бумаги укреплены пожелтевшие фотографии. Лица людей мелькают передо мной. Это все, кто тут изображен, мои родственники? Точнее, уже предки.

– И сколько же тут всех собрали, пап?

– Двадцать три человека. О некоторых просто ничего неизвестно, слишком много времени прошло. Да и время это было… всякое, в общем. Вот, например, твой прапрадед – Андрей Красовский. Так он вообще был полковым священником. От него только одно фото и осталось, больше просто не существует. Да и то нашли его уже в наше время – в Интернете натолкнулись на статью о военных священниках, там его фото и отыскалось.

– Он воевал?

– Да. В Русско-японскую и в Первую мировую. Даже ордена имел.

– А разве они воюют? Ведь попам в руки оружие брать нельзя!

– По-всякому воевать можно, Максим. Мы просто многого не знаем о тех временах. Но за выслугу лет священникам наград не полагалось. Да еще и военных орденов!

– Многие из нас воевали?

– Почти все. Даже и женщины. Одна из твоих прабабушек – так вообще всю войну прошла! Связисткой была. И оба прадеда – один из них капитаном войну закончил, артиллерист.

– А второй?

Отец переворачивает несколько страниц. Передо мною фото – молодой парень в красноармейской форме. На груди какие-то значки и даже медаль.

– Вот он. Максим Андреевич Красовский – тебя в его честь назвали Максимом.

– Только одно фото? А почему он рядовой? Второй прадед – вон, до капитана дослужился! Он что, где-нибудь в тылу служил?

Отец почесывает подбородок.

– Видишь ли, Максим… Про него вообще мало что известно. Они с твоей прабабкой только успели пожениться, как его в армию призвали – война началась. Воевал он хорошо, видишь, даже в сорок первом его медалью наградили, а тогда с этим туго было… Стрелок был хороший – ну это у нас почти семейная черта, сам знаешь. А потом… Под Ленинградом это случилось. Отрезали его часть, и после этого – все. Никаких сообщений о нем больше не поступало. Официально – он пропал без вести. Не он один, таких тысячи были…

– И когда же это все произошло?

– Летом одна тысяча девятьсот сорок второго года, где-то на Волховском фронте.

Я потом не раз вспоминал эту фотографию. Бывая в этих местах, подсознательно представлял себе, как (ну совершенно случайно!) раздвигаю руками куст, а там – пирамидка! С пятиконечной поблекшей звездой. И единственное имя на ней – рядовой Максим Андреевич Красовский…

Но нет никакой пирамидки. И могилы моего прадеда тоже нет. Его так никто и не похоронил тогда – оставили лежать под разлапистой елью. И никто – ни всевозможные красные следопыты, ни поисковики, – никто так и не забрел на этот холмик и не ткнул в землю щупом.

Кстати!

Наклоняюсь над телом и после недолгих поисков нахожу черный цилиндрик. Несколько движений – и он распадается на две половинки. В моих руках небольшой листок бумаги – на нем то же самое имя. И адрес… мой адрес. Здесь я живу! Жил? Или буду?

На земле сидел человек.

В серой немецкой шинели и немецких же сапогах. Оружия у него не было, только под рукою сиротливо поблескивал брошенный топор. Шли минуты – он не двигался. Выглянувшее на мгновение солнце пощекотало его своим лучиком – человек так и не поднял головы.

«Кто я?

Максим Викторович Красовский.

Или Макс Красовски?

Я русский!

Немец?

Солдат вермахта?

Нет!

А почему на мне их форма?

Я – реконструктор! Мы отыгрываем бой!

А откуда передо мною мертвое тело? И документы, которые я держу в руках, – документы моего пропавшего прадеда? И тело передо мною – это он сам?

Голоса вдали! По-немецки говорят, между прочим…

И эти воронки вдали. Перепаханные танками окопы…»

Поднимаю с земли СВТ. Она уже заржавела, рыжие разводы тронули металл ствола и ствольной коробки. Но затвор открывается. На землю падает патрон.

Обычный патрон 7,62х54 – сколько я таких держал в руках!

Но этот – вполне боевой! Реконструкция с боевым оружием?

Осматриваю винтовку – нормальное боевое оружие. Ее только почистить, убрать ржавчину – и можно воевать.

Только нечем воевать: в магазине всего два патрона, да третий лежит на земле. И в карманах у убитого я больше ничего не нахожу.

А, кстати! С кем воевать-то? Что тут вообще происходит, и чьи это голоса слышны из-за кустов?

Люди в немецкой военной форме! И, как ни странно, я даже знаю, как их зовут. Вон тот, долговязый, – это Хельмут Франк, сидящего на телеге автоматчика зовут Аксель Фридрих Мюртц. Он ефрейтор и сейчас командует нами всеми.

Всеми – это кем?

Первое отделение второго взвода пятой роты второго батальона Четыреста пятого гренадерского полка Сто двадцать первой дивизии вермахта.

И я числюсь в составе этого отделения.

В качестве кого?

Старший стрелок Макс Красовски.

Дожил!

Дореконструировался!

Что, сейчас нарубишь веток, закидаешь ими перепаханные снарядными разрывами окопы – и пойдешь вместе со всеми? В расположение своего (уже своего!) взвода? Будешь пить с ними кофе, жрать картошку и зубоскалить?

А назавтра?

На фронт?

Стрелять по своим? Ты хороший стрелок, Макс…

Но ведь и эти, ходящие внизу люди, тоже свои.

Очкастому Хорсту Фишману я помогал в работе, Франку показывал, как удобнее держать оружие и целиться…

Для чего?

Чтобы он завтра стрелял по моим предкам?

Впрочем, нет.

Мой предок – вот он, лежит у моих ног. Он сделал все, что было в его силах, для того чтобы я родился и жил.

Ага, и чтобы сейчас стоял тут, одетый в чужую военную форму… форму врага… готовый стрелять в тех, кого он защищал.

Нет.

Не будет этого. Я, возможно, и не все сейчас вспомнил, но за эту страну я уже воевал. Не сегодня и не здесь. И не с этими солдатами в шинелях мышиного цвета. С другими. Которые иногда были одеты в такую же форму, что носили и мы сами. Но и там была война, лилась кровь и погибали мои товарищи.

Война не кончается.

Она иногда затихает – на время. Но приходит час – и вновь берут оружие в руки молодые парни в военной форме, чтобы защитить свою страну от нового врага. Он может быть разным, этот враг. Может носить форму – и ходить в гражданской одежде. Может стрелять тебе в лицо – и трусливо жалить в спину. Ничто от этого не меняется. Он всегда будет врагом, желающим убить именно тебя, как солдата, защищающего целостность своей страны. Или трусливым, гадящим исподтишка мерзавцем, желающим, чтобы «этой страны» не было в принципе.

Все возвращается на круги своя. И перед тобою – именно перед тобою! – встает во весь рост выбор: с кем ты? Можно уйти вместе с этими симпатичными и обаятельными простыми парнями, одетыми в фельдграу. За ними Европа и большая часть цивилизованного мира. Они несут «свет и процветание», обещают освобождение от тирании «несчастному, обездоленному русскому народу». Много чего они несут…

А можно – остаться здесь. Рядом с погибшим солдатом. Он навряд ли задавался возвышенными мыслями о прекрасном, лежа здесь, на сырой земле, с винтовкой в руках. Скорее всего, просто думал о своем доме. О молодой жене, которая ждет его в осажденном городе. О сыне, которого ему уже не суждено никогда увидеть. Да мало ли о чем думается в такие минуты! А может быть, просто подсчитывал в уме остатки патронов, прикидывая – на сколько их хватит? Увы… подсчеты оказались неверными – не хватило. Не патронов – жизни. Вот с этим и вышла главная загвоздка…

Торопливо рублю ветки и сбрасываю вниз приличную охапку – пусть со стороны не возникает никаких подозрений относительно того, чего это я вдруг тут задержался. Еще охапка… так, хватит пока.

Спускаюсь вниз. Раскидываю ветки по окопам – уже лучше. Сую топор за пояс и топаю к телеге.

– Что-то нужно, Макс? – интересуется фельдфебель. – Не забудь – через час у нас обед! Я уже распорядился согреть воды: будет горячий чай!

– Что ж я – враг своему желудку? Не забуду, еще и раньше всех прибегу! Лопата мне нужна, надо слегка подсыпать земли, тогда ветки не будут так торчать во все стороны.

– А ты это правильно придумал! – уважительно кивает Мюртц. – Пожалуй, я кого-нибудь пришлю тебе на помощь, как закончат свою работу, разумеется…

Отказаться? Это будет выглядеть странно – среди нас мало желающих вкалывать в одиночку.

– Было бы неплохо… – удовлетворенно киваю ему. – Тогда я пока веток нарублю.

Возвратившись назад, первым делом лезу в кусты.

Пожалуй, лучшего места для могилы, чем этот окопчик, я уже не придумаю. Его только углубить слегка – и все.

Осторожно вытаскиваю тело бойца из окопчика. Кладу его рядом.

Так, зарубки – рост у него чуток меньше моего, сойдет… Сбрасываю шинель и остервенело машу лопатой.

Двадцать минут – готово, на два штыка я эту ямку углубил. Нормально, никакое зверье его теперь тут не достанет.

Вырубаю в кустах кусок древесного ствола, обтесываю один конец: так он легче войдет в землю. На другом конце стесываю кору и делаю неширокую площадку – для надписи. Стук топора разносится над лесом – полное впечатление от активной работы.

Теперь штык в руки, вырезаем надпись.

«Боец Красовский Максим Андреевич. 1942 год».

– Макс! Что ты тут делаешь?

Резко оборачиваюсь – Фишке!

Вольдемар Фишке – наша взводная «партийная канцелярия». Единственный бывший член НСДАП, кроме ефрейтора, в нашем отделении. Но Мюртц – нормальный мужик, он ни к кому не пристает со своими проповедями.

А вот Вольдемар… Ходят слухи, что он в дружбе с ГФП[17]17
  Гехайме фельдполицай – тайная военная полиция времен Третьего рейха.


[Закрыть]. Не знаю… но проверять это никому не хочется. Лучше его не задевать – спокойнее будет. Рано или поздно он тоже отстает, главное – не слишком ему возражать.