Текст книги "На хую"

Автор книги: Александр Шленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Не идеализируйте, – мрачно сказал врач. Знаете, сколько отцов у нас получили трупы жен и детей вместо живых? Лучше вам и не знать.

– Ну, вы ведь тоже не все можете сделать, это ясно.

– Да мы-то можем. Мрут в основном ночами, когда дежурной бригады нет. А бригады ночью не полагается – людям же платить надо! А фонд заработной платы надо экономить. Вот и экономят, и поэтому операционная бригада ночами не дежурит. Пока дозвонятся, пока машину пришлют, пока хирург с анестезиологом приедут, пока помоются на операцию – а к тому времени на стол кладут уже труп.

– А в министерствах, в горздравотделах и прочих теплых местах тоже сидят профессионалы, но совсем другого рода, – мрачно осклабился я, – И эти профессионалы прекрасно знают, отчего мрут роженицы с детьми, но им на это начхать. Вот что такое один профессионализм, без души и без веры. И что вы на это скажете, господин философ?

– А я уже, собственно, все сказал. Профессионалов создал не профессионал, а Великий Дилетант. Поэтому вполне логично, что не все виды профессионалов получились у него одинаково удачно. Но с другой стороны, подумайте, а что было бы, если бы и таких плохих, неудачных профессионалов на свете не было? Бюрократы и чиновники – преизряднейшая мерзость. Но если их не будет вообще – что, по-вашему, лучше будет? Анархии не боитесь? Вижу по глазам, что боитесь. А раз боитесь, то смирите свое нежное сердце с тем, что какое-то количество рожениц и новорожденных детишек обязательно должно умереть, чтобы бюрократы могли есть свой хлеб с маслицем и икоркой и поддерживать какой-никакой порядок среди тех, кому посчастливилось не умереть в раннем детстве.

– Вы знаете, господин философ, – сказал я, – в ваших речах есть неоспоримая логика, но логика ваша замешана на каком-то горьком цинизме, разочаровании во всем, на чувстве обреченности, если хотите. Вы не верите в человека, в его доброту, в его порядочность. И вы знаете, я не ханжа, и я не стану обвинять вас в том, что так думать безнравственно. Но по-моему так думать и так относиться ко всему, просто ну я не знаю, как сказать – тяжело, горько! Неужели нельзя думать лучше об этом мире, относиться ко всему с верой, с надеждой, самому стараться быть лучше и надеяться что и все остальные обязательно станут лучше! Почему вы считаете, что на свете всегда будут лгуны, подлецы, тираны, негодяи, лентяи, бездельники, высокомерные ослы и так далее?

– А почему вы считаете, что они непременно должны исчезнуть и уступить место на Земле хорошим людям?

– А почему я должен обязательно что-то считать, из чего-то исходить, все продумывать и просчитывать? Тем более, в таких важных и сложных вещах, в которых и просчитать-то ничего нельзя! Почему я не могу просто верить? Верить, что добро пересилит зло, что добра в человеке больше, чем зла?

– Да конечно можете, голубчик! Никто вам этого запретить не может. Верьте себе на здоровье. Только что эта вера вам даст и как она может реально изменить действительное положение дел, вот вопрос!

– По-моему, такая вера может дать многое. Вы поймите меня, хоть вы и скептик каких мало.Поймите только одну простую вещь. Мне кажется, нельзя смотреть на все в этом мире только с профессиональной точки зрения, высчитывать шансы на успех, выгоды, возможные потери, риски. Можно подходить с этой точки зрения ко многим важным вещам, но когда речь идет о человеческой жизни, о человеческом счастье, нельзя заниматься холодным подсчетом и спокойно объявлять, что нельзя спасти чью-то жизнь, чье-то счастье, потому что это спасение не оправдывает затрат. Это не только убивает того, кому отказали в помощи, пощелкав предварительно на калькуляторе, но и убивает человека, человечество вообще. Убивает равнодушием, презрением, холодным расчетом. И после того, как это убийство совершено, скажите мне, как жить дальше? Как вообще можно жить, не веря ни во что позитивное? Как можно жить, презирая людей, не веря в человеческое добро, не веря в то, что рано или поздно этот мир станет лучше?!

– А кто же вам сказал, дорогой мой, что он непременно должен стать лучше?

– Да в том то все и дело, что никто мне этого не сказал! Я битый час пытаюсь вам это втолковать. Я вовсе не опираюсь на факты в своей вере. У меня вовсе и нет таких фактов, да вере и не нужны факты, на то она и вера! Поймите, я просто хочу в это верить, и я в это должен, обязан верить, потому что по-другому мне больно жить, я просто не могу по-другому жить! Как можно жить, и при этом презирать мир, в котором ты живешь, людей с которыми ты живешь, не желать этому миру, этим людям лучшей доли и лучшего будущего?! Я не знаю, как вы живете без такой веры, с одним презрением и разочарованием в душе!

– А почему вы вдруг решили, что я презираю людей? – неожиданно изумился философ, – Это что, я вам такое сказал? Когда, позвольте спросить?

– Да нет, прямо вы этого не говорили. Но ведь это из ваших расуждений следует…

– Из них следует, что я просто принимаю людей такими, какие они есть, и не строю на их счет никаких иллюзий. Вам легче жить, когда вы обманываете себя, а мне легче жить, когда я знаю голую правду и представляю себе, как будет развиваться ситуация. И потом, какая вам к черту разница, станет ли наш мир лучше когда-нибудь? Когда нибудь, когда вас самого уже не будет на белом свете, этот мир, может быть, действительно станет лучше. А может быть, хуже. Только вам-то какая разница, голубчик вы мой? Вас-то уже все-равно не будет! Поэтому ваша прямая задача – это не верить в то, что когда-то все вокруг станет лучше, а стараться, чтобы вам самому было лучше там, где вы сейчас живете. Здесь и сейчас, а не когда-то! Если мир и становится понемножку лучше, то только за счет этого стремления, а вовсе не за счет вашей беспочвенной и нелепой веры. Когда каждый стремится, чтобы ему стало лучше, весь мир обязательно должен стать лучше. Но он не становится лучше, или становится, но очень и очень медленно, несмотря на все успехи техники и экономики. А знаете почему? Отнюдь не потому что каждый стремится, чтобы ему было лучше, а потому, что почти каждый стремится чтобы ему было лучше за чужой счет! Но голубчик мой, такова человеческая природа, она не меняется за всю историю человечества. Вы учебники по истории-то почитайте еще раз, небось со школы ни разу так и не открывали?

– Ну, положим, не открывал. Но ведь в учебниках тоже не вся история написана. Авторы учебников – тоже люди. Мы не можем взять и огульно заявить, что историю человечества делали порочные и безнравственные люди!

– А я этого вовсе и не утверждал. Многие из них покрепче вас верили в лучшее будущее, в доброе начало в человеке, и за это лучшее будущее, за это доброе начало рубили шашкой человека пополам и расстреливали в затылок. Вспомните: «Вперед заре навстречу, Товарищи в борьбе! Штыками и картечью Проложим путь себе». Вот и верили, вот и прокладывали. А просчитать все последствия своей благородной борьбы не удосужились. Они искренне считали, что одной благородной веры вполне достаточно, и вовсе ни к чему все продумывать и просчитывать – это унижает человека, – тут философ очень фамильярно и весело подмигнул мне, а затем мрачно ухмыльнулся. Казалось, что подмигнул мне один человек, а ухмыльнулся – совсем другой.

Внутри у меня что-то оборвалось и как-бы похолодело:

– Вы хотите сказать, что вера в человека может уничтожить человека вместо того, чтобы его возвысить?

– Да, голубчик мой, именно это я и хочу сказать. Верить, бесценный вы мой, надо в Бога. Или не верить ни во что и сомневаться во всем, как я. А верить в человека – опасно. Человек – существо несовершенное, и его надлежить всячески обуздывать и смирять. А делать это можно либо устрашая человека Божьй карой, либо просчитывая результаты его возможных великих деяний и предотвращая оные хорошо обоснованными мрачными прогнозами и непременно делая эти прогнозы достоянием гласности. Вы – оптимист и альтруист, и вы хотите, чтобы всем когда-нибудь стало лучше. А я – циник, эгоист и реалист. Я хочу, чтобы мне сейчас было хорошо, или по крайней мере, не очень плохо. Вы хотите, чтобы всем было лучше любой ценой, а я хочу в первую очередь уцелеть сам и не сделать хуже себе, а значит и другим. Потому что очень трудно устроиться хорошо там, где всем или почти всем – плохо.

– Я не хочу, чтобы стало лучше любой ценой, вы меня неверно поняли, – я говорил эти слова, и мне казалось, что это говорю не я, а кто-то чужой говорит вместо меня. Чувство уверенности и душевного комфорта внезапно меня покинуло, – Я принципиально против насилия, – вытолкнул я из себя чьи-то чужие слова, злясь, что не могу придумать своих, более подходящих для ситуации.

– Хорошо, вы верите в человека и при этом вы против насилия. А другие тоже верят в человека, и они – за насилие. И они вас живенько поставят к стеночке рядом со мной, за то что вы не верите в насилие и не хотите с ними сотрудничать. И вы, голубчик, со всей вашей верой их не переубедите и не остановите. Словами таких людей не остановишь, тут более крутые меры нужны. А останавливать их необходимо постоянно. Они все время копошатся под полом и ждут своего часа, чтобы вылезти. Но останавливать их – это не ваша работа. Вы – идеалист-любитель. Поэтому живите спокойно и доверьте эту грязную и мерзкую работу профессионалам. Они лучше вас знают, как возиться с человеческим дерьмом, а вы этого не знаете. Вы ведь ни за что не употребите по отношению к человеку слово «дерьмо». Даже к террористу, на счету которого сотни жертв. Если вы против насилия, то для вас любой человек – это величайшая ценность. Для вас начать относиться к одному единственному человеку как к дерьму – это все равно что начать относиться как к дерьму ко всем людям. Это ведь все идет от абстрактного мышления, голубчик мой. Вы выдумали себе какого-то абстрактного человека и упиваетесь этим образом, который «звучит гордо». А его нет на свете, этого вашего абстрактного человека, этой вашей высшей ценности. Он – миф! Есть конкретные люди, и все они разные, и одни из них дерьмо, а другие – нет. Точнее, одни из них в большей степени дерьмо, а другие – в меньшей. И задача профессионала – это не облагородить человека, не вести его к великим идеалам, которых не существует вовсе; его задача – всего лишь минимизировать количество совокупного дерьма, циркулирующего в душах населения. Все очень просто, как канализация. А вам, сладчайший мой, конечно больно это слушать, потому что эта точка зрения режет ваши нежные уши и ломает ваши нежные, трепетные идеалы. Вон вы уже и пальчики к ушам поднесли, сейчас их закупорите, чтобы моих зловредных речей не слышать.

– Возможно, вы правы, – сказал я, с усилием опустив руки, – возможно вы трижды правы. Но вы, вероятно, просто духовно сильнее меня, приспособленнее меня, вы можете все это знать, а я предпочел бы просто этого не знать и об этом не думать. Мне так легче жить. Вы можете жить и принимать реальность, в которой вы живете, а меня ваша правда губит. Я могу жить только пока надеюсь на лучшее. Хотите меня убить – ну тогда вещайте дальше.

– Ах вы слабенький, несчастненький! Может, мне пожалеть вас? Так ведь вы от такого дерьма как я жалости не примете! Вам надо, чтобы вас пожалел кто-то подобный вам, разве нет? Меня вот жалеть не надо, потому что я циник и хам, я – грубая скотина. А у вас – нежное сердце, и вас надо жалеть и лелеять. А знаете, кто вы есть на самом деле? Вы, голубчик мой, обыкновенный чистоплюй! Хотите культивировать свои идеалы, хотите быть чистеньким, нежненьким, проповедовать непротивление злу, а дерьмо пускай за вас качают другие. Те, кто сами в большей степени дерьмо, чем вы. А вы, сладчайший мой, желаете сидеть в стороне и пахнуть фиалкой! Вот именно за это, бесценный мой, вас на хуй и послали!

Что-то щелкнуло у меня в голове, и в тот же миг философ-профессионал и вся остальная публика вокруг стали плавно обесцвечиваться, телесного цвета поверхность под моими босыми ногами начала плавно замещаться линялым, слегка ободранным паркетом, а в ушах зазвучал обиженный Валеркин голос:

– Не хочешь идти? Чистеньким хочешь быть? Как Явлинский? Ну и пошел ты на хуй!

И тут я неожиданно вспомнил, что сейчас должно быть часов двенадцать дня, и что я полчаса назад зашел в гости к другу Валере. А еще я почувствовал, что на моих ногах появились ботинки, и вместе с ними ко мне вернулось утраченное чувство защищенности и чувство реальности. Я огляделся по сторонам и увидел, что стою в коридоре в Валеркиной квартире, прямо у двери, а сам Валерка стоит рядом и разгневанно смотрит на меня.

Я взялся за ручку двери и сказал:

– Извини, Валера, я был неправ. Я иду с тобой на выборы.

Мы вышли из квартиры. Валера топал вниз по лестнице, еще обиженный, сумрачно сопя. Я шел вслед за ним, и слова философа-профессионала не выходили у меня из головы, но я так и не знал, о чем мне думать, выбирая кандидата: о лучшем будущем или о том, как минимизировать количество дерьма. А может быть, это одно и то же? Сомнительно, конечно… А еще не понятно, почему философ-профессионал попал на хуй? Ведь у него на все вопросы в жизни есть логичные и практичные ответы.

– Вот поэтому он, наверное, на хую и сидит. И видать, никогда с него не выберется…– рассеянно пробормотал я вполголоса.

– Кто на хую сидит? – откликнулся Валера.

– Да так, никто… Не обращай внимания, – ответил я, и пнув ногой грязную ободранную дверь подъезда, вышел на шумную, замусоренную улицу, пропахшую автомобильной гарью. Ну и что, что грязь? Ну и что, что мусор, что вонь? Когда нибудь и на этой улице тоже будет праздник. Когда нибудь на всей Земле обязательно станет лучше. Правда, тогда уже наверняка не будет меня… Ну и что, что меня не будет? Сейчас мне кажется, что я есть, а тогда мне будет казаться, что меня нет. Вернее, мне уже ничего не будет казаться… Но в конце концов, разве это так уж важно?..