Текст книги "Демиург"
Автор книги: Александр Саверский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Рулевого...?
Высокий брюнет в капитанской треуголке, красном камзоле, ботфортах и при шпаге твердо сжимает позолоченные рукоятки штурвала, не глядя на компас. Что видит он в безбрежной дали покоя? По каким ориентирам прокладывает маршрут необычного судна?
Или не кораблем вовсе правит брюнет?
Не кораблем...?
Быть может, он управляет тем, что вокруг корабля.
Вокруг...?
Неожиданно я оказываюсь на палубе в виде красивейшей из женщин, одетой в бальное платье, сливающееся оттенком с небесами, солнце-волосы убраны на верх, а голову венчает диадема из черных алмазов, наибольший из которых спадает на лоб.
Брюнет в красном камзоле изящным движением закрепляет румпель и направляется ко мне. Он чрезвычайно любезен, что-то рассказывая мне о Вселенной, о Вечности и своей власти. Он говорит, что корабль, где мы находимся, ни что иное как центр мира и вокруг него в Океане Жизни разбросаны мириады миров-планет и звезд. Он рассказывает так, что я ощущаю на себе гипнотическое воздействие его власти и силы, и напрягаю до предела свое сознание, чтобы не оказаться подчиненной, раздавленной, обольщенной брюнетом в красном.
– Не изволит ли мадмуазель дать свое согласие на то, чтобы стать моей женой? – обволакивает баритон, – наш союз послужит Вселенной.
– Вы слишком торопливы, сударь, – отзываюсь я в лихорадочном поиске ответов: зачем я ему? кто я? что я значу во Вселенной, если Его Величество Сатана предлагает мне брак? Кто, кто, кто? Зачем?
– Не желает ли мадмуазель взглянуть на маленькую часть моих владений, хозяйкой которых может стать и она, если конечно согласится на первое предложение? – ни лести, ни улыбки, ни жестов повесы – все сдержанно и с достоинством, будто во всем происходящем нет никаких чувств, но какая-то высшая необходимость ... для него. Вот только я этой необходимости не знаю, что и означает игру в темную.
– С удовольствием, – надеясь на получение дополнительной информации, произношу я, и мы взлетаем.
С высоты оказывается, что корабль действительно венчает центр океана жизни, и от него расходятся концентрические волны до горизонта, за горизонт. Я выхватываю глазами какие-то острова на поверхности.
– Это – мои миры, – отзывается на мои мысли спутник, – я их князь.
Через некоторое время он произносит:
– Спустимся. – Мы устремляемся вниз.
Я с удивлением вижу разбросанную на десятки километров золотую решетку, в провалах которой зияют водовороты Океана Жизни. По лентам решетки в сопровождении классической музыки движутся танцующие пары. Все сверкает и блестит в этом мире. Надушенные, одетые в невообразимо-роскошные платья, в еще более дорогих украшениях дамы застывшими улыбками одаривают своих кавалеров, изредка бросая цепкие взгляды на наряды, прически и внешность других дам. Мужчины – чопорные и развязные одновременно – что-то нашептывают в ушки, украшенные бриллиантами. Все это похоже на театр, где главными действующими лицами являются куклы, если бы ...
Изредка одна из пар, как бы случайно, проваливается в проемы между золотыми лентами решетки, но и в этот момент – миг смерти выражение их лиц не меняется, будто они думают, что и это игра, но водоворот Океана Жизни уносит их, разлагая, растворяя без остатка и следов для того, чтобы позже использовать этот отработанный материал при создании других, более совершенных форм.
– Печально! – произношу я.
– Закономерно! – отзывается брюнет.
– А как же сострадание и любовь? – не сдаюсь я.
– Им невозможно объяснить это, да и не нужно ... пока, – его взгляд холоден и расчетлив, – здесь живут играя в представления о том, кто каким должен быть, но не знают даже себя. Это мир иллюзий. Брюнет рассуждает так, будто сидит за шахматным столиком, искренность здесь смешна и опасна.
– Но ...
– Я покажу вам мир искренности. Летим.
Мы снова парим над океаном, пока я не оказываюсь в странном лесу, по которому туда-сюда ходят самые обычные люди. Внезапно я обнаруживаю, что брюнет оставил меня.
В мире, куда он меня забросил, светло, и люди спешат по своим делам, мало обращая внимания друг на друга. На меня никто не смотрит. Я понимаю, что здесь никому ни до кого нет дела, искренность тяжела и сопряжена с ответственностью, и мало кому удается брать на себя чужой груз, а также делиться своим, ибо информация о себе – залог зависимости от кого-то. Мне становится зябко от царящего здесь многолюдного одиночества.
Начинает смеркаться. С ужасом я обнаруживаю, что головы окружающих людей превращаются в волчьи, лисьи и кабаньи морды. Теперь они действительно искренни: грызутся, рычат, кусают друг друга. Но меня по-прежнему никто не видит, и я благодарю брюнета за эту милость.
Сумерки сменяются ночью. Оборотни растворяются в воздухе, оставляя меня наедине с неподвижным лесом. Время здесь кто-то выкрал: час или вечность не имеют значения. Я сижу на небольшой поляне на каком-то пне и жду. Но ничего не происходит.
По спине бегут мурашки от жуткой тишины, темноты и неизвестности. Ни ветерка, ни шевеления, ни звука. Смерть! Одиночество! Никого и ничего, не для кого и не к кому! Первая вечность проходит.
Никаких перемен. Хоть бы звезды были видны. Я начинаю молиться, но молитвы валятся в пустоту, в никуда. Вторая вечность прошла.
Сколько должно быть терпения, чтобы сидеть вот так, зная, что идти некуда, да и не для того оставил меня здесь брюнет, чтобы я могла куда-нибудь идти. Но я пытаюсь. Тщетно! Ноги не слушаются, меня сковало невидимыми цепями. Третья вечность прошла.
Потекли мысли о брюнете. Показал миры масок и оборотней – все фальшь и обман. Нет в его царствах Любви-Мудрости, а Вселенная, в которой чего-либо не достает, несовершенна. Четвертая вечность прошла.
Я умею любить. Нет, не умею – просто люблю. Уметь любить значит напрягать свои силы, любовь же течет как река без сомнений и усилий. Она и есть сила. Пятая вечность прошла.
Может, для того предложил он брак, чтобы одарила я его миры Любовью-Мудростью? Но достанет ли у меня сил на это? Что за вопрос: сколько есть сил, отдам этим холодным планетам. Шестая вечность...
"Забери меня отсюда! Быстрей!". Седьмая...
На корабле все как прежде. Я смотрю вдаль. Закрепив румпель, брюнет в красном камзоле подходит ко мне:
– Могу ли я услышать ответ на свое предложение? – учтиво осведомляется он.
– Да. Я не вижу смысла в нашем браке, но если вашим мирам, а значит и вам самому не достает Любви-Мудрости, я готова вдохнуть Ее в них.
– Как же вы это сделаете, если я Князь этих миров, а вы для них никто? – он слегка разочарован и удивлен.
Я смотрю ему прямо в глаза:
– Если я стану вашей женой, вы получите возможность управлять моей Любовью в своих целях, чтобы не отстать от развития Вселенной, окружающей ваши миры. И я, как вы понимаете, не могу позволить вам этого сделать, – мой голос спокоен, – но, если вам нужны подлинно-высокие чувства. не пропущенные через призму вашего Эго, то вам придется уступить мне регентство или вступить со мной в договор по управлению вашими мирами.
Брюнет молчит, не выказывая своих чувств, затем произносит:
– Я согласен на второе, – его лицо по-прежнему незыблемо, – и позвольте мне, мадмуазель, в честь нашего союза познакомить вас...
На палубу с шумом и смехом выбегают четверо ребятишек. Я с изумлением вижу на их головах маленькие рожки.
– ... с нашими детьми, – впервые на лице брюнета появляется подобие улыбки.
"Какая глупая шутка!" – думаю я, поднимая на руки веснушчатого мальчишку.
Шутка...?
ГЛАВА 7.
"Что-то давно не слышно Охо, – думал Пирс, спускаясь пешком с двенадцатого этажа дома, в котором он обитал. – За пять месяцев он наверняка собрал новый прибор, но не мог же он забыть о моем существовании... Ладно о моем, есть же еще и "Демиург-1". О нем-то он должен помнить. Признаться, ждать – самое поганое дело... Проклятье: когда же, наконец, сделают лифт?", – выругался он с досадой.
В ту же секунду в лифтовой шахте что-то заурчало, заскрежетало, будто сопротивляясь постороннему вмешательству, и стало ясно, что лифт рванулся вверх.
Джонатан, давно ожидавший какой-либо странности, с которой могла бы начаться необъявленная война с Охо, все-таки вздрогнул от неожиданности и приготовился к встрече с неведомым. Он ощутил, как биение сердца связывает его с движением лифта: что-то вытягивало, высасывало из него чувства и мысли, предлагая взамен реальности пропасть неизмеримой пустоты. Лифт еще не доехал до площадки, где его ожидал Джонатан, а он уже знал, что, а точнее, кто его там ждет. Вечность, вечность...
Дверь лифта начала открываться в вечность, обнажая, сминая, унося прочь мысли и чувства. Пустота...
В центре лифта стоял он, Пирс полупризрачный, как дым и настойчиво зовущий к себе: в омут, в пропасть, в небытие, небытие...
Призрак ждал, а Пирс стоял окаменевший, парализованный высшей волей своего "Я". Интеллект и желания рвались в лифт, раздирая своего хозяина на части, и только приказ свыше, какая-то неколебимая точка говорила происходящему "нет!". Он не видел, не мог видеть как над ним, устремив огненный взгляд на его призрак, возвышается сотканный из марева Египетского воздуха образ Изиды. Пирсу казалось, что он теряет контроль над собой, размазываясь во времени и пространстве. Он ничего не ощущал вокруг, кроме слегка колеблющейся, притягивающей к себе пустой формы, и еще того, что Вверху, Вверху...
"Кто ты?".
"Кто я, кто я...", – отзывалось набатом в раздвоившемся сознании.
"Кто мы?..."
"Кто мы, кто мы?..."
"Кто он?..."
"Кто он, кто ..."
Если бы Пирс сделал шаг, там, позади остался бы лишь призрак с его подлинным "Я", а интеллект, привычки, чувства – все перешло бы к этому заменителю... черт! заместителю. Эта словесная ошибка в оценке происходящего, протекающая где-то вдалеке, как река, уносящая свои воды за горизонт, вернули Джонатану четкость восприятия. Он сделал усилие над собой, и зафиксировал сознание в высшей точке напряжения.
"Я!" – мощно и четко раздалось в голове, по спине Пирса прошла приятная волна мурашек.
"Я – центр! Мой путь вращается вокруг меня. Я – центр мысли и сознания! Я – центр влияния и силы...", – Пирс произносил этот древний мантрам, ощущая как точка, где было зафиксировано его сознание наливается силой и энергией. Он улыбнулся этому свету, который нес с собой блаженство и успокоение.
Призрак затрепетал, начал размазываться, двоиться, принимать какие-то убогие формы, но ему пришлось сделать шаг вперед, ибо теперь уже ничто не могло поколебать волю Пирса. И, сделав шаг, он сделал и второй. Отчаянно сопротивляясь, извиваясь, протестуя и кривляясь, он шел и шел до тех пор, пока не слился с человеком вне лифта.
"Демиург-2" не ведал и не мог знать, что такое душа человеческая, а тем более высшая воля его "Я", и уж тем более не по силам ему была борьба с Той, Что Пришла На Помощь его противнику. Он был всего лишь машиной. Он проиграл.
Пирс вошел в лифт и нажал кнопку первого этажа: лифт даже не шелохнулся. Выругавшись напоследок, мужчина вышел из него и продолжил путь, прерванный столь бесцеремонно.
ГЛАВА 8.
Охо без каких-либо усилий стал хозяином долины. Его новый прибор работал безотказно. Во избежание неприятностей, ученый "приручил" прибор только к себе, отдав ряд соответствующих приказов, и "Демиург-2" материализовывал теперь только мысли своего творца. Охо знал, что Пирс не полезет в драку первым, а потому не спешил с объявлением войны. Лишь покончив все дела с долиной, отработав до тонкостей все команды, адресованные прибору, ученый решился наконец на месть. Он понимал, что Пирс – не Дина, которой достаточно было свистнуть, чтобы она прибежала, а кроме того существовала вероятность, что его бывший друг давно уже уничтожил доставшийся ему прибор. Это было бы вполне в характере Пирса.
Да и другого выхода у Охо не оставалось. Рано или поздно войну пришлось бы начать: не мог же он позволить одновременное существование двух приборов. Поэтому приказ о подчинение Пирса был все же отдан. Ученый понаблюдал за действием прибора, но ничего особенного не заметил, что убедило его в том, что операция по уничтожению Высшей Сущности Пирса прошла успешно, оставив от Джонатана только интеллект, а остальное – тело, чувства – вообще не заслуживало внимания.
Охо очень гордился этой своей находкой – душевной смертью. Человек оставался: его тело, чувства, мысли были прежними, но он был бездуховен, а потому им можно было управлять с помощью исключительно материальных стимулов и угроз. Духовные факторы просто переставали интересовать такого человека. И эта разновидность убийства доставляла Охо истинное удовольствие.
Пирс приехал на следующий же день, как ему и приказал ученый. Он был весел и приветлив, словно забыв о своем прошлом визите. Они с Диной болтали о давно минувших событиях, о кино, об искусстве, а Охо внимательно наблюдал, но ничего подозрительного не заметил. Если это и была игра, то первоклассная.
Ближе к двенадцати часам, хозяин дома решил проверить своего друга, неожиданно сказав:
– Джонатан, послушай. Когда ты был у меня в последний раз, то, очевидно случайно, прихватил с собой такую пирамидку из металла.
Реакция Пирса была мгновенной:
– Ха! Дружище! А я-то голову себе сломал: откуда, думаю, у меня эта железяка. Так она тебе нужна?
– Очень! Очень, Джонатан.
– Нет проблем. Как приеду, вышлю тебе ее. Ума не приложу: как она попала ко мне в чемодан.
– Видимо, случайность, – улыбнулся Охо.
– Конечно, случайность, – подыграл Пирс. – Я чужого никогда не возьму.
– Так, ты пришлешь?
– Конечно, конечно.
– Вот и ладно.
Ночью Пирс проснулся от какого-то шороха в комнате: Охо искал пирамиду. Не мог же он знать, что "Демиург-1" находится в гараже его виллы и к тому же включен в сеть.
Обыск успокоил Охо окончательно. Теперь перед ним открывалась прямая дорога к мировому господству. Он не задавал себе вопроса: зачем это надо? Он мог господствовать, и этого было довольно. Все прочие вопросы он считал сентиментальностью и абсурдом сомнений.
Пирса же мало интересовал тот порядок, который собирался диктовать миру Охо. Основой взаимоотношений между людьми он считал партнерство, но не диктат. Он понимал, что его недавняя победа – результат духовного развития, но на Земле нашлось бы немного людей, сознание которых подчинялось душе, а не земным чувствам и мыслям. Поэтому, мировой порядок Охо в любой форме не мог быть лучше существующего, ибо иерархия власти была ба создана еще более искусственно, чем прежде, лишая людей всякого выбора, понимания происходящего, а значит и ощущения свободы.
Пирс решил ошеломить успокоившегося Охо превосходством своего сознания. Он отдал приказ "Демиургу-1" о восстановлении психики Дины и взаимоотношений в долине.
ГЛАВА 9.
Утром его снова разбудили громкие крики в гостиной дома.
– Проклятье! – кричала Дина. – Ты – безмозглый идиот! Да, кто дал тебе право делать из людей марионеток? Я, счастливейшая из женщин, мать двоих детей бросаю все это только потому, что какойто маньяк захотел удовлетворить свое самолюбие. Да тебя нужно изолировать от общества! Ты – опасен! – Пирс уже стоял на лестнице и видел, как взъерошенная Дина, уперев руки в боки, стоит над поникшим Охо, глядя ему прямо в глаза. – Тебе надо лечиться! выдохнула она, но тут, заметив Пирса, снова вспыхнула: – А-а, Джонатан! Дружок молчаливый, разглагольствующий обо всем, что угодно, кроме правды. Дерьмо! Дерь-мо!
Пирс, не желавший пока выдавать своей роли в произошедшем, сделал недоуменное лицо:
– Наверное, я чего-то не знаю. Что произошло?
– Ах, он не знает. А кто же тогда еще может знать о том, что этот тип, – женщина жестко указала на Охо, – изобрел прибор, подчиняющий себе все и вся, и выполняющий любые желания своего хозяина? Или ты тоже зомби, какой и я была до вчерашнего вечера?
– Я? Зомби? Не знаю, – лицо Пирса выразило недоумение, – не замечал, хотя вряд ли можно заметить, когда становишься зомби.
– Опять философствуешь. Ладно! Я убираюсь отсюда сию же секунду. Идите вы к черту со своими философиями и изобретениями! Дина схватила уже собранный чемодан и выскочила из комнаты, хлопнув напоследок дверью. Через минуту в гараже взревел мотор, и визг шин возвестил, что Дина покинула Охо окончательно.
Когда шум автомобиля затих, Охо, выругавшись, что Пирс истолковал, как реакцию на невыполнение пирамидой приказа по возвращению Дины, схватил трубку телефона и набрал номер местной полиции:
– Логарт, говорит Охо.... Что? Ах, да, да, доброе утро. Я хочу, чтобы вы задержали мою жену на пару суток.... Что? Какое еще основание? Я так хочу.... Я, да мне.... Ладно, я сейчас позвоню вашему руководству и сообщу, что вы не защищаете интересов собственника, на территории которого служите.... Что...? Как не моя территория? Это даже смешно. Может, вы не знакомы с дарственной от семнадцатого мая прошлого года?... Нет?... Тогда вы полный идиот и уже уволены. – Охо нажал на рычаги телефона, секунду сидел, задумавшись, затем снова набрал какой-то номер:
– Алло! Хенинкс, доброе утро.... Да. Это я, Охо... Ни черта не понимаю. Что значит: чем могу служить? Да, ты просто служишь мне, и все.... Нет?... Кому?... Макфинли?... Черт! Да он же подарил всю эту долину мне.... Как ничего не известно об этом? Ты что: смеешься надо мной?... Ладно! Я все понял. Вы еще попляшете у меня! – Охо бросил трубку. – Это черт знает что такое!
– Что случилось, Охо? – Пирс был сама невинность.
– Я ничего не понимаю. Мой прибор не действует. Но самое удивительное, что все прежние действия отменены, а этого просто не может быть. Если,... если – он вдруг остановил свой взгляд на Пирсе. – Так вот где собака зарыта. Это ведь все твои штучки, да?
– Какие штучки, Охо? О чем ты говоришь?
– Да, да. Опять твой приезд. Но как? Как? – Охо перестал обращать внимание на Пирса, быстрыми шагами измеряя гостиную.
– Допустим, ты задействовал свой прибор, но мой-то работал и невозможно было, не подчинив его, блокировать заложенную в нем информацию. Возникла бы война между приборами, но ее нет. Почему? Почему? – Он снова кинулся к гостю: – что ты сделал? Объясни мне!
Пирс, однако, не собирался сдаваться:
– Я не понимаю тебя. Ты, очевидно, действительно съехал с катушек. Я даже не знаю, о каком приборе ты говоришь.
– Не морочь мне голову, Пирс. Иначе, ... иначе я убью тебя.
Охо сделал несколько быстрых шагов к секретеру, стоявшему в углу комнаты и достал пистолет.
– Ты что, совсем рехнулся? – начал привставать Джонатан, не ожидавший такого развития событий.
– Сидеть! – завопил Охо. – Сидеть, сукин ты кот!
Пирсу очень захотелось, чтобы пистолет в руке хозяина дома превратился в ... кусок хлеба, например. Охо ошеломленно смотрел на то, что появилось в его руке, а потом начал безумно хохотать, отбросив хлеб куда-то в угол.
– Ты убил меня! Ты убил меня! Все, все, что у меня было – ты отнял все!
– Может быть и так. – Пирсу, продемонстрировавшему свои карты, больше не стоило запираться, – но только все, о чем ты говоришь, было не твоим. Ты присвоил себе и Дину, и долину, и пытался тоже сделать со мной.
Раскачиваясь в истерике, Охо причитал:
– Убил, убил! – Но вдруг его взгляд стал более осмысленным, – но как, как тебе это удалось?
– Это было сложно, но ты не забыл, конечно, что приказал своему прибору лишить меня души.
– Ну?!
– Я выиграл эту битву, что дало мне возможность контролировать, как "Демиург-1", так и твой прибор, поскольку моя воля оказалась сильнее твоих эмоций и интеллекта, выражаемых прибором. Однако, я предпочел разрушить все разом. Поэтому и не вмешивался в твои дела до сегодняшнего дня.
– Гнусный мерзавец! Лжец! Лицемер! Я... Я... – Охо кинулся в сторону лаборатории. С грохотом открыв дверь, он пришибленно уставился на стол, по которому растекалась лужица жидкого металла. Бывший ученый с лицом идиота медленно осел на пол и забился в конвульсиях.
На улице раздался рев полицейской сирены. В гостиную вошел полицейский и два человека в штатском. Один из них, обращаясь к Пирсу, так и не покинувшему своего кресла, сказал:
– Добрый день! Я – адвокат мистера Макфинли – Хенинкс. Мистер Крейн сделал сегодня несколько странных звонков, оскорбив офицера полиции и утверждая, что он – собственник этой долины. Вы, очевидно, мистер Пирс – друг мистера Крейна. Не объясните нам, что здесь происходит?
В этот момент из лаборатории донесся хрип и какой-то стук. Трое гостей удивленно посмотрели в ту сторону, а затем перевели взгляды на Пирса, молчаливо требуя объяснений. Тот встал и жестом пригласил мужчин следовать за собой.
Войдя в лабораторию, они увидели, что Охо с ненормальным взглядом и сдавленным хрипом крушит все, что попадалось на его пути. Увидев вошедших, он дико захохотал и кинул в полицейского большую колбу. Тот увернулся, а стена, о которую разбилась колба, слегка задымилась под воздействием кислоты. Еще одна колба отправилась за первой, вызвав уже нешуточный огонь. Двое штатских кинулись вон из дома, а Пирс с полицейским, приложив всю свою силу, и на какое-то время просто отключив Охо ударом в солнечное сплетение, скрутили его, и буквально вынесли из охваченной огнем лаборатории.
В доме что-то взрывалось, и через несколько минут его охватил пожар. Адвокат подошел к Пирсу, смотревшему на пламя, и задал прежний вопрос:
– Все-таки, что здесь произошло?
Пирс, глядя на Охо, отбивающегося от санитаров, запихивающих его в смирительную рубашку, ответил:
– Здесь творец попал в зависимость от своего творения, – и, немного помолчав, добавил грустно, – печальный конец!
– Пожалуй! – Не зная даже с чем, согласился Хенинкс.
А где-то в гараже пылающего дома начала растекаться еще одна лужица жидкого металла, когда в мозгу Пирса мелькнула нечаянная мысль: "А все-таки жаль прибор!", после чего он развернулся и зашагал к своей машине. Взявшись за ручку двери, он обернулся и с изумлением увидел, как пламя, бушующее над домом оформилось в до боли знакомые черты Алой Ведьмы – Изиды. Тряхнув головой, чтобы сбросить наваждение, он еще раз глянул в ту же сторону: фигура не исчезала, и Пирс с нелегким сердцем уселся за руль. Похоже, он что-то сделал не так.
* ЧАСТЬ 2. МАЛЫШ ФАБИО *
ГЛАВА 1.
Малыш Фабио сосредоточенно пинал перед собой жестяную банку из под пива, размышляя над трагичностью своей судьбы. Еще бы: в десять лет не иметь друзей, и не потому что сам ты плох, а потому что сверстников у Фабио во всей округе почти не было.
Летом всегда здорово, когда на каникулы из городов приезжают в долину, забравшуюся далеко в Альпы, мальчишки и девчонки. Тогда они все вместе, вопреки запретам взрослых, бегают к водопаду купаться, разбрасывая с визгом во все стороны сверкающие на солнце, ледяные брызги. Или лазят в чужие сады собирать все, что там еще не успело созреть. А то... Да чего уж вспоминать: теперь осень, все разъехались по своим школам в города, остались вон только Лео сынок Макфинли – "колобок в крапинку", как прозвал его Фабио за излишнюю полноту и веснушки, да зануда Ллойд, которого невозможно оторвать от его книжек.
"Неплохо, конечно, когда тебя учат прямо дома и нанимают для этого учителей. Не то, что у меня, – огорченно пнул в очередной раз банку малыш, – мама не может себе этого позволить. Она не может даже послать меня в городскую школу: нет денег. Конечно, Лео вон или Ллойду хорошо, – Фабио метнул завистливый взгляд в сторону недалеко стоящих друг от друга роскошных вилл, – полный дом игрушек, о которых я даже и помечтать не могу. Одни компьютеры только чего стоят, но у Ллойда отец – адвокат и защищает интересы Макфинли, который владеет здесь всем, – очередной шлепок ногой подбросил банку очень далеко, что доставило малышу небольшое удовольствие, – а что моя мама? – домохозяйка, которая всего лишь убирает в их домах. Эх! Был бы жив отец!"
Мысли малыша перенеслись в недавнее прошлое, на три года назад, когда в двери дома постучал друг тогда еще живого отца – Джулио Корриди. Он долго мялся в дверях, и мама почему-то заплакала, когда он еще ничего не сказал. Потом все куда-то ушли, и их не было почти неделю. К Фабио приходила Франческа – жена Джулио – и ухаживала за ним. Потом мама вернулась одна и долго плакала. Из ее причитаний Фабио понял, что отец вместе в Джулио пас отару овец и сорвался в пропасть, но его труп так и не нашли. С тех пор Фабио больше его не видел.
"Да! Если бы он был жив!" – малыш с любовью вспомнил свои игрушки, которые мастерил ему отец. Даже Лео завидовал ему, несмотря на свою спесь. Еще бы: отец был настоящим мастером часовщиком, электриком, механиком, да и вообще мог сделать, наверное, настоящую ракету, если бы было из чего и для чего. Но отца не было, и они с матерью кое-как кормились от большого стола богатеньких, властвующих в долине.
Фабио в очередной раз пнул банку, и та, срикошетив о небольшой камень, угодила в ограду дома, который совсем недавно сгорел. До этого дня к дому никого не подпускали. Полиция что-то выискивала здесь, но сегодня впервые путь был свободен.
В глазах малыша вскипел пламенем вулкан любопытства: первым полазить по пожарищу, да еще где, – в доме первого шизика долины, это ли не подарок судьбы для любого мальчишки. Фабио усмехнулся про себя:
"Надо ж, прямо в точку попали с прозвищем. "Шизик" попал в психушку! Кто бы мог подумать."
Через щель в заборе глаза малыша обшарили обгоревшие остатки дома: никакого движения или признаков живого существа обнаружено не было. Он подошел к воротам с калиткой, но они оказались опечатанными полицией. Крякнув от огорчения, он делово оглядел пустынную улицу и, неторопливо дойдя до ближайшего дерева, раскинувшего свои ветви над забором, неуклюже подпрыгнул, ухватился за ветку и, помогая себе ногами, взгромоздился на развилке ствола. По одной из веток Фабио добрался до верхушки забора, пыхтя, дотянулся до него ногами, и, наконец, спрыгнул в сад, ушибив слегка колени и протерев в этих местах штаны.
Подождав реакции на свое проникновение в запретную зону, малыш, все еще озираясь, осторожно направился к дому. Остановившись на его пороге, он огляделся в последний раз, и смело шагнул в полумрак, пропахший дымом.
Через час он извозился, как трубочист, перебрав кучи всяческой рухляди, не обнаружив к своему огорчению, ни одного целого предмета, который бы его заинтересовал. В лаборатории стояли обгоревшие приборы, битое, оплавленное стекло скрипело под ногами, в центре под обрушившейся балкой поблескивала лужица какого-то металла. В других помещениях дома он вообще ничего не нашел, кроме сгоревшей мебели и бытового оборудования. Уже отчаявшись в своих поисках, малыш напоследок заглянул в гараж, который очень мало пострадал от огня. Только взрыв полупустой канистры с бензином опалил помещение и обрушил дальний угол стены.
Фабио подошел к стенду с инструментами и воровато потянул штангенциркуль, плашку и несколько метчиков для нарезания резьбы. Не то, что ему все это было нужно, но уходить из этого никому уже не нужного дома пустым тоже было обидно. Не найдя больше на стенде ничего интересного, малыш еще раз внимательно осмотрел помещение. Его острый взгляд зацепил обгоревший провод, тянущийся от розетки над слесарным столом в металлическую тумбочку. Фабио хмыкнул с интересом и последовал за проводом в металлический ящик. Тяжелый визг металла неприятно резанул по нервам, заставив малыша замереть на несколько секунд. Но тишина оставалась в пределах допустимого: где-то по-прежнему шумел водопад, но ничего необычного не было слышно. И тогда Фабио опустил глаза.
Сердце его екнуло и замерло от восхищения: в ящике лежала пирамидка из блестящего с матовым отливом металла.
"Вот это – да! Высший класс! – мысленно воскликнул искатель, что же это за штуковина?" – восторг переполнял малыша. Он приподнял пирамидку, оказавшуюся легче, чем он предполагал и стал разглядывать ее со всех сторон. В результате этого осмотра провод развалился в нескольких местах, но это не смутило Фабио. Отец, пока был жив, многому научил сына, и уж подсоединить новый провод не составляло для него особых проблем, тем более, что в мастерской отца было полно всякой всячины для домашних неисправностей.
Не найдя в пирамиде ответов на свои вопросы, Фабио вытащил из карманов то, что утянул до сих пор, и, бросив все это на стол, направился вместе с пирамидой к пролому в стене.
Дойдя до угла, ему пришлось замереть на месте, а потом быстро прыгнуть обратно, прежде чем нос автомобиля, мотор которого урчал за воротами, показался в проеме распахнутых ворот. Пригнувшись к земле, малыш выглянул наружу. Это были полицейские. Лейтенант Ронни Логарт отдавал распоряжения двум сержантам, и до Фабио долетели лишь обрывки фраз:
– ... чего-то недостает.., кажется .., неизвестно что.
Еще раз обыщите весь дом... обстоятельства дела ... странно.
Обо всем необычном докладывайте немедленно.
Покраснев до кончиков ушей, Фабио думал о том, что не закрыл ящик в гараже, и, если здесь те же полицейские, что обыскивали дом в первый раз, то они могут заметить эту деталь.
"А! Все равно не узнают, кто здесь был и что взял! – очень хладнокровно для своих лет подумал воришка, – надо уносить ноги."
Полицейские тем временем вошли в дом, позволив Фабио совершить спринтерский рывок через двор и ворота, оставшись незамеченным. Через квартал, свернув на перпендикулярную улицу поселка, малыш пошел спокойней. По этой улице он вышел к лугам и по задворкам садов добрался до своего дома, который ютился на окраине, почти скрывшись в тени утеса, по которому где-то там, наверху петляла серпантином дорога, связывающая долину с внешним миром.
Он решил ничего не говорить матери, пока не присоединит провод и не проверит действие прибора, тем более, что перед ним встала действительно серьезная проблема: что сказать матери, когда она узнает о приборе. Ведь он его украл, а у них в семье такие проступки наказывались строго.
Малыш знал, что мать сейчас убирает в доме Хенинксов, и потому спокойно прошел в мастерскую отца. Здесь, отыскав кусок провода с уже прикрученным штепселем и зачистив не обгоревшие концы шнура, выступавшего из пирамиды, он быстро скрутил их и заизолировал специальной лентой.
"Ну, с Богом! – произнес он шепотом и вставил штепсель в розетку. Поверхность пирамиды покрылась рябью и тотчас над ней появилась полупризрачная сфера, буквально на глазах превратившаяся в подобие солнечного шара, а рядом с ней возникла противная серая клякса, и оба эти предмета двинулись к малышу.
Тот замер, как будто увидел змею, надеясь, что его не тронут, и действительно – объекты замерли на месте. Обрадованный, но все еще осторожный Фабио, от всей души пожелал, чтобы они совсем исчезли: "Чур меня, чур!" – и шар с кляксой послушно начали блекнуть, пока не растворились без следа.
