Текст книги "Частично консумированный брак"

Автор книги: Александр Самбрус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Угу. – Но как этого добиться, каким образом постараться, если некультурные слова так и вырывались из меня – это я не очень хорошо себе представлял.

А затем бабушка стала меня марафетить: надела на меня белую рубашку, нацепила спереди черный в крапинку бант, как тогда было модным, протерла тряпочкой мои лакированные туфельки.

– Ну, будем выдвигаться, – тронул меня за плечо папа.

Он принял от бабушки какой-то веник с вкраплениями цветочков, напялил на меня панаму, взял за руку и мы, собственно говоря, выдвинулись к автобусной остановке. Не успели мы особо выдвинуться, а тут и мама подвалила на наемном «Москвиче». Иногда за ней это замечалось, на такси ездить или на частниках. А сейчас так и вообще, ведь у нее был в сумочке диплом, неудивительно, что она решила устроить себе праздник.

– Можно было и на автобусе. Прямо от вокзала через каждые десять минут ходит. И полупустой.

Папа хотел было вручить маме букетик, но она первым делом кинулась ко мне:

– Боже, какая худоба! Справного ребенка отпускала – и теперь что?!

– Каждый день плавает, из воды не вытащишь, все калории сгорают, – папа изо всех сил работал на упреждение.

– Супы, борщи, прочее жидкое и вообще вареное?

– Регулярно.

– Мясо покупаешь?

– И рыбу, и яйца, масло и молоко. Я же говорю – все сгорает, это же море!

Тут до меня дошло, что я просто так не могу папу бросать в беде. Ни за что в жизни! Так что я и свои пять копеек вставил:

– И конфеты каждый день покупает! А мороженого – скока хошь!

– Понятно. Я так и знала, – поникла мама.

Странно, но у мамы уже не было никаких дополнительных вопросов. Папа бросил на меня испепеляющий взгляд, и я решил, что больше и слова не скажу, лучше буду молчать как партизан. Пусть сами разбираются со своими супами.

– Ну ладно, – потеплела мама. – Не скучно тебе тут было? С кем ты там, на пляже, отдыхаешь?

– Не-а, не скучно! Там столько теть… – начал было я объяснять, но тут папа так раскашлялся, что мама уже начала бить его по спине.

– Теть?

– Нет, и дядь тоже полно… ну эти, отдыхающие из санаториев…

У меня душа в пятки упряталась. Раскалякался – чуть было не выдал все секреты. Папа смотрел на меня с таким осуждением и настолько беспомощным выглядел – хотел, наверное, чтоб я заткнулся окончательно, просто озвучить не мог, так что на сей раз я бесповоротно решил: пусть меня мама каленым железом пытает – я и полслова не вымолвлю.

Надо было отпускать частника.

– За сколько ты с ним сторговалась? – прошептал папа.

Мама что-то ему выкинула на пальцах.

– Но дай ему больше – он такой чудной, все время рассказывал мне анекдоты. И симпатичный.

Папа поморщился, согласно его представлениям анекдоты никогда не были денежным аргументом, а уж то, что «симпатичный», ему, судя по всему, и вовсе не понравилось. Но он, наверное, неплохо дал этому леваку, потому что тот долго раскланивался и перед мамой, и перед папой, а уходя слегка притронулся к маминой руке и прошептал:

– В любое время для вас, мадам, и в любую погоду к вашим услугам. Я всегда стою возле универмага.

У папы от слова «мадам» в голове, наверное, помутилось, потому что его прямо зашатало. Но весь ужас, как я и предполагал, начался дома, сразу после того, как мама осмотрела погреб, фотолабораторию и закуток для живности. Бабушка первая моментально оценила ситуацию и резво сообщила, что у нее к столу все есть: супа она наварила и какого-то салата настругала, вот только хлеб она не купила – и тут же выпорхнула за порог.

– Откуда у тебя такая домина? – мама бросилась в атаку без лишних антимоний.

– Это не я, это мама.

– А у мамы откуда?

– По наследству. Ей ее папа оставил.

– Понятно…

Маме всегда понятно, когда мне, например, вообще ничего не понятно.

– Ты что – подпольный миллионер Корейко? (господи, сколько этих непонятных слов в детстве встречается – скорее бы в школу уже пойти и слова эти выучить!) Как нормальный советский человек может жить на четверть ставки, покупать домину с закутком и иметь четыре фотоаппарата? Из которых два – заграничного производства?! Это все твоя предпринимательская жилка…

– Аня, а что ж в этом плохого?

– Это нам чуждо! И вообще, когда это все закончится, все эти авантюры? Ты же инженер! Государство на тебя так потратилось, чтобы выучить!

– Мы все равно, Аня, больше государству даем, чем получаем, ты за него не волнуйся!

– У тебя такая специализация – оборудование крупных народнохозяйственных объектов!

– Я, Аня, лучше в малых объектах поучаствую.

Такого даже мама не могла представить, поэтому разговор на время прервался. Но ненадолго, и мама опять принялась за свое:

– Тебе тридцать пять, а ты ни одного дня по специальности не работал! А ведь мог бы устроиться на хорошую работу в конструкторское бюро, и мы могли бы нормально жить, в конце-то концов!

– Ну и что, что не работал по специальности? Я, может, ошибся с этой специальностью. Тем более что у нас в стране такого оборудования нет. Людей выучили, а оборудование за бугром не закупили, забыли что ли? Но не это главное. Я, Аня, даже если это оборудование и закупят, в КБ с девяти утра и до шести вечера не усижу, ну, ты же знаешь…

Мама, наверное, была в курсе насчет этой неусидчивости и не стала с папой спорить по этому поводу. Однако у нее были и другие аргументы.

– А если фотолаборатория – ну, не дай бог, конечно, взорвется?

И вечно нашей маме то пожары мерещатся, то взрывы где-то раздаются! Прямо «манерка» какая-то.

– Тю… – опять папа употребил это столь ненавистное ему простонародное словечко и даже не стал продолжать, настолько оно было противно его натуре. Это «тю» он употреблял чрезвычайно редко, и это всегда свидетельствовало о его крайней раздосадованности. Папа небрежно бросил:

– На свете столько возможностей…

Мама долго молчала – ну, что можно возразить относительно железных аргументов? Но потом вновь принялась за свое – опять начала что-то говорить о нескончаемых авантюрах и вопрошать, когда же они, наконец-то, закончатся. А потом сама же и ответила:

– Никогда. И как это я не раскусила тебя с самого начала – ну, тогда, когда ты меня этими танцами замучил, – ума не приложу. Но я тебе сейчас скажу ключевую фразу, чтоб ты знал: такая у тебя карма. Тебе не у нас нужно жить, вот что!

– А где же мне жить?! – папа весь даже побелел от неожиданности, собственно говоря.

– За границей, вот где! Вместе с фотоаппаратами! Не знаю, чего ты здесь сидишь, время теряешь? Там бы ты был миллионером! Долларовым, кстати… Нас никто не слышит? – и мама на всякий случай оглянулась по сторонам.

– Кто ж нас услышит, Аня, двадцать соток участок… – и папа очертил рукой по пространству. – На море, Аня. Где ты такое счастье еще найдешь?

– Участок… фотоаппараты… Наши отцы и деды не для фотоаппаратов с лабораториями сражались!

И действительно, маме это счастье было до лампочки, она уверенно продолжала гнуть свою линию.

– Что тебе стоит, – мама уже отошла от этого неожиданного перепугу быть услышанной с этими долларами. – Ты с любым договоришься… У тебя жилка предпринимательская. С капиталистическим уклоном. Из тебя это предпринимательство так и бьет фонтаном. Аж клокочет из тебя все это, все то, что у нас не разрешено. Мы же строим социализм, где от каждого по способностям. И, в общем-то, пусть и не так быстро как хотелось бы, но уверенно приближаемся к коммунизму!

Мама немножко призадумалась, а потом, на всякий случай, добавила ключевую фразу:

– Во всяком случае, так в газетах пишут…

Мама умолкла, и папа тоже молчал, он даже свое любимое «собственно говоря» ни разу не произнес. А я еще раньше конструктор в самом углу комнаты разложил и так уж усердно его собирал – ну, в жизни никто не догадался бы, что я прислушиваюсь. Они иногда на меня, конечно, посматривали, но, в общем-то, так и пребывали в уверенности, что я мало что в этих вопросах соображаю.

Потом мама очнулась и сказала что-то, скорее всего, опять ключевое, потому что очень медленно и четко выговаривала слова.

– Чуждое нам предпринимательство – это твоя стихия. Нет, определенно – ты не можешь жить в нашем обществе. Ты – готовый, сформировавшийся капиталистический элемент. И знаешь что? Вот взял бы и перешел через границу. Сам бы жил нормально в своей любимой капиталистической среде и нам всем не мешал бы шагать в будущее! А я… – мама всхлипнула, и я не на шутку перепугался, – конечно же, меня вызовут и будут у меня допытываться, что поделаешь, у этих служб такая работа… Но я ничего против тебя не скажу. Потому что ты – отец моего ребенка все же. Я скажу им, что ничего не знала. Что ты тайком все делал от семьи. Что даже не подозревала ни о чем, столько у меня было работы и прочих забот.

– Собственно говоря…

Дальше я уже ничего не слышал – на меня нашло какое-то помутнение, такой у меня испуг жуткий пошел. Не такой я уже маленький был, как им казалось, я прекрасно осознавал, что на границе всегда очень опасно, что она охраняется с собаками и вдоль нее ходят суровые пограничники с винтовками. Каждой своей клеточкой я ощутил, что над папой нависает страшная угроза. Я только одного не мог сообразить – чего ж это мама так бездушно и даже преступно отправляет папу в самое пекло. Ведь, не дай бог, произойдет что-то непредвиденно ужасное! Тогда я точно навсегда лишусь папиной любви…

Через минуту помутнение у меня стало немного рассеиваться, и я услышал, как мама уже совершенно спокойным, ровным голосом продолжила:

– Знаешь что? Вот если бы мы развелись, то меня даже и не тягали бы никуда. Потому что мы бы уже совсем чужие друг друга люди были. Вот так и нужно сделать – вначале развестись, а уже потом на госграницу… Я знаю, что ты этого не хочешь, но ты должен прежде всего подумать о ребенке. Так что разведемся, – подытожила мама, – а уже потом поступай как хочешь…

– Собственно говоря, – сказал папа, схватил и сильно сжал своими руками свою же собственную голову и надолго задумался.

Мама тоже долго ничего не говорила, но потом все же сказала еще одну ключевую фразу.

– Понимаешь, выход именно в этом. Я уже думала на эту тему. И то, что мы в конце концов оказались бы по разные стороны баррикад, уже никого бы не волновало, я имею в виду правоохранительные органы. Да-да, мы бы оказались по разные стороны баррикад и политико-экономических систем, вот что!

Этой своей пропагандой мама любого запросто могла задавить, даже дореволюционного силача Ивана Поддубного, который гири тягал по шесть пудов каждая, что уж тут мой щупленький папа. Господи, как я понимаю бабушку, когда она, только заходит речь с пропагандистским уклоном, моментально выскакивает из помещения. Да-а-а, что ни говори, а школа есть школа, с ее идеологической – как это мама говорит? – компонентой. Потому что школа – это вам не базар какой-то, где куры резаные на прилавке растыканы, овощи на каждом углу валяются и фрукты в огромные корзины навалены!

Мама смахнула слезинку, а папа так и продолжал сидеть, схватившись своими руками за свою голову. А я опять испугался. Даже сильнее, чем минуту назад. Так, как никогда раньше. И опять ничего не мог понять – почему это мама, которая, в общем-то, папу очень любит, все время норовит послать его в какие-то опасные для жизни места: то на государственную границу, где собаки рыщут по контрольно-следовой полосе, то вообще на баррикады. Это же так страшно, что на госгранице, что на баррикадах, ведь и там и там постоянно стреляют. А я жуть как этого боюсь. Чтобы стреляли, чтобы кто-то погиб. И потом, я ведь точно знаю – с какой бы мама ни была идеологической компонентой, а не дай бог что-то с папой случится на госгранице или на баррикадах, так она же сама себе этого никогда не простит. И будет сильно горевать. Подозреваю, что вплоть и до рыданий. Настолько сильно будет переживать, что это может окончательно ее здоровье подорвать.

Что уж обо мне говорить? Как же я без папы? Я себе этого вообще не представляю. Ведь кто тогда меня будет так любить?!

Пальто

Я надел такое пальто, которого ни у кого нет. Чудо пошивочного мастерства – настолько профессионально сшито и такой материал изысканный. От очень известного кутюрье. Как оно оказалось у меня – это отдельный разговор и сейчас не об этом. Не это главное сейчас, а то, что никого дома нет, а это такая редкость и нужно срочно воспользоваться моментом. Вот именно: главное заключается в том, что все разъехались, я могу чувствовать себя совершенно спокойным – пальто можно достать и какое-то время поносить по квартире…

Оно у меня не в том шкафу, что в гардеробной находится, а в том, который у меня в комнате стоит. С рубашками и костюмами. Не на виду висит. Шкаф очень широкий, и в его глубине есть отдельный крюк, на него я и вешаю тремпель с этим пальто. Так что оно у меня совершенно не просматривается, даже если кому-то и придет мысль заглянуть в этот шкаф. Однако предположить такое, что кто-то подойдет к шкафу, откроет его, будет осматривать, что там находится, да еще и в его глубине – немыслимо. Так что оно там висит в полной безопасности от посторонних взглядов. А даже если и найдется такой сумасшедший, который откроет шкаф, – ну, так и что? Посмотрит на костюмы, на рубашки – да и закроет. Хотя даже такое представить немыслимо – смотреть на чьи-то костюмы с рубашками – что тут может быть интересного?

Вынул я пальто, освободил от защитного чехла, осмотрел – все, вроде, как и должно быть. Тут же, у себя в комнате, надел, подвязал пояс, покрутился возле зеркала. Ботинки уже на мне были, так что я начал не спеша прохаживаться. Потом я развязал пояс и положил его на стул. Это такое пальто, что можно носить как с поясом, так и без него – оно одинаково хорошо смотрится. Через какое-то время я решил, что можно уже и дальше пройтись по квартире.

Я прошел в гостиную – там гораздо больше места. Очень удобно для того, чтобы именно в пальто прохаживаться, и с большей скоростью можно это делать. В голове крутится: «с крейсерской скоростью…» – но это так, штамп такой. Вся жизнь соткана из штампов. Хотя отчасти это справедливо: комната большая – скорость можно развивать любую. У меня все рассчитано: вперед-назад от одной стены к другой, потом от блидара в глубине комнаты – к окну, от окна обратно к блидару. Блидар от бабушки нам достался, сейчас кого ни спроси – а что такое блидар? – никто не скажет. Ну и не надо, пусть кроме меня никто и не знает. Я возле него постою, обопрусь – то одну статуэтку перемещу, то другую. Подумаю, может, еще чего-нибудь такого сделать с другими статуэтками, но потом передумаю: не это сейчас главное, не стоит отвлекаться…

Затем опять к окну пройтись можно, постоять возле него, можно приоткрыть штору и посмотреть на улицу. При желании вполне возможно и окно открыть, выглянуть из него, высунуться слегка наружу и так постоять какое-то время. Совершенно не страшно будет, если кто-то из дома напротив его – мое пальто – увидит. Что они там такого могут подумать? Да ничего не подумают, разве что – ну, вот собрался человек выходить, а потом решил подойти к окну и выглянуть на улицу, проверить, какие погоды стоят на дворе в настоящий конкретный момент, не идет ли дождь, нужно ли с собой зонт прихватить или можно будет обойтись? Вот и все, что они могут подумать. На большее у них фантазии не хватит. Чтобы фантазии иметь, нужно обладать воображением. Разве у нас сейчас есть люди с полетом фантазии, с воображением, с широтой мысленного охвата происходящего для последующего абстрагирования от действительности и перехода к процессу рефлексии? Не смешите меня – сплошь юристы, финансисты, экономисты и менеджеры. В их компании можно заснуть с пол-оборота. Не на кого глаз положить. Не с кем словом перекинуться – так чтоб не вообще, а с какими-то более интересными перспективами…

Диспозиция у меня в оконном проеме такова, что пальто мое никоим образом не может быть обижено или осквернено этим случайным взглядом, простите, никчемного юридически-менеждерского пошиба. Ибо с той, противоположной, стороны его никак нельзя осмотреть в полном масштабе. Они там, с той стороны улицы, только то и увидят, что его верхнюю часть, а это считай вообще ничего, это не считается, потому что для того, чтобы пальто это оказало впечатляющее воздействие, его нужно видеть целиком. Не на балкон же я в нем вышел, в конце концов. На балкон в нем выходить – я и в мыслях не собираюсь ничего подобного осуществлять. Повергать пальто такой опасности, риск на себя такой взваливать. Так что в этом отношении – невозможности его лицезрения посторонними лицами целиком – я совершенно спокоен и не волнуюсь.

При желании я мог бы и на балкон, конечно, выйти. Если уж честно, так раньше я несколько раз выходил. Ночью это было, на противоположной стороне ни в одном окне не горел свет – все спали. Время такое было – предутреннее. В это время все спят, абсолютно все, даже те, которые имеют обыкновение просыпаться очень рано. Даже самые заядлые «жаворонки» – и те еще спят. Ориентировочно четыре часа утра или чуть больше было. Раньше пяти никто не встает. Во всяком случае, в доме напротив. Изучено многолетними наблюдениями. Абсолютно достоверно. Финансово-менеджерские умы рано не просыпаются – незачем. В их офисах жизнь начинается с десяти, довольно часто так и с одиннадцати. Исследование было, свидетельствующее о том, что в девять – что уж там говорить о восьми – они вообще ничего не соображают. Кучу ошибок могут наделать, а это ж вам не детальки какие-то на станке вытачивать, если они, не дай бог, ошибочку какую совершат, так вся их система забарахлит, а то и вовсе остановится. А что такое их система? Их система – это наше абсолютно все. Тогда всем нам полный аллес. Окончательный пинцет, уж простите такую грубость. Даже тем, которые тротуары подметают, и то кранты наступят незамедлительно, потому что денежно-финансовая, брокерско-фондовая и рассчетно-кассовая системы враз рухнут. Кому это надо? Никому. Так что пусть спят и дальше. Они и спят – их начальство не приветствует, когда кто-то слишком рано в офис приходит. С десяти утра – пожалуйста, милости просим в кухонное помещение чайком-кофейком подкрепиться с дороги, бутербродиками закусить, раньше – ни в коем случае.

Предоставив пальто непродолжительную возможность глотнуть свежего воздуха, я отошел от окна и опять походил по гостиной. Спустя какое-то время решил, что и по всей квартире можно походить. Уже десять минут прошло, вроде бы вполне достаточно по времени, однако снимать его и тем более упрятывать на его постоянное место пребывания пока не было никакого желания. Подумал, что можно моему пальто еще чуть-чуть больше времени дать. Нечасто ему выпадает такое удовольствие. Опять же – дома никого нет, к чему такая спешка? Я прошел в прихожую и подошел к входной двери, даже за ручку взялся. Постоял-постоял, мысленно спросил его: «Ну, что, выходить будем?» Пальто не изъявило никакого желания. Это понятно: с одной стороны прогуливаться у меня в квартире, где, во-первых, все такое интересное, да и привычное, а во-вторых – совершенно безопасно, а с другой стороны выходить на улицу, где уже много лет как ничего интересного не происходит, зато по части безопасности – так только держись!

«И я того же мнения, – пришлось мне резюмировать. – Выходить – столько мороки всякой… Еще кого-то встретишь прямо на лестничной площадке. Проблем не оберешься… Еще и до улицы не дойдешь, а головная боль на целый день обеспечена!»

Сообщаю я своему пальто такой вот вывод, и после этого мы с ним от входной двери отходим. Прошел потом в столовую и пофланировал там. Потом зашел в спальню. Там я открыл шкаф и критично осмотрел вещи жены – ничего особо интересного. Конечно, есть неплохие вещи – стоящие, брендовые, но таких, чтоб из тебя вырвалось протяжное «а-а-х!», чтоб дух перехватило и все такое, – так и нет.

Потом в комнаты детей. В первую вначале, затем – во вторую. Я там, в их комнатах, и тридцати секунд не пробыл, ничего не открывал и ни на что не смотрел – там вообще нечего открывать – все на полу разбросано, на стульях висит, на кроватях валяется. Никогда не мог понять, как они среди всего этого умудряются спальное место найти вечером, чтоб хоть как-то отдохнуть? Скорее всего, смахивают все на пол, а утром, чтоб было, куда ногой стать, так опять с пола на кровать набрасывают. Точно, что так, по-другому ведь не получится…

Шкафы у них открывать не то, что бессмысленно, потребности такой нет: они у них всегда открыты. Мне очень жалко их вещи, непонятно, как они себя в такой чудовищной обстановке чувствуют, уверен, что им криком кричать хочется, ведь вещам, как и людям, очень важно находиться в упорядоченном состоянии, хоть какое-то время быть в уединении, в состоянии закрытости шкафных дверок, вообще иметь свою privacy[5]5
  Индивидуальная сфера жизни, личное пространство (англ.)


[Закрыть].

Даже если бы и было что-то в их комнатах закрыто, так все равно это что-то открывать было бы незачем – там, в этих двух комнатах, вообще не на что смотреть. То есть всего много, гаджетов всяких – море, но ведь все это не то… Я постарался как можно быстрее покинуть это пространство. И не только потому, что там не на что смотреть и там нечего делать. Лишь только простое там нахождение оказывает чрезвычайно отрицательное воздействие, что в психическом плане, что в эмоциональном. Заболеть можно элементарно. Это какой-то другой мир, который не только не понимаешь, но и в котором чувствуешь себя крайне некомфортно. Можно даже сказать, в состоянии повышенной опасности. Даже в той комнате, где волкодавная собака спит, и то чувствуешь себя намного лучше. Может быть, даже и лучше, чем где бы то ни было. Но сейчас и собаки в доме нет, они ее с собой взяли.

В гардеробную зашел. Открыл остальные шкафы с моими вещами. У меня есть и другие интересные предметы туалета. А все равно не такие, как это пальто. С таким пальто ничего не может сравниться. Золотой кутюрье, куда там вашему Парижу с Миланом!

Наконец, я опять подошел к входной двери и снова взялся за ручку. Сказать, что я очень долго стоял там, не могу, но все же какое-то время точно стоял. Мало ли что? А вдруг пальто надумает выйти? Я должен уважать его мнение.

Нет, желания оно все же не изъявило никакого. Так что я постоял-постоял, да и пошел в обратном направлении. Мимо зеркала – еще раз глянул на себя в этом чуде пошивочного мастерства, потом опять пошел в гостиную. Ввиду ее размеров там все же удобнее всего.

Начал думать об этом моем специальном шкафе. Который, в общем-то, и не специальный, но так получилось, что им оказался. Хорошо, что он у меня есть, и пальто может чувствовать себя там в полной безопасности. Если жене вдруг и захочется открыть шкаф, то только и увидит, что костюмы с рубашками. И взгляд ее не сможет случайно упасть на него.

Не то чтобы ее взгляд мог оказаться опасным – нет, сам по себе он не мог бы навлечь какой-то опасности, но вот вопросы – они точно последуют, и попробуй от них отбиться!

– Ах, какое пальто! И где ты его достал? Ты что его, без меня купил?! Как это я его раньше не видела? Почему ты его не надеваешь? Почему…

Голова кругом пойдет от этих вопросов, и главное – сбежать некуда будет. Этих «почему», в зависимости от настроения, могло бы быть десятки. Но самый жуткий вопрос – это, конечно: «Почему я не знаю?» Больше всего мне не хотелось бы услышать именно этот вопрос.

То, что время от времени пальто нужно изымать из его убежища и немного выводить в свет, пусть и в таком ограниченном формате, это must, это абсолютная необходимость. Вещи не должны чувствовать себя изолированными от общества и от хозяина. Наоборот, они должны чувствовать свою нужность, свою полезность.

Если подобные – эксклюзивные, а следовательно, не часто востребуемые – вещи не прохаживать, то они начинают скучать, хандрить и хиреть. Каждая вещь требует к себе внимания, в том числе и чисто утилитарного плана. Если это пальто, то оно должно носиться. Не важно, как долго по времени и где именно – на улице или дома. Если это автомобиль, то на нем нужно ездить. Если это проигрыватель, то музыку слушать – в противном случае в одно прекрасное время они поломаются и откажутся служить. А пальто, поскольку оно поломаться не может, так попросту рассыплется. В один прекрасный день подойдешь к заветному шкафу, изымешь его из потайного места, извлечешь из чехла, наденешь, начнешь пояс подвязывать, а оно и рассыплется. В пыль превратится…

Скорее всего, это правда, что такого пальто больше ни у кого нет. Разве что, как и у меня, у кого-то, может, и есть, но этот кто-то, как и я, никуда не собирается в нем выходить.

Я вот думаю, что у таких пальто, как у меня, и у того неведомого мне человека, и наличествует именно эта их специфическая особенность, что они должны висеть в шкафах, что время от времени их оттуда нужно вынимать, подвязывать пояса – хотя это совершенно необязательно, их можно носить и в том и в другом варианте – подходить к входной двери и браться за ручку.

Ботинки в этом случае уже должны быть на ногах, и тогда не будет необходимости, будучи в пальто, наклоняться в прихожей, поддерживать его полы и, находясь в таком неудобном положении, обуваться. По отношению к такому пальто это форменное неуважение. Так делают только непрофессионалы, люди, у которых нет никаких навыков ношения эксклюзивных пальто. Профессионалы такого себе позволить не могут.

Все же здорово было бы знать, есть ли у кого-то еще такая эксклюзивная вещь? Есть ли на свете такой удивительный человек? Неплохо было бы, чтобы он был из одного со мной города. Не обязательно, чтоб его пальто было на мое похоже, не обязательно такого же фасона и цвета. Все это неважно. Главное, чтоб это была такая же уникальная вещь, которая имеется дома в наличии, висит в шкафу и время от времени надевается, именно с такой целью, как это делается у меня, – чтоб она не заскучала.

С этим человеком – если бы узнать, как с ним связаться, – можно было бы договориться, пригласить его к себе. Так, чтобы он свое пальто привез в пакете или в коробке или еще в чем-то, – и это тоже не имеет значения. Он приехал бы ко мне – опять же, заглядывая в будущее, вряд ли такое у нас часто получалось бы – ведь нужно подугадать время, такое, как сегодня, чтобы все разъехались и никого не было. И мы бы совершенно спокойно ходили бы в наших пальто по квартире. Причем мы ходили бы несоизмеримо дольше по времени, а не так все происходило бы быстро, как вот сейчас у меня. Потому что я один, а сколько одному можно ходить? Пять минут, десять? Двадцать? Нет, двадцать минут для меня одного выдержать непросто… А в компании с этим, неведомым мне человеком можно было бы ходить сколько угодно.

Совершенно верно: вот если бы вдвоем, так можно было бы ходить без какого-то временного ограничения. Потому что у нас была бы возможность общения. И не обязательно вербального. Скорее всего, как раз вербальное нам и ни к чему. Главное, чтоб в первую очередь у наших пальто была бы возможность общения, опять же, пусть и в невербальном формате. Кстати, никто не знает, какая там у них – у этих двух пальто – могла бы возникнуть потенциальная форма общения. Мы этого точно не знаем. А они знают. Вот пусть бы и общались. Почему бы им не предоставить такого удовольствия? Радости общения.

Я бы угостил чем-нибудь своего приглашенного. К бару подошли бы – каждый в своем пальто – и чего-нибудь употребили бы. Нет, ни в коем случае не злоупотребляли бы, но по рюмочке чего-то хорошего, так почему бы и нет? Мое пальто предпочитает джин с тоником. Интересно было бы узнать предпочтения другого пальто. А следовательно, и его хозяина.

Потом мы на кухню прошли бы, и я бы заварил кофе. После того хорошего напитка, что мы употребили бы возле бара, так совершенно недурственно было бы. На подносе отнес бы ко мне в кабинет две чашечки. Там у меня конфеты есть, шоколад, орешки. Я бы усадил своего гостя на кожаный диван, сам бы сел в кресло. Прямо в пальто сели бы, как есть. Сигару на выбор предложил бы, у меня разные имеются. И мы бы покурили – ну, так, как сейчас это часто делается – не затягивались бы вовнутрь, а так – попускали бы дымок. Полагаю, что и нашим пальто было бы очень приятно какое-то время побыть в такой специфической атмосфере, а то даже и в ауре – слабовыраженного алкогольно-сигарного характера. Словно они в кафе дорогом сидят.

И все же все вышеперечисленное носило бы второстепенный характер. Потому что главное – это, конечно же, общение. Можно предположить, что они ни на минуту не прекращали бы своего общения. Отошли бы от вынужденного одиночества. Развеялись бы. Ах, как бы им это пошло на пользу, трудно даже представить! Мы даже не стремились бы узнать предмет их разговора, у них, как и у людей, должно быть, имеются свои секреты. Пусть их имеют, мы – с тем человеком – оба, уверен в этом, являемся приверженцами демократических установок.

Конечно, у меня могли бы поинтересоваться, о чем мы вели бы речь с этим приглашенным господином? Но это даже смешно – такой вопрос задавать… У людей воспитанных, людей интеллектуального склада, можно даже сказать, что и джентльменов, пусть и местной географической деноминации, такого вопроса в принципе возникать не должно. Предмет общения может быть любой. Предмета общения вообще может и не быть, это был бы более высокий пилотаж. В конце концов, уж на самый худой случай, мы поговорили бы о наших пальто. У каждого пальто ведь свои особенности. Это тема неиссякаемая… Можно было бы и сутки говорить. Хотя склоняюсь к тому варианту, о котором высказывался ранее, что у нас, скорее всего, вербального общения было бы и немного. Оно нам не нужно. Оно ни к чему. Оно совершенно в нашем случае бесполезно. Мы бы просто сидели и молчали. Вербальное общение мы бы оставили на потом.

Вот именно, мы бы просто молчали. Приоритет – им. Не в нас дело, мы и так ежедневно с десятками людей контактируем, у нас этого общения может даже и многовато. А вот им как воздух общение нужно.

Но, к сожалению, рано или поздно, а наступил бы такой момент, когда моему приглашенному, вернее нашим приглашенным, нужно было бы уходить… Как раз тут самое было бы время пойти по пути вербального общения – начали бы прощаться, заверять друг друга в полнейшем уважении, ну, и так далее. Просто интересно, как там наши пальто прощались бы? Уверен, что они вышли бы из положения с достоинством. Наконец, наступил бы такой момент, что нужно было бы идти в прихожую. Мы прошли бы туда, подошли бы к входной двери и задержались бы ненадолго.

Мой приглашенный слегка бы наклонился в мою сторону, так, чтобы край его пальто немного соприкоснулся с краем моего пальто. Пусть у них будет полноценный контакт и пусть скажут напоследок одно другому все, что они посчитают нужным.