Текст книги "Мобберы"

Автор книги: Александр Рыжов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Поезда грохочут, люди разговаривают

Если вы жили в советском Ленинграде или в постсоветском Петербурге на улице Белградской, что расположена в непосредственной близости от железной дороги, то нервы у вас либо основательно расстроены, либо, наоборот, закалены до такой степени, что вам нипочём ни артобстрел, ни атомная бомбардировка. Поезда, снующие вдоль жилых домов, производят шум, превышающий предельно допустимые децибельные нормы раз эдак… во много. Вдобавок они производят сотрясение, от которого дрожат оконные стёкла и качаются люстры.

Впрочем, не напрасно говорят, что человек способен привыкнуть ко всему. Джим Юровских жил на Белградской с самого рождения и буквально пропитался шумом и тряской.

Они стали для него естественным жизненным фоном. Сам он любил говорить, что атмосфера «железнодорожного» дома готовила его к выживанию в суровых условиях мегаполиса, где на улицах надо орать, чтобы перекричать рёв тысяч автомобилей, и где ежедневно часами приходится изображать пляску святого Витта в автобусах-троллейбусах-трамваях-метро, чтобы в нужное время поспеть в нужное место.

Гостям, особенно впервые попавшим в его квартиру с видом на закопчённые рельсы, было не слишком комфортно. Однако тип, которого притащил сегодня Санчес, даже бровью не повёл, когда под окнами взбесившимся мастодонтом проревела электричка и хрустальные лепестки плафона под потолком жалобно затренькали. Тип вольготно расселся в кресле и выжидающе глядел на Джима.

– Как, говоришь, тебя зовут?

– Хрофт, – мрачно ответил тип и пошарил рукой рядом, устраивая поудобнее висевшие на боку ножны.

– Хрофт? Пусть будет Хрофт. – Хозяин квартиры ткнул себя пальцем в нос, поправляя сползшие очки. – А меня Джим.

– Пусть будет Джим, – согласился Хрофт, мысленно одобрив удачную кликуху.

– Что привело вас, друг мой, в эту скромную обитель? – вопросил Джим.

– Он тебе разве не сказал? – Хрофт кивнул на Санчеса.

– Чел интересовался мобом, – ответил Санчес.

– Мобом? – Джим в задумчивости прошёлся по комнате. – Моб – это хо…

Тут за пределами дома загремело, и речь хозяина провалилась в этот гром, как неосторожный зевака в канализационный люк. Когда электричка пронеслась и уволокла за собой звуковой шлейф, до Хрофта донёсся обрывок заключительной фразы Джима:

– …случаем не газетчик?

– Что?

– Спрашиваю: ты не журналист?

– Нет, – Хрофт мотнул головой. – К чему спросил-то?

– Видишь ли… Журналистам в моб ход закрыт. Не любим мы их.

– Почему?

– Поймёшь. Значит, не журналист?

– А ты случаем не баба? – спросил Хрофт с издёвкой.

Джима от изумления пригвоздило к полу.

– С чего ты взял?

– Ридикюль у тебя дамский, – и Хрофт небрежно указал на маленькую сумочку, комковатым чёрным пирожком лежавшую на диване.

– Это не моё, – сказал Джим и сделался пунцовым.

– Ок, ближе к ветру. Моб – это хо. Дальше что?

– Я сказал, что моб – это хорошо. Моб – это невероятно хорошо, приятель.

– Примем к сведению. Давай конкретику.

– Будет тебе конкретика, – Джим положил на колени Хрофту пачку страниц с компьютерным текстом. – Читай.

– «Вспышка толпы, – прочёл Хрофт. – Именно так переводится с английского слово „флэшмоб“. Суть этого явления в том, что любое множество людей договаривается о синхронном выполнении неких заранее скоординированных действий. Информация, что, когда и в каком месте нужно будет сделать, распространяется через Интернет…» Гм… «Считается, что флэшмоб родился в Америке летом 2003 года, когда человеку по имени Билл удалось путём рассылки электронных и SMS-сообщений добиться, чтобы полторы сотни незнакомых друг с другом нью-йоркцев собрались в одном супермаркете на Манхэттене и попросили продать им мифический „коврик для любви“ стоимостью в десять тысяч долларов…» – Хрофт поднял удивлённые глаза: – Не пойму, в чём фишка?

– Не поймёшь? – На худом лице Джима отобразилась работа мысли. – Понять непросто, но всё-таки попробуй.

Очередной железнодорожный состав надвигался медленно, и голос Джима влипал в него, как муха в бутон цветка-росянки.

– Представь, что ты участвуешь в мобе. Улица… люди ни о чём не… И вот…исходит… – Джим с досадой повернулся к содрогавшемуся оконному стеклу, – …адно… читай пока.

Хрофт углубился в чтение и узнал, что последователи бесфамильного Билла называют себя мобберами. Они не имеют отношения ни к одной политической или общественной организации, не участвуют в акциях протеста или поддержки, не занимаются рекламой, не стремятся к популярности.

– К чему же они стремятся?

– К чему? – голос Джима отпочковался от затихающего гула. – К удовольствию!

Хрофт заворочался в кресле, всхлипнули пружины.

– Когда тебя принимают за дебила – удовольствие?

С соседнего кресла сорвался Санчес и, оттеснив Джима, забегал по комнате.

– Пойми! Когда один чувак стоит и тычет пальцем в небо, где ничего нет, его примут за дебила. Но когда двадцать чуваков собираются вместе и начинают тыкать пальцами в небо, где ничего нет, пипл, который не в курсе, начинает реально съезжать с катушек. Когда один выходит на улицу в разноцветных ботинках, над ним зубоскалят. Когда выходит двадцать – у народа срывает крышу: а может, не эти двадцать дебилы, а все остальные, которые чего-то в этом мире не догоняют? И вот, когда ты играешь моб и видишь все эти лица вокруг, когда чувствуешь, что народ в ступоре, это, брат, такой кайф!..

– Правда? – Хрофт серьёзно посмотрел на Джима.

– Санчес объяснил несколько примитивно, – поморщился хозяин, – но у каждого своё восприятие… Главное, что мобберы как бы показывают толпе кусочек другой, неведомой яви. Открывают дверь в параллельный… хотя почему в параллельный?… в перпендикулярный мир, который ни умом не понять, ни аршином не измерить. Это их собственный мир, они его сами придумывают. Они – посвящённые. Прочим остаётся только смотреть и завидовать.

Хрофт подумал о своих игрушках. А что? Это ведь тоже дверца в перпендикулярный мир, куда никогда не проникнуть тем, кто в него не верит. Сколько раз видел, как непосвящённые крутили пальцем у виска, прикалывались: мол, сдвиг у ребят по фазе…

– Стало быть, это игра?

– Скорее, искусство. Искусство моноцентрических агломераций. Каждый моб – своего рода коллективное произведение, в создании которого участвуют не только те, кто его придумал и осуществляет, но и те, кто при этом присутствует. Получается творческий симбиоз, где один автор действует сознательно, а другой – невольно. Получается спектакль с элементами экспромта. Короткий, но иногда очень захватывающий. Моб редко длится больше трёх-пяти минут. За это время его участники должны успеть привлечь к себе внимание, всех ошеломить, а после тихо раствориться в людской массе, из которой они вышли. Мы ведь не отделяем себя от массы, мы её часть, мы…

Голос Джима опять съела электричка. Пока грохот сотрясал стены, Хрофт сидел погружённый в размышления.

– Ок, – сказал он, когда восстановилась тишина. – Кто может записаться в вашу дружину?

– Кто угодно, – отозвался Джим. – Если его цель – играть мобы и получать удовольствие, милости просим. К сожалению, господа репортёры часто пишут о нас всякую галиматью, извращают саму идею флэшмоба, низводят его до уровня увеселения. Нам это не нравится. Поэтому я и спросил, не журналист ли ты.

– Нет, – ухмыльнулся Хрофт. – Я их сам не люблю. Про нас тоже много дичи пишут.

– К тому же моб срабатывает только тогда, когда окружающие о нём не осведомлены. Сценарии мы распространяем через свои сайты. Вообрази, что получится, если их начнут печатать в газетах. Тогда всё будет известно заранее и эффект неожиданности пропадёт.

На поясе Хрофта затрепыхался сотовый.

– У аппарата. Асмуд? Мир тебе. Не, я не дома. В Купчино, на стрелке. Сейчас освобожусь. Ты на колёсах? Тогда заезжай, подбросишь меня до Озерков.

Хрофт продиктовал адрес, заскорузлым пальцем вернул панель телефона на место, протянул Джиму бумаги.

– Ладно, в суть я въехал. Теперь вот ещё вопрос. Как бы на ваш прикол изнутри посмотреть?

– В смысле, поучаствовать? – уточнил Джим. – Нет проблем. Завтра в полдень намечается моб у Ладожского вокзала. Сцен обкатанный: все приходим к вокзалу с перебинтованной правой рукой и бродим в пределах взаимной видимости. На двенадцать-десять ставим на мобильники напоминалку, по сигналу снимаем бинты и бросаем в урны. Обязательно в урны, не на асфальт! Мобберы законов не нарушают. Ни гражданских, ни этических.

– Усёк. А зачем бинты?

– Не запаривайся, – вмешался Санчес. – Сцен отменный! Мы его уже три раза играли. Эффект – супер! У мещан глаза по пятаку, некоторые бабки с непонятки в обморок грохались… – Санчес с блаженной физиономией бухнулся на диван, но тут же подпрыгнул, точно ему в задний проход воткнули паяльник. – Джим! Я такой сцен придумал, закачаешься! Называется «Диоген». Выходим днём с карманными фонариками на Невский и ищем… ну, допустим, Эдика.

– Какого Эдика?

– Неважно. Абстрактного. Кричим, зовём, у людей интересуемся: вы Эдика не встречали? Клёво, а?

– Белиберда, – кисло откликнулся Джим. – Слишком пародийно. Хороший моб строится на том, что естественно. Забинтованная рука – это естественно. Разные ботинки надеть по ошибке – тоже, в общем, естественно. Эффект должен достигаться иначе: придумывать надо такое, чтобы для одного человека было естественно, а для двадцати одновременно – гротеск. А тебя всё на театральщину тянет. Взять, допустим, твой сцен с хороводом…

– Не с хороводом, – обиделся Санчес и специально для Хрофта пояснил: – Я тут на Восстанке организовал улётный моб. Вышел из метро, крякнул уткой, и народ за мной типа выводком почесал… Правда, отпад? А Джиму не нравится.

– Никудышный сцен, – сказал Джим с укоризной. – Нарушено ещё одно железное правило моба: никто не должен выделяться. Сколько бы ни пришло мобберов, все они ведут себя одинаково, никто не должен переключать внимание на себя любимого. А тебе выпендриться захотелось.

Загромыхал поезд. Джим подошёл к креслу Хрофта, присел на валик и так, чтобы не слышал Санчес, проговорил:

– Ты его всерьёз не воспринимай. Для него флэш – действительно веселуха.

– А для тебя?

– Для меня? Наверное, философия.

– Чего ж вы его не турнёте? – бесхитростно спросил Хрофт.

– Жалко. Нас и так кот наплакал, а он всё-таки человек активный, что-то новое изобретает, других стимулирует. Опять же с сетевым администрированием знаком, сайт наш обновляет… Нельзя его прогнать.

Поезд промчался, хрустальные лепестки отбренчали, но вместо тишины квартиру наполнило дребезжание дверного звонка. Оно посыпалось из коридора в комнату громко и неприятно, напоминая перестук пустых бутылок, спущенных с верхнего этажа в мусоропровод.

– Это за мной, – сказал Хрофт и, не вставая с кресла, с наслаждением потянулся.

– Сейчас посмотрю, – Джим поправил пальцем очки и вышел в коридор.

Он клацнул замком, потянул дверь на себя и, распахнув её, шагнул к порогу. В живот ему уперлось дуло пистолета.

В дурдоме пополнение!

– Здравствуйте, – промямлил Джим.

– Здравствуйте, – с вызовом сказала Рита и толкнула его пистолетом в пряжку ремня. – Можно войти?

– Конечно… Прошу.

Джим попятился, освобождая дверной проём. Рита шагнула через порог, дверь осталась распахнутой.

– А теперь, будьте добры, отдайте мою сумку.

– Сумку? – На лице Джима появилось осмысленное выражение. – Без вопросов. Что ж вы… сердитесь? – Он покосился на пистолет, упиравшийся ему в живот. – Я бы вам её и так отдал. Без этого…

– Когда имеешь дело с сумасшедшими, осторожность не помешает, – отчеканила Рита. – Гоните сумку.

– Одну минуту…

Джим сходил в комнату, вернулся с сумочкой. Он нёс её бережно, как новорождённого щенка.

– В целости и сохранности. Я ждал, что вы позвоните на свой мобильный, мы бы тогда договорились о встрече, и…

– Я предпочитаю действовать нестандартно. – Получив в руки сумку, Рита убедилась, что содержимое на месте, успокоилась, положила в неё газовый пистолет и взялась за дверь, намереваясь выйти.

– Как вы меня нашли? – полюбопытствовал Джим.

– У меня телефон с секретом. Он сам нашёлся.

Из комнаты выглянул Хрофт в кожаных латах. Рита окинула его сардоническим взглядом.

– У вас что здесь, приют комедиантов?

– Нет, – ответил Джим, – всего лишь мобберов.

– Новая разновидность душевнобольных?

– Уверяю вас, мы совершенно безобидные люди.

– Ага. Только малость шизанутые.

– У каждого свои тараканы, – добродушно вымолвил Хрофт.

– Всего хорошего.

Она вышла из квартиры на лестничную площадку.

– Может, всё-таки останетесь, чайку попьём? – предложил вдогонку Джим.

– Нет, спасибо. Что-то нет желания.

Рита подошла к лифту. Его створки-челюсти разжались и выпустили из тесной утробы двоих молодых людей, одетых так же экзотично, как и Хрофт.

– О! – тихо воскликнула Рита. – В дурдоме пополнение. – И юркнула мимо них в кабину.

– Подождите! – закричал Джим. – У меня ещё осталась ваша книга. «Женщина в песках»!

– Она не моя, – глухо донёсся из лифта голос Риты. – Вы знаете, что с ней делать.

Створки хищно сомкнулись, и лифт поехал вниз. Молодые люди вертели головами, разглядывая номера квартир.

– Где семьдесят седьмая? – спросил один у Джима, который всё ещё стоял в проёме и о чём-то раздумывал.

– Здесь.

– Хрофт у вас?

– Тут я, тут! – Хрофт из-за плеча Джима помахал рукой. – Кто это с тобой, Асмуд?

– Вышата. Новенький. Мировой парниша.

– Ок, – кивнул Хрофт и похлопал по плечу Джима. – А это Джим. Мой кореш. У него свои игрушки есть. Не такие, как у нас, другие.

– Интересные? По какому эпосу?

– Не по эпосу… Короче, заваливайте сюда, он вам расскажет.

301-й спартанец

Рита вошла в служебный кабинет отца – майора полиции Семёнова – и отсалютовала отвоёванной у Джима сумочкой.

– Привет, па!

– Привет, Ритусик, – майор сощёлкнул с сигариллы в пепельницу серый сгусток табачного нагара. – Как сдалась?

– Отл! – Рита показала пять пальцев. – Предмет ерундовый, даже не зубрила.

Рита училась на филологическом факультете СПбГУ, заканчивала четвёртый курс, шла на красный диплом. Шла так целеустремлённо и уверенно, что у майора Семёнова не возникало ни малейших сомнений: дойдёт непременно.

– Как дела? – Рита села на стул. – Духота у тебя, открыл бы окно.

Семёнов нехотя поднялся, отдёрнул занавеску. Плямкнул шпингалет, и окно зевнуло пыльной скрипучей рамой. Рита брезгливо поворошила пальцем предметы, разложенные на столе, на двух чистых листах бумаги формата А4: кольцо с ключами и увесистым брелоком в виде надгробного памятника, портмоне, пузырёк с таблетками валидола, сложенную вчетверо и выпачканную чем-то багровым газету. Из-под всего этого выглядывал корешок книги.

– Вещдоки? – осведомилась по-деловому.

– Так… – майор апатично взмахнул сигариллой. – С ДТП принесли. Сегодня ночью на Кронверкском во дворе дядька один в стену на «четвёрке» въехал.

– Насмерть?

– В реанимации в коме лежит. Может, откачают, может, нет… кхм!

С «кхм!» Семёнов сроднился давно – побочный эффект службы на Новой Земле, усугублённый перманентным курением. Впрочем, Рита подозревала, что отец таким способом выкраивает время, чтобы сосредоточиться.

– С каких пор ты у гаишников хлеб отбираешь? – удивилась Рита и, заметив, что отец не спешит с ответом, добавила: – Не мнись, чего там! Нашёл секрет Полишинеля… Я об этом ещё час назад в маршрутке по FM-у услышала.

– Кхм! – Семёнов привстал и сплюнул в горшок с традесканцией. – Пресс-служба, итить её налево! Развели трепачей…

– Пап, в Конституции эРэФ прописано право на свободу слова. Тебе, как человеку с высшим юридическим образованием, нельзя оспаривать федеральные законы.

– «Свобода»! Знаем мы эту свободу… кхм! Если сама по радио слышала, зачем спрашиваешь?

– Хотелось от тебя услышать. По-родственному.

– Тёмная, понимаешь, история. Двор глухой, к тому же поздно было – часа два ночи…

кхм! Словом, свидетелей нет. По рассказам, водитель опытный, стаж двадцать шесть лет, никогда не лихачил, нарушений за ним не числится. И вдруг – в собственном дворе в стенку… С чего бы?

Рита постучала пальцем по горлу.

– Нет, – Семёнов с садистским кряхтением расплющил окурок о край пепельницы. – В крови ни алкоголя, ни наркотиков не выявлено. Он, говорят, спиртного в рот не брал, не то чтобы…

– Кто он такой?

– Искусствовед, – Семёнов заглянул в лежавшую на столе шпаргалку. – Калитвинцев Андрей Никитич. Архивный червь, углублённый теоретик. Копался себе в культурных ценностях, изыскивал, статейки сочинял… кхм! Если повезёт, и дальше сочинять будет. Знаю я эту публику. Предельно законопослушна и невыносимо тосклива. К криминалу он отношения не имеет – стопудово. И всё же селезёнкой чую: что-то не так…

– Откуда он возвращался так поздно? – спросила Рита. Спросила машинально, подумывая о том, как перевести разговор на другую тему.

– Из Русского музея, с работы. Вообще-то, рабочий день у него давно закончился, но он частенько задерживался до ночи, а то и до утра. Семьи нет, дома никто не ждёт… кхм! Вот и в этот раз уехал поздно. Сторожа говорят, уехал нормальный, не бледный, не шатался. Попрощался, как всегда, вежливо, шляпу надел и вышел. Я прикинул время: получается, что он прямиком домой отправился, никуда по пути не заезжал. И вдруг – ни с того ни с сего… Завернул во двор – и в стенку. Хорошо, скорость сброшена была, иначе б в лепешку. А так – черепом о стекло шандарахнулся… кхм! Лицо обезображено – жуть малиновая…

– А соседи? Неужели не слышали?

– Как не слышали? Слышали. Только спросонья не разобрались сразу, в чём дело. Тут ещё дождь ливанул… В общем, пока «Скорая» с полицией прибыли, полчаса прошло, не меньше.

Книга на столе показалась Рите знакомой. Она высвободила её из-под сложенных сверху вещей и прочитала на обложке: «ИГРА В БИСЕР».

– Мой Гессе!

– Как твой? – не понял Семёнов.

– То есть не мой… Он был у меня, я его получила по буккроссу.

– Когда?

– Недели полторы назад. Дней за пять прочла и оставила в парке на Васильевском.

– Точно?

– Ну да! Вот и номер на обложке. «173». Видишь?

– Как она к тебе попала? – живо спросил Семёнов, сразу избавившись от маски тоскующего эпикурейца.

– На сайте было сообщение, подписанное ником «301-й спартанец». Я пошла по указанным координатам, нашла в парке Победы телефонную будку, а в ней книжку.

– Ты не знаешь, кто взял её после тебя?

– Наверное, это и был твой искусствовед, раз она оказалась у него. Получается, он тоже участвовал в буккроссе!

– Не факт, – усомнился Семёнов. – Мог и случайно найти. Бывает же так?

– Бывает…

Рита принялась перелистывать книгу в поисках записки, какую обычно вкладывают под переплёт буккроссеры, но ничего не нашла. Майор закурил новую сигариллу.

– С этой книгой тоже неясно… Подобрали её шагах в пяти от машины. Все остальные вещи внутри, а она снаружи. Потому и подмокла.

Обложка книги была отсыревшей – пропитавшая её дождевая вода ещё не высохла. Рита механически переворачивала страницы.

– Вылететь из машины она не могла: сила удара не та, да и направление… Я поначалу подумал, что книга чужая, случайно там валялась, но музейщики утверждают, что Калитвинцев, когда уходил, держал её под мышкой.

Рита перевернула ещё одну страницу и вскрикнула:

– Этого не было!

В стихотворении магистра Йозефа Кнехта были отчёркнуты карандашом строчки: «Лишь тот, кто вечно в путь готов пуститься, // Выигрывает бодрость и свободу», а сбоку, на полях, стояла сделанная убористым почерком приписка: «Не жди! Забудь Касталию и перебирайся в яму. Дипломированный медик, который сжёг карту и выстроил крепость, укажет тебе дальнейший путь. Только умей читать между строк».

– Чего? – У Семёнова вытянулось лицо. – Какая яма? Какой медик?

– Касталия – это, по всей видимости, намёк на «Игру в бисер», – произнесла Рита, задумавшись. – Действие в романе Гессе происходит в Касталии. В выдуманной стране. Если я правильно понимаю, перед нами ребус, и тот, кто его придумал, предлагает нам добраться до разгадки… Скажи, пап, можно найти образец почерка Калитвинцева?

– Пара пустяков, – буркнул майор. – В музее наверняка найдётся. Только к чему тебе этот ребус? Готовься лучше к экзаменам.

– Я и готовлюсь. Тренирую логическое мышление. «Оставь Касталию…» Стало быть, из этой книжки больше ничего не выжать. Она – исходный пункт, теперь надо идти по цепочке. «Дипломированный медик, который сжёг карту и выстроил крепость, укажет тебе дальнейший путь…» Кто это?

– Ежели интересно, вот снимки с места происшествия, – Семёнов придвинул к дочери кипу фотографий.

Зная её острый ум, он иной раз нарушал должностные инструкции – делился с ней подробностями дел, грозивших стать «висяками» и испортить отчётность.

Рита оторвалась от книги, глянула на верхнее фото. Мокрый от дождя двор-пенал, лужи, блики на окнах, уткнувшаяся рылом в стену зелёная тупозадая «четвёрка».

– Книгу нашли вот здесь, – майор прочертил ногтем галочку на снимке.

– На пути от машины к арке, – уточнила Рита.

– Хочешь сказать, кто-то забрал книгу из салона, а потом, покидая двор, бросил в лужу?

– Дверцы машины были закрыты?

– Да. Но стекла от удара разлетелись. Если книга лежала на сиденье, легко было просунуть руку и взять её… кхм! Только зачем?

– Придётся нам заняться ребусом, папа.

Семёнов состроил недовольную гримасу:

– Никогда не любил ребусы. Я и кроссворды-то с трудом…

Рита отложила книгу, тронула портмоне.

– Деньги, дисконтная карта и несколько визиток, – сказал Семёнов.

– Чьих?

– Какие-то доктора наук, кандидаты… кхм! Не думаю, чтобы нашлась зацепка, – Майор раздражённо стряхнул пепел мимо пепельницы. – Брось, Ритусик, не напрягайся. Очнётся этот Калитвинцев, у него и узнаем.

– Какой грязный двор… – проговорила Рита, ещё раз взглянув на фотографии. – Что за разводы возле машины? Кровь?

– Не знаю, я там не был. Может, и кровь… Говорю же: не ломай голову. Не твоя забота.

– А вдруг он не очнётся? Ты ведь сам сказал: повезёт-не повезёт.

– Значит, такая у него судьба. Мы-то что можем сделать?

– «Дипломированный медик… – бубнила Рита. – Дипломированный медик, который сжёг карту и построил крепость…» Кто же? Карта и крепость. Медик… Стоп! – Её ресницы радостно прыгнули вверх. – Кажется, я вспомнила!

– О чём?

Рита вскочила с места, схватила свою сумочку.

– Извини, па, надо бежать. Вечером поговорим.