Текст книги "Таксис"

Автор книги: Александр Рындин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Глава 2

Она была одета не по погоде. Почти жадно втягивая табачный дым, она стояла на углу улицы в ожидании такси. Некоторые могли бы подумать, что она проститутка, ей было плевать. Она добила пачку, но выбрасывать ее нужды не было: четыре сигареты, как всегда, болтались в измятой упаковке.

Ее такси вскоре пришло. Она открыла пассажирскую дверцу и села в машину. Назвала адрес, даже не взглянув на водителя. Машина тронулась, из приемника заиграла знакомая мелодия из прошлых столетий. Глядя в окно, она едва заметно улыбнулась. Через полчаса тихой расслабляющей поездки она была на месте. Кафе «Лунный ветер» заключил ее в объятия, она направилась к привычному, всегда для нее зарезервированному столику.

Когда она вошла, несколько посетителей у стойки и за столиками возле входа приветственно кивнули. Если она и заметила, виду не подала. Аними не любила внимания, всякая компания вызывала куда больше раздражения, чем радости. Радость вообще была ей не свойственна.

Этот день был Другим. Так она разделяла дни вообще: хоть она и не хаотически перемещалась в пространствах мироздания, а просто жила от рассвета до заката, время давно перестало иметь значение. Поэтому для нее были только просто дни и Другие дни. Такими были те, в которые происходила всякая хрень. Вот и сейчас она почти не удивилась, когда, оказавшись у своего столика, увидела сидевшего за ним Примуса, чуть более взъерошенного и помятого, чем обычно. Если обыкновенно общая несвежесть, затхлость и неряшливость облика шли ему, теперь в привычной растрепанности проглядывались раздражение и взвинченность.

– Смерть как счастлива тебя видеть, – произнесла она голосом, полным сарказма, – чего тебе надобно?

Не дожидаясь ответа, она села за стол, уже зажигая сигарету, незаметно извлеченную из кармана пальто, которое было на ней всегда. Как твидовый костюм на Примусе.

– Тот придурок! – изрек Примус, чем вызвал вопросительно-выжидающий взгляд Аними без единого, впрочем, намека на энтузиазм и заинтересованность. Она сделала затяжку и стряхнула немного пепла в неизменно стоящую в центре стола пепельницу, всегда остающуюся чистой. Затем она перевела взгляд с собеседника куда-то на стену со старинной (или просто стилизованной под старину) лампой и задумалась.

Какое-то время, просто вдыхая и выпуская из ноздрей дым, она сверлила взглядом кирпичную стену, перебирая в голове бесчисленные воспоминания о бренном существовании, будто они были набором слайдов, которые высвечивались проектором. Не сразу она сообразила, что Примус безостановочно о чем-то вещает:

– Эй! Слушаешь меня вообще, мисс Уныние? – Примус не любил, когда его игнорируют, но еще больше он не любил терять самообладание. Похоже, в данный момент было и то и другое. – Тот придурок, которого мы с тобой и Обливио вербовали, выскочил! Поселился на отшибе и пытается вновь зацепиться за Повседневность!

– И как это меня касается? – проговорила Аними, выдержав небольшую паузу.

– Это наша с тобой ответственность, вот как! – воскликнул Примус, а потом устало откинулся на стуле и во всем известном жесте прикрыл глаза ладонью, легонько их растерев. – Как же все это надоело, каждые несколько веков появляются долбаные умники, которые все портят.

Аними молча курила и задумчиво посмотрела на коллегу. В этот момент к столику подошел официант:

– Чего-нибудь желаете? – спросил он.

– Кофе, черный, – сказала Аними.

– А вы? – официант обратился к Примусу.

– А мы все всегда с собой носим, – ответил тот, достав из внутреннего кармана пиджака бутылку шотландского виски, всегда заполненную на треть. Затем открутил крышку, сделал щедрый глоток, закрутил крышку и убрал ее обратно.

Официант понимающе откланялся. Когда он ушел, наступило недолгое молчание, прерванное, вопреки обыкновению, Аними:

– Если честно, не понимаю, отчего ты так переживаешь. Уж не знаю, в каком мире ты обитаешь, но, насколько мне известно, тут никто никого не нанимает, не увольняет и не налагает дисциплинарные взыскания. Все идет своим чередом.

– А это? Ты видела это? – спросил Примус, запустив руку под полы пиджака. Несколько секунд он что-то сосредоточенно искал, но, очевидно, безрезультатно. – Черт! Она осталась у него.

– Кто? – спросила Аними, выдохнув очередную порцию дыма.

– Газета, последний выпуск.

Внезапно возле столика возник официант, не тот, что принял заказ. У него в руках был самый свежий номер «Чередня».

– Прошу, – услужливо проговорил официант, – для наших завсегдатаев всегда отложена газета. Любой каприз на ваш вку…

– Оставь эти условности кому-нибудь другому! – перебил Примус, вырвав газету из его рук. – Но благодарю.

Когда официант сгинул, усач разложил перед курильщицей тот самый номер, который демонстрировал Борису. Она все так же без энтузиазма, почти томно оглядела издание. Примус дал ей время с ним ознакомиться, как недавно сделал для отшельника: манер ему было не занимать.

Все еще раскуривая сигарету, Аними неспешно перевернула страницу, и легкая усмешка коснулась ее губ, когда она пробежала глазами очередную заметку. Усач приметил это:

– Что именно тебя рассмешило?

– Да ничего, – сказала Аними безжизненным, то есть обыкновенным для нее, тоном, – некоторые катаклизмы весьма изобретательны.

– Аа! Ты про деваху со срезанной часами головой? – весело проговорил Примус. – Да-да, и правда забавно! Ха-ха-ха-ха!

Он так громогласно хохотал, что несколько посетителей кофейни обернулись на него. Однако его смех был столь заразительным, что возмущения это ни у кого не вызвало, даже Аними не смогла не улыбнуться, что происходило крайне редко.

Когда Примус угомонился, вытирая глаза от слез (как всегда случалось с ним после приступа хохота), произнес:

– Уу-ху-ху! Спасибо, мне это было нужно. Ну, так что думаешь?

– О чем именно? – спросила она, уже успев закурить следующую сигарету.

Как раз в этот момент подошел официант с кофе. Поставив его перед Аними, он удалился.

– Как мы поступим? – терпеливо пояснил Примус.

– А нам обязательно следует что-то предпринимать? – спросила Аними, немного помолчав. – Может, этот мир нуждается в небольшой встряске.

– Родная моя, этот мир – последняя из наших проблем, дело во всех мирах, – убежденно сказал усач.

– И? – только и выпалила Аними, сделав небольшой глоток кофе.

Примус громко выдохнул, закатил глаза и запрокинул голову, а после стукнул по столу кулаком со словами:

– Ладно! Чего ты хочешь? Что мне нужно сделать, чтобы убедить тебя помочь?

Аними смерила его взглядом, а потом сказала:

– Для начала объясни, почему тебе это так важно.

Мужчина в твидовом костюме объяснил. Газета по-прежнему лежала на столе между ними. Блюдце из-под кофе стояло на ее нижнем правом углу, как раз частично закрывая постоянную рубрику.

Глава 3

Борис добрался до этой рубрики, изучая «Чередень», сидя в кресле перед камином. Том самом кресле, в котором ранее этим днем располагался усатый таинственный знакомый незнакомец. Рубрика называлась «Разговоры Шутника и Параноика».

Очевидно, это были расшифровки диалоговой радиопередачи с двумя бессменными ведущими. Судя по краткому описанию колонки, напечатанному мелким шрифтом, самого аудиального аналога вроде как и не было. Равно как и нужды в нем. В этом Борис убедился, стоило ему начать читать. Ведь он сразу почувствовал, что будто бы не читает, а слушает радиошоу. Уже с первых строчек в его голове зазвучали чужие голоса. Но, как ни странно, это не испугало его, в этом не было вообще ничего пугающего. Опыт был абсолютно адекватным и каким-то привычным.

<– Добрый вечер, дамы и господа! Ну или день, или какое у вас там время суток за окном! С вами Шутник и Параноик!

– Да-да-да! Мы рады снова быть с вами! Тема сегодняшнего выпуска:

разговор об оккультизме!

– Разговор об оккультизме!

– Итак, что можно сказать об оккультизме? Оккультных науках? Оккультном вообще?

– А что действительно можно сказать о чем-то вообще?

– Не надо, Параноик, не начинай этих экзистенциальных томлений! Сегодня мы говорим об оккультизме!

– Не стоит так часто это повторять, а то еще беду накликаешь!

– Ну, полагаю, поэтому тебя и называют «Параноиком»!

(характерный аккомпанемент барабанов, явно записанный закадровый смех)

– Да, что и говорить, Шутник, сегодня ты, как всегда, в ударе! Если ты не понял, это был сарказм.

– О-хо-хо! Не стоит, Параноик, не стоит пытаться шутить. Это не твое. Итак, что ты можешь сказать об оккультном?

– Ну, недавно я задумался о том, почему иные миры часто представляются нам какими-то нарочито мрачными и пугающими. А потом я понял, что страх – самая примитивная и в то же время самая доступная эмоция.

– То есть невыразимое говорит с нами, обывателями, через страх. Ты это хочешь сказать, Параноик?

– Именно! Ну и еще такая мысль: представь на секундочку царство насекомых, всегда и везде присутствующих. У многих (и я не исключение) есть фобии, связанные с этими братьями нашими меньшими: тараканами, пауками, личинками. А теперь скажи мне, Шутник, испугался бы ты, увидев того же таракана в увеличенном в несколько раз объеме до габаритов, соответствующих человеческим или превышающих их?

– Хм, вот так вопрос! Вынужден сказать, что, скорее всего, да.

– А теперь ответь мне, Шутник, не связано ли это с тем, что мир насекомых страшен априори?

– Хм! Воистину вопрос заковыристый! Пожалуй, ради смеха позволю себе допустить такое предположение.

– В таком случае, принимая во внимание вышесказанное, гипотеза моя такова: мы настолько низшие существа в бескрайних пространствах мироздания, что проникнуть или соприкоснуться с потусторонним можем на уровне лишь насекомых, жизнедеятельность которых везде, во всех мирах и измерениях, пугает до усрачки! (простите речь).

– Ха-ха-ха-ха! Ну ты и завернул, Параноик! Что ж, пора дать шанс высказаться и нашим преданным слушателям (или читателям: кому как нравится). Звоним?

– А, была не была! Звоним!>

Внезапно газета в руках Бори, а именно колонка, которую он читал, зазвонила. Непостижимым образом, не поддающимся внятному описанию, напечатанные слова, даже сами буквы в словах, синхронно заплясали в такт вибрации, которую издавали. Между тем текст не покидал бумагу и оставался вполне себе двухмерным, а бумага по-прежнему оставалась просто бумагой. Или так только казалось?

Звонок был самым стандартным. Как если бы звонил обыкновенный телефон, вот только не было тут телефона, только эта проклятая газета. Совершенно растерявшись и не зная, что предпринять, Борис отбросил на пол злосчастный выпуск «Чередня». Сам он вскочил с кресла и уже было направился на улицу подышать свежим воздухом, чтобы прочистить мозги. Когда вдруг, к своему ужасу, осознал, что звонок прекратился и кто-то говорит. Голос, нет, два голоса, идентичные тем, что он слышал, читая колонку, наперебой что-то выкрикивали. Что именно, разобрать не вполне удавалось, поскольку источник, очевидно, разорялся в пол.

«Мм-мм! Мммм! М!» – доносилось из распластанной у камина газеты.

В нерешительности Борис стоял на месте как вкопанный, а потом двинулся к голосам неверными шагами. Пламя камина отбрасывало сюрреалистические тени на стены и потолок хижины. Окружающая атмосфера как будто вторила творящемуся абсурду. Недолго ему удалось прожить с ощущением стабильности и покоя. Жизнь, казавшаяся ему раем, которая многим показалась бы воплощением уныния и тоски, вновь выскользнула у него из-под ног по велению каких-то фантастических сил. Сейчас – в форме говорящей газеты, к которой он продолжал постепенно приближаться.

И вот нечленораздельные мычания издавались уже совсем у его ног. Борис отбросил сомнения, решив для себя, что в них не было никакого смысла, и подобрал номер обеими руками. Как только бумага оторвалась от пола, голоса стали более отчетливыми:

– Эй! Есть там кто?

– Говорю тебе, Шутник, вешал бы ты трубку. С нами явно не хотят говорить!

– Что ж, похоже, ты прав, Параноик.

С иррациональным и вполне рациональным ужасом Боря развернул газету, чтобы оглядеть заветную колонку. С буквами происходило что-то невообразимое: слова отсутствовали и были на месте, сфокусировать на них взгляд не получалось. Но стоило ему просто обратить на них взор, голоса заговорили еще громче и отчетливей:

– Подождите! Похоже, не все потеряно!

– Пожалуйста, представьтесь для наших слушателей! – услышал Борис голос человека, называвшего себя «Шутник».

– Б… Борис, – промямлил Боря.

– Борис! – воскликнул Параноик. – Приятно познакомиться с вами! Для начала скажите, что думаете о нашей рубрике?

– Я… Я… – начал было Борис, но его перебили:

– Не надо давить на человека столь каверзными вопросами, Параноик! Лучше скажите нам, Борис, что думаете об оккультизме?

Совершенно потерявшись, аскет потерял и дар речи, но вновь им овладела непонятная уверенность, и он решил не обращать внимания на очевидную абсурдность происходящего:

– Вообще-то, даже не знаю, – заговорил он, – в последнее время происходит столько всего необъяснимого, а если честно, то даже и не в последнее. Боюсь, оккультное для меня теперь стало повседневностью.

– Хм! Что же странного случилось, Борис? Я чувствую, что остальные слушатели заинтригованы не меньше, чем ваш покорный слуга, – проговорил Шутник.

– И это я еще задаю каверзные вопросы? – вмешался Параноик.

– Ну, тут уж действует золотое правило: «сказал „а“ – говори „б“».

Борис молча согласился с этим утверждением и продолжил:

– Ну, несколько лет назад я…

И тут воспоминания нахлынули на него с небывалой яркостью: комната на восьмом этаже над его квартирой. Там были усач, еще двое… Две девушки. Блондинка с веером и рыжая в зеленом пальто. Они что-то ему говорили, сказали, что теперь он…

– Ээ… Похоже, что-то не так со связью, Шутник.

– Да подожди ты, Параноик, человек о чем-то явно задумался!

– Меня прокляли, – безжизненным тоном произнес Борис, все еще осознавая глубину этого откровения.

Однако на радиоведущих это едва ли произвело какое-то впечатление. После нескольких секунд гробовой тишины Шутник и Параноик хором сказали:

– Ии?

– Как это «ии»?! Это ли не лучший пример оккультного?! – воскликнул Борис. В ответ Шутник и Параноик разразились раскатистым хохотом.

– О Боже! Шутник! Похоже, тебя только что уделали, передавай пальму первенства этому юмористу!

– Не могу дышать! – только и смог воскликнуть Шутник в истерических завываниях.

Борис стоял посреди комнаты, держа газету в руках, наполняясь смущением и негодованием, как если бы его оскорбили при всем честном народе или в прямом эфире. Собственно, в определенном смысле так и было. В сумятице, происходившей в его голове, не хватало еще и неловкости, а потому он без колебаний швырнул газету в огонь камина.

– Аааааа!!!! – услышал Борис истошные вопли. – Он решил сжечь нас, сжееечь!!

На долю секунды Боря даже испугался, пока сквозь специфический звук горящей бумаги и дров не услышал заливистый хохот ведущих, уже совсем невнятно что-то говоривших друг другу и, видимо, продолжавших шутить. От необычайного потока странностей, к которым, казалось бы, он уже давно должен был привыкнуть, Борис свалился без чувств возле кресла перед камином, где само пламя как будто смеялось над ним и его невежеством.

Глава 4

«Лунный ветер» гудел от смеха, вызванного вмиг ставшего хитом очередного эпизода «Разговоров Шутника и Параноика». Аними и Примус находились в эпицентре этой феерии. ВШаге было не так много радостей, поэтому, как и в повседневном мире, продукты масс-медиа порой служили настоящей отдушиной для обывателей.

Аними терпеть не могла большие толпы и общественные сборища, даже связанные с таким легким и отвлеченным поводом, как юмористическая передача. Тем более в этот раз он не был столь отвлеченным и легким. Учитывая изначальную обеспокоенность Примуса, несложно вообразить, что с ним происходило, когда любимая подписчиками колонка постоянной рубрики «запела» определенными голосами, вернее, голосом. Не желая привлекать такого внимания к своей, как он считал, проблеме, усач почти закипел от злости, резко вскочив из-за стола и бросившись прочь от всеобщего хохота и рукоплесканий (что было редкостью для такого смехача, как он). Аними флегматично поднялась вслед за ним, предвидя, что в покое он ее не оставит. В ее зубах была зажата очередная из неизменно последних четырех остающихся сигарета.

Они вышли из кафе. Примус был сам на себя не похож: его всегдашние развязность и легкомысленное хладнокровие сменились подлинным негодованием и мелочной раздражительностью.

– Каков подлец! – кричал он на всю улицу. – Это же догадаться надо так поднасрать!

– Успокойся, – сказала Аними, – не думаю, что он специально. Скорее, это твоя вина: кто оставил ему газету?

Примус умолк, он стоял посреди тротуара, весь растрепанный и надутый от негодования, уперев руки в бока. Сначала он посмотрел на Аними, как будто собирался отчитать ее за хамство, а затем словно бы осекся, не успев произнести задуманный ответ. Усач отвел взгляд и нетерпеливо выдохнул через раздутые от возбуждения ноздри (не то чтобы ему было необходимо дышать).

– Черт! – выругался он. – Ладно, времени у нас еще меньше, чем я предполагал, нам нужно отправляться прямо сейчас!

– Ты кое о чем забыл, – безынтонационно проговорила Аними, выпустив облако дыма, – я не могу, как ты, мгновенно переноситься из одного места в другое.

После этой реплики Примус в отчаянии прикрыл ладонью глаза, еще раз нетерпеливо выдохнув:

– Ну, что ж, в таком случае давай искать транспорт, – отчеканивая каждую букву, ответил он.

Рыжая курильщица в бессменном зеленом пальто едва заметно улыбнулась (что, как упоминалось выше, происходило совсем нечасто), в ее глазах появился озорной блеск (чего вообще практически никогда не случалось):

– Я знаю, где его можно раздобыть.

∞

В одной захолустной деревне обитало семейство кочевников. Они исходили весь земной шар и решили обосноваться в этом небольшом поселении. В обмен на кров они обязались рассказывать местным истории своих похождений. Захолустье располагалось на таком далеком отшибе, что его жителям было интересно абсолютно все, что не являлось частью их бесконечно приевшегося обихода.

В семействе было двое детей: мальчик по имени Ша и его сестра Фэй. С самого детства они спорили о природе вещей. Фэй настаивала, что всем правит Порядок, определенная система закономерностей, в то время как ее брат придерживался совершенно иного мнения. Он полагал, что первичен Хаос, который когда-то кто-то по глупости решил упорядочить, даже не так – попытаться упорядочить. Столкнувшись с такой неразрешимой задачей, люди, по мнению Ша, решили единодушно поверить в иллюзию порядка, теша себя ложью о какой-то изначальной централизованной системе. Он настаивал, что Хаос – куда более тонкая материя, чем думают: он не видел его абстрактным понятием, просто оттеняющим концепцию взаимосвязанности и последовательности, наоборот – необъятная сущность Хаоса, его непознаваемость и неопределенность приравнивали его к Богу или понятию Бога.

Фэй любила брата, но была непреклонной в своих убеждениях, а потому как-то ночью, после длинного дня, наполненного событиями, общением и, как и всегда, этим самым спором, она убила его. Задушила подушкой, пока он спал. Главный парадокс этого акта заключался в том, что Фэй совершила непростительный и варварский поступок, несущий в себе черты не цивилизованной упорядоченности, но того самого, превозносимого ее братом Хаоса. И в то же время этот поступок оправдывался в логической системе, выстроенной Фэй в соответствии с, как она считала, общими принципами Порядка.

Первое время она сохраняла хладнокровие и душевный покой, идущий от ощущения органичной оправданности и целесообразности своих действий.

Ей успешно удалось закопать брата в лесу, на опушке которого стояла деревня. Она вернулась домой на заре, ей все сошло с рук. Поиски Ша начались утром. Все переполошились, обыскивая каждый дом, каждый уголок, погреб, канаву, колодец, куст, компостную яму – ничего.

Пришлось признать жуткую истину: ребенок ушел или был насильно уведен в лес. Ничего страшнее никто не мог себе представить. Даже родители семейства, повидавшие виды и объездившие весь свет.

Фэй позволила себе ни о чем не беспокоиться и на все вопросы отвечала, что ничего не знает. Ей верили, с чего бы не верить девочке четырнадцати лет? На третью ночь поисков Фэй увидела сон: она была в комнате с дубовыми стенами и потолком, в центре комнаты стоял дубовый стол. В его изголовье в противоположном от нее конце помещения сидел Ша. Он сложил руки замком перед собой и спокойно смотрел на новоприбывшую. Фэй была немного напугана, но не удивлена, ей не надо было ничего объяснять – она сама нашла стул и села напротив брата.

– Стало быть, ты убила меня, Фэй, – произнес Ша, – я понимаю, что это произошло из-за нашего с тобой извечного спора. Мне только хотелось бы услышать, какими именно доводами ты руководствовалась, когда решила совершить то, что совершила? В какую закономерность вписывается такой поступок?

Фэй ответила не сразу, но отмалчиваться она не собиралась: глупо пытаться что-то скрыть, будучи во сне. Она посмотрела в глаза своему младшему брату и сказала:

– Порядок необходимо поддерживать. Если этого не делать, он забудется, если он забудется – мы будем наказаны. Несоблюдение правил всегда карается. Ты, к примеру, их соблюдать не хотел и мог смутить других.

– Какая восхитительная логика! – язвительно проговорил Ша. – Знаешь что, Фэй? Из тебя выйдет отличный диктатор: ты так самозабвенно веришь своим собственным суждениям! Это действительно восхищает! Однако есть одна маленькая загвоздка, противоречие в твоих речах.

– И какое же? – серьезно спросила Фэй.

– Если всем правит Порядок, если он первооснова, если есть, как ты говоришь, конкретная система правил и закономерностей, с чего вдруг люди должны поддерживать ее работу?

– Глупый брат, ты так ничего и не понял: мы и есть эта самая система, мы винтики ее механизма, она держится на нас.

Ша, улыбаясь, кивал:

– Безусловно, ты права. А знаешь, отчего это так? Почему я согласен с тобой?

– Нет, – просто ответила Фэй.

– Потому что твои слова подтверждают мою правоту, разумеется. Ведь если система держится на нас, если, так сказать, гром гремит, только когда есть слушатель, – без нас ее не будет, поскольку некому будет ее поддерживать. Порядок без тех, кто может его сформулировать, пропадает. Он становится чем-то непостижимым, существующим вне какой-либо понятной схемы: Хаосом.

– Нет! – крикнула Фэй, стукнув кулаком по столу. – За это я и убила тебя! Ты фундаментально неправ и неисправим!

Ша начал заливисто хохотать, Фэй недоуменно негодовала, не зная, что и сказать. Ша заходился смехом все больше и больше, сквозь всхлипы он произнес:

– Ты убила меня, потому что злилась! И сейчас ты злишься, потому что понимаешь, что подменила понятия: подстроила «систему» под свои желания, нашла удобную трактовку! Ха-ха-ха-ха! Никогда еще я не был так безоговорочно прав! Своим поступком ты обнаружила полную несостоятельность твоей позиции!

Он все смеялся и смеялся, а Фэй распирал гнев. Забыв о том, что это сон, она кинулась на брата через стол, ей пришлось бежать прямо по нему, чтобы добраться до Ша. Но это оказалось непросто: кровный родственник и одновременно заклятый враг не приближался по мере того, как она неслась к нему на всех порах. Вдруг она ощутила характерное для ночных кошмаров ощущение слабости во всех членах: ноги стали ватными, и она едва могла их волочить, а Ша все сидел и смеялся на дразнящем непреодолимо небольшом расстоянии от нее.

Внезапно стол, комната и Ша рассеялись в воздухе, Фэй очутилась в темноте и слышала только остаточное эхо ядовитого смеха брата. Потом рассеялась и тьма: Фэй была в Общем доме – месте деревни, отведенном для собраний и праздничных трапез. Она была не одна: помещение освещалось настенными факелами, тут собрались все жители, включая ее родителей. Видимо, она ходила во сне. К моменту пробуждения в Общем доме установилась гробовая тишина. Фэй была достаточно умной, чтобы понять, что произошло: хватило одного взгляда на беззвучно плачущую мать и прижимавшего ее к груди встревоженного отца, а также на шокированные лица аборигенов. Теперь все знали, что она натворила. Осознав это, Фэй сошла с ума. Ее рассудок разрушился в одно мгновенье: только что она стояла посреди помещения в окружении общины, а в следующую секунду уже билась в конвульсиях на полу.

С тех пор Фэй замкнулась в себе и ни с кем не разговаривала, ее держали отдельно от всех, ухаживали за ней и кормили. А потом, в один погожий весенний день, она исчезла из деревни бесследно. Никто больше никогда ничего о ней не слышал.