Текст книги "Искатель, 1961 №1"

Автор книги: Александр Беляев

Соавторы: Ярослав Гашек,Николай Шпанов,Константин Циолковский,Валентина Журавлева,Джулиан Кэри,Даниил Краминов,Альгимантас Чекуолис,Г. Покровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

Джулиан Кэри
КОМБИНАЦИЯ «ГОЛОВОЛОМКА»

Рисунки В. ЧЕРНЕЦОВА

Лемм и запаздывал, в трубке гудел голос шерифа, во дворе около кучи лома возилась ватага каких-то подозрительных парней – одним словом, я не мог уделить слишком много времени старику Дженкинсу.

– Мне нужен провод, – сказал он, – высокого качества, средних номеров и разных цветов. – И смущенно добавил: – Я не смогу заплатить, если это дорого…

– Пойдите и поищите сами, тогда обойдется дешевле. – Я не хотел спускать глаз с подозрительных парней. Дженкинс, потоптавшись, направился к складу.

Я прикрыл ладонью трубку телефона:

– Шериф? Это Джо. Очень сожалею, что заставил вас ждать. Что стряслось?

– Ничего, – спокойно ответил он, – по поводу налога. Цифры показывают, что ваш склад утиля расширился за последние годы, поэтому за вами числится кое-какой должок.

– Эй, подождите минутку! Если я использовал кусок заброшенного пустыря, то что же, с меня надо три шкуры драть? Или вы хотите из-за этого «расширения» шантажировать меня?

– Полегче, Джо! Если вы можете оспорить повышение налогов, заезжайте на следующей неделе, разберемся.

– Хорошо, – пообещал я. – Как семейство?

– Превосходно.

– А работа? Точило не причиняет хлопот?

– Нет, – отозвался он мягче, – но мне нужен более сильный мотор. Не подыщете ли что-нибудь подходящее?

– Ладно, посмотрю, – ответил я и повесил трубку.

Ватага во дворе продолжала беспокоить меня, я было двинулся к ней, когда на пороге наконец-то показался Лемми, мой помощник.

Я молча кивнул ему на подозрительных ребят и отправился на поиски старика Дженкинса. Тот копался среди всякого хлама.

– Нашли что нужно?

– Не совсем. – Он с усилием поднял бухту тяжелого провода в черной обмотке. – Это подходит по качеству и диаметру, но мне нужен провод разных цветов.

– Очень огорчен, но другого у меня нет, – ответил я, – а это очень важно?

– Да, для моего изобретения.

В Инглвуде каждый знал старика Дженкинса и слышал о его изобретении. Большинство частей для него было раскопано у меня среди старья, но если верить почтмейстерше, некоторые детали старик выписывал из Нью-Йорка. Единственная вещь, которую никто не знал достоверно: что же это за изобретение?

Я пожал плечами:

– Провод нужен для монтажа?

– Да.

– Тогда совсем не обязательно разные цвета. Достаточно покрасить концы. Сколько вам нужно?

– Тринадцать кусков, около шести футов длиной каждый.

– Давайте я вам нарежу, – предложил я. – Ну, а как поживает изобретение?

– Почти закончено, сказал он с гордостью и тут же просительно: – Вы сможете одолжить мне это?

– Пожалуйста! – Цена была пустяковой, а я – любопытным.

– Я позову вас, Джо, как только все будет закончено, – пообещал старик Дженкинс. – У меня сейчас небольшие неприятности, и от миссис Мэрфи нет никакого покоя. Я дам вам знать, как только все будет готово к демонстрации.

Тут появился Лемми с какими-то вопросами, и в деловых хлопотах я забыл о старике Дженкинсе.

Дела заняли у меня и последующие несколько дней. У Маккилвуда я забрал вконец разбитое пианино – полтонны ржавого железа. У Пордью нашел для шерифа подходящий мотор. И так одно за другим.

Дженкинс и его изобретение совсем улетучились у меня из памяти, когда в один прекрасный день Лемми сообщил, что мне звонили.

– Это был Дженкинс, – сказал он, – просил, чтобы вы немедленно зашли.

– Что-нибудь еще говорил?

– Нет, дескать, хочет показать вам кое-что.

– Хорошо, – ответил я, – подвезешь меня по пути к ферме Фентона. У Фентона есть кое-какой утиль для нас. Забери его и скажи, что насчет денег я загляну позже. Понял?

– Конечно, – сказал Лемми и подмигнул. Я сделал вид, что ничего не заметил.

В подвале большого старого дома, в котором миссис Мэрфи содержала пансион, и жил Дженкинс. Он отозвался тотчас же, лишь я дотронулся до звонка, и увлек меня вниз по лестнице, словно опасаясь, что вот-вот на него кто-нибудь прыгнет.

– Это все из-за миссис Мэрфи, – объяснил он, закрыв дверь. – Она очень жестокая особа. Я ее страшно раздражаю тем, что двигаю мебель и сжигаю предохранители.

Дженкинс задумчиво уставился на носки своих ботинок.

– В общем она предложила мне убраться в конце недели.

– М-да, – посочувствовал я, – а вам есть куда переехать?

– Это очень накладное дело, – старик покачал головой, – но скоро я уже ни о чем не буду беспокоиться…

– Вы не должны этого делать! – Что-то в его доверительном тоне встревожило меня. – Вы еще не так стары, лучшая часть жизни у вас впереди. Вы совершите преступление, если поступите так!

– Вы о чем? – Дженкинс казался изумленным. Вдруг он рассмеялся: – A-а, понимаю, что вы имеете в виду. Не волнуйтесь, Джо, я не собираюсь кончать самоубийством. Я имел в виду совсем другое, – он подтолкнул меня во вторую комнату, – я имел в виду вот что! – И он показал на свое изобретение.

Это была самая нелепая штуковина, которую мне когда-либо доводилось видеть. Центральная часть ее напоминала раму от кровати, поставленную на попа. Рядом громоздилась масса электрических приборов, соединенных с рамой множеством проводов. Они тянулись из чего-то, напоминающего распределительную головку.

– Я вам должен за эти провода, – сказал Дженкинс.

– Забудьте об этом, – я был слишком заинтересован, чтобы беспокоиться о пустяковой стоимости каких-то проводов. – Оно действует?

– Да, – Дженкинс дотронулся до своего сооружения так осторожно, словно прикасался к новорожденному. – Это работа всей жизни, и теперь она завершена, – сказал он с гордостью.

– А что оно может делать? – спросил я.

Дженкинс улыбнулся.

– Даже не знаю, Джо, как вам объяснить. Если скажу, что это дверь между физическими измерениями, поймете ли вы, о чем я говорю?

– Я ходил в школу, – сказал я натянуто, – и тоже умею читать.

Дженкинс помолчал. Потом ответил:

– Вообще-то я не хотел показывать, но я обещал вам. Кроме того, вы были добры ко мне тогда с проводами, да и вообще.

Он снова умолк. Затем продолжал:

– Вы знаете, Джо, что вся материя состоит из атомов. Электроны, позитроны, протоны и другие частицы атомов – все они плавают в пустоте. И пустоты много больше, чем частиц в ней, много больше. Каждый атом подобен миниатюрной солнечной системе с огромными пространствами между планетами. Понимаете?

– Конечно. Обо всем этом я уже читал в «Воскресном приложении».

– Хорошо, – продолжал Дженкинс, – много лет назад я подумал, что могут быть другие миры, подобные нашему, но как бы колеблющиеся, с отличной от нашего частотой. Это значит, что кажущаяся пустота атомов на самом деле вовсе не является пустотой, а содержит атомы материи другого рода. Вот я и решил построить что-нибудь, позволяющее предметам перемещаться из одного измерения в другое.

– Интересно. И это вам удалось?

– Да.

Дженкинс снова тронул рукой изобретение.

– Я добился своего. На это потребовались долгие годы и Масса денег, но теперь я закончил. Я испытал изобретение, оно работает.

Я опять взглянул на сооружение. Ей-богу, оно казалось самой невероятной коллекцией утиля. Большинство «деталей» этой конструкции были мне хорошо знакомы, но некоторые, по-видимому, изготовлялись специально. Так, сеть, опутывающая раму, походила на стеклянное кружево.

– Это кварц, – сказал Дженкинс, заметив мое удивление. – У меня ушло пять лет, чтобы открыть способ получения длинных поляризованных кристаллов, необходимых для достижения определенной вибрации.

– Кварц? – Я не считал Дженкинса лжецом, но, насколько мне было известно, кварц не мог так выглядеть. Я подошел к сетке, чтобы разглядеть ее получше.

– Она образует зону вибрации, – объяснил Дженкинс. – Когда машина действует, различные части сетки существуют в обоих измерениях одновременно, поэтому через нее можно перейти из одного мира в другой.

– В самом деле? – я еще не был ни в чем убежден. – А как насчет демонстрации?

– Хорошо, – он несколько колебался, – но дело в том, что у меня неприятности с миссис Мэрфи из-за просроченных счетов на электричество; кроме того, предохранители не очень надежны…

– Но ведь нам не потребуется много времени? – я продолжал настаивать.

– Возможно. – Дженкинс чувствовал себя обязанным показать мне, как работает машина, и я знал это.

Он щелкнул несколькими рубильниками, и мы стали ждать. Как только в сеть пошел ток, беспорядочная груда электроприборов ровно загудела. Кварцевая сеть мгновенно раскалилась, неуловимо затрепетала, словно покрылась тончайшим пухом, и вдруг сквозь ее ячейки слабо замерцала картина…

Вначале я просто не поверил. Подошел к машине сбоку и уставился на стену за рамой. Это была самая обыкновенная стена, по крайней мере спереди. И все же я выглянул из нашего мира куда-то наружу.

Там виднелись деревья и холмистая равнина, на горизонте – очертания города. По небу проплывали какие-то предметы; я подумал, что это, должно быть, летательные аппараты, но сразу забыл о них, лишь только увидел людей.

Их было восемь: трое интересных мужчин и пять красивейших женщин. Они сидели на траве и вели себя, как в разгар пикника.

– Могут они видеть нас? – спросил я Дженкинса.

– Только если будут смотреть прямо в машину.

– А можем мы перейти к ним?

– Конечно.

Казалось, увиденного было достаточно, но что-то еще заставляло меня сомневаться даже сейчас. Я схватил первое, что попалось под руку, – корзинку для бумаги, схватил ее и сунул в кварцевую сеть. В тот же миг корзина словно растворилась, и в следующую секунду погас свет. Зато тотчас откуда-то с лестницы послышалась истошная ругань миссис Мэрфи.

– Пробки сгорели, – шепнул мне Дженкинс, – чтобы провести предмет через машину, требуется много энергии.

Он выглядел очень напуганным.

– Знаете, Джо, будет лучше, если она не застанет вас здесь.

Я ненавижу скандалы, а в голосе миссис Мэрфи слышались нотки, которые убеждали, что Дженкинс желает мне только добра. Взглянув в последний раз на машину (никаких признаков бесследно исчезнувшей корзинки для бумаг!), я поспешил уйти.

На складе меня ожидали неприятности. Фентон решил, что я его ограбил. Потребовалась масса времени, чтобы объяснить, почему упала цена на утиль.

Последующие дни также прошли в борьбе с налоговым инспектором. Я как раз отдавал кое-какие распоряжения Лемми, когда появилась миссис Мэрфи. Ждать она не собиралась.

– Я хочу, чтобы вы убрали весь хлам из этих проклятых комнат, – с вызовом заявила миссис Мэрфи.

– Дженкинса?

– А кого же еще?

– Но я думал, что он останется у вас до конца недели.

– Теперь уже этого не случится, – мрачно сказала она. – У меня было твердое намерение напустить на него шерифа. Вы знаете, что натворил этот человек? Колдовал с пробками до тех пор, пока не сжег все провода в доме! Спасибо еще, что не сжег дом! Сколько вы дадите за его рухлядь?

– Подождите минуту! – Я предложил ей кресло, а сам лихорадочно обдумывал положение. Очевидно, Дженкинс возился с предохранителями не случайно. Я догадывался, что вызвало перегрузку сети.

– Вы не можете так просто распоряжаться его собственностью, – осторожно сказал я. – Как он к этому отнесется?

– Меня это не волнует, – ответила миссис Мэрфи, – он исчез.

– Исчез? – Моя догадка переросла в уверенность. – Но куда?

– Откуда мне знать? Он был дома вчера вечером, когда я отправилась в гости к своей сестре. Вернувшись, я уже не застала его.

Миссис Мэрфи плотно сжала тонкие губы.

– Если он пожелает подать на меня в суд, я согласна; но ему же будет хуже, я вам говорю. Я хочу очистить его комнату, и хочу это сделать немедленно. Так сколько вы дадите за весь хлам?

– Трудно сказать, – я пытался выиграть время. – Может, лучше перевезти пока все сюда и подождать немного, не вернется ли он. Если вернется, то сам заплатит вам долг, если нет, я продам все на комиссионных началах. Это оградит вас от суда да и даст больше денег.

Она размышляла минуту, потом кивнула головой.

– Хорошо. Только заберите этот мусор немедленно, иначе я обращусь к кому-нибудь другому.

– Все будет сделано, – быстро ответил я, потом спохватился. Налоговый инспектор мог вызвать меня в любой момент, но, с другой стороны, мне очень хотелось заполучить изобретение Дженкинса. Я подозвал Лемми.

– Отправляйся вместе с миссис Мэрфи, – сказал я ему, – забери машину, которую увидишь в подвале, и привези сюда.

Он кивнул.

– Хорошо. Можно ее сразу разломать?

– Боже упаси! – вскрикнул я, но тут же понизил голос: – Ни в коем случае ничего не ломай. Будь с ней очень осторожен. Просто привези ее сюда. Понял?

– Конечно! – он повернулся и пошел вслед за миссис Мэрфи.

Все утро я думал только об этом деле. Поэтому налоговому инспектору не стоило большого труда расправиться со мной Я, конечно, возражал, доказывал, спорил, но он все-таки повысил налог на десять процентов. Расстроенный, я ушел на склад.

Было ясно, что произошло со стариком Дженкинсом. Он перегрузил сеть, чтобы перешагнуть в другой мир. Он уже не мог вернуться обратно и распорядиться судьбой своего изобретения. После того как я уплачу немного миссис Мэрфи, оно будет принадлежать мне, только мне!

Наконец вернулся Лемми. Раму, отсоединенную от других приборов, он поставил в конторе, а рядом свалил груду всякого электрического оборудования. Я схватил горсть проводов и… тупо уставился на тринадцать концов. Я смотрел на провода. Я смотрел на клеммы. Я смотрел на Лемми.

– Да, босс? Я все сделал аккуратно и осторожно, как вы и велели.

– Да, да, а теперь скажи мне, как были соединены эти провода?

– Что?

– Ты, мякинная голова! – простонал я. – Ты все разъединил! Какого черта?

– Я не мог увезти все в одном ящике, – недоуменно пробурчал Лемми, – я ничего не сломал, только отсоединил провода…

– Но почему ты не переметил их?! Как я теперь все это соединю?

– Я не знаю, хозяин, – Лемми отошел на шаг, – я не подумал об этом. А вы разве не знаете?

Я не знал…

Вот оно, одно из самых выдающихся изобретений со времени открытия колеса. Дверь в другой мир, вещь, которая могла бы сделать меня богатейшим человеком. Все, что для этого требуется, – соединить тринадцать проводов. Это просто, не так ли?

Не слишком. Тринадцать проводов можно соединить шестью миллионами всевозможных способов, и только один из них окажется правильным! Если работать непрерывно, для этого потребуется пара сотен лет! Но ведь я еще должен есть, спать, зарабатывать на жизнь! По самому оптимистическому подсчету, уйдет добрая тысяча лет. Я не думаю, что проживу столько.

Неужели Дженкинс не мог обойтись меньшим количеством проводов?

Сокращенный перевод с английского Т. ГЛАДКОВА

Л. Чекуолис
ЧЕТЫРЕ ГОРОХОВЫХ СУПА

Рисунки П. ПАВЛИНОВА

«Кукурузник» накренился на левое крыло. Земля опрокинулась и горой заслонила небо.

– Вниз гляди, тебе говорят! Теперь видишь? Видишь лагерь или нет, я тебя спрашиваю?

Деревья, рядом с ними не то кусты, не то камни, подозрительно близкие горные вершины – все слилось в сплошной серо-пегий диск. Зигмас помотал головой. Пилот выровнял машину и пошел на четвертый заход.

– А теперь? Сюда гляди, сюда! – опять услышал Зигмас в наушниках сердитый голос летчика.

Зигмас утвердительно кивнул, и мотор, словно только того и ждал, сразу затих, пропеллер начал рубить воздух с размеренным посвистом. Разбуженные, зашумели ветки кедров, самолет подскочил на поляне и остановился. Зигмас выбросил за борт рюкзак, вылез; поддерживая машину за крыло, помог ей развернуться и остался один.

Под ногами затрещал мох, и снова тишина: ни птичьего голоса, ни дыхания ветра. Неяркое северное солнце едва пригревает. Растения кругом будто с другой планеты: черные, точно обгорелые, березки, унылые кедры, еле доходящие до плеча, низкие, словно притиснутые рукой великана. Зигмас достал карту, установил азимут и тронулся в путь.

Лагерь появился впереди совершенно неожиданно. Радостно вскрикнув, Зигмас пустился бегом. Но на стоянке никого не было. На небольшой площадке – затоптанный олений помет. Среди деревьев – натянутая медная антенна. Зигмас громко позвал, потом выстрелил в воздух. Никакого ответа. Порылся в палатках, перекусил, улегся и, поворочавшись немного, заснул.

Проснулся от охватившего с новой силой чувства неуверенности, которое преследовало его с той минуты, как он отправился в путь. Зигмас протер глаза, огляделся. На стойке палатки висели надувная боксерская груша и перчатки.

От удара груша зазвенела и отскочила до самого верха палатки. Зигмас надел перчатки и принялся тузить грушу – левой, левой, «хуком» справа. Вскоре вся палатка закачалась и загудела.

– Добро, добро! Будет мне кого потренировать!

У входа в палатку стоял высокий парень с большим рюкзаком, в ковбойке, распахнутой по самый пояс, в резиновых сапогах с отвернутыми голенищами. Он был невероятно худ, даже щеки запали. На жилистой шее выступало большое, как часто бывает у тощих людей, адамово яблоко.

– А может, я тебя потренирую? – огрызнулся Зигмас.

Легко, как кошка, незнакомец повел плечом, и рюкзак соскользнул наземь.

– Становись, становись! – парень наклонился, и в руках у него оказалась вторая пара перчаток.

Зигмас сделал шаг – из глаз посыпались искры. Будто натолкнулся на бетонную стену.

…Холодная струя воды стекала по лбу. Упираясь локтями, Зигмас сел.

– А теперь давай познакомимся. Данила Каузов, начальник геологической партии.

Зигмас увидел клетчатый рукав. Безотчетно пожал протянутую руку. Встал. В голове шумело, по палатке мелькали какие-то точки.

– Пошли ужинать, – услышал он. – И лучше бы сразу сказал, что ты за боксер.

Это звучало как указание. На будущее время.

…Утром Зигмас сквозь сон почувствовал, что Данила встал и вышел. Было темно и холодно. Зигмас взглянул на часы: всего пять. Поднимался Данила, кажется, беззвучно, а радистка Люда и рабочий Петя в соседней палатке все-таки услышали, побежали вслед за начальником и заплескались в ручье. Зигмас был не из лентяев. Но в удовольствии понежиться лишний десяток минут в теплой постели он себе не отказывал. А кроме того, после ухода Данилы – Зигмас никогда и ни в чем не боялся себе признаться – в палатке стало будто уютнее. Ничего себе начальничек! Вот и работай с таким, вот и советуйся!

Отыскав мыло, подпоясавшись мохнатым полотенцем, Зигмас вылез из палатки. От мисок уже поднимался пар. Впоследствии Зигмас заметил, что Данила всегда такой: сразу успевает выполнять несколько дел.

«Умоюсь попозже», – решил Зигмас. Ели торопливо и молча. Пока Зигмас добрался до донышка, те трое уже отбросили в сторону росистую траву, которой обтерли ложки. Данила развернул карту.

– Пойдешь с Людой. И поживей навертывай, ты тут не у тещи в гостях!

Зигмас демонстративно откинул в сторону миску, а Данила добавил:

– Все вытрешь, вещи уложишь в мешки. Домработниц здесь нет. Для начала тебе тридцать километров. На первый день хватит. Пойдешь вверх по течению Вертушинки. Видишь?

По зеленым и синим линиям незнакомой карты Зигмас постарался запомнить маршрут.

– Все остальное тебе покажет Люда. Я пойду по дуге, встретимся возле Чалдонских ключей. Твой счетчик в порядке, я его вечером отрегулировал.

Разворачивая карту, Зигмас еще слышал за спиной шаги Данилы. Собирался кое-что спросить, но когда повернулся, не было уже ни начальника, ни палаток. Люда улыбнулась, поймав растерянный взгляд новенького:

– Ничего, привыкнешь… Я тоже привыкла…

И первая, понукая оленя, полезла под кедры.

Зигмас был ей благодарен. Она придерживала ветки, чтобы не хлестали его по лицу; перейдя ручей, возилась с оленями, пока он, балансируя, скользил по камням, заросшим водорослями, окруженным кипящей пеной. Километров через пять они нашли скалу с пятном извести – знак, оставленный Данилой. Это было начало маршрута. Люда сняла с плеч ручной бур, врезалась в землю на 60 сантиметров и, пока Зигмас пристраивал наушники с пористой резиной, прошла еще сотню метров и снова начала бурить. Зигмас сунул щуп счетчика Гейгера в свежий шпур и даже вздрогнул, когда в наушниках запищало и засвистело. Но стрелка пометалась, пометалась и застыла на 10. Радиоактивность слабая.

Километра через два разряды и вой усилились. Зигмас сорвал с головы обруч. Счетчик показал 80. Еще не вполне уверенный, подозвал Люду.

– Да, тут руда, – подтвердила радистка.

Она огляделась и, отсчитав в сторону 25 метров, опять сделала шпур.

Они потратили целый час, но Зигмас стал гораздо бодрее.

– Мне везет, – сказал он и попытался похлопать Люду по плечу.

Радистка покачала головой и осторожно, словно нянька, которая отнимает у ребенка игрушку, сказала:

Нет… Маловато, очень слабое пятно… Шахты тут не будет.

Вскоре он вспотел, устал, его охватила ярость. Девушка мчалась, как на свидание, все поглядывая на часы. Она легко изгибалась, ныряя в темные тоннели под кедрами, с козьей легкостью перемахивала с камня на камень, забредала по пояс в холодные пенистые ручейки и озерки, ведя за собой оленя.

«Второй Данила!» – злился Зигмас. Девушка вообще чем-то походила на начальника – стройная как тростинка, подпоясанная широким ремнем, порывистая в движениях, она вдобавок явно подражала Даниле: такие же рыжие лыжные брюки с прошитой стрелкой, такая же клетчатая ковбойка, расстегнутая до отказа: выглядывал краешек розового кружева. Только волосы туго, по-деревенски, повязаны платком.

Когда Зигмас второй раз обнаружил следы руды и они остановились, он долго не мог вымолвить ни слова – так запыхался. Люда достала носовой платок, вытерла ему лоб и, предваряя упреки, заявила:

– Лучше сразу обтерпеться… Ночью будут ныть кости и с утра еще поболят. Но ничего, обойдется, быстро привыкнешь. Завтра пройдем уже пятьдесят километров, и так до осени…

Радистка сама собрала образцы туфа, налила из цветастого китайского термоса горячего крепкого кофе.

– Вчера Данила один покрыл всю дистанцию. Конечно, не совсем в одиночку, с двумя оленями. – Она улыбнулась, блеснули сощуренные глаза северянки. – С тех пор как Дрогов сломал ногу, – продолжала она беззаботно (на место Дрогова и был прислан Зигмас), – Данила всегда один работает. А в прошлом месяце мы оставили медвежью шкуру. На кедре растянули. Это Данила подстрелил. Может, найдет кто-нибудь…

Сумасбродная, несуразная девица! Зигмас нервничал, а ей, кажется, все нипочем: и полупудовый бур, и нехоженая горная тайга, и даже обжигающий кофе – она выпила две кружки одну за другой, умудряясь в то же время тараторить без умолку.

До лагеря добрались поздно ночью. Данила подыскал изумительное место. Здесь росло несколько настоящих высоких кедров и черные раскидистые пихты. Рядом были утесы, напоминавшие разваленную печь. Должно быть, именно они и прикрывали деревья от бешеных, всесокрушающих ветров с океана. Ветви в вышине шумели совсем как в родных местах в Литве, но Зигмасу теперь было на все наплевать. Он упал ничком у костра и думал об одном – чтобы Люда не рассказала Даниле, как они работали. Но Люда ставила палатку, а потом тоже растянулась возле костра, у ног Данилы.

– Так что, нравится тебе работа геолога? – спросил Данила у Зигмаса.

– А я уже работал. На Коле, в Воркуте. Практику там проходил.

– Тоже сравнил! – начальник расхохотался. За ним Люда и вылезший из палатки Петя. Будто они что-то знали, но таили про себя. Зигмас освирепел. Он сел, чувствуя, как исчезают усталость и робость.

Но как ни силился он проявить безразличие и самоуверенность, рассказывая про свой маршрут, он запинался, словно на экзамене. А Данила сунул руки в перчатки и стал лупить по груше. Даже не дал ему закончить:

– Я эти места знаю, – бах, бах, – я ведь шел параллельно. Больше, – бах, бах, – надо в воду смотреть, тут ключи из глубины идут. Глина, – бах, бах, – ерунда. Ты вглубь гляди!

Если б не этот разговор, Зигмас утром ни за что бы не поднялся. Ведь ночью глаз почти не сомкнул. Сводило икры. Только зажмуришься – под ногами разверзается зыбучее болото. Когда на рассвете Данила вышел, Зигмас схватил градусник. 38,5! Вытянул руки – пальцы дергает и сводит, словно во время лихорадки. Неужели нельзя было остаться в Литве? Вот влип так влип!

Обмотав шею полотенцем, Зигмас заковылял за утесы. Данила уже был там и, услышав шаги, даже не обернулся. Ведет себя так, будто один на целом свете. Подскочил и плюхнулся в омут. У Зигмаса уже не было сил удивляться. Он осторожно притронулся ладонью к ледяной воде, потер нос, щеки, шею. Данила плавал, как в бассейне, тщательно проделывая все движения. Вынырнув, выбрасывал руки вперед и в стороны, чтобы опять надолго погрузиться. Только по выпученным глазам можно было догадаться, что начальнику тоже отчаянно холодно.

Для Зигмаеа это был страшный день. Толстое мохнатое полотенце, которым он повязался вместо шарфа, душило, натирало шею. Зигмас уже плохо видел дорогу и, споткнувшись, больно ушибся: камни были острые как ножи. Его уже нисколько не интересовало, что о нем подумают, и он несколько раз кричал Люде, чтобы обождала, не бросала его одного. Но радистка останавливалась, только когда Зигмас ее нагонял. Тогда она брала счетчик, шла проверять, а потом еще укоризненно покачивала головой.

Однако с полудня Зигмас с удивлением ощутил, что в голове прояснилось, сердце бьется хоть и учащенно, но равномерно, а ноги ступают тверже. Все шло так, как предсказывала Люда. Под вечер он даже что-то замурлыкал себе под нос.

С каждым днем партия уходила все дальше в горы. Кедры все ниже жались к земле. Появилось больше прогалин. А за ними, казалось, совсем близко виднелись рыжие, обнаженные склоны сопок. Когда темнело, они еще долго сверкали на солнце, и с них в долину падали золотые отблески. Данила укладывал в папку все новые карты пройденных мест – ободранные, замызганные, словно побывавшие в руках у первоклассников. На них пестрели пометки об интенсивности – желтые, синие, зеленые, черные пятна. Будто деревенская юбка.

Чем выше, тем больше высыпало на картах красноты. Зигмас думал, что Данила остановится. Залежи были отличные, никто не стал бы их упрекать. И все-таки начальник вытаскивал новый чистый лист. «Надо добраться до водораздела», – говорил он. Но прошло еще две недели. Вертушинка сузилась, стала ручейком, который легко перепрыгнуть, а склоны ни на километр не казались ближе. Только снежные шапки на сопках становились все белее, сползали языками все ниже.

Взберешься на высокий утес, и можно обозреть весь пройденный путь, обидно короткий, как думалось теперь Зигмасу. Вот вертушинский омут, вот утесы первого лагеря, а дальше все тонет в голубизне долины; ни тропки, ни дымка от костра, так и кажется, не хватит сил всего человечества, чтобы обойти эту тайгу.

Близилась зима. Исхудалые олени кричали так жалобно, что сердце разрывалось. Первые морозы иссушили траву, скрючили мох, и корма у них почти не стало. В ручейках и родниках появился лед.

Зигмас надел меховой комбинезон Дрогова. Ногти Зигмаеа пообломались, лицо обветрилось и загорело, мышцы окрепли. Он действительно притерпелся. Два раза начальник гонял его, сонного, голодного, на вторичную проверку небрежно проведенных маршрутов. После этого очередные пятьдесят километров, конечно, представлялись сущим пустяком. Как и прежде, Данила мало интересовался Зигмасом, а тот не видел надобности расплачиваться за это откровенностью или почтением. Остальные считали поведение начальника совершенно естественным. Люде иногда влетало даже больше других: и за то, что трещал край палатки, и за то, что кровоточили копыта оленей. А девушка и не пыталась огрызаться, только смущенно смеялась.

Как-то раз, взволнованная, собираясь что-то сказать, она положила ладонь на локоть Данилы. А тот как откинет голову:

– Это еще что? Может, тут, в тайге, начнем любовь крутись?

Возмущенный Зигмас хотел было заступиться, но передумал: их дело… Не так уж важно все это, необходимо просто как-то просуществовать два-три месяца. Его волновало теперь другое. По вечерам Люда включала рацию и сообщала товарищам, что партии одна за другой возвращаются на базу. Но никто, кроме Зигмаса, на это, кажется, и внимания не обращал. Те втроем закопченными пальцами скребли карту, как ребята, готовящие поход: лихорадочно отбирали друг у друга циркуль, вышагивали им по карте еще десятки, еще сотни километров, будто можно птицей перелететь через эти ущелья и горные цепи, а не тащиться с рюкзаками, счетчиками, бурами, спальными мешками на плечах. Ни один из них даже не заикнулся, что больше нельзя, что пора возвращаться, что на дворе октябрь…

Зигмас в отчаянии пытался загипнотизировать Данилу – уставится ему в затылок и беззвучно шевелит губами:

«Псих! Зима нагрянет, кто нас отсюда вывезет? Ведь тогда конец! Домой, дурак, домой!»

Но Данила не оборачивался.

Однажды утром начальник встал, озабоченный, раньше обычного. У него была своеобразная логика:

– Кормежка кончается, надо поторапливаться.

Съели гороховый суп, сваренный густо, как пюре, без всяких жиров. А потом Данила, подгоняя оленя бичом, побежал вверх по склону. Люда направилась по долине налево, тоже бегом. Олени тащили теперь только тяжелые кожаные чемоданы, обитые железом, со сложными никелированными замками. В них лежали величайшие ценности – образцы руды, результаты всей работы. Остальную кладь приходилось нести самим.

Зигмас тоже перешел на бег. Тут уж не отстанешь. Он прислушивался к счетчику, брал образцы минералов и мчался вдогонку за девушкой. Убедившись, что девчонка готова носиться до самого вечера, Зигмас подумал: бросить все, присесть. Хватит, наплевать. Как только станет совсем невмоготу, сяду, и все тут. Пусть несут. Тогда и всем придется возвращаться. Но такой момент никак не наступал. Ноги подкашивались, мускулы ныли и все же работали. Как машина.

Данила запоздал на ночевку; на ужин опять ели гороховый суп, но эти трое были очень веселы. Данила обнаружил очаг. Образцы начальник завернул в целлофан, а потом бережно положил в отдельный резиновый мешочек. Пятно замечательное. Может, другого такого и нет. Данила сказал об этом просто, будто каждый год делал подобные открытия. Он изводил Люду: та где-то упала и разодрала свои лыжные штаны. Данила показывал, как ей придется маневрировать по городским улицам с заплатой сзади. А Петя глубоко порезал о камень колено. Люда промыла, перевязала ему рану и, забывшись, долго гладила отросшие ежиком волосы паренька. Поглаживала, а сама смотрела на Данилу.

Утром опять было гороховое пюре.

– Вот бы мяса! – тихо сказал Зигмас Люде. Но Данила услышал.

– Пюре – очень полезная еда. Особенно когда другой нету! – усмехнулся начальник с довольным видом. – Настоящая пища!

Не то на десятый, не то на пятнадцатый день проснулись в полночь от стужи. Термометр показывал 30 градусов ниже нуля. Утром все оказалось покрыто снегом. В долине не было видно кедров: метель намела сугробы по самые верхушки. Только еще торчали ветви, вылезшие за лето. Им предстояло засохнуть. Теперь Зигмасу стало ясно, почему верхушки кедров похожи на грибы. В глазах у начальника Зигмас заметил растерянность и в глубине души возликовал. Разве не был прав он, Зигмас, в своих безмолвных упреках? Самолету тут не приземлиться, вертолет не долетит.