Текст книги "А.Беляев Собрание сочинений том 6"

Автор книги: Александр Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

Я сконструировал очень маленький аппаратик – электроноскоп, нечто вроде панцирного гальваноскопа высочайшей чувствительности. Провода электроноскопа – тончайшие серебряные проволоки – присоединяются к зрительному нерву или зрительному центру в головном мозгу. И на ток, который появится в моем аппарате-электроноскопе, зрительный нерв или центр должен реагировать световым ощущением. Все это просто.

Трудность заключается в том, чтобы мертвый механизм электроноскопа приключить к системе живого зрительного органа и чтобы вы могли световые ощущения проецировать в пространстве. По всей вероятности, ваш зрительный нерв не поражен на всем протяжении. Нелегко будет найти наилучшую точку контакта. Впрочем, к операции мы прибегнем лишь в крайнем случае. Ведь электрический ток может добраться до зрительного нерва и по смежным нервам, мышцам, сосудам. Вот основное. Подробности я вам объясню, если вы решите…

– Я уже решил, – ответил Доббель, махнув рукой. – В жизни мне нечего терять. Экспериментируйте как хотите. Можете даже продолбить мне череп, если потребуется.

– Ну что же, отлично. У вас теперь, по крайней мере, есть цель жизни. Видеть то, чего еще не видел ни один человек в мире! Это не всякому выпадает на долю.

– А уж на вашу долю в связи с этим, наверное, тоже кое-что перепадет! – язвительно сказал Доббель.

– Выгодная реклама, не больше, которая поможет мне отбить у Вироваля всех его пациентов, – с самодовольным смехом ответил Крусс.

* * *

– Темнота. Черная как сажа и глубокая как бездна, впрочем, я лгу: полная темнота не имеет пространственного измерения. Я не представляю, простираются ли передо мною тысячи кубических километров или сантиметры темноты, нахожусь ли я в пустоте или же со всех сторон меня окружают предметы. Они для меня не существуют, пока я не дотронусь до них или не расшибу себе лба…

Доббель замолчал.

Он лежал на кровати в большой белой комнате. Голова его и глаза были забинтованы. Крусс сидел в кресле возле кровати и курил сигару.

– Скажите, доктор, почему вы так тяжело дышите? – спросил Доббель.

– Не знаю. Наверно, сердечко шалит. От волнения… Да, я волнуюсь, господин Доббель… Волнуюсь, наверно, больше вашего… Почему так долго ничего…

– Послушайте! – вдруг воскликнул Доббель и приподнялся на кровати.

– Лежите, лежите! – поспешил Крусс уложить голову Доббеля на подушку.

– Послушайте! Мне кажется… я вижу…

– Наконец-то! – свистящим шепотом произнес Крусс. – Что же вы видите?

– Я вижу… – взволнованно ответил Доббель, – мне кажется… если это только не зрительная галлюцинация… Бывают зрительные галлюцинации у слепых?

– Да ну же, ну, что вы видите? – вскричал Крусс, ерзая в кресле.

Но Доббель замолчал.

Его лицо было бледным и таким сосредоточенным, словно он к чему-то прислушивался. Крусс поднялся, осторожно ступая, дошел до двери и нажал кнопку электрического звонка. Когда появилась санитарка в белом халате, Крусс приказал тихо, как бы боясь нарушить грезы Доббеля:

– Скорее… нитроглицерин… у меня сердечный припадок.

– Доктор! Господин Крусс! Да, да, я вижу… тьма ожила! – заговорил Доббель, как в бреду. – Проходят какие-то сгущения светового тумана…

– Какого цвета? – взвизгнул Крусс, хрипло дыша.

– Свет белый… хотя на фоне мрака кажется чуть-чуть голубоватым… Световые пятна приходят и уходят ритмически, как волны…

– Волны! – хрипел Крусс. – Проклятье! Недостает только, чтобы я умер именно сейчас. Давайте! Скорее давайте! – обратился он к вошедшей санитарке, жадно выпил лекарство, опустил веки и откинулся на спинку кресла. Хрипы становились все реже и тише.

– Прохождения световой материи бывают то короче, то длиннее, – говорил Доббель о своих видениях.

– Быть может, это работает радиотелеграф? – высказал предположение Крусс. – Ну вот, мне лучше. Мне значительно лучше. Я вас слушаю.

– Удивительно. Передо мною словно проявляется фотографическая пластинка. Я вижу больше света… Пятна, точки, дуги, кольца, волны, узкие, трепещущие лучи пересекают, пронизывают друг друга, сливаются, расходятся, переливаются… Световая сетка, узоры… Как трудно разобраться во всем этом!

– Замечательно! Бесподобно! – восхищался Крусс удачными результатами своего опыта. – Вам трудно разобраться потому, что вы еще не приспособились рейдировать аппарат и не можете выделять токи различной силы. Не мудрено, что вы находитесь как бы в световом хаосе. Но вы быстро овладеете регулятором и сможете выделять токи от слабых до сильных любого напряжения. Да не жалейте же слов, дружище! Что вы видите еще?

– Нет больше темноты, – продолжал Доббель. – Пространство полно света. Свет разной силы и – да, да! – разной окраски – голубой, красноватый, зеленоватый, фиолетовый, синий… Вот с левой стороны вспыхнуло световое пятно величиною с яблоко. От него исходят голубоватые лучи, как от маленького солнца…

– Что такое? – воскликнул Крусс, вскакивая с кресла. – Вы видите? Не может быть! Ведь это луч солнца из окна упал и осветил полированный шарик на ручке двери. Но не можете же вы видеть этот шарик!

– Я не вижу шарика. Я вижу только световое пятнышко и голубоватые лучи, исходящие от него.

– Но как? Почему? Какие лучи?

– Мне кажется, я нашел разгадку, господин Крусс. Энергия солнечного луча, осветившего шарик, начала вырывать с металлической поверхности шарика электроны.

– Да, да, да, да! Вы правы. Вы совершенно правы. Как только я сразу не догадался. А ну-ка, проделаем такой опыт. Вы, конечно, не видите, где находятся провода электрической лампы? Так. Теперь я включаю свет. Электрический ток двинулся, и…

– И я увидел электрический провод. Светящаяся линия проходит по потолку, – Доббель указывал пальцем, Крусс утвердительно кивал головой, – по стене… а вон там, в углу, происходит утечка тока. Вам придется пригласить монтера… Дальше провод проходит через ряд комнат, спускается в первый этаж, выходит на улицу… Я вижу и горящую электрическую лампу. Вот она. Только я вижу не свет, а токи электронов от накаленного волоска…

– Термионная эмиссия, или эффект Эдиссона, – кивнул головой Крусс.

– А знаете что, господин Крусс? – весело сказал Доб-бель. – Я вижу кое-что и более интересное, чем эффект Эдиссона в горящей лампочке. Вижу, даже не поворачивая головы. Будьте добры, подойдите к моей кровати. Так. Здесь ваша голова? А здесь ваше сердце?

– Совершенно верно… Гром и молния! Неужели вы… неужели вы видите электротоки, излучаемые моим мозгом и сердцем? Хотя что же тут удивительного? Ведь в каждой клетке нашего организма происходят сложные химические процессы, сопровождаемые электрическими явлениями. Но сердце и мозг – это настоящие генераторы.

– От вашей головы исходит мягкий лиловый свет. Он усиливается, когда вы усиленно думаете. А когда волнуетесь, разгорается пламенем ваше сердце, – сказал Доббель.

– Вы клад, Доббель! Вы золото! Вы незаменимый для науки человек! Ведь гальванометр не может рассказать всего, как вы! Я горжусь собою… и вами, Доббель. Сегодня вечером мы покатаемся с вами по городу в автомобиле, и вы расскажете мне о ваших видениях!

* * *

Перед Доббелем открылся новый мир. Тот вечер, когда Крусс катал его по городу в авто, навсегда остался в памяти Доббеля. Этот первый вечер был совершенно волшебным, фантастическим.

Доббель видел свет всюду, где только имелся электрический ток, а где нет электричества в большом городе! Доббель видел вспышки высокого напряжения, которые дает магнето автомобильного двигателя. Моторы трамваев катились по улицам, как китайские колеса фейерверков, отбрасывая от себя снопы искр – электронов. Словно расплавленные канаты, висели вдоль улиц трамвайные провода. Вокруг них были такие мощные магнитные поля, что светом наполнялась вся улица. Доббель видел, вернее, угадывал, как свет – ток от воздушного токонесущего провода – бежал по бугелю под крышу вагона к контроллеру на передней площадке, затем – под пол – в железную раму вагона, в ось, в колеса, в рельсы, в подземный кабель. Многочисленные кабели ярко светились под землей. Кое-где они были неисправны, и Доббель отчетливо видел уходящие в землю голубые ветвистые ручейки – утечка тока. А позади себя, далеко на окраине города, он видел зарево и целые каскады огня. Там была расположена одна из многих городских электростанций с ее мощными альтернаторами. Они-то и излучали эти огненные каскады.

Любопытно было смотреть на многоэтажные дома. Доббель не видел стен. Он видел только ярко светящуюся сложную решетку проводов электрического освещения и более слабый свет телефонных проводов, как бы светящийся скелет небоскребов. По этим скелетам Доббель узнавал отдельные здания города. Там и сям в домах виднелись косматые световые пятна – моторы. Все пространство было наполнено рассеянным светом от проходящих радиолучей, а над городом, до самых звезд, как бы связывая небо с землею, текли световые потоки, ливни, реки света – то была игра космических лучей, вырвавшихся из недр солнца электронов и магнитных токов самой земли…

– Не один ученый дал бы выколоть себе глаза, чтобы видеть все это! – восторженно воскликнул Крусс, слушая описания Доббеля. – Кстати, будьте готовы, Доббель. Завтра вас интервьюируют журналисты крупнейших газет, а послезавтра я демонстрирую вас в научном обществе.

* * *

Изобретение Крусса произвело сенсацию. Несколько дней подряд все газеты наперебой трубили о нем, и Крусс купался в лучах славы.

Доббеля тоже непрерывно интервьюировали и фотографировали, а затем он начал получать письма с деловыми предложениями.

Военное ведомство предполагало использовать Доббеля для перехватывания во время войны радиотелеграмм противника. Доббель воспринимал волны радиотелеграфа как ряд световых вспышек разной продолжительности. Преимущество Доббеля перед приемной радиостанцией заключалось в том, что ему не надо было перестраиваться на длину волн: он видел их все – и длинные и короткие.

Крупная фирма «Электроремонт» предлагала ему работу – контроль над утечкой тока в подземных кабелях и обнаружение так называемых бродячих токов, причинявших повреждения подземным кабелям и разным металлическим конструкциям. Фирма подсчитала, что живой аппарат – Доббель – обойдется дешевле монтеров и техников, вооруженных обычными аппаратами, определяющими место утечки тока.

Наконец, Всеобщая компания электричества сделала ему предложение – служить живым аппаратом при опытных работах в научной лаборатории компании. В экспериментальной лаборатории испытывались различные системы катодных трубок и ламп, осциллографов, аппаратов, излучающих ультрафиолетовые и рентгеновы лучи, искусственные гамма-лучи; здесь изучалась вся шкала электромагнитных колебаний, делались опыты бомбардировки атомного ядра, изучались свойства космических лучей. Такой живой аппарат, как Доббель, конечно, мог быть очень полезен при производстве опытов над невидимыми лучами.

Крусс разрешил Доббелю принять предложение Всеобщей компании электричества.

– Но жить вы будете по-прежнему у меня, – сказал Крусс. – Так мне будет удобнее. Ведь договор наш остается еще в силе. Я не произвел еще над вами всех интересующих меня наблюдений.

* * *

Для Доббеля вновь началась трудовая жизнь.

Ровно в восемь утра Доббель уже сидел в лаборатории, где всегда пахло озоном, каучуком и какими-то кислотами. Производились ли опыты при солнечном свете, или же вечером, при свете ламп, или, наконец, в полной темноте, Доббель всегда был окружен своим прозрачным миром светящихся шаров, колец, облаков, полос, звезд. Машины гудели, жужжали, трещали. Доббель видел, как возле них возникают сияющие магнитные поля, как срываются потоки электронов, как эти потоки изгибаются или ломаются в пути под влиянием хитроумных электрических преград, сетей и ловушек. И Доббель объяснял, объяснял и объяснял все виденное. Две стенографистки записывали его речь.

Он видел интереснейшие световые феномены и делал ученым сообщения о вещах совершенно неожиданных. Когда начинала работать гигантская электромагнитная установка, которая была больше и тяжелее самого большого паровоза, Доббель говорил:

– Фу, ослепнуть можно! Эта машина наполняет ярким светом целый квартал города, а крайние пределы светящегося магнитного поля выходят далеко за окраину города. Ведь я вижу весь город насквозь – электрический скелет города, вижу сразу во все стороны. Я теперь вижу все вещи и вас, господа. Электроны облепили меня, как светящийся улей. Вон у господина Ларднера искры уже сыплются с носа, а голова господина Корлиса Ламотга напоминает голову горгоны Медузы в пламени. Я отчетливо вижу все металлические предметы, они горят, как раскаленные, и все связаны светящимися нитями.

При помощи Доббеля, говорящего и мыслящего аппарата, было разрешено несколько не поддававшихся разрешению обычным путем научных вопросов. Его ценили. Ему хорошо платили.

– Я могу считать себя самым счастливым среди слепых, но зрячие все же счастливее меня, – говорил он Круссу, который ежедневно выслушивал его отчеты о работе и продолжал на основании их свои изыскания по усовершенствованию изобретенного им аппарата.

И вот настал день, когда Крусс сказал:

– Господин Доббель! Сегодня истек срок нашего договора. Я должен исполнить свое обязательство – вернуть вам нормальное зрение. Но вам тогда придется потерять вашу способность видеть движение электронов. Это все-таки давало вам преимущество в жизни.

– Вот еще! Преимущество быть живым аппаратом! Не желаю. Довольно. Я хочу иметь нормальное зрение, быть нормальным человеком, а не ходящим и болтающим гальваноскопом.

– Дело ваше, – усмехнулся Крусс. – Итак, начнем курс лечения.

* * *

Настал и этот счастливый день в жизни Доббеля. Он увидел желтое, покрытое морщинами лицо Крусса, молодое, но злое лицо сестры, помогающей Круссу, увидел капли дождя на стеклах большого окна, серые тучи на осеннем небе, желтые листья на деревьях. Природа не позаботилась встретить прозрение Доббеля более веселыми красками. Но это пустяки. Были бы глаза, а веселые краски найдутся!

Крусс и Доббель некоторое время молча смотрели друг на друга. Потом Доббель крепко пожал руку Крусса.

– Не нахожу слов для благодарности…

Крусс отошел от кресла, приподняв правое плечо.

– Благодарить незачем. Для меня лучшая награда – успех в моей работе. Я же не шарлатан, не Вироваль. Вернув вам зрение, я доказал это всем – надеюсь, его приемная очень скоро опустеет… Но довольно обо мне. Вот вы и зрячий, здоровый, нормальный человек, Доббель. Можно позавидовать вашему росту, вашей физической силе и… что же вы теперь намерены делать?

– Я понял ваш намек. Я больше не ваш пациент и потому не должен обременять вас своим присутствием. Сегодня же я перееду в отель, а затем подыщу себе квартиру, работу.

– Ну что ж, желаю вам успеха, Доббель.

– У меня нет другого выхода. Не умирать же мне с голоду.

– Нет, я не сделаю этого, решительно отказываюсь! – горячо возразил Крусс. – Что подумали бы обо мне! И потом, вы опоздали. Да. Занимаясь электроноскопом, я внес в него кое-какие конструктивные изменения, запатентовал и продал патент Всеобщей компании электричества. Теперь каждый человек может с помощью моего электроноскопа видеть электроток. И компания не нуждается в таких ясновидящих слепцах, каким были вы, Доббель.

Доббель молча надел мокрую шляпу и в раздумье посмотрел на свои сильные, молодые руки.

– Ладно, – сказал он, в упор взглянув на Крусса. – Они годятся, по крайней мере, на то, чтобы сломать всю эту чертову мельницу. Прощайте, господин Крусс! – И он вышел, хлопнув дверью.

Дождь прошел, и на синем осеннем небе ярко сияло солнце.

РОГАТЫЙ МАМОНТ

Это было в 1988 году. Я жил в Свердловске, руководил геологическими работами Свердловского филиала Академии наук. В конце октября на острове Врангеля был назначен слет руководителей геологическими работами на наших полярных и заполярных островах. Я должен был председательствовать на этом слете. Признаться, меня не слишком привлекало путешествие. Мне нездоровилось, да и работы на месте было очень много. Но меня заинтересовало радиописьмо, присланное одним из самых талантливых и любимых моих учеников – начальником геологоразведки на острове Врангеля – Мишей Шугалеевым.

«Не отказывайтесь от полета, дорогой Иван Иванович, – писал он. – Ведь теперь от Свердловска до о. Врангеля рукой подать: весь путь на электроплане займет не более 4–5 часов. Прилетайте непременно. Ваш приятель Яша готовит вам сюрприз. Он уверяет, что нашел в тундре череп детеныша мамонта совершенно необычайной формы, с рогами. Рогатый мамонт! Ведь это же мировая научная сенсация! Как ни просили мы Яшу показать нам череп рогатого мамонта, Яша и слушать не хотел: он отвечал, что приведет к месту находки первым Ивана Ивановича, и никого больше…»

Можете себе представить, как заинтересовал меня этот рогатый мамонт. Я ломал себе голову, пытаясь угадать, какого именно представителя вымерших животных принял Яша за «рогатого мамонта». В былые времена мамонтовые бивни и кости находили в довольно большом количестве на севере острова Врангеля – в тундре Академии. Отдельные кости и черепа, конечно, могли еще сохраниться.

Да, вы еще не знаете, кто такой Яша. Яша – эскимос, уроженец острова. Там же окончил среднюю школу. Студент-геолог, заочник. И бригадир охотничьей бригады, если только можно назвать охотою современные механизированные способы электролова и электроубоя птиц и морских животных.

Ну, вот. Словом, я решил лететь.

В то время только что вступила в эксплуатацию первая воздушная линия электропланов, пользующихся электроэнергией, передаваемой по воздуху без проводов. Линия, как теперь всем известно, проходит на высоте двух тысяч метров. Первая башня-антенна такой высоты была установлена невдалеке от Свердловска, вторая – на горе Народной, имеющей высоту 1875 метров. Наверху башен-антенн укреплены друг против друга параболические зеркала из гудрона и каких-то других веществ. При помощи этих зеркал короткие радиоволны направляются прямолинейными потоками. Это и есть «невидимый провод», по которому течет ток высокого напряжения. Третья башня – на Новой Земле, четвертая – на Земле Северной, пятая – на Новосибирских островах и шестая – на острове Врангеля. Расстояние между башнями почти равное – порядка тысячи километров, – и только между двумя последними несколько больше.

Ненастным вечером я и два геолога-доцента подъехали к стартовому аэродрому. Башня почти на три четверти была покрыта облаками. Огромный электроплан с широким тупым носом, в котором был устроен тоннель, где находился мощный пропеллер, стоял на рельсах «разгоночного» круга. Диаметр круга – три-четыре километра.

Окон в летающем «вагоне-поезде» не было видно. Каменная лестница аэропорта, высотою в четыре-пять метров, подводила к открытым дверям вагона. Я насчитал восемь дверей.

И во все двери входили пассажиры с портфелями – в короткое путешествие чемоданов не берут, а долгих путешествий в наше время не существует. Крылья электроплана показались мне непомерно малыми, как рудиментарные крылышки на массивном жирном теле птицы киви. Позже я узнал, что крылья электроплана раздвижные: на земле они сложены, перед взлетом раздвигаются во весь свой гигантский размах, по мере убыстрения полета все более укорачиваются, а при посадке вновь раскрываются во всю ширину.

Войдя в электроплан, мы заняли четырехместное купе, усевшись в мягкие кресла. Четвертым спутником был угрюмого вида молодой человек, который с напряженным вниманием уставился в ручной экран телевизора, – вероятно, читал Телегазету. Вскоре, однако, он осторожно, чтобы не порвать тонкого серебристого шнурочка, положил экран в боковой карман алюминизированного дорожного костюма, улыбнулся нам, заговорил и оказался очень общительным человеком.

Когда мы почувствовали, что наш летающий поезд двинулся и начал набирать скорость по разгоночному кругу, молодой человек сказал:

– Хотите посмотреть машинное отделение? Это вполне возможно. Дело в том, что я один из строителей электровоздушной трассы. Видимый путеец невидимых электровоздушных путей, так сказать. Весь экипаж мне знаком. Идемте же.

И мы вошли за ним в просторное помещение с большим овальным отверстием наверху, прикрытым толстым слоем прозрачной, как стекло, пластмассы. Сквозь это отверстие были видны электромоторы и большой вал. Меня уверяли, что этот вал, приводящий в движение воздушный винт, может вращаться со скоростью 25–30 тысяч оборотов в минуту. Шарики в подшипниках заменены здесь струей водорода, направленной так, что вал совершенно не имеет соприкосновения со стенками подшипников, фактически вращаясь почти без трения, в газовой среде.

Дежурный водитель сидел посреди комнаты, устланной ковром, за конторкой белого дуба. Перед ним находилась небольшая черная доска с десятком циферблатов и дисков, напоминающих диски телефонных аппаратов. Все механизмы тяжелой машины повиновались буквально одному прикосновению пальца.

Несмотря на то что обычно в помещении было тихо, водитель вместе со своей конторкой был покрыт прозрачным звукоизолирующим футляром кубической формы, с небольшой дверью: ни один звук не должен отвлекать внимание водителя. Этот звуковой изолятор позволял остальным людям, находящимся в помещении, громко разговаривать.

Молодой человек, который привел нас сюда, – его фамилия была, кажется, Петров – обратил наше внимание на полки, расположенные вдоль боковых стен.

– Вот самое интересное во всей этой машине, – сказал он. – Не угодно ли подойти поближе?

На массивной железной полке с толстыми металлическими подпорами, к которой мы подошли, лежало нечто похожее наибольшей ком теста. Ниже, под полкой, начинался ковш, хобот которого уходил куда-то под пол. В стороне от «теста» на полке стояло несколько черных кубиков величиною в кубический сантиметр.

– Попробуйте приподнять один из этих кубиков, – сказал Петров.

Я взял кубик двумя пальцами, чтобы приподнять, но пальцы сорвались. Кубик оказался тяжелее, чем можно было предполагать. Пришлось сжать пальцы изо всех сил, однако кубик словно прирос к полке.

– Привинчены они, что ли? – удивленно спросил я.

– Позвольте, я попробую, – сказал один из моих спутников – геолог Санович. Но ни он, ни другой геолог – Зорин – также не смогли приподнять кубика. Зорину удалось лишь, да и то с большим трудом, чуть-чуть сдвинуть один кубик в сторону.

– Кубик железный, а полка тоже железная и, очевидно, соединена с сильным электромагнитом, – высказал он предположение.

– Ничего подобного, – со смехом ответил Петров. – Разгадка в том, что кубики сами по себе очень тяжелые.

– Этого не может быть! – горячо возразил Санович. – На земле нет и не может существовать такой тяжелой материи!

– Оказывается, может и, как видите, есть, – улыбнулся Петров. – Кстати, эта тяжелая материя совсем уж не так тяжела. Разве вы не поднимете тело в десять килограммов веса? Только, конечно, не двумя пальцами. В этом весь секрет.

– Вы хотите сказать, что кубик весит десять килограммов? – спросил я.

– Да, – ответил Петров. – А нормальный его вес должен быть всего один грамм.

– Но ведь это… но ведь это получается увеличение веса в десять тысяч раз! – с волнением заметил я.

– Совершенно верно – в десять тысяч раз, – спокойно подтвердил Петров, кивнув головою.

– Смотрите! Смотрите! – воскликнул Зорин. – «Тесто» увеличилось в размере. Оно растет на глазах. Видите, подошло к краю полки, свесилось, вот-вот упадет вниз.

– Ну, что же, подхватите его рукой и положите обратно на полку, – предложил Петров.

Зорин подхватил тесто и попытался поднять. Это ему удалось, но все мускулы напряглись, рука дрожала, лицо покраснело.

– Никогда мне еще не приходилось иметь дело со столь чудовищно тяжелым тестом, – сказал он. – Не делаете ли вы и это тесто из тяжелой материи?

– На этот раз вы угадали, – усмехнулся Петров. – Но тесто уже не такое тяжелое, как кубики. Вот, смотрите. – Он оторвал кусочек теста величиною с вишню и с некоторым усилием взвесил на ладони.

– Значит, ваша тяжелая материя, если я не ошибаюсь, может увеличиваться в объеме, в то же время теряя в весе? – спросил Санович, видимо начиная сдаваться.

– Да, так оно и происходит, – ответил Петров. – А как и почему, я сейчас объясню вам. Прошу вас. – Он показал нам на кресла.

– Вы, конечно, знаете о звездах, которые называются «красные карлики», – начал Петров, когда мы уселись. – Объем этих небесных тел, светящихся красным светом, действительно очень мал по сравнению с другими звездами. Астрономы установили совершенно точно и неоспоримо, что материя этих красных карликов в десять тысяч раз тяжелее земной. Такая необычайная тяжесть материи долго оставалась загадкой – какие процессы космической лаборатории могли создать эту сверхтяжелую материю?

Атом, его строение – объяснили загадку. Сам атом представляет собою, если так можно выразиться, чрезвычайно «пористое» сооружение. Электроны, вращающиеся вокруг центрального ядра, протона, находятся от него на «астрономически» огромном расстоянии, в микромасштабе, конечно. Внутри атома слишком много пустоты, точнее, внутри пространства между ядром и орбитой крайнего электрона. А ведь из таких «пористых» атомов состоит вся обычная материя. Соединяясь в молекулы, атомы ведь не могут входить друг в друга, сжиматься. Они соприкасаются друг с другом лишь «оболочками» внешних электронных орбит. Поэтому-то и обычная материя такая «пористая», не слишком плотная и не слишком тяжелая. Но что будет, если из атомов мы начнем выбивать электроны, оставляя одни протоны? Каковы будут свойства материи, составленной из этих атомов, лишенных электронов?

– Такая материя будет обладать необычайной плотностью, малым объемом и огромной тяжестью, – быстро сказал Санович. – Я понял вас, Петров! Десять литров воды, весящих десять килограммов, или десять килограммов земли можно таким образом «сбить» в один кубический сантиметр, который по-прежнему будет весить десять килограммов. Правильно?

– Совершенно верно, – ответил Петров.

– Но почему пухнет это тесто, если оно одной природы с тяжелой материей? – спросил Зорин. – Смотрите, оно заполнило уже всю полку и ковш.

– И зачем это тесто, эти кубики находятся здесь? – в свою очередь задал вопрос Санович.

– Минуту терпения, и вам все станет ясным, – сказал Петров и, помолчав, продолжал: – Советские ученые потратили несколько лет, прежде чем им удалось создать первый кубический сантиметр тяжелой материи. В то время ученые еще и сами ясно не представляли себе, к каким практическим последствиям приведут опыты с тяжелой материей. Но она сразу же сама указала путь: первый же кубический сантиметр тяжелой материи, полученный в лаборатории, разбух на глазах ученых до больших размеров. Это явление удивило тогда ученых так же, как удивило сейчас вас это растущее тесто. Вскоре, однако, объяснение было найдено.

Тяжелая материя состояла из атомов, лишенных электронов. А что такое электрон? Отрицательный заряд. Следовательно, тяжелая материя представляет собою положительный заряд огромной «концентрации». И именно в силу этого она должна была с необычайной силой притягивать к себе отрицательные заряды-электроны. А где их нет? Таким образом, с самого момента своего рождения материя, искусственно ставшая тяжелой, стремилась возвратить себе то, что у нее было отнято, – электроны, отрицательный заряд, а вместе с ними вернуть себе и прежние свои свойства. Одним словом, к кубику тяжелой материи отовсюду потек электрический ток. Ученые поняли, почему были неудачны первые опыты и почему они стоили так дорого: выборные электроны могли заменяться сторонними, а может быть, и возвращаться обратно.

Чтобы полученная тяжелая материя не разбухала преждевременно, приходилось заботиться об изоляции ее от проникновения электронов со стороны. И при новых опытах были найдены такие изоляционные футляры, которые надежно защищали изготовляемую тяжелую материю от электронов.

А это изобретение открывало уже путь к первому – практическому – применению тяжелой материи. Она становилась если не источником электроэнергии, то заменителем самых мощных аккумуляторов: вот этакий кубик тяжелой материи «ТМ» – в электроизоляционном футляре можно отправить в любое место и хранить любое время. «ТМ» заменит собою аккумулятор для авто, электрокара, походной радиостанции – всюду. Достаточно в оболочке футляра сделать прокол, и «ТМ» начнет бурно высасывать электроны отовсюду – из земли, атмосферы, металлических частей вашего автомобиля. Включайтесь и получайте ток. «ТМ», по мере насыщения электронами, разбухает – это, пожалуй, единственный ее практический недостаток – и становится все легче, пока не дойдет до нормального объема и весомости. Но разбухшую, «нормализированную» материю можно выбрасывать, как выбрасывают шлак…

– И как выбрасываете вот это тесто? – указал на полку Зорин.

– Совершенно верно. А на смену предельно разбухшему тесту мы берем новый кубик и прокалываем его.

– Таким образом, при помощи теста – тяжелой материи – вы высасываете электроны из невидимых проводов высоковольтной передачи? – спросил Санович.

– Правильно. В данном случае «ТМ» заменяет нам землю, заземление. Настоящая земля далеко под нами, и отработанный ток поглощается тяжелой материей. Понятно?

– Вполне, – ответил Санович. – У меня есть еще только один вопрос…

Но он не успел задать его.

Нас качнуло. Порядочно-таки качнуло. Мы увидели, как водитель, всплеснув руками, начал лихорадочно вертеть диски на пульте управления. Я чувствовал, как наш летучий поезд то поднимается, то опускается, как его, словно на железнодорожных стрелках, бросает из стороны в сторону.

Впоследствии оказалось, что от невыясненной причины – быть может, от неосторожного движения пальцем неопытного водителя – наш электроплан вышел из луча, питающего энергией его моторы. Мгновенно были включены аккумуляторы, и мы могли продолжать полет, но куда? Ведь невидимый провод не только питал током моторы, но и служил указателем пути. Правда, оставались радиомаяки. Но вы знаете, что радиоволны в Арктике нередко пошаливают.

На аккумуляторах мы могли пролететь около часа. Оледенение нам не грозило: электронагреватели поверхностного слоя вагона и его крыльев непрерывно растопляли образующуюся корку льда. И все же положение было невеселое. Вокруг – мрак, внизу – Карское море, – мы летели уже на участке гора Народная – Новая Земля. Говорят, радиомаяк города Кармакулым на Новой Земле давал сигналы, но они скоро угасли. Во что бы то ни стало надо было найти наш радио-электровоздушный провод. Надо вам сказать, что в то время еще не были установлены аппараты, автоматически удерживающие электроплан на «рельсах» и находящие их, если порыв бури или какая иная причина собьет машину с электропути.