Текст книги "Ястреб на перчатке"

Автор книги: Александр Рау

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)

– А вы? – тихо спросила Ангела.

– Я? Нет. Просто привязанность, не больше. Потом встретил Лауру, влюбился. Решил расстаться с Корой, подарил ей целое состояние, чтобы до конца своих дней она ни в чем не нуждалась. Мне было с ней хорошо. Кора же от всего отказывалась, просила лишь об одном – чтобы я ее не бросал. В день моей свадьбы она вскрыла себе вены.

– Бедная девушка, но не стоит себя винить в ее гибели, Гийом. Прошлое не вернуть. Она сама приняла это решение. Вы не могли ей помешать…

– Я и не виню, уже давно не виню. Прошлое не вернуть, даже самым сильным магам это не под силу. Но если бы это было возможно, я бы ей помешал. Самым простым образом – взял бы ее в жены, – печально ответил я.

– Взяли бы в жены? – переспросила Ангела. Кажется, я ее шокировал.

– Да.

– Куртизанку?!

– И что? Многие светские дамы при дворе вашего дяди – по сути профессиональные содержанки. И никто их не осуждает, наоборот. Главное, она меня любила. Кто знает, каким бы я был, если бы остался тогда с ней, – сказал я и надолго замолчал.

Принцесса пыталась задавать какие-то уточняющие вопросы, но я отвечал на них невпопад. Через некоторое время мы поняли, что пора расходиться.

– Гийом, – сказала она на прощание. – Прошу. Будьте милосердны. Хотя бы в память о той же Коре.

– Простите, Ангела, но я давно забыл, что это значит. Память о Коре здесь не поможет.

На следующий день я с помпой выехал из столицы в числе посольства в Далмацию. Официально Хорхе поручил мне вручить монарху Далмации ответные дары от короля Камоэнса. Длинная вереница карет, конные гвардейцы охраны и я на великолепном алькасарском жеребце светло-серой масти, беседующий с командиром гвардейцев, – весь город видел мой отъезд.

Не люблю лошадей, как и они меня, но пришлось терпеть эту пытку – верховую езду.

Вместе со свитой я пробыл недолго. Через пять или шесть ор вернулся в город. Тайно, под видом купца, наложив на себя соответствующее заклинание-иллюзию. Ближе к вечеру прибыл в особняк Клосто.

Последние два дня перед отъездом я жил там: и для того, чтобы не дать Луису похитить мою невесту – старый граф, скрипя зубами, дал согласие на брак, – и потому, что не хотелось возвращаться в свой особняк, пропитанный смертью.

В доме Клосто жизнь шла своим чередом. Старый граф ни о чем не догадывался, Изабелла даже не знала о моем возвращении – я ждал ночи в комнате Мигеля. Тот меня всецело поддерживал. Хотел даже вместе со мной встретить ночных гостей.

– Какие-то нахалы решили, что могут легко выкрасть мою сестру из дому. У меня найдется для них весьма острый контраргумент.

– Нет, Мигель. Вы все испортите. Пожалуйста, проведите эту ночь вне дома, – попросил-приказал я.

– Хорошо, как скажете. Сегодня отец приглашен в гости старым другом – бароном Таго, визит растянется на пару дней, я поеду с ним, – согласился Мигель.

Ночь была необычайно красивая. Редкая ночь. Ни одной тучи на небе. Видно все звезды. Стой и любуйся, вдыхай ночной воздух, свежесть которого чуть кружит голову, словно бокал хорошего вина. Но отдохнуть не удалось. Ожидание выматывает еще сильнее, чем действие.

Время шло. Уже глубокой ночью сторожевые заклинания сообщили мне о гостях, перелезших через высокую ограду.

Я пошел к Изабелле. Она вечером случайно зашла к Мигелю и увидела там меня. Догадалась обо всем. Убежала, заперлась в своей комнате и плакала все это время от горя, крушения надежд, обиды.

– Изабелла! – громко позвал я ее через дверь. – Вы меня слышите, я знаю. Луис пришел за вами. Я не хочу крови. Выйдите и скажите ему, что остаетесь со мной. Тогда виконт не пострадает.

Ответа не было. Я вздохнул и спустился вниз.

Их было трое: Луис, Гонсало и Блас. Они поняли, что я здесь, – Гонсало почувствовал сторожевые заклинания. Друзья ждали на площадке перед центральным входом, освещаемой добрым десятком фонарей.

Меня опять пришли убивать. На этот раз открыто.

Обидно. Почему делать добро так опасно? Безмолвный вопрос ночному небу. Ответа нет. Луис – влечение к Изабелле затмило ему голову. Гонсало – этот явно метит на мое место, хотя себя, наверное, оправдывает другими, возвышенными причинами. Блас – прямой как меч, честный враг. Открыто заявил об этом. Он не простил мне ни ту троицу на набережной, ни Филиппа, ни Марию де Тавору. Куклы, мнящие себя самостоятельными и не знающие о своей настоящей природе. А кукловод сейчас в безопасности. Герцог Гальба сейчас сидит и пьет ночной кофе, ожидая известий. Я могу убить этих трех, но он останется безнаказанным, почти. Я связан королем, он не позволит причинить вред дяде. Можно пожаловаться Хорхе, но не буду – это признак слабости.

Трое ночных гостей молча стояли, отбрасывая длинные тени. Одетые как на парад, одно слово – аристократы, привыкли жить и умирать красиво. Лица суровые решительные, в глазах…

Так, чуть-чуть магии – и в темноте я стал видеть лучше кошки. В глазах троицы легко читалась готовность убивать и умирать.

Неужели они на что-то надеются?

– Приветствую вас, сеньоры. Эта сцена словно взята из сказки. Герои спасают красавицу от мерзкого колдуна. Слишком банально – вам так не кажется? – громко поинтересовался я.

В ответ тишина. Они ждали, не говоря ни слова в ответ, пока я закончу, не нападали. Излишняя вежливость – недостаток благородного воспитания. Пришел убивать – убивай.

Гонсало. Мой бывший ученик увешан амулетами, собран и сосредоточен.

«В магическом поединке побеждает не грубая сила, а умение. Чаще проигрывает атаковавший первым» – прописные истины, этому я учил Гонсало. Но сегодня честного поединка не будет. Пора преподать ему еще один урок – чем теория отличается от практики, а заносчивый новичок от настоящего боевого мага.

Заклятие Пут – одно из простейших. Гонсало отбил бы его без труда, но я вложил в заклятие огромную силу. Мой ученик был к этому явно не готов. Это как если бы мы собрались фехтовать на рапирах, а я в нарушение правил метнул в него кузнечный молот.

Руки Гонсало взметнулись, творя защитные пассы, и застыли в движении. На лице чудная смесь злости, недоумения и обиды. Не человек, а статуя искусной работы.

Я слишком увлекся, наводя напоследок иллюзию цепей, чтобы унизить еще больше его гордость. Ведь Гонсало продолжал все видеть и чувствовать. Я отвлекся и не заметил, как Феррейра вытащил из-за плаща взведенный арбалет. Гвардеец запомнил, как сумели меня ранить люди д'Обинье. Арбалет маленький, длиной в локоть, – но и этого хватило.

Короткий болт ударил меня в грудь, граненый наконечник пробил правое легкое. Я зашатался и упал. Наконечник был отравлен. Яд сразу же попал в кровь.

Амулет-сапфир на груди, под рубашкой, вспыхнул ослепительно-синим пламенем, борясь с ядом и страшной раной. Хорхе, стоявшего на краю жизни и смерти, такой же амулет спас. Но за обеденным столом короля не пытались добить убийцы с мечами.

Луис бросился к застывшему Гонсало. Феррейра осторожно подошел ко мне. В руке меч, одно движение – и я умру. Безголовый чародей не опасен.

Блас, любитель стрельбы из арбалета, приставил меч к моему горлу, осторожно заглянул в глаза мертвого, как ему казалось, чародея. Что он хотел там увидеть, в моих глазах? В глазах того, кто однажды спас ему жизнь, чтобы пасть от руки спасенного.

Но я был жив. Когда наши глаза встретились, я передал ему свою боль, многократно усилив ее. Иллюзия оказалась действенной. Феррейра даже не дернулся, что было бы для меня фатально, у него не было сил. Адская боль сковала все тело. Через мгновение он просто упал без сознания.

Я уже поднимался, амулет на груди бешено пульсировал, давая силы, когда Луис обернулся взглянуть на поверженного мага. Увидев, что враг жив, а Феррейра без движения лежит на земле, он кинулся на меня.

В руке поэт держал длинный узкий меч. Вроде бы обычный эсток, но лезвие излучало белый свет. Так, значит, вот что имел в виду Хорхе, говоря, что хочет проверить волшебный меч.

Что ж, давай проверим, подумал я. На пальце у Луиса сверкнуло знакомое серебряное колечко. Агриппа снял его с пальца брата и вручил мстителю.

Вокруг моей левой руки вспыхнул прозрачный щит Силы – надежная защита. Я хорошо подготовился, не пренебрег разнообразными амулетами. Воздушная полусфера держит залп сотни лучников, что ей один меч! Феррейра застал меня врасплох, но такое удается лишь однажды. Виконт был мне неопасен.

Удар. Руку обожгло. Не может быть! Меч действительно зачарованный – хоть и не смог пробить, но все же ослабил защиту воздушного щита.

По локтю словно бы полоснули тупым ржавым ножом. Новый удар – новая рана. Воздушный вихрь отшвырнул Луиса вниз по ступенькам. Но он поднялся и, не чувствуя боли, вновь бросился на меня.

Рана в груди слишком тяжела. Я ослаб. Сил хватало только на простейшие заклятия. Раз за разом я отбивал атаки виконта. Левая рука стала одной большой раной: иссечена, изрезана, как старая кухонная доска.

«Поцелуй пламени». «Бич ветра». «Колючая роза». «Боль». Я не хотел убивать Луиса. Но на его месте любой бы уже сдался, отступил. Лицо обгорело, все тело изрезано, кожа лопается, адская боль выворачивает суставы. Но он вновь и вновь атаковал меня. Бросался вперед, чтобы пасть, скатиться вниз по ступеням и снова подняться.

Что движет им? Ведь нет надежды, я не отступлю.

– Остановись, безумец! – кричал я, но бесполезно. Какое бессмысленное, глупое упорство. Глупое, но вызывающее уважение.

Виконт опять атаковал меня, шатаясь, с трудом держа меч в руках. Я вдруг посмотрел ему прямо в глаза. Посмотрел – и увидел там себя. Себя двадцать лет назад. Такого же глупого мальчишку, из последних сил, на злобе, гордости и отчаянии кидавшегося на врага. Я ведь тоже тогда бился за свою любовь…

– Черт! – закусываю губу от боли, отвлекся, задумался.

И вот результат. Виконт, шатаясь, все же сумел подняться вверх по ступенькам, падая, резанул меня по ноге. Неглубоко, но все же ранил.

Прочь эмоции! Взмахом руки откинул Луиса к подножию лестницы.

Мне не хотелось убивать этого наглого поэта. Он сумел вызвать у меня уважение. Даже сострадание.

– Хватит, глупец, брось меч, успокойся, незачем губить себя! – втолковывал ему я, но все напрасно.

Луис сжимал меч Веры окровавленными ладонями. Его нельзя было зачаровать, подчинить себе, лишить воли. А убивать не хотелось.

Я четко осознал в тот момент, что, если он умрет, Изабелла умрет тоже, покончит с собой. Без него нет ее. А с ним… с ним я ничего поделать не мог. Только убить. Но это не выход.

Неприятные, запрятанные в самые потаенные углы памяти, вызывающие боль воспоминания в тот момент вновь резко напомнили о себе. Была уже в моей жизни похожая ситуация. Когда убийство – единственное решение, но убивать не хочешь, не можешь. Но понимаешь, что должен. Обязан, ради себя, своей гордости, чувства собственного достоинства. Гийом, Играющий со Смертью, не может оставить безнаказанными вызовы и оскорбления.

Горящий камин слабо освещает большую комнату. Тени играют на стенах. Тягостное молчание. Уже заранее знаешь все вопросы и ответы.

Кисть руки согнута на манер кошачьей лапы, пальцы-когти скребут по воздуху. Один взмах – и на белых простынях появятся густые темные карминовые пятна.

Молчат. И я молчу. Так не может долго продолжаться. Пальцы-когти нервно скребут по воздуху.

Вы предали меня, обманули! Два самых близких мне человека! Что мне делать! Как быть! Я шел за вами, словно гончая собака по кровавому следу. За кровью, вашей кровью! Вашими жизнями! Жизнями тех, кто сломал мою жизнь, мое счастье, мою веру в этот мир!

Пальцы-когти нервно скребут по воздуху. Но я не могу взмахнуть рукой, что-то мешает сделать это простое и легкое движение…

Весна. Листья уже распустились, по аллеям разносится радостное пение птиц. Солнце медленно закатывается за горизонт. Красота. Рай. И мы в этом раю. Я и Лаура.

Она в моих объятиях. Я чувствую ее тепло, ее дыхание. Разрываюсь от счастья, оттого что она рядом.

– Лаура, я тебя люблю!

– Я тоже тебя люблю, Гийом. Обещай, что всегда будешь рядом.

– Обещаю!

– Гийом, ты слышишь меня Гийом! – кричит Готье, творя пассы над моими ранами. – Держись старина, не умирай! Не смей даже думать об этом! Живи, скотина неблагодарная! Живи!

Я лишь улыбаюсь обескровленными губами. Ибо знаю, что разрублен мечом от груди до живота. При таких ранах самый лучший врачеватель бессилен. Даже если этот врачеватель – маг.

– Живи, Гийом! Живи!

Хрипло дышит Готье. Лаура замерла, судорожно сжав руками ни в чем не повинное одеяло.

Я пришел их убить. Покарать предателей. Отомстить за себя, свои оскорбленные чувства. Отплатить сторицей за боль. Не могу. Знаю, что потом себе этого никогда не прощу. Нельзя.

А как же боль, что они тебе причинили?! – кричит раненая гордость.

Женщина, которую любил. Друг, спасший жизнь. Когтями по бледным лицам? Нет. Мне больно, тяжко, но ведь будет только хуже…

Иногда лучше уйти… Не прощаясь… Ничего не говоря… Тихо прикрыть дверь… Уйти в ночь…

Луис де Кордова медленно поднимался на ноги. Сначала с трудом вставал на колени, потом пытался встать, опираясь на меч. Падал, стонал от боли, но снова поднимался. Я ждал, когда он начнет очередное восхождение по ступенькам навстречу безжалостной смерти. В виде огня, молнии, хлесткой воздушной плети.

Я смотрел в его полуослепшие от ожогов глаза, видел в них обреченную решимость, злость, ненависть и любовь, любовь к Изабелле. Даже перед лицом смерти он думал о ней. Я ощутил невольную зависть. Ему есть о ком думать, умирая…

Интересно, подумал я, кто из нас больший глупец? Я, решивший построить счастье на ненависти, или он, умирающий за любовь?

Погас щит Силы, повисла плетью израненная рука. Я больше не стоял на пути у виконта.

– Ступайте, Луис. – Я сплюнул кровь, идущую горлом. – Она… она вас ждет.

Одна рациональная мысль вдруг прояснила мое сознание. Или они меня, или я их, скандал, шум на всю столицу – в любом случае я проиграю. Герцог все точно рассчитал, но я спутал его планы.

Бросил прощальный взгляд на Луиса. Лицо его было изуродовано до неузнаваемости. Я тут же подумал, что эту пару – Изабеллу и Луиса – при дворе жестокие сплетники обязательно прозовут «Красавицей и Чудовищем».

Я медленно спускался по ступеням. Голова кружилась, пробитое легкое – это не шутка, силы были на исходе. Виконт стоял с открытым ртом, забыв про боль, смотрел мне вслед. Щелчок пальцами – Гонсало свободен. Иногда лучше просто уйти… Уйти в ночь… Особенно если вдруг остро осознал свою неправоту, свою силу и в то же время бессилие. И, не способный помочь себе, ты пытаешься хотя бы не навредить другим…

Я будто бы увидел, как в доме Изабелла, услышав голос Луиса, убирала от груди длинный стилет, она не хотела быть моей.

Я медленно шел по дорожке к центральным воротам. Кованые железные створки ворот были заперты на огромный деревянный засов. Хотел сорвать – не успел. Дерево рассыпалось в прах от магического удара. Мне помог Гонсало. Мой ученик догнал меня, чтобы задать всего один вопрос:

– Почему?

На душе вдруг стало чуточку теплее. Он ведь мог сейчас добить меня. Добить, а не помочь.

Я ничего ему не ответил, лишь улыбнулся. Гонсало меня не понял. Хотел переспросить, но не решился, замер, провожая удивленным взглядом.

– Возвращайтесь, Луису нужна ваша помощь, – прохрипел я и повернулся к нему спиной. Молодой волшебник повиновался.

На улице было на удивление тихо. Лишь возбужденно всхрапывали лошади, привязанные к ограде.

В особняке напротив, на самом верхнем этаже, откуда открывается прекрасный вид на площадку перед центральным входом, горел свет. Его Величество Хорхе Третий наблюдал за всем происходящим. Я сразу почувствовал его амулет Жизни, что отличался от моего тем, что выполнял еще и роль маяка. Какие выводы сделал король, мне до сих пор неизвестно.

От особняка Клосто до моего дома долгий путь. Пешком я дойти не мог. Увидел лошадей Луиса, что были привязаны к ограде… Хотел оседлать одну из них – не получилось. Лошади пугались запаха крови. Да и взобраться в седло у меня, раненого, не было сил. Оставалось только вернуться назад и попросить карету. Мою гордость спасла Ангела.

– Гийом! – услышал я за спиной ее нежный голос. Обернулся. Очевидно, принцесса вместе с дядей наблюдала за драмой «Злой колдун и храбрый рыцарь».

Что ж, подумал я, выслушаем ее мнение об игре актеров.

– Доброй ночи, принцесса!

За спиной Ангелы стояли три или четыре грозные фигуры. Алые гвардейцы короля Хорхе.

– Гийом! Я надеялась, я знала, вы… вы не такой, как кажетесь… вся эта черствость, расчетливость, злость, холод – это лишь маски.

– Если долго носить маску, она станет лицом, Ангела. Все обман и иллюзия. Я просто ранен и истекаю кровью… видите стрелу в груди? Иногда лучше красиво отступить, чтобы иметь возможность вернуться, – с трудом ответил я, медленно выговаривая слова.

– Гийом, вам помочь? Подождите, сейчас гвардейцы достанут карету… – Она была прелестна в своем беспокойстве.

Щечки, бледные от волнения, сверкающие, возбужденные глаза. Мешавший капюшон плаща сброшен, прекрасные каштановые волосы блестели в свете луны.

– Спасибо. Вы спасли меня от унижения. Прикажите им отвезти меня домой. У меня к вам одна просьба… простите… – Я сплюнул накопившуюся во рту кровь. – Никому об этом не говорите. Нет, я не сплетен боюсь. Они и так будут. Все равно узнают. Тот же Луис в стихах опишет. Просто так лучше для вашей репутации. И еще, Ангела. Вот, возьмите, – я снял с руки браслет, тонкую серебряную пластинку на цепочке, и протянул принцессе. – Аккуратней, не запачкайтесь, он в крови. Это полезная вещица – распознает ложь, нагревается, когда рядом говорят неправду. Сам сделал в юности.

– Благодарю, мне еще никто не делал таких подарков, – сказала она, приняв браслет, – но я давно научилась чувствовать, правду мне говорят или нет. Без разницы, под какой маской скрывается собеседник. Я знаю, ты не убил тогда лучшего друга и девушку, которую любил. – Ангела внезапно перешла на «ты».

– Бывшего друга и жену, – возразил я.

– Какая разница. Ты мне врал, Гийом, но я тебе это прощаю. – Ангела улыбнулась.

– Спасибо, принцесса. Но прошу, оставьте меня, – попросил я, опираясь одной рукой на ограду. – Вот ваши гвардейцы уже достали где-то карету.

– Это моя карета, – сказала Ангела. – Мы доставим тебя домой.

– Не вы, пусть ваши гвардейцы, но не вы. Ступайте к дяде, Ангела.

– Хорошо, раз ты так хочешь…

– Прощайте. – Я с трудом забрался в карету.

– Нет, Гийом, до встречи!

* *

Гвардейцы не добили меня, как я того опасался. Лишь привезли домой. Видимо, я еще нужен Хорхе.

Сейчас я сижу за столом в саду, под открытым небом, всматриваясь в черное бездонное небо. Любуюсь звездами. Скоро наступит рассвет. Сейчас это все, что мне остается.

Камень-амулет на груди – бесполезная драгоценность. Сапфир, заряженный чужими жизнями, сделал свое дело. Спас меня, дал силы добраться до дому, извлечь стрелу, нейтрализовать яд, затянуть рану. Я в данный момент кажусь себе таким же пустым, никчемным, бесполезным камнем.

Человеком без будущего, доживающим один миг настоящего, любуясь картиной этого звездного неба. Одинокой песчинкой мироздания.

Боль в груди – как справа, так и слева. Сердце болит сильнее, чем раненое легкое. В голове вихрь мыслей, как подтверждающих старые истины, так и разрушающих привычный мир.

Враги и убивают, и щадят, вызывая уважение, открывая забытые истины. Те, кого считал другом, предают, но помощь приходит оттуда, откуда и не ждал. Я балансирую на грани пропасти, нужно время, чтобы все обдумать, разобраться, но времени нет.

Лишь одна мысль держит, не дает сорваться, пасть духом, отчаяться. Вот эта мысль, записываю.

Может быть, стоит вспомнить, как это – просто любить?

Часть вторая
ЯСТРЕБ НА ПЕРЧАТКЕ

ГЛАВА 1

– Смерть в городе! – разорвал тишину взволнованный голос.

Риккардо де Вега – граф Кардес – отвлекся от письма поднял взгляд на нарушителя покоя.

– Что случилось, Хуан? – спросил он у юноши-конюшего. Тот с трудом переводил дыхание, сразу видно – бежал изо всех сил.

– Там, там… – конюший глубоко вздохнул, выравнивая голос, – монсеньор, в городские ворота въехала карета с королевским гербом на дверцах, в сопровождении черных гвардейцев. Старший из них просил передать вам: «Сеньор де Вега, встречайте свою смерть».

– Спасибо. Я давно ждал эту новость. – Де Вега отложил в сторону перо, его рука чуть дрожала, и замолчал. Встал из-за дубового стола, заваленного раскрытыми книгами и исписанными листами бумаги, подошел к окну. Через распахнутые настежь ставни легкий ветерок заносил в кабинет пьянящий аромат цветущих вишен. Взгляд графа устремился куда-то вдаль. Может быть, за речку Дайку, на противоположном берегу которой стоял храм Единого – место упокоения двенадцати графов Кардесов. А может быть, на Спящую Гору, окруженную великолепными дубовыми рощами. На вершине горы согласно старинным преданиям обитал Белый Ястреб – покровитель рода де Вега.

Риккардо долго стоял молча, не шевелясь, застыв на месте. Подданные давно привыкли к подобным приступам меланхолии, что часто, в последние месяцы очень часто, находили на графа.

– Где остановились гвардейцы? – поинтересовался Риккардо.

– Они едут сюда, монсеньор, – ответил конюший.

– Прекрасно, я встречу их. Можешь идти.

Конюший склонил голову в поклоне и вышел.

Граф потянулся, разминая затекшие мышцы – все утро писал, не вставая из-за стола. Усталость давала о себе знать. Подошел к зеркалу, поправил волосы, коснулся гладко выбритого подбородка, грустно улыбнулся сам себе. Провел рукой по лицу – тремя пальцами по трем тонким шрамикам, что тянулись через левую щеку. Графа словно кто-то полоснул когтями по лицу.

Этой зимой сеньор де Вега справил двадцатитрехлетие. Он был невысок, сухощав. В большом, в рост человека, зеркале в оправе из драгоценного красного дерева отражалась его фигура, облаченная в простой наряд, лишенный всяких украшений, – красные штаны и белую хлопковую рубашку. Белый и красный – фамильные цвета дома де Вега.

Их род когда-то бежал из Остии – отсюда вторая фамилия, вдобавок к первой – титулу. И неважно, что права на вегайские виноградники графом Кардесом давно потеряны, традиции в Маракойе чтят свято.

От отца, известного на весь Камоэнс полководца и заговорщика, Риккардо унаследовал густые черные волосы, волевой подбородок, гордые черты лица, умение презрительно улыбаться. Сам Риккардо отца помнил плохо – того не стало, когда сыну едва исполнилось восемь. Однако соратники покойного Энрике – его воспитатели – говорили, что он вылитый отец в молодости. То же лицо, лицо человека сильного, уверенного в себе: лидера, вождя, полководца.

Но истинную натуру Риккардо выдавали глаза. Большие карие глаза да светлая кожа – вот то немногое, что он унаследовал от матери-северянки, умершей при родах. Мягкий, чуть грустный взгляд раскрывал в нем натуру добрую, отзывчивую, чувствительную и слабую.

Граф обернулся, услышав стук каблучков за спиной. Увидел молодую темноволосую девушку в длинном, до пола, голубом платье.

– В этом наряде ты просто великолепна, Кармен! – попытался улыбнуться он. Не получилось.

– Не заговаривай мне зубы, Риккардо, – не приняла она его вымученный комплимент. – Конюший кричал: «Смерть в городе!»

– И что из этого? – устало спросил граф. – Ты не волнуйся, Кармен, сегодня я умирать не собираюсь. Так что недели две тебе еще придется терпеть мои придирки. Зато потом – свободна!

Девушка подскочила к нему, занесла руку для пощечины, но не ударила. Лишь коснулась щеки.

– Дурак. – Она провела по его лицу тонкими красивыми пальчиками.

– Дурак, взял да и сорвался на тебе… – согласился Риккардо. – Прости мне мою глупость. – Он виновато склонил голову.

По ее лицу пробежала маленькая слезинка.

– Они же тебя убьют.

– Знаю. Я ждал этого. Устал жить. – Граф чуть приобнял ее. Длинные блестящие волосы пахли черемухой.

Пальцы девушки коснулись еле заметных узеньких шрамиков на правой щеке Риккардо.

– Ты все еще ее любишь? – тихо спросила она.

Риккардо ответил не сразу.

– Не знаю, уже не знаю, – пауза, – буду честным… наверное… да.

Девушка вздохнула.

– Не поверишь, но я никогда тебя к ней не ревновала. К этой змее с ледяным сердцем, что овладела твоими мыслями. Даже тогда, когда в постели ты называл меня ее именем.

– Верю, солнышко, верю. Ведь, чтобы ревновать, нужно любить, – прошептал он ей на ушко, прижав к себе.

– А я тебя люблю, Риккардо, как брата…

– Знаю, Кармен, знаю. Ты для меня самый дорогой человек…

– После Патриции… – печально докончила она.

Он не ответил. Слышно было лишь, как усилившийся ветер треплет бумаги на столе.

– Ну ладно, солнышко, – тихо сказал наконец Риккардо, – мне нужно идти. Встречать «гостей». Прошу, не плачь. Я еще жив.

Он вышел из кабинета; шаги гулко отдавались от паркетного пола. Внутри резиденции графов Кардесов всегда царила прохлада, и этот необычайно жаркий день не был исключением.

Де Вега внезапно остановился, провел рукой по гладкой панели из благородного кедра. Грустные мысли не оставляли его.

Резиденция была замком лишь по названию. Графам не требовалась защита от собственных подданных – построили ее целиком из благородных пород дерева: дуба, сосны, кедра. Но немногие могли по достоинству оценить всю прелесть резиденции – прекрасного архитектурного ансамбля из двух малых и одного большого деревянных замков, соединенных крытыми галереями, украшенных десятком стройных башенок. Резиденция издали казалась игрушечной, но и вблизи не уставала радовать глаз.

Риккардо помнил, как много гостей приезжало в Осбен[7]7
  Город на севере графства Кардес, резиденция семейства де Вега.


[Закрыть] вместе с отцом. После его смерти поток этот превратился в узкий ручеек из немногочисленных далеких родственников и друзей. Кардес – самое отдаленное графство Маракойи, прозванной Далеким Краем. Глушь.

Отец был знаменитым полководцем, люди тянулись к его славе. Сын же был никому не нужен и не известен. До последнего года, до тех страшных и кровавых событий, всколыхнувших страну. После этой проклятой зимы, сделавшей его знаменитым, ручеек иссяк.

Риккардо де Вега стал государственным преступником, врагом короны, и теперь доживал свои последние дни в полном одиночестве, лишенный связи с внешним миром. Ибо немногочисленные друзья, что могли бы приехать, не страшась королевских указов, погибли, их гибель отчасти лежит и на его совести. Прочее же дворянство Камоэнса в большинстве своем проклинало имя графа Кардеса и с нетерпением ждало вестей о его смерти.

Риккардо вздохнул, в одиночестве он мог позволить себе эту слабость. Слуги чувствовали, что он избегает их, поэтому и сами старались лишний раз не беспокоить графа. Коридоры были пустынны. Никто не мешал де Вега медленно брести навстречу судьбе.

Ждать его врагам оставалось недолго. Ибо смерть уже въехала в Осбен.

Риккардо вышел из резиденции вовремя. Грозный караван как раз остановился перед воротами. Две кареты, одна с королевским гербом на дверцах, и два десятка всадников.

– Добрый день, Франческо, – с улыбкой на устах поприветствовал граф капитана своей гвардии.

– Нет, монсеньор, день сегодня невероятно поганый, – хмуро ответил ему Франческо, высокий дородный рыцарь сорока пяти лет, служивший еще под началом отца Риккардо.

После того как восстание Пяти Графов было разбито, а в Кардес вошли королевские войска, звание его стало условным: указ короля Хорхе Третьего лишал мятежного графа права держать солдат и вооружать вассалов.

– Франческо, ты не прав, посмотри на небо. Оно ведь сегодня синее-синее, без единого облачка, – не согласился Риккардо. – А вы, сеньор Феррейра, как считаете? – обратился он к королевскому офицеру, стоявшему рядом с Франческо.

– Погода великолепна, я ею восхищаюсь, но еще больше я восхищаюсь вашим мужеством. Не каждый найдет в себе силы улыбаться перед знакомством со смертью, – тихо ответил тот.

Лейтенант гвардии Антонио Блас Феррейра искренне уважал графа де Вегу. Как благородного человека, достойно несущего тяжкий груз поражения, как полководца и стратега, прославившего свое имя, как человека чести, верного однажды данному слову.

Феррейре был отдан приказ – охранять графа Кардеса, не дать ему бежать из Осбена. Но Риккардо и не пытался, к счастью для лейтенанта, потому что, захоти он скрыться, преданные вассалы меньше чем за ору вырезали бы королевских солдат. Граф честно исполнял заключенный с королем договор.

– Мужеством? Меня всю жизнь обвиняли в трусости. – Риккардо грустно улыбнулся, краешком губ. – Хватит об этом, сеньоры. Лучше поприветствуем наших гостей.

Де Вега сделал два десятка шагов к украшенной королевскими лунами карете.

– Монсеньор де Вега? – командир черных[8]8
  Вообще-то плащ гвардейца двух цветов. На черном фоне желтый треугольник – это цвета правящего дома Камоэнса, но по старой традиции гвардейцы носят имя «черных».


[Закрыть] гвардейцев двинулся ему навстречу. Он единственный, кто спешился. Мундир его был лишен каких-либо знаков отличия. Дверцы карет были закрыты.

– Да. С кем имею честь говорить? – Риккардо протянул гвардейцу руку.

– Для вас это не имеет значения, – покачал головой посланник короля, но все же пожал протянутую руку.

– У вас нет письма для меня от Его Величества?

– Нет, но Его Величество просил передать вам дословно: «Граф де Вега, вы просили у меня красивую смерть. Я даю вам ее», – громко, медленно, чеканя каждое слово, произнес посланник.

– Что ж, передайте королю мою благодарность. Я ценю его милость, – ответил де Вега. – А сейчас я хочу увидеть лицо своей смерти.

Риккардо сделал шаг к карете.

– Сеньор! – воскликнул он. – Я горю от желания с вами познакомиться. Смелее, мы устроим пир в вашу честь. Будем гулять до рассвета, разопьем бочку доброго двадцатилетнего вина. Вы любите танцы? Девушки в Осбене просто прелестны! Где же ты, смерть, дай взглянуть на тебя!

Блас Феррейра глядел уже не на графа, а на плиты мостовой. Отвел взгляд. Не мог смотреть на то, как у де Веги сдают нервы.

Франческо сжал огромные кулачищи и шептал сквозь зубы богохульства. На его глазах Риккардо, которого рыцарь оберегал с младенчества, казалось, сходил с ума.

Граф замолчал. На площади воцарилась пронзительная тишина. Люди затаили дыхание, и даже город вокруг будто бы вымер. Не доносилось ни звука. Бродячий поэт, застывший у трактира в двадцати шагах от кареты, уже складывал в уме первые строки песни «Граф Риккардо и Смерть».

– Смотрите, граф. Смотрите лучше.

Дверца кареты раскрылась. На мостовую ступила сначала одна ножка, облаченная в изящную черную туфельку, потом другая.

– Узнаете меня, граф? – громко спросила молодая девушка, одетая в черное дорожное платье. На голове – черная шляпка, траурного же цвета были и длинные, до локтя, перчатки. Роскошные светло-русые волосы спадали ниже плеч, резко контрастируя с одеждой. – Здравствуй, Риккардо, – сказала она, глядя ему в глаза.