Текст книги "Атаман. Воевода. Новая Орда. Крестовый поход"

Автор книги: Александр Прозоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Эй, эй, проснись, а! – усевшись на корточки, Ондрей похлопал спящего по щекам. – Вставай, говорю, чудо!

– Ась? – парень наконец-то проснулся, очумело глядя вокруг карими, широко распахнутыми после сна глазами. – Что, мне уже на сторожу пора? Моя очередь?

– Твоя, твоя, детинушко, – не сдержав улыбки, купец кивнул на Онисима Морду и Федьку. – Вона, с ними теперь сторожить будешь.

– Ага. Ой, а где рогатина-то? Кажись, здеся-от, в уголку, поставил.

Тут уж заржали-захохотали все, а бывший старшой Ондрей, отсмеявшись, сказал:

– Ну и горазд же ты спать, Кольша!

Глава 10
Драккаринг навстречу солнцу

Слаженно вспенив воду веслами, из-за излучины вырвалось на простор широкой Итиль-реки изящное быстроходное судно – узкое, с хищными обводами и искусно вырезанной головой медведя на форштевне. Что-то скомандовал кормчий – восемь пар весел разом поднялись… опустились… вновь поднялись.

Попробовав послюнявленным пальцем ветер, кормчий махнул рукой:

– Мачту – ставь!

Четверо средних гребцов встали. Взметнулся к небу серый квадратный парус. Судно сразу рванулось вперед, полетело, взрезая волну острым килем.

– Теперь ни за что они нас не догонят! – потирая руки, довольно засмеялся сидевший у рулевого весла, рядом с кормчим, Антип. – Верно, Микеша?

Старый ватажник, разорившийся своеземец Микеша Сучок, был нынче за кормчего на первой ладье – ушкуе; второй, точно такой же восьмивесельный ушкуй едва только выворачивал, выплывал к середине реки, весла его были аккуратно уложены вдоль бортов, судно шло под косым парусом – вот взяло круто к ветру, повернуло – хлопнула крепкая шерстяная ткань. Отразилось солнце в бронях сидевших в ладье воинов – кольчуги со стальными вставками, кованные из плоских колец байданы, бахтерцы из продолговатых, налезающих друг на друга пластин, скрепленных кольцами, небольшие круглые шиты – тарчи – с большими округлыми умбонами, обитые по краям коваными железными полосами. А кроме того – сабли, шестоперы, секиры, метательные копья-сулицы, самострелы с луками, а на носу – блестел начищенной бронзой небольшой «тюфячок» – пушка. Больше, конечно, для острастки, но все ж, если умеючи прицелиться, мало врагу не покажется! Чужой корабль разнесет в клочья! Ну, по крайней мере, корму или нос, а уж мачту-то снесет – попасть бы только!

С важностью, как и полагается первому помощнику атамана, расположившийся на носу ушкуя Егор нежно, как женщину, погладил пушечку, улыбнулся – прогресс, он и в Африке прогресс, тем более – здесь, на Итиль-реке – Волге.

Улыбнулся, обернулся, помахал кормчему:

– Давай, Кольша, поворачивай!

Кормчий – юный, лет шестнадцати-восемнадцати парень с копной светлых, как лен, волос, тот самый любитель поспать (его так и прозвали – Кольша Дрема или Кольша Дремов), ловко повернув весло, ткнул пальцем в бок зазевавшегося Федьку:

– Шкот тяни, чудо морское!

– Кто чудо морское? Я?!

– Тяни – сейчас мачту потеряем!

Эх, поздно сказал! Ветра порыв налетел с утесов, поднял волну, хватанул-закрутил парус… Схватился уж и сам Кольша за шкот – да поздно. С противным треском мачта переломилась и вместе с парусом тяжело повалилась в воду.

У, как загомонили на первой ладье, заулюлюкали! Как засмеялись, загоготали обидно.

– Ах-ха-ха! У-лю-лю! Эй, Егор, ты сам-то купаться собрался?

– Кольша, а ты, поди, понырять задумал?

– Мачту, мачту ловите – уплывет!

– Да и черт с ней, новую срубим, – в сердцах ругнулся Вожников. – Федька – давай ныряй. Твоя вина!

Ничего не говоря, Федька проворно скинул доспех и одежку, да бросился в реку – слава богу, уж ветер утих, волну сильно не гнал. Все равно едва не захлебнулся парень, однако ж мачту сломанную ухватил, погреб левой рукой – тут и гребцы веслами взмахнули… оп! Ухватили и парнишку, и парус.

– Давай, Егорий, к берегу, – указывая на обширное, с желтым песочком, плёсо, крикнул Антип. – Там костры-пищу спроворим, там и ночлег.

– Понял, – снова погладив пушку (как видно, успокаивал нервы), первый помощник атамана обернулся к корме. – Кольша! Гребцами распорядись.

Кормчий важно кивнул:

– Левое плечо – греби… р-раз. Правое – суши весла… Р-раз! Р-раз! Р-раз! Теперь левое плечо – суши, правое – весла на воду… Оп! Оп! Оп! Суши-и-и весла! Причальные на нос… брысь!

Егор подвинулся, давая возможность действовать причальной команде – двум шустрым парням-ватажникам, живенько подтащившим ушкуй к самой мели за брошенный швартовый канат. Бросили и якоря, неглубоко – мель все же, но для такого судна – осадка в полтора локтя – никакая мель не страшна… ну, почти никакая.

Несмотря на конфуз с мачтой, Вожников улыбался, подставляя свежему речному ветру разгоряченное знойным солнцем лицо. Вдруг вспомнилась Ладога, как ходили с реконами на драккарах где-то под Приозерском, как попали в волну, гребли… А потом смеялись, пили… Хороший выдался драккаринг, как, Бог даст, и сейчас.

Кстати, юный кормчий Кольша Дремов, он ведь оттуда же был, с Ладоги, можно сказать – земляк. С раннего детства на большом челне с отцом за рыбой хаживал, пока как-то в бурю не сгинул отец да и все его родичи, а Кольша, помыкав горя, подался в ушкуйники – те же ватажники, только на стремительных речных ладьях – ушкуях. Ох, как их боялись! И надменные московиты, и белоозерцы, и особенно – ордынцы, татары. Эти аж плакали слезно, да князя московского Василия умоляли хоть что-нибудь с ушкуйниками проклятыми сделать, а иначе – у-у-у – снова набег, и гореть, пылать огнем неугасимым коварной да сребролюбивой Москве! Туда, впрочем, ей и дорога бы, никто б особенно не расстроился, ни Ярославль, ни то же Белоозеро, ни Ростов, ни Нижний, а уж тем паче – Господин Великий Новгород. Хитра Москва, к своим жестока, к татарам угодлива – до Дмитрия Ивановича, отца нынешнего Василия, князя, дань для татар собирала, «ордынский выход». Сколько в Орду шло, а сколько к рукам алчных московских князей прилипало – знает ли кто? Потом сколько-то лет не платили – в Орде замятня была, два десятка ханов на престоле сменились, один другого побив. Не ясно было, кому платить, пришел какой-то непонятный темник Мамай, сказал – мне, а Дмитрий Иваныч ответил: шиш! Не ты хан истинный, а Тохтамыш, ему и платить буду, а ты – накось, поди, выкуси! Победили, разгромили Мамаевы рати на Куликовом поле, сразу к Тохтамышу, истинному царю ордынскому, гонцов – радуйся! Потом, правда, какая-то непонятка-разборка вышла – Тохтамыш войско на Москву послал, Дмитрий Иваныч сбег, спрятался, семью свою бросив. Потом помирились, сговорились о дани, снова платить начали… Потом Тимур-Тамерлан, завоеватель грозный, до Ельца дойдя, Тохтамышевы рати побил. Побил и ушел – к себе в Маверранахр, там тоже что-то не шибко мирно было, да и в Орде снова – замятня. Опять некому платить. Потом Едигей, хан сибирский – откуда и взялся? – заново к дани принудил. Однако нынче слухи пошли – трон-то под ним шатается сильно. То людишкам вольным новгородским – ушкуйникам – на руку. Им хорошо – Орде поганой плохо. Можно, да нужно, в поход – серебра-золотишка ордынского поиметь, да освободить христианские души – невольников, ярославцев, владимирцев, нижегородцев, рязанцев, новгородцев да тех же московитов, всех, в набегах с Руси-матушки под татарское ярмо уведенных. Гори, земля, под ногами ордынскими, кипи от крови басурман Итиль-Волга! Во веки веков, аминь! Кто на Бога и Великий Новгород?!

Боевая речная ладья – отличное судно. На взгляд Егора, куда лучше того драккара, что в Приозерске реконы строили. Гладкая вся, верткая, быстрая – и под парусом идти может, и на веслах, осадка небольшая, мощный – из одного дерева – киль, восемь банок для гребцов – восемь пар весел. Прозвали такую ладью ушкуем – так медведя белого новгородцы зовут, что в странах полночных водится. Хитрый зверь, сильный, беспощадный, умный – как и все ушкуйные рати, а таких много – иногда и в сто, и в двести, и в триста ладей на Орду хаживали – жгли, устрашали, русскую мощь показывая, богатства привозили немереные, а самое главное – полоняников выручали из гнусного ордынского рабства. Оттого и молились многие за ушкуйников, хоть, чего греха таить – лиходейничали, чего ж. Однако и о людях русских не забывали, а у тех, кто в Орде томился – всегда надежда была. Эх, если б не гад поганый – московский князь – двурушник чертов, ордынский прихвостень, – ежели б он не вставлял палки… Глядишь, и пала б Орда куда быстрее, глядишь, и кровь русская не так сильно лилась бы.

За этим-то они сюда и пошли, на Итиль. Нет, не за богатством – хотя и оно играло свою роль тоже, – а выручить пленников, целый список у новгородского гостя Михайлы Острожца имелся.

Вожников вспомнил, как комментировал, перечисляя, купец:

– Игнатов Парфен, златых дел мастер из Ярославля, за него отец целую полтину дает, а ордынец в пять раз больше просит, иначе, говорит, убьет просто или в Сарай продаст – а там ищи-свищи. Заглодов Кувал, владимирский гость торговый, также у того же ордынца – тот просит дорого, а мы куда меньше возьмем… Кузнец местный, Аким, за дочерей да жену свою, да за сына малолетнего, Митрия, просил, коли кто жив, их этой зимой угнали. Онисим Микулич, земляк, гость новгородский заморский много за кого просил… тут указаны. Все, за кого прошено, у одного – сотника татарского Берды-бея. В Жукотине того Берды-бея искать.

– А как так случилось, что все к одному попали? – удивился тогда Егор.

Купец лишь прищурился, однако пояснил, не важничая – это, мол, Егор, список так составлен – чтоб под именно этого сотника.

– Он где-то там, под Жукотином, летом кочует – стада там у него, земли, и пленников там же, при себе, держит. Ваше дело – кочевье его сыскать и… ну, дальше понятно. Да! – опять же, предупредил Михайло. – Ежели там и других полоняников ослобоните, за коих никто не просил, не платил… что ж – пущай с вами домой возвращаются или наособицу, коли в ладьях места на всех не хватит.

– Думаешь, много таких будет?

– А то ж!

Вожников только диву давался: вот так и вел новгородский гость свой побочный бизнес – цинично и вместе с тем христолюбиво: снарядил, вот, ватажку, да послал из плена освободить – но плату, надо сказать, с родственников брал умеренную, куда меньшую, чем выкуп в Орде просили. Ладьи-ушкуи за свой счет снарядил, а ватажку и нанимать не надо, так что еще непонятно, кто кого весною развел – Чугреевы людишки купца или он их.

– Я в Нижнем буду, – напутствовал ватажку Михайло. – Усадебка там у меня, как раз близ речки, поночевать можете, сколь хотите. Вернетесь и с честию да с людьми, – хорошо, а ежели по пути богатств ордынских прихватите – то еще лучше. За оружие да ладейки расплатитесь – и свободны… хе-хе… может быть.

Антип зыркнул исподлобья:

– Чего ж может быть?

– А взаимовыгодные-то дела зачем прерывать-то?

Так и сговорились, сладились, да как чуть спала вода – пошли с другими купцами в Нижний, там Острожец без обмана ушкуи да оружие купил, а потом вновь на последнее слово вызвал.

– Предупредить хочу – по пути в Жукотин чтоб нигде не безобразили, туда с вами два важных человека едут, в Булгар-город – почти по пути – их доставите с честию. Да вот они…

Он кивнул на сидевших поодаль – а дело было в корчме – мужиков в недешевых кафтанах, да еще и со свитой. Только эти мужики подошли, как Чугреев с Егором ахнули, разом узнав:

– Иван Борисыч! Данило! Вот так встреча.

Братья, впрочем, особого восторга не выказали:

– Встреча как встреча.

К Егору, правда, отнеслись милостиво, старший, Иван Тугой Лук, даже спросил:

– Ну, как жизнь, Егорша?

– Да помаленьку идет.

– Ты захаживай к нам, пока в пути. Поболтаем.

Вожников заглянул к Борисовичам уже ближе к ночи, когда ватажники, выставив часовых, полегли спать – кто в шалашах, кто в ушкуях, а кое-кто – и просто на траве, бросив под себя кафтан или плащик. Братья, однако же, разбили шатер – конечно, не сами, окромя воинов крутилась около них всякая теребень, видать, наняли слуг.

– А, Егорша! Явился, так заходи, гостем будешь. Медку стоялого хошь?

Молодой человек и не думал отказываться: дают – бери, бьют – беги. К тому же медок оказался вкусен и хмелен изрядно.

– Ух, хорош! Ну, за ваше здоровье.

– И тебе, Егор, не хворать. Как житье-бытье-то?

Братьев – видно было – с выпитого тянуло поболтать, просто так, «за жизнь», и Вожникова-то они, судя по всему, для того и позвали – пообщаться. А с кем еще? Ну, не со слугами же? Кстати, новоявленного атамана Антипа Чугреева Борисовичи, как и раньше, себе ровней не считали, разговаривая, цедили слова через губу. А вот с Егором общались нормально – пусть немного с покровительством, но вполне задушевно – чувствовалась во всем этом какая-то тайна, и Вожников надеялся ее со временем раскрыть – все ж до Булгара самого плыть вместе с князьями.

– А что вы не в моем ушкуе плывете? – вскользь поинтересовался Егор. – Глядишь, веселей было б.

Братья быстро переглянулись и старший ответил:

– Веселей-то веселей… Одначе – невместно. Ты, Егорша, хоть и знатного роду, но о том никто, кроме нас, не знает-не ведает, так?

– Ну… так, – озадаченно кивнул невесть с чего записанный в «феодальную знать» Вожников.

– Антипка же – атаман, главный здесь, то все признают, – наставительным тоном продолжил Иван Борисыч. – Вот и мы должны, чести не роняя, в головной ладье плыть. Усек?

– Усек, – улыбнулся Егор и, покачав опустевшей кружкой, напомнил: – А медовуха у вас добрая!

– Так пей еще! Эй, кто там есть? – младший братец, Данило, высунулся из шатра, подозвав слуг. – Живо тащите еще кувшин.

– Не боитесь, что кончится? – хмыкнул молодой человек.

Иван Борисович махнул рукой:

– Не кончится, взято изрядно. Хотя, бывают, попадутся такие «питухи», что никакого хмельного на них не напасешься! Но ты ведь не из таких, одначе.

– Не из таких, – вспомнив Серафиму-волшбицу, поспешно заверил Вожников и тут же, не удержавшись, спросил: – А вы водку когда-нибудь пивали?

– Водичку? – братья снова переглянулись, на этот раз – словно два заговорщика.

Слово «водичка» Иван Борисович произнес с ударением на первый слог – «во́дичка».

– Монахи латынские ее еще аква витой называют, – сказал Данило Борисович. – Ух, и крепка, зараза! Прямо огонь жидкий.

– А ее вообще где можно купить?

– Рано тебе о во́дичке думать, Егор, – Иван Борисович строго погрозил пальцем. – Жену б себе лучше приискал – чай, не такой уж и младой вьюнош.

Егор расхохотался:

– Ой, хомут-то себе на шею повесить всегда успеется.

– Всегда, да не всегда, – туманно заметил старший брат.

И, чуть помолчав, поинтересовался списком пленников, теми, кого ватажники собрались выручать из татарского рабства.

– Да много кого надо бы выручить, – пожал плечами молодой человек. – Слава богу, все у одного человека, какого-то там сотника. Если, правда, список не фальшивый, а то получится как у Ильфа и Петрова с отцом Федором.

– Отец Федор! – разом воскликнули братья. – Это ж, так понимаем, духовник твой? Он жив ли?

– Вот это – навряд ли.

– Тогда помянем, – Борисовичи подняли кружки.

Выпили. Посидели немного молчком, послушали, как верещит где-то совсем рядом сверчок.

– Михайло, гость новгородский, почитай всю округу объездил, порасспросил, – тихо произнес Данило. – Где у кого кто.

Иван Борисович вскинул глаза:

– Слушай-ка, Егор – а князь с Воже-озера, Нифонт, за племянницу свою не просил? Брата Михаила, покойного князя, дочку. Да ты ее знать бы должен… Еленой звать.

– Да много у меня Ленок знакомых, – сказал Вожников. – Но в списке я никаких Лен не видал.

– Станет Нифонт племянницу искать, как же! – младший брат похихикал. – Себе-то на голову, ага! Елена, замуж ежели за князя какого выйдет – тот все права на престол в Воже-озере иметь будет, Нифонт-то от худородной жены, робичич! А вот Егор… ну, рассказывать о себе не очень-то хочет – ладно. Может, и скажет когда…

– А не сам ли Нифонт племянницу к татарам спровадил? – тихо спросил Иван Тугой Лук.

Спросил и сам же ответил:

– Не-е… Куда легче было бы отравить – дескать, в лихоманке сгорела.

– Может, он и хотел отравить, – сказал Данило, – да тут татары в набег – как нарочно. Нифонт – в бега, войска собирать, а Елена… Елена татарам досталась, как уж князь ни кручинился, как ни плакал, племянницу жалея… А искать-то, вишь, никого в Орду не послал.

– Вообще-то, татары сами б о ней сказали, если княжна, – резонно заявил Иван Борисович. – Что им, выкуп хороший помешал бы?

– Не помешал бы. Может, они и слали гонцов… да только кто знает, что Нифонт-князь с ним сделал, а?

Братья посмеялись, снова налили, выпили, потом Данило Борисович вдруг захрапел, заклевал носом и старший брат.

Вожников хмыкнул – время-то детское, вряд ли сильно больше полуночи. Однако в эти времена ложились рано, и так же рано – с первыми лучами солнца – вставали. Чего зря светильники жечь, да по телевизору никакой интересный фильм или передачу острую не покажут – за неимением телевидения.

Выбравшись из шатра Борисовичей, молодой человек неожиданно для себя зашатался – стоялый медок оказался напитком коварным. Голову вроде не сильно кружило, но ноги такие коленца выписывали – будьте-нате! Этакое па-де-де из балета «Щелкунчик». И еще… И еще рвать тянуло со страшной силой… Егор не стал противиться этому позыву, да и не смог бы – склонился у ближайших кусочков, зарычал утробно…

– Кто здесь?! Стой! – тут же послышался из-за кустов строгий голос.

Вожников выпрямился:

– То я. Егор.

– Ах ты ж, господи… А язм думал – татары! Уже и стрелочку хотел на звук метнуть, да поднять тревогу.

– Это ты поторопился…

Затрещали, зашевелились кусты, и в свете тусклого месяца молодой человек узнал часового:

– Здоров, Онисим. Кто тебя меняет-то?

– Дак Никитка Кривонос, кто ж? Чевой-то долгонько его нету – уж пора бы.

– Какое – пора? Еще только ночь началась, так что служи, Онисим, тащи гарнизонно-караульную службу с достоинством и честью!

Негромко засмеявшись, Вожников похлопал ватажника по плечу и, подумав, зашагал к реке, к ушкуям – где-то там, прямо напротив, ладил шалашик Федька. Пусть уж подвинется, ничего, не на улице же спать – хоть и тепло, да комаров много.

После ухода Вожникова ватажник Онисим Морда спустился к плесу и немного побродил по берегу, прислушиваясь к доносящимся с середины реки звукам – похоже, играла какая-то крупная рыба – стерлядь? осетр?

Ничо! Онисим неожиданно для себя улыбнулся – поедим еще осетров! Лишь бы дьяк не обманул, сполна б рассчитался! А вообще… тут Онисим сник… лучше было бы никуда из Белеозера не уходить, с ватажниками в далекие края не подаваться! Он-то б и не подался, кабы не Ларион Степаныч! Сперва-то, услыхав про то, что ватажники и купец Михайло Острожец собираются в Нижний Новгород, а потом и дальше, дьяк зло прищурился и хотел было – по крайней мере, так показалось Онисиму – дать приказ имать всю ватагу, однако… Однако почти сразу раздумал.

– А пущай себе идут! – сказал. – Острожец тут, в Белеозере, амбары себе купил, да двор собрался строить – так что к зиме вернутся.

– Дак, а я-то?… – несмело спросил парняга. – Мне-то что делать?

– А ты, Онисим – с ними. Поперек всех в пекло не лезь, да все запоминай – особливо про новгородца – где, да что, да с кем? После мне все в подробностях доложишь.

Онисим Морда, само собой, погрустнел – не очень-то ему и хотелось в какой-то там набег с ватагой! Это черт-те куда на ладьях-ушкуях грести, да с ратными людьми татарскими биться… Господи, уж куда лучше было бы на Белоозере спокойненько кистеньком в темных проулках помахивать. Да, не худо бы. Одначе ж не себе пока хозяин – и не откажешься ведь никак, себе дороже станет!

Вот и подался трусоватый Онисим Морда с ватажниками в далекий поход, в неведомые ордынские земли, что по широкой реке Итиль-Волге. Пока до Нижнего добрались с караванами, пока ушкуи купили, пока то да се. Вроде, тьфу-тьфу-тьфу, и неплохо покуда все складывалось – простившись в Нижнем с купцом, плыли себе и плыли, сами никого не трогали и к ним никто не приставал – боялись. А ну, пристань-ка – когда оружные – молодец к молодцу – да еще тюфяк-пушка!

Онисим вдруг подумал про купца Острожца – а ведь тот очень даже хитер оказался! Нашел, куда ватагу послать, одним махом убивал двух зайцев, то есть какого-то одного, не того, так другого: ежели у ватажки все хорошо пройдет, ежели освободят пленников – так купчина в большом прибытке, нет – тоже не беда, сгинет ватага – туда ей и дорога. Ах, как ловко все рассчитал, пес! Да и старший дьяк от него недалеко ушел, собачина та еще – видать, соглядатаев себе нашел изрядно, так что одного с ватажкой послать – а чего б нет-то?

Походив вдоль берега, Онисим Морда поднялся чуть выше от плеса, присел, прислонился спиной к широкой березе… или к какому иному дереву, не особо-то сейчас было и видно. Кругом стояла полная тишь, если не считать плеска волн да негромкого скворчания сверчков… А вот – забила крылами крупная ночная птица. Филин? Неясыть?

Онисим испуганно перекрестился.

Переночевали, впрочем, справно – никто не напал, да и кто на оружных нападет-то? Видно же сразу – не купцы.

Чугреев все ж предупредил:

– Посматривайте, паситесь! По ордынским землям идем… хучь и по воде – так молвить лучше.

Еще плыли полдня, потом – вот так же, как в прошлый раз – без всяких приключений заночевали, а на следующее утро разделились.

– Мы с Борисовичами в Булгар поплывем, вниз по Итиль-реке, как и плыли, а ты, Егорша, с ушкуем своим скоро повернешь на левую руку – к Жукотину, там река большая…

– Знаю, – кивнул неплохо представлявший себе карту Вожников. – Кама. Знаю. Это нам вверх по течению плыть?

Антип махнул рукой:

– Да недолго, и течение там невеликое – река-то широченная, ух! В Жукотин придете под видом купцов-выкупщиков, Иван вон Карбасов с Линем, – вожак кивнул на ватажников, – там все знают, и по-татарски говорить могут. Сведут, с кем надо – вызнаете поточней про того сотника, а потом… Потом недалече, у мыска приметного, встретимся.

Дальше Чугреев не уточнял – и так было ясно, что веселый налет ушкуйников не сулил ничего хорошего бедолаге-сотнику и всем его людям, не считая, конечно, пленников. А вот нечего за счет невольников жировать, рабовладелец чертов! Таких козлов не жаль нисколечко!

Оделись для визита соответствующе, сменив доспехи на армяки, зипуны да кафтаны – будучи за старшего, Егор как раз в кафтане и красовался – темно-голубого немецкого сукна, украшенном витыми серебряными проволочками. Подарок новгородского гостя Михайлы Острожца, щедрости которого, однако, хватило лишь на вожаков, «гражданское платье» остальных ватажников выглядело куда проще: армячки, зипунчики. Хотя армяк – тот же кафтан, только покороче да из более грубой ткани, да и зипун – то же, только без ворота. Если о статусе вещей рассуждать, так кафтан – дорогой пиджак, а армяк с зипуном – джинсовые куртки.

– Оружие на виду не держите, – инструктировал атаман. – Татары такого не любят. Пушку спрячьте с глаз, зря на рожон не лезьте. Ну, удачного пути!

– И вам того же!

Попрощался Егор и с Борисовичами – те тоже соизволили пожелать доброго пути и удачи, даже похлопали по плечу этак снисходительно, как генерал какого-нибудь там лейтенанта. Вот жлобы-то! Можно подумать, не с ними позавчера в шатре квасил да байки травил!

Река Кама, куда вскоре свернул стремительный ушкуй Вожникова, оказалась весьма широкой, даже можно сказать – широченной, даже шире Итиля-Волги. В месте впадения шарово-серые волны играли пеной, крутили воронками – опасное было место, впрочем, его быстро прошли, по совету Окунева, прижавшись ближе к левому берегу. Тут многое зависело не только от кормчего, но и от слаженной работы гребцов, коих Егор поначалу поддерживал криками «Давай, выгребай, парни!» – а потом и сам уселся на банку, сменив утомившегося вконец Федьку.

Ударили в лицо брызги, тяжелая волна гулко ткнулась в борт, ухнула этакой плюхой, едва не перевернув суденышко.

– Левой – таба-а-ань! – навалясь на рулевое весло всем телом, истошно закричал Кольша. – Та-ба-а-ань!

Ввуххх!!! Снова волна в борт – подхватила, понесла к берегу – прямо на острые черные камни.

– Правой!!! – резко переложив руль, скомандовал кормчий. – Живо, мать вашу так! И-и-и… р-раз! И-и-и… р-раз!

– И-и-и – р-раз! – в голос поддержал Вожников. – Р-раз, р-раз…

Тяжелое весло ухнуло в воду, сперло, перехватило дыхание… Еще гребок… еще… Опять ударила волна, на этот раз – в корму, едва не смыв рулевого. Завыл ветер, слава богу, хоть парус убрали заранее, сложили мачту.

– Раз! Раз! Раз!!! – отплевываясь от воды, продолжал командовать Кольша. – Левый борт… загре-бай! Теперь – табань! Правый!

Ватажники подчинялись парню беспрекословно, знали – все сейчас зависит от умения кормчего… И кормчий не подкачал, вывел, провел ладью меж камнями, увел на чистую воду, в густо-синюю ширь, навстречу выглянувшему из-за облака солнцу.

Лучи светила золотым дождем упали вниз, резко утих ветер. Ушкуй медленно шел вдоль берега, можно сказать, в полной тиши, лишь ласково, словно подлизываясь, плескали в борта волны, не имевшие никакого сравнения с теми, что были до этого.

– Хухх!!! – выдохнув, оглянулся с передней банки Окунев Линь. – А ведь прошли, кажется. Эй, Кольша-а… Эй…

Он внезапно запнулся, а Вожников, привстав, хотел что-то сказать… но тоже не стал: Кольша Дрема, юный ладожский кормчий, привалился к тяжелому рулевому веслу и, не стесняясь, плакал.

Видно, сильно переживал парень!

Жаловался:

– Нынче Господь упас! Я ж здешние мели не ведаю-у-у-у!

Да, вот вам и кормчий… Однако другого-то не было. Этот хотя бы, как управляться с ладьей – знал. Не такое уж и простое дело.

– К берегу, – оставив весло Федьке, Егор перебрался на корму. – Передохнем малость.

– Зачем? – утерев слезы рукавом, неожиданно возразил юноша. – Зачем зря время терять? Река здесь спокойная, течения уже почти что и нет, да и ширь! Загляденье. А ну, парни – ставь мачту, вздымайте парус! Под ветром пойдем – отдохнете.

– Как скажете, господин капитан! – громко расхохотался Вожников, глядя, как ватажники сноровисто ставят мачту.

Вздернулся серый косой парус, затрепетал, поймал ветер. Судно дернулось, пошло, не быстро, но и не так уж и медленно.

– Вот и славно! – Егор достал из кормового ларя объемистую плетеную фляжку, выпил, да, крякнув, передал кормчему.

Назвал уважительно:

– Пей, Николай! Да потом все за твое здоровье выпьют!

Кольша разулыбался, весь такой довольный, сияющий… даже чуток заскромничал:

– Ничо! У нас на Ладоге такие волнищи бывают, куда там этим.

– Слава кормчему! – сделав еще один глоток, Егор перебросил баклагу Федьке.

Отрок и все остальные ватажники поддержали нестройным хором:

– Слава!

Все ж видно было – большинство ватажников (тот же Федька) отходили от пережитого медленно, на лицах некоторых так и застыл ужас… Кто-то даже крестился:

– Ох, сгинули бы! Упасла Богородица, свят, свят, свят!

Вожников, как старшой, тут же принял все меры к повышению настроения ватаги, принялся громко рассказывать анекдоты, шутить, даже предложил дать название «нашему грозному крейсеру».

– Предлагаю на выбор: «Титаник», «Беда», «Черная каракатица»! Нет, первые два все же не стоит. О! Вот хорошее имя – «Антилопа-Гну». Кто за антилопу, прошу поднять руки. Кто воздержался? Кто против… советской власти? Принято единогласно, так и постановили – нынче кораблику именоваться «Антилопой».

– Что там у нас впереди? – Егор поднялся на ноги, щурясь от бьющего в глаза солнца. – Плес! Чебоксары, как сказал Киса Воробьянинов, когда мимо их с Остапом челна проплывал уж не помню какой по счету стул. Не Чебоксары, нет? Наверное, еще и нету такого города, а, что скажешь, Линь? Какие тут поблизости города, кроме Жукотина?

– По левую руку, за утесами – Керменчук. Рынок там работорговый, да и так ране был великий город, пока Хромой Тимур не пожег. Он и Булгар спалил, и – во-он там, по правую руку, Биляр, и многие города ордынские, – ватажник зло сплюнул. – Туда и дорога, стервятникам, кровью русской живущим! А вот и пятнадцати лет не прошло, а уж отстроились все пуще прежнего. А что ж им не отстроиться-то – рабов-полоняников много! Да и пути торговые – на север, в Хлынов – в Полночные земли до самого моря студеного, вверх по Итилю – на Русь, вниз – к Сараю, да чрез море Хвалынское – в Персию. Персы рабов скупают охотно, хорошую цену дают.

– Дядько Линь, а Жукотин Хромец тоже палил? – живо поинтересовался Федька.

Ватажник в ответ расхохотался:

– Жукотин, паря, кто только ни грабил, ни жег! И князь Звенигородский Юрий, и хлыновские ушкуйники… Скоро, видать, захиреть сему городку – дорожа-то знаемая!

– Жу-ко-тин… – мечтательно прикрыв глаза, почти по слогам произнес Федька. – Улыбнулся: – Интересно поглядеть будет.

– Поглядишь еще, – хмыкнул Линь. – Увидишь.

Вольготно расположенный на правом берегу широкой Камы Жукотин (или, как называли его татары – Джукетау), как и почти все ордынские города, лишенный крепостных стен, растекся вдоль реки саманными домишками, ощетинился минаретами и дворцами знати, ловя солнце синими куполами мечетей, шумя базарами, караван-сараями, сияя окладами слюдяных – и даже стеклянных! – окон в домах богатых купцов – торговцев живым товаром.

С полсотни кораблей, в их числе и тяжелые крутобокие персидские суда – швартовались в порту, над лесом мачт орали белые чайки, кругом пахло свежепойманной рыбой и какими-то водорослями, а с другого берега ветер приносил явственный запах гари. Кого только ни встретишь в порту, на Большом рынке, на площадях и пыльных улицах – кого только ни было здесь, каких только людей, занесенных либо злой неволей, либо авантюрным ветром надежды. Темноокие и светлоглазые татары, частью даже блондины – не отличишь от русских! – кто-то из них называл себя прежним именем – булгары, а кто-то с гордостью откликался на имя кыпчак, смуглолицые охотники мари, лесовики эрьзяне, что били стрелой белку в глаз, рыжебородые персы-купцы, привезшие пряности и драгоценную посуду в обмен на белотелых русских рабынь – о, их было во множестве! И рабыни, и рабы – в Орде – самый ходкий товар, державшийся в самом черном теле. Впрочем, многих, кто познатней, голодом да тяжким трудом не морили – ждали выкупа, целый промысел на этом выстроен был – хорошо налаженный бизнес.

Лишь Окунев с дружком своим Карбасовым Иваном не новички в Орде были – когда-то им из рабства удалось счастливо бежать, редко, но все же случалось и такое. Тем более сейчас, когда вольные люди ушкуйники наводили на татар ужас не меньший, а, может, и больший, чем когда-то – не так уж давно – Тимур.

Услышав наивный вопрос Егора о сотнике Берды-бее – как, мол, его тут, в таком многолюдстве, искать? – друзья лишь хмыкнули.