355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Покровский » 11 встреч. Интервью с современниками » Текст книги (страница 1)
11 встреч. Интервью с современниками
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 23:41

Текст книги "11 встреч. Интервью с современниками"


Автор книги: Александр Покровский


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Александр Михайлович Покровский
11 встреч. Интервью с современниками

Я брал эти интервью у людей, которые чего-то в этой жизни добились.

Но я не стремился приоткрыть читающей публике рецепты успеха.

Мне было интересно проникнуть в другое мировоззрение.

Я хотел увидеть то, как другой человек ощущает этот мир. Мне хотелось понять, что из себя представляет этот мир для человека и что этот человек представляет для мира. Мне хотелось узнать, что переживает человек при этом. Что такое мир для него? Работа, труд или радость и счастье…

Я беседовал с разными людьми. Я брал интервью у промышленников, политиков, врачей, военных, ученых. Меня интересовало: на сколько один человек может открыться перед другим человеком и происходит ли это в беседе. Мне хотелось, чтоб человек рассказал о себе, о своих страстях и азарте, о том, как он себя видит и что он от этой жизни хочет, как выстраивается философия его жизни и есть ли у него вообще какая-либо философия.

Это очень разные люди. Разные по степени доверия к другому человеку.

Иногда человек начинал говорить так, как говорит автомат, как говорит машина – голосом, записанным на пленку, но иногда он раскрывался сразу, а иногда только в самом конце беседы, когда уже надо было завершать разговор.

Порой мне начинало казаться, что человек настолько сильно вымывает себя из своей жизни, работы, что он превращается только в функцию. Он так здорово прячется, что, в конце концов, теряет сам себя. Не может себя представить обычным человеком или боится это сделать.

Часто, во время этих бесед, я видел, что чем выше человек стоит на социальной лестнице, тем меньше в нем остается черт, качеств, присущих человеку, живущему с тобой на одной лестничной площадке. Он боится быть слабым, он боится быть добрым, он боится расчувствоваться. Он вообще многого боится.

Люди, с которыми я говорил, то были больше своего дела, то соответствовали ему, а то казались меньше того, что они делали.

При этом вдруг обнаруживалось, что внутри человека уживается сразу несколько правд: одна правда сегодняшнего дня, другая правда – это то, что он говорит, третья – что он думает, а четвертую правду не знает никто, и никогда ее не узнает.

Этими беседами я не хотел никого ни в чем уличать или разоблачать.

Мне хотелось вести разговор так, чтобы человеку самому было интересно говорить.

Удалось ли мне это?

Надеюсь, что да.

1

Ким Македонович Цаголов, генерал, участник войны в Афганистане.

Я захотел поговорить с Кимом Македоновичем после того как мне рассказали о том, что он во время войны в Афганистане, будучи советским полковником, множество раз один ходил через линию фронта к моджахедам и там, переодетый в афганскую национальную одежду, договаривался с ними о переходе на нашу сторону.

Я увидел седого, но еще очень крепкого человека. Он вышел мне навстречу и улыбнулся. У него была хорошая улыбка.

Мы поднялись к нему в кабинет. Все стены увешаны картинами. В основном это портреты. Мне говорили, что он рисует.

– Это ваши картины?

– Мои. Это только часть. У меня их много. Устаю от дел, беру в руки кисть. Я же окончил художественное училище, вот и рисую иногда потихоньку.

– Не удалось стать художником?

– В армию призвали. Сразу же после художественного училища. В Военно-морской флот.

– Давно это случилось?

– В 1947 году. Я же стар как сивый мерин, – улыбнулся он.

– Вас матросом призвали?

– Да. Потом меня в училище направили. В 1950 году я закончил Ейское военно-морское авиационное училище имени Сталина. После окончания училища был Балтийский флот – город Таллин. Затем я попал в Порккала-Удд – это наша военно-морская база в Финляндии. Там был полк морской авиации. Полком командовал настоящий ас-полковник Климов. Война закончилась, но база у нас там была какое-то время, а потом решили ее вернуть финнам. После того как приняли такое решение, оставили в команде полковника Пирожникова, которая готовила базу для передачи. Раз мы отдаем финнам эту территорию, то она должна благообразно выглядеть. Вот мы и приводили базу в первоначальное состояние. Если, к примеру, где-то когда-то стоял стол, значит, он и должен был теперь там стоять, а если вот здесь была лампочка, то уж будьте любезны, верните все на место. Так что мы демонтировали наше оборудование.

Кстати, там было и имение фельдмаршала Маннергейма. Точнее, его коровник. Так что какое-то время я жил в его коровнике. Это очень мощная была база. А уходили мы на остров Саарема – это эстонский остров. Затем, когда наш авиационный морской полк стоял уже в Таллине, в один прекрасный день меня вызвали в Москву. Со мной разговаривал гражданский человек. Не военный, а гражданский. Я тогда майором был. Он меня все расспрашивал, расспрашивал. Так, ни о чем. Долго расспрашивал, а затем и говорит: «А служить вы будете вот здесь!» – оборачивается назад, а сзади у него на стене карта, и он показывает на этой карте центр пустыни в Средней Азии. Я говорю: «Как же так? А по документам у меня Москва, войсковая часть такая-то?» – а тогда моды не было торговаться – я хочу, не хочу. Я же офицер. Вот меня туда и запузырили. Был 1960 год. А там оказался гигантский Зеравшанский комплекс. И приехал я в пустыню в морской форме. Это был кошмар – пустыня, и стоит моряк.

А так как жилья не было, то я жил в здании штаба. Это был барак, а в нем была коморка. Там раньше уборщицы держали инвентарь. И в этом подсобном помещении поставили три кровати для меня, жены и двоих наших детей.

– Что же этот комплекс делал?

– Строил атомные объекты. Там потом в этой пустыне был построен новый город Навои. Красавец-город. Когда первые дома построили, мы все ждали. Мне в самом начале строительства обещали комнату в одном из двух первых домов, и я ждал, ох как я ждал – вот-вот будет, вот-вот будет.

А когда их построили, то все вокруг оцепили и стали эти дома взрывать.

И взывали их до тех пор, пока полностью все не развалилось, а мы стояли и чуть не плакали. Оказывается, их испытывали на землетрясение, при какой силе землетрясения они развалятся, чтобы потом строить устойчивые дома. Затем опять началось строительство, построили новые дома, мне там дали квартиру. Вечером сказали: вот тебе квартира. Я так обрадовался. Я не стал ждать утра. Я ночью перебрался в эту квартиру, чтобы ее не занял кто-нибудь другой, а утром генерал– лейтенант Зарапетян, дважды Герой Социалистического труда, возглавлявший эту контору, мне и говорит, что пришел приказ о моем переводе в Москву – вот такая история.

Так что я опять собирал свои вещи…

Зарапетян был хороший человек и ко мне относился по-доброму. Он каждый день проходил мимо той конурки, где я жил, – все это в штабе же, и вот он каждый раз говорил, как ему неудобно, что я в таких условиях. А перевели меня в Подмосковье в качестве замполита батальона обеспечения, здесь в Дубне построили огромный синхрофазотрон. Он до сих пор работает.

– А потом?

– А потом из Дубны меня перевели в Академию им. Гагарина преподавать социально– экономические дисциплины. А я писал. Я писал всем, что я боевой офицер, и что же это такое, и одновременно я писал кандидатскую диссертацию по развивающимся странам. И моя докторская диссертация тоже была на эту тему. Тогда же я освоил и дари. Я же по национальности осетин. А дари и осетинский язык очень созвучны, поэтому некоторые вещи я понимал сразу. И вот я выучил дари, а затем и фарси. Не очень здорово, конечно, но я понимал.

А в 1977 году я – заместитель начальника кафедры – попал в Афганистан. Меня туда направили в качестве военного советника. Когда я туда приехал, то сразу, увидев, что мы там делаем, я подумал, что не то мы делаем, не то.

С нашими противниками надо не столько воевать, сколько договариваться. А потом меня взял себе разведцентр. Подчинялся я только главному военному советнику – генералу армии Сорокину и начальнику разведки – генералу Клименко, и больше никому. Даже члену Военного совета я не мог сказать, где был и что делал. Вызывает он меня и говорит: «Где вы были? Я вас целую неделю искал!» – а я ему говорю: «Да здесь я был!» – ну не мог я ему сказать, где я был. Я ходил в разведку с полным переодеванием и бородой, как настоящий душман. В разных местах я был разным. Но чаще всего я представлялся глухонемым. О чем речь шла, я понимал, конечно, но делал вид, что ничего не слышу. Это очень сложная штука. Это такое напряжение душевных сил. Я потом неделю после возвращения в себя прийти не мог.

– То есть вы знаете язык глухонемых?

– Нет. Я не знаю языка глухонемых. И афганцы не знают. Я им на пальцах что-то показывал, что, мол, кишлак разбили, вот я иду, никого у меня нет. Дурака валял.

– Неужели вас не проверяли?

– Как не проверяли? Каждый раз проверяли. А тут я пришел как-то с задания, а у нас в городке был один наш полковник из Военно-политической академии имени Ленина, который сказал тем афганцам, что на нашей стороне воевали: «А он вас дурит, он не мусульманин». А я даже в нашем городке выдавал себя за мусульманина, и вот он мне такую жизнь устроил. Я ему потом сказал: «Ты что, дурак? Кто тебя за язык тянул?»

А это же нельзя. И меня проверяли целую неделю.

– Как проверяли?

– Наблюдали, правильно я делаю в мечети намаз или неправильно. А я ислам хорошо знаю. Афганцы знают ислам только на примитивном уровне.

– Ну Коран-то они знают?

– Они знают только то, что им мулла говорит. Мулла Коран знает. А вот высшее духовенство знает чуть больше. Те, кто в Египте окончили Аль-Ахрам, исламистское учебное заведение, те много знают.

Так вот ошибок в моем намазе они не нашли.

Я в Афганистане был почти пять лет, хотя сначала меня посылали на полгода в командировку. Но когда я там начал работать, и работать среди банд, руководству это понравилось, и мне сказали, что я остаюсь.

– Вы один ходили к душманам?

– Я же изображал глухонемого, так что со мной никого не было. И не могло быть. Совершенно один ходил.

– Помните свой первый выход в банду?

– Конечно помню. Я каждый свой выход как сейчас помню. Я когда шел, то не только знал, в какую банду иду, я об этой банде все знал – ее состав и расположение. Главаря. Знал, кто главарь, как его зовут и что он за человек. Я совершенно спокойно вхожу в ее расположение. Просто иду на посты. У них же везде посты. Это только кажется, что все пусто и никого нет. За дорогой наблюдают. Меня останавливают. Я никак не представляюсь, показываю, что я глухонемой. Меня забирают и приводят к Малангу. Это их главарь. У него была мощнейшая банда. Этот Маланг когда-то был муллой, но с началом действий советских войск он ушел с должности и возглавил отряд.

– У вас не было оружия?

– Нет. Никакого оружия. У меня при себе всегда были только две гранаты. Они внутри штанов, привязанные к паху, а от них шнурки торчали наверх, как веревка от штанов, на крайний случай. Только две гранаты и больше ничего. Безвыходное положение? Шнурки, торчащие от гранат, выдерни и… Это чтобы не попасть в плен. Вот и все. Чуть чего, я бы дернул гранаты.

– А обыскать? Вас не обыскивали?

– Нет. Меня никогда не обыскивали. Кому я нужен? Я же выглядел скрюченным стариком. И вот меня приводят. Маланг разговаривает с теми, кто меня привел, а у меня в голове вертится, что он сейчас что-то выкинет, чтобы меня проверить. Я рассматриваю хребты. А в таких случаях все у тебя обостряется.

Все органы чувств. Ты и налево видишь, и направо видишь, и вперед видишь, и назад видишь. И вот боковым зрением я вижу, что Маланг держит на весу автомат. А у меня в голове вертится: что-то он сейчас будет делать, что-то он выкинет. И точно – он внезапно из автомата полрожка в землю выдавил. И на мое счастье, я не вздрогнул. Вот тогда он поверил, что я глухонемой, и забрал меня к себе. Ел вместе со мной, а его охрана рядом, но отдельно. Маланг держал меня при себе.

– А зачем он вас при себе держал? Не доверял?

– Я не думаю, что он мне не доверял. Просто Аллахом обиженный, глухонемой. А там так, если ты приютил такого, то Аллах тебе это зачтет. То есть он просто зарабатывал таким образом очки перед Аллахом. И так было дней двенадцать или четырнадцать. Банда у него была в триста шестьдесят человек. Как-то мы сидели и ели, а он ел обычно лежа, опираясь на одну руку. И я тут тихо произнес: «Маланг, Маланг. – у него чуть глаза из орбит не выскочили, схватился за автомат, я ему тихо так говорю: «Спокойно, Маланг, спокойно, спокойно…» – и какое-то время я его успокаивал. Потом он пришел в себя, успокоился и тоже тихо мне говорит: «Кто вы такой? Что вам надо?» Тогда я ему открытым текстом и говорю: «Я – советский полковник».

После этого я пробыл у него еще два дня и потом ушел, он меня отпустил. Потом он приходил ко мне в часть, а кончилось это тем, что вся эта железная банда Маланга перешла на сторону революции. Это был первый случай бескровного перехода.

Что тогда поднялось – все наше начальство слетелось в Афганистан. Даже адмирал Сорокин прилетел! Долго со мной беседовал. Расспрашивал о банде Маланга, о деталях, до мелочей. И тогда он мне сказал: «Вы будете заниматься только этим направлением. Только максимальная бдительность. Это будет вашим главным направлением работы».

– Мол, давайте, идите в следующую банду.

– Да. Но должен сказать, что адмирал Сорокин отнесся ко мне так же, как и главный военный советник генерала армии Сорокин, однофамилец его, с большим вниманием. Я им всю жизнь буду благодарен за это внимание ко мне. И им, и генералам Клименко, Мануйлову, Кизюну. Затем была другая банда, и следующая банда, и следующая.

И так у меня было одиннадцать банд, переведенных без единого выстрела на сторону революции. И везде я был глухонемым.

Потом неожиданно меня вызывают Сорокин и Клименко и говорят, что получены разведданные, по которым противник знает обо мне, дано указание захватить меня. То есть мне надо немедленно покинуть Афганистан. На второй день я уже был в Ташкенте. Вернулся в Москву, поехал отдыхать с женой в подмосковный санаторий, через три дня звонок. Звонит маршал Советского Союза Ахромеев: «Ну как отдыхается?» – «Нормально, товарищ маршал!» – «Вы не могли бы подъехать?» Что значит «не могли бы», я – военный. Я говорю: «Я сейчас выезжаю!» Он говорит: «Тогда я высылаю машину!»

И я поехал к министру обороны маршалу Советского Союза Язову. Он мне говорит: «Ким, надо возвращаться». И меня повторно закинули туда. Был я там примерно до выхода наших войск из Афганистана. Делал я там то же самое, но в других провинциях, где-то был глухонемым, где-то нет. Это зависело от того, куда я иду и с каким заданием.

– Были сложные случаи?

– Конечно. Иду я Паншерским ущельем, остановили меня, подвели к главарю банды, а здесь река течет, берег ее, мостик, рядом – афганские пленные. Человек десять-пятнадцать. Они сидят, берег крутой, высота метра четыре. Я объясняюсь как глухонемой. В это время из банды подошли к пленным, взяли одного за руку, подвели к берегу, и главарь банды в упор расстрелял его из автомата. Потом следующего подвели. Так всех и расстреляли у меня на глазах.

– Ахмад-Шах Масуда видели?

– Я получил от Ахмад-Шаха Масуда два письма. Это был талантливейший командир. Интересные письма. До своего первого выступления против государственной власти он же побывал в Палестине, и оттуда он перенял некоторые приемы борьбы. У меня есть от него два письма, в которых он обрисовывал ситуацию. Я отвечал ему, происходил негласный обмен мнениями. Я отвечал ему исправно. Я уважал этого безмерно храброго человека. Достойного врага тоже надо уважать. Он заслуживал этого.

– А были забавные случаи?

– Забавные? Ну, они же потом выглядят как забавные, а когда они на самом деле происходит, тогда просто пот прошибает.

Вот однажды было что. У меня был и сейчас есть маленький Коран, но это полный Коран, мелким типографским шрифтом сделанный, он помещен в металлическую коробочку с откидной крышкой. Как-то в нашем журнале я увидел фотографию Гундаревой. Я очень уважал и любил эту актрису, и надо было быть идиотом Цаголовым, чтобы так поступить: я вырезал ее фотографию и положил в Коран.

И всегда с собой носил. В одном месте надо было на Коране поклясться. Я был в банде, а они знали, что у меня есть этот Коран. А это очень старый, древний Коран. И они попросили: достаньте ваш Коран. И я достал Коран. Когда я откинул крышку и увидел фотографию, я понял, что это конец, разорвут. Коран и женщина – это конец. И тут я вспомнил, что, передавая Коран, надо его поцеловать трижды. Я поднес его для поцелуя к губам и, пока целовал… съел Гундареву. Когда я оттуда окончательно приехал, встретился с Гундаревой и сказал ей: «Слушай, ты меня один раз чуть не погубила!» Я на этой встрече был со своей женой, а она – с мужем, и она мне говорит: «А что такое?» И я рассказал ей эту историю, о том, как я ее съел. Она хохотала от души. Хорошая была женщина и актриса чудесная.

А потом я приехал в бронетанковую Академию, из нее меня закинули в Южную Осетию, где возникла сложная ситуация. Там я оказался в тяжелейшем положении. Там единственная власть развалилась, разбежались они под грузинским ударом. Я начал сколачивать там местную власть.

И там был один грузин, который был в нашей разведке там, в Афганистане, а тут он уже командовал грузинскими войсками, которые атаковали Южную Осетию. Я написал ему записку: «Ну неужели ты забыл Афганистан? Давай встретимся и поговорим, договоримся, решим все!» А он ответил: «Я очень хорошо тебя помню, я готов тебя обнять, но я теперь не могу».

Больше я не посылал ему записок.

Я слушал Кима Македоновича и думал о том, что, если бы ему за каждое его дело давали по Герою Советского Союза, наверное, и этого было бы мало.

Он вышел меня проводить.

– Ты мне обязательно пришли интервью, чтобы я посмотрел, потому что хочу сохранить свою стилистику, – сказал он мне на прощанье.

И я обещал прислать ему это интервью.

2

Борис Всеволодович Гайдар, начальник Военно-медицинской академии, профессор, академик РАМН, лауреат Госпремии РФ, заслуженный деятель науки РФ, генерал-лейтенант медицинской службы.

Получить интервью у начальника Военно-медицинской академии, профессора и генерал-лейтенанта Бориса Всеволодовича Гайдара мне помог его бывший подчиненный Александр Анатольевич Вагин – нейрохирург высшей категории из 1-го военно-медицинского клинического госпиталя.

Мы встретились у здания Академии, на углу, и было заметно, что Вагин нервничает. Мы опаздывали, торопились и даже сначала заблудились в бесконечных коридорах. Было видно, что он волнуется не только из-за того, что мы опаздываем, а и потому, что переживает: как все начнется, как пойдет, как нас встретят, понравимся мы сразу или сразу не понравимся.

Мне про Гайдара говорили разное. Говорили, что он жесткий и ни с кем не церемонится, что подчиненные его боятся, что человека он может уничтожить просто взглядом.

После довольно долгой беготни по коридорам мы наконец попадаем в парадную часть Академии, где все просторно, и вот мы уже у его кабинета, в предбаннике. Там сидит секретарь. Она по селектору называет наши имена с отчествами – нас просят подождать – у Гайдара кто-то в кабинете есть.

А вот и наша очередь, входим.

Гайдар поднимается из-за стола и идет навстречу. Он высокий, костистый, седой. Одет он в гражданское, хоть на службе и генерал.

Генералы обычно предпочитают свое, генеральское – блестящее, золотое, а раз тут не так, значит, знания человек ценит выше погон – редкость, мне это нравится.

И еще мне нравится то, что его бывший подчиненный Александр Вагин сразу же попадает к нему в объятия – это о многом говорит. Прежде всего о том, что человеческие отношения тут на первом месте.

Мне достается крепкое рукопожатие – Гайдар хирург, у них крепкие руки.

Он говорит, что давно хотел со мной познакомиться. Мы садимся, я прошу его рассказать о себе.

– А чего о себе рассказывать? Я лучше расскажу об Академии. Вот восемнадцатого декабря будем праздновать двести седьмую годовщину образования Академии.

Голос у Гайдара очень тихий. Он говорит, тщательно подбирая слова. Волнуется. Генерал волнуется? Такое бывает. Это значит, внутри у генерала еще много чего еще есть вполне человеческого.

– Госпиталь Адмиралтейства на берегах Невы был заложен Петром Великим в самом начале восемнадцатого века. Их было даже два – для лечения больных сухопутного и морского ведомств. Но прошло много лет, прежде чем в России стали формироваться врачебные школы. До этого в России врачей не учили. Их выписывали из других стран, они приезжали из Германии и Голландии. Указом императора Павла Первого 1798 года комплекс адмиралтейских сухопутных госпиталей со школами получил статус «Академии Императорской медико-хирургической». Говоря об Академии сегодняшнего дня, надо сказать, что мы с колен встали сначала на четвереньки, а потом почти что на ноги благодаря программе президента Российской Федерации, который нашел возможность поддержать Академию. Четыре года тому назад мы получили оборудования и монтажных работ более чем на двести миллионов долларов. И как результат: на сегодняшний день мы лучшие в мире по обеспечению лечебно-диагностической аппаратурой.

Что касается нашего потенциала: у нас около трехсот профессоров и около тысячи двухсот кандидатов наук. Академия сегодня – это девятнадцать с половиной тысяч человек персонала, это больше трех тысяч больных по всем профилям, шестьдесят восемь поликлинических кафедр по всем медицинским профилям, это четырнадцать Ученых советов по семидесяти восьми медицинским специальностям. Бюджет Академии ежегодно составляет почти два миллиарда рублей. Продукция Академии: пятьдесят-шестьдесят докторских диссертаций, около ста пятидесяти кандидатских и сотни завершенных научно– исследовательских работ по заказам Министерства обороны и Минздрава. У нас есть уникальные кафедры, которых нет ни в одном другом медицинском вузе. Мы готовим не просто врачей-лечебников, мы готовим врачей, готовых работать в условиях экстремальной военной медицины. Это и служба на подводных лодках, на надводных кораблях, и участие в ликвидации последствий стихийных бедствий, катастроф, и участие во всех военных конфликтах. Отсюда и печальная статистика: у нас в Афганистане шестнадцать человек погибли, у нас двенадцать человек погибли в Чечне. Условия деятельности военного врача зачастую связаны с такими ситуациями, когда надо разворачивать госпиталь в поле, под пулями. К работе в таких условиях мы и готовим специалистов. Ни один другой вуз этого не делает. У нас есть двенадцать уникальных кафедр, которых нет ни в одном гражданском вузе. Вот такова специфика Ленинградской медико-хирургической академии. Я привез из Москвы диплом, который хочу передать в музей Академии. Диплом выдан сто пятьдесят лет тому назад лекарю, окончившему Императорскую медико-хирургическую Академию. На обратной стороне клятва Гиппократа. Этот дар музею надо будет сохранять, потому что эта бумага еще ультрафиолетового света не видела, она в пенале хранится.

Гайдар достает из пенала диплом. Он именной, и на обратной стороне клятва Гиппократа.

– Академия сегодня – это триста десять зданий. Пятьдесят четыре гектара в центре города и пятьсот семьдесят гектаров на полигоне в Красном Селе. Из трехсот десяти зданий восемьдесят процентов имеют возраст более ста пятидесяти лет. У нас возникает масса сложностей в ведении этого хозяйства. Это же город в городе. Только энергетические коммуникации составляют сто восемьдесят километров. Поддерживать все это достаточно сложно, но и его величество конечный продукт того стоит.

У нас пять с половиной тысяч выпускников каждый год: пятьсот человек по получению первичного врачебного образования, в том числе около ста двадцати человек – это гражданские вольнонаемные слушатели, и около пяти тысяч – это врачи по циклам усовершенствования продолжительностью от трех месяцев до трех лет. У нас новый год начинается в сентябре.

Академия живет своей особенной жизнью. В Академии проводится до трех десятков конгрессов, симпозиумов.

В этом году мы провели такое большое мероприятие, как 36-й Всемирный конгресс военных врачей. Еще СССР являлся соучастником этой организации на протяжении пятидесяти послевоенных лет. В России конгресс проводился впервые в Военно-медицинской Академии в течение восьми дней.

Было семьдесят четыре страны. Все прошло блестяще, отличные отзывы. Была богатая культурная программа, ужин в мраморном зале Музея этнографии – этакое русское застолье плюс белые ночи, но главное – была обширная научная программа. Выступления наших зарубежных коллег были всякие. Некоторые очень хорошие, а иные выступали с примитивными докладами, говорили о банальных вещах, но с таким все это преподносилось апломбом! А потом они послушали наши доклады и скисли. Им стало стыдно за то, что они с собой привезли.

– То есть мы опять впереди?

– Не всегда, но хочется, чтобы всегда.

– Сейчас легче стало дышать?

– Да. Сейчас легче стало дышать всем, не только Академии, но и всей военной медицине.

– Расскажите немного о себе.

– Биография у меня не очень богатая. Родился я в Запорожье 19 января 1946 года, отец был строителем-инженером, жили в Минске, пошел в мужскую школу.

– Отдельно от девочек?

– Конечно отдельно. Тогда все было отдельно. А потом началась целина. Строительный трест, где работал отец, посадили в эшелон и отправили поднимать целину.

– Вместе с семьями?

– Всех. Время было такое – никто никого ни о чем не спрашивал. Приказали – вперед. Вместе с семьями. В Казахстан. Ехали в теплушках. Примерно месяц. Останавливались на каждом полустанке. Хорошо ехали, весело было – другой-то жизни не знали. Буржуйка – в середине, тепло, соседи в куче, дети тоже, на полустанках долго стояли, медленно ехали, вещи здесь же сложены, на полу.

– А как же удобства?

– Угол был выгорожен под туалет, там стояло два ведра, на полустанках ходили за кипятком. Я очень радовался, мы ведь приехали в начале сентября, в школу ходить не надо, в теплушках школы нет.

С 1957 года жил в Алма-Ате, окончил там школу, поступил в мединститут, окончил его, а потом более трех лет проработал там же, в Алма-Ате, врачом-нейрохирургом.

– А как в армию попали?

– А так и попал. Задумал диссертацию писать, а мне и говорят: «Ты же знаешь, в какой республике живешь. Сначала национальные кадры, а потом ты!» – я тогда как-то очень резко почувствовал на себе все это. То, что я не того сорта. Национализм не приемлю ни в каком виде. Мне это все очень трудно понять, потому что во мне много кровей намешано: и русская, и украинская, и грузинская. Кто я тогда? Говорю и думаю на русском, родился на Украине, жил в Белоруссии, потом жил в Казахстане. Кто я такой? Я больше двадцати лет в Казахстане прожил, и оказывается, я – изгой.

Так что как только мне сказали, что на диссертацию я в очереди последний, то я сказал: все, хватит, ребята, пошел в военкомат и сказал: «Хочу в армию!» – меня и призвали. Так что с 1972 года через военкомат был назначен ведущим хирургом отдельной медицинской роты отдельного санитарного батальона, два года там провел. Горы, горы, горы. Армейскую жизнь я начал в двадцать семь лет лейтенантом.

– То есть в армию не хотели?

– Ну почему же. Я в детстве летчиком хотел быть. В небо хотел, но медицина не пустила. Сердце к небу не готово было. Медкомиссию я не прошел и.

– Отправились в медицину?

– Не сразу. Сначала я пошел в политехнический институт и выбрал себе специальность «Геология, поиски и съемки полезных ископаемых».

– Хотели приключений?

– Хотел. Возвращаюсь домой и встречаю свою будущую жену, она была моей одноклассницей. И я ей тут же говорю, куда подал документы, а она мне: «Ну и дурак!» Тогда я взял и перешел в медицинский институт. Так и стал хирургом.

– Из-за жены.

– И из-за нее тоже. А потом в окружном госпитале Алма-Аты организовали нейрохирургическое отделение, и тут все вспомнили, что у них где-то в горах болтается нейрохирург, и перевели меня туда. Так что работал я там какое-то время.

А потом я набрал, как мне показалось, материал на кандидатскую диссертацию, и поехал в Питер в Академию, сдаваться.

Но тему мою не поддержали. Предложили мне поступать в адъюнктуру, куда я и поступил, потом защитил диссертацию, стал сначала преподавателем, а с 1985 года – старшим преподавателем, с 1992 года – начальник кафедры нейрохирургии, главный нейрохирург Министерства обороны, с 1 декабря 2000 года начальник Академии. Вот и вся история.

– Не тянет вас в Алма-Ату?

– Сейчас уже не тянет. Когда я приехал сюда, в первые годы тянуло страшно. Там была еще жива моя мама, была жива теща, и детей с женой я туда отправлял на летний отпуск, и сам рвался туда.

Там многое сейчас изменилось, я там был последний раз лет семь назад в командировке. Раньше это был город казачьих станиц и казачьих крепостей. Он стоял на шелковом пути, а потом это стал абсолютно казахский город, и потом… все эти всплески национализма. Трудно это все. Оттуда очень многие уехали – и корейцы, и немцы, и украинцы, и русские. Остался тот, у кого перспектив никаких нет. Хотя за последние годы ситуация несколько смягчилась, и нет такого жесткого прессинга, что в самом начале перестройки.

Мы же жили там, учились, работали. Мой отец в довоенные годы был инженером путей сообщения, проводил изыскания, строил и сдавал в эксплуатацию северную ветвь Турксиба – Петропавловск, Кокчетав, и все до Семипалатинска. Раньше была такая мода, что один и тот же инженер проводил изыскания, проектировал, строил и сдавал в эксплуатацию. У меня всегда была гордость за отца. Тогда же, как правило, когда сдавалась магистраль, инженер, который все это обеспечивал, стоял под пролетом моста, по которому шел нагрузочный поезд. Это была традиция. Не было измерительных приборов и всего прочего. Так что это был наглядный пример абсолютной надежности. И предмет гордости. Гордились своим делом. Делом всей жизни. И страной гордились.

– Как вы пережили девяностые годы?

– Сложно. Я никого не осуждаю, но нельзя говорить врачам: зарабатывайте, ребята, как хотите. Они и начинают зарабатывать. С больных дерут. Это потом искореняется не за один день. Это на десятилетия. Вычищать. Но надо вычищать – тут уж ничего не поделаешь. Чистим.

– Я слышал про вас, что вы деспот.

– А для таких и деспот. Они все сразу и ушли. Многие в Москве теперь живут. Я считаю, что удалось переломить ситуацию. Удалось создать команду единомышленников, каждый из них абсолютно надежен и по профессиональным, и по человеческим качествам. И меня это устраивает. Конечно, девяностые годы не скоро забудутся. Колоссальный они оставили негативный след. Нельзя торговать здоровьем больных. Просто нельзя. Нам потребовалось пять лет на создание команды, и она сумела переломить ситуацию. Сделать все это один человек просто не мог, но команда сделала. Работаем не без недостатков, конечно, но ценится прежде всего человеческая порядочность. А талантов в Академии хватает. Таланты, которые по-человечески непорядочны, – это же не таланты. Так что в основном сотрудники меня уважают. Но некоторые и боятся. Боятся те, у кого «рыльце в пушку». Ничего. И с этим справимся. Не все сразу.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю