Текст книги "Мудьюг"
Автор книги: Александр Зорин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
А. П. Зорин (П. Уржумский)
МУДЬЮГ
Моему сыну Юрику
Автор
Безногий папа
У Юрика сегодня день отдыха.
К нему пришли товарищи: пионер Сережа, Лева Пассер, озорник Вовка и Нинуся Рыбинская.
Когда появился карапуз Алеша Черногоров, поднялся такой визг, что юриной маме пришлось призвать всех к порядку:
– Граждане! пожалуйста, не шумите! А Сереже она сказала:
– Ты, пионер, Сережа. Должен ввести порядок!
– Он – пионер, а я – секретарь санитарной комиссии,– перебил тетю Олю Вовка, пряча за спину свои руки.
– Знаю, знаю, что ты секретарь санитарной комиссии. А почему рук не моешь? За другими смотришь, а себя забываешь? Это неправильно! Ты должен быть примером!
Все засмеялись над Вовкой, и он сконфузился.
– А мне мама новую рубашку сшила,– ввернул Лева Пассер.
– А мне,—слушайте, ребята! – мне папа лыжи хочет купить,– перекричал всех Юра.
И опять заговорили, зашумели все.
Юрин папа пришел усталый: после работы пришлось быть на двух заседаниях. Подниматься на третий этаж ему было трудно – у него не было одной ноги, и он опирался на деревянную клюшку.
Во время обеда юрин папа молчал. Нехотя отвечал на вопросы, и просил не шуметь. После же обеда повеселел, сам шуметь начал: подставил «ножку» озорнику Вовке и тот кубарем полетел через его деревянную ногу. Юра взобрался тогда к нему на колени и стал щупать мускулы,– сильный ли он?
Сережа держался особо: он рассматривал географическую карту. А Ниночка Рыбинская притихла в уголке и из юриных кубиков составляла картинку.
Скоро пришел Коля Сайкин, отец которого работал в типографии наборщиком.
Все дети звали юриного папу по имени —«дядя Саша» или «дядя Шура».
– Дядя Саша!– начал Коля Сайкин,– папа рассказывал, что ты воевал с белыми.. Правда это?
– В самом деле, рассказал бы им что-нибудь,– прибавила юрина мама,– на дворе и снег и дождь. Пойти им сейчас некуда, а слушать тебя они любят.
Юрин папа подумал. Глубже уселся на стул, положил свою деревянную ногу-клюшку на пол и спросил:
– О чем же вам рассказать?
– О войне, о войне!– закричали все разом.
– Любите вы эту войну! А не хотите,– я вам расскажу про Остров Смерти?
Мальчики насторожились:
– «Что бы это значило? Как бы не прогадать? Может, про войну интереснее"?
А потом все разом:
– Расскажи, дядя Саша, расскажи!
– Про Остров Смерти, дядя Саша!
Пионер Сережа перестал глядеть в карту и пододвинулся к юриному папе.
– Хорошо! Расскажу… Только вы мне сначала найдите на этой карте Белое море. Без этого никак рассказать нельзя.
Мальчики бросились к карте, зашныряли по ней глазами.
Пионер Сережа стоял в сторонке и посмеивался,– он знал, где находится Белое море, но не хотел показать.
Лева Пассер показал юриному папе на Черное море.
Вовка-озорник уехал за тридевять земель – к самой Японии – и пальцем ткнул в Великий океан.
Алеша Черногоров визжал от радости, что никто не может найти Белого моря.
Голубоглазый Юрик сосредоточенно сопел носом и водил по карте мизинцем. '
– Вот что, дорогие товарищи!– остановил ребят юрин папа, когда увидал, что они моря не найдут. – Вы еще не учили географии, а потому и не знаете, где надо искать… Эх, если бы у нас, когда мы убежали от белых с Острова Смерти, была такая карта, – многие остались бы в живых! Да и я был бы со второй ногой…
А ведь мы 30 суток ходили по лесам, по болотам, возвращались к тем же местам, откуда уходили вчера… Голодали… И никак не могли узнать – где мы находимся?
Карта, мои милые,– это глаза. Без карты корабль не плывет, аэроплан не летит. Железную дорогу без карты не построят. Запомните вы это. Вам еще самим придется, быть может, воевать, и карту надо уметь читать и понимать, как читают и понимают книгу…
Хорошо! расскажу… Только вы мне найдите сначала на этой карте Белое море.
– Вот Белое море!– не выдержал пионер Сережа и показал всем, где надо искать.
– Правильно! Вот это верно!– похвалил его дядя Саша.– А теперь смотрите сюда – видите, где вот эта река впадает в море? Это место называется устьем, а река называется Северной Двиной. Широкая река! На нее заходят иностранные океанские пароходы.
– Какие, дядя Саша?
– Всякие: английские, норвежские, американские, французские, итальянские, испанские… и много других.
– Много их?
– Больше тысячи в навигацию приходит.
– А зачем они приходят?
– А за лесом, мои дорогие. Покупают его у нас иностранцы. В СССР лесу видимо-невидимо, а без лесу загранице жить нельзя. Вы думаете, что из лесу одни дрова да бревна выходят? Нет, ребятишки! Из дерева получается бумага, целлюлоза, канифоль, смола, скипидар, различные масла, спирт, эфир, дубители. И все это – золотые денежки для нас: машины покупаем на них за границей. Мы, ребятишки, с вами очень богатый народ. Только вот надо суметь взять это богатство в руки.
– Ты, дядя Саша, обещал про Остров Смерти рассказать да про белых, а говоришь про лес да канифоль,– недовольно заметили слушатели.
– А вы не торопитесь, милые. С этого и началось дело.
– Сейчас у нас есть Красная армия, и нас боятся капиталисты. А в 1918 году мы были еще слабенькими: царская война многое разрушила в нашем хозяйстве, фабрики и заводы в те годы останавливались. Капиталисты знали обо всем этом и хотели силой раздавить Советскую власть, мечтали и нажиться на этом деле: хотели забрать в свои руки северные леса, бакинскую нефть, угольные шахты… Ну, одним словом, хотели все наши богатства заграбастать и поставить свою власть вместо Советской. Окружили они нас со всех сторон, и нам, как ни мало было у нас силы, пришлось защищаться.
Дядя Саша помолчал. Ребятишки притихли.
– Видите,– начал он снова,– около устья Северной Двины маленький продолговатый островок? Вы не смотрите на него, что он такой маленький,– на детскую туфельку похож. Он «удаленький»! Это он и есть остров Мудьюг.
Ребячьи глазенки прилипли к карте, как будто бы увидели на ней то, о чем начал рассказывать дядя Саша. А тот, помолчав, продолжал:
– Комаров на острове летом бывает видимо-невидимо,– тучи! Ни одной ночи там не проспишь спокойно – съедят, закусают. Местность болотистая, безлюдная… Островок низенький, в средине острова —лесок… Унылый остров, невеселый!.. Зима на севере долгая. Занесет все снегом, и ничего-то кругом не видно…
Когда началась война с немцами, царские войска ставили на острове пушки, укрепляли его, чтобы не пропустить в устье Северной Двины неприятельских кораблей. Строили-строили укрепления, так и недостроили…
А когда мы прогнали царя, распустили его войско,– война кончилась. Устроили свою власть – рабочую. Тогда у меня были еще обе ноги… Эх, и хорошо было на обеих ногах ходить!..
В 18 году (в июле) стало известно, что идут в наш край англичане, французы, и все – на больших кораблях. Я тогда в Архангельске работал,– партия приказала мне. На острове Мудьюг начали мы тоже устанавливать пушки… Послали туда меня и рабочих да матросов. Назначили командира из царских офицеров, да он, каналья, обманул нас, а потом изменил… 1 августа 1918 года, часа в два дня, мы увидали на море иностранные корабли.
– А зачем они приехали?– переспросила Ниночка Рыбинская, давно забывшая свои кубики и внимательно слушавшая.
– А затем, Нинуся, чтобы отнять нашу советскую землю, прогнать нашу рабочую власть и чтобы лес наш увезти даром. Я ведь говорил вам про лес? Вот они на него и точили зубы!
– Разве точат зубы?—усомнился Вовка.
Тут вмешалась в разговор тетя Оля.
– Ты, Саша, рассказывай проще: объясняй такие мудреные слова, как оккупация, интервенция.
– Мама! Призываю тебя к порядку!.. А ты рассказывай, папа, дальше. Рассказывай!—затормошил отца Юрик.
А дальше было вот как. Начну снова и по порядку: 1 августа 1918 года, рано утром, над островом Мудьюг появился неприятельский гидроплан[1]1
Гидроплан – морской самолет, который поднимается с воды.
[Закрыть] и стал раскидывать листовки. Мы их читали. Капиталисты писали, что идут спасать Россию от большевиков. Обещали все нам дать. А если не сдадимся, обещали каждого из нас повесить.
– Дудки! – думаем мы.– Мы не воробьи, и нас на мякине не обманешь. А нужно вам сказать, ребятишки, что к этому времени мы подналадили несколько батарей: были у нас две батареи, – по четыре орудия в каждой.
– А большие пушки были у вас, дядя Саша? Далеко стреляли?
– Шестидюймовые были пушки. Была и третья батарея, да не успели мы замаскировать своих батарей!
– Как это замаскировать?
– А спрятать, чтобы ни с корабля, ни с аэроплана их не было видно. Не успели мы. Понял? А все из-за того, что в нашей команде были изменники-белогвардейцы…
Ну, вот… Когда аэроплан набросал нам разных дурацких бумажек, он улетел. Мы стали смотреть в море,– не видно ли кораблей. Их не было. Все-таки мы стали на вагонетках подвозить снаряды к орудиям. Думаем, – аэропланы летали неспроста. А сзади наших батарей были склады, где хранился порох, снаряды. Ждали мы кораблей до половины дня и, наконец, далеко-далеко на море увидали эскадру – шел крейсер, а от него дым тянулся длинной полосой. Вокруг крейсера вертелись миноносцы[2]2
Крейсер – большой военный корабль, миноносцы – небольшие, но очень быстроходные корабли. Транспорт служит для перевозки войск, припасов и т.п.
[Закрыть] и шел еще транспорт с войсками.
– Когда мы увидели неприятеля, спросили по телефону штаб в Архангельске,– стрелять или нет? Нам ответили, что мы не должны стрелять первыми.
– Кругом была измена!..
– Смотрим,– а к острову Мудьюг на полном ходу идет крейсер. Мы дали ему сигнал: «Остановись, а то будем стрелять».
– Ну, и что же? – не вытерпел Алеша Черногоров.
– Послушался он нас и остановился. Бросил в море якорь. А в это время над нами залетало целых шесть самолетов…
– Все они у нас высмотрели!..
– Пока мы митинг устроили, крейсер постоял-постоял, а потом поднял якорь, да назад.
Крейсер бросил в море якорь.
Ну, думаем мы, – испугался он нас! А крейсер отошел немного, повернулся к нам боком – да как бабахнет в наши батареи из всех своих бортовых орудий! Только песок вокруг нас столбом взвился! Мы скорее к орудиям. Видим, что опоздали. Доверились напрасно. Дали и мы залп. Один снаряд попал на палубу. А в это время их аэропланы из пулеметов – давай нас сверху поливать свинцовым дождичком. Прямо терпенья никакого не стало! Один снаряд с крейсера перелетел через батарею и попал в пороховой погреб. Тот взорвался. Наш командир Петренко в это время cбежал, изменил. А мы вояки были плохие: не подучились еще!
– Плохи наши дела! – думаем мы.– Много у нас убитых стало. Скоро на остров высадился десант и обошел нас с тыла. Тогда мы взорвали все орудия, подожгли пороховые погреба и дали тягу.
– Какую тягу папа?
– Ну, значит, отступили. Так вот, ребятишки, и достался остров Мудьюг англичанам и французам. Было это 1 августа 1918 г. А на другой день белогвардейцы заняли город Архангельск. И ничего нам нельзя было поделать: много у нас было изменников, а нас, большевиков, тогда было еще мало.
– А почему, папа, Мудьюг – Остров Смерти?
– Об этом другой раз, товарищи, расскажу, а сейчас вам надо итти по домам. Спать пора. Приходите завтра, я вам расскажу. Только организованно приходите – все в одно время, без шуму и так далее.
– И так далее! – хором подхватили ребятишки.
Дядя Саша оперся на свою клюку. Оперся на нее и пересел к письменному столу за работу.
Мальчики гурьбой стали прощаться. Совали дяде Саше свои маленькие ручонки. И даже озорники Вовка и Алеша Черногоров были тихими. Они в это время обдумывали, как это моряки стреляют из пушек и плавают по морям.
За каменной стеной тюрьмы
На другой день все собрались дружно, как по команде.
Тетя Оля дивилась – почему нет ни шуму, ни возни.
Когда она вошла в комнату, то увидала, как мальчики тычут пальцами туда, где на карте маленьким кружочком обозначен город Архангельск.
Юрин папа пришел поздно,– опять у него было заседание. Но не забыл про свое обещание.
Наскоро пообедав, он уселся в угол, отставил от себя деревянную клюшку, помолчал, как бы раздумывая,
– Ну, что же ты, папа?– начал поторапливать его Юрик.
– О чем же мне рассказать вам, ребятишки?
– А разве ты забыл? О вчерашнем! О вчерашнем!
– Об острове! Об острове!!
– О тюрьме! Как сидел ты, дядя Саша, в тюрьме!– заговорили все разом.
Юрин папа поморщился: не хотелось ему говорить о тюрьме. Тяжело было вспоминать…
Все же, как бы нехотя, начал:
– Так вот: и влетало же нам, большевикам, ребятишки, в этой белой архангельской тюрьме! Не хочется вспоминать!…
– А ты все рассказывай, папа, не утаивай!– не унимался Юрик, падкий до рассказов о том, как воевали красные и белые.
Как только белые забрали Архангельск, как только высадились в город англичане, французы,– пошли ловить нашего брата-рабочих, особенно коммунистов. Начались аресты.
– По городу, после 12 часов ночи, запретили ходить. Собрания можно было устраивать с разрешения офицеров. А если не послушаешься – тюрьма. Ну, и накопилось нас в тюрьме столько, что некуда стало сажать других.
Сидим это мы, бывало, чуть ли не на спине один у другого: некуда шагу ступить! Одежда серая, арестантская. Вшей, ребятишки, накопилось у нас так много, что вам бы не сосчитать их вместе с вашим учителем.
– Ну-у? – удивился Вовка и почесал затылок.
– А вы их били, дядя Шура?– спросил Алеша Черногоров.
– Нет, милок, не били, а в печке жгли. Ой, как они трещат!
– У меня тоже есть!– неожиданно сделал заявление Лева Пассер и гордо посмотрел на окружающих.
Все смеялись, а громче всех смеялся юрин папа.
– Смотрите на него,– какой молодец!– громко засмеялся юрин папа и потрепал Левку.
Когда смех утих, юрин, папа вытер платком глаза, на которых выступили слезы, и продолжал:
– Если вы будете драться с белыми, да попадете к ним в плен, вас посадят в тюрьму,– тогда и вы покормите вшей. Не советую вам ребятки, попадать в плен! А пока – слушайте:
– Самое противное в тюрьме – это параша. Когда у арестанта заболит живот, его не пускают выйти в коридор, в уборную или там, скажем, во двор, а заставляют оправляться в той же комнате, в парашу. От этой параши идет такой запах… Ну, это и запах, скажу я вам! Куда сильнее, чем у вас, когда вы шалите, а форточки не открываете.
– Ы-ы-ы…—промычал Алеша Черногоров, ткнув пальцем в живот Вовке, как будто говорили именно про них…
– В камере грязь, пыль, плевки, подтеки от параши. Спали на нарах, на полу, под нарами, сидя…
– А где ты обедал, папа?
– Нас, милок, обедами не кормили. Мы были для них хуже свиней. Мясо давали нам тухлое. Мы так мало получали еды, что через несколько недель каждый из нас еле двигал ногами. Больных не убирали с нар. Они тут же бредили, а многие умирали.
– А белые к вам в тюрьму приходили?
– Не только приходили, а не давали покою. Все время глядят в дырку, что мы делаем?
– Пусть убьют, чем жить, как собакам,– думали мы…
– В тюрьму приезжали русские, английские, французские белые офицеры, брали с собой большевиков, увозили их за город и там расстреливали…
– Я помню один случай… Часа в два дня выстроили всех нас по камерам и не велели подходить к окнам, не велели шевелиться. Кто не послушается, того грозили застрелить… И вот мы услыхали, – на дворе раздался залп, потом – второй, затем еще не сколько отдельных выстрелов. Мы поняли, что белые кого-то расстреливают на дворе. Позже мы узнали, что они расстреляли красного партизана Ларионова и его товарищей. Дня два их трупы валялись неубранными на дворе, а белым офицерам хоть бы что: смеются, покуривают, водку пьют.
На дворе раздался залп
– Эх, дать бы, им!– не удержался Сережа-пионер.
– Вот, милок, и мы так думали, да чем им дашь-то? У нас не было оружия. Сидели мы за замком, в тюрьме, а Красная армия была далеко от Архангельска.
– Дождались, папа, красных?
– Да, сынок, дождались, а до того времени, пока дождались, отобрали нас, кого считали поопаснее, да и направили на остров Мудьюг, про который я вам вчера говорил. Вот тут-то и началась история, чтоб им пусто было!… Если будет с ними опять война, обязательно воевать пойду, хотя и без ноги я!
– А ты, папа, расскажешь нам про этот остров?
– Конечно расскажу. Дайте только срок! Только уговор наперед – не пугаться и по ночам не кричать.
– Не будем! Не будем!– стали все разом уверять юриного папу.
– Ну, значит, уговор. Как только у меня будет день отдыха, так я все вам и расскажу. А теперь идите по домам и спокойной ночи. Да и Юрику надо поучить немецкий язык.
– До свиданья, дядя Саша!– хором прощались ребятишки.
Через пять минут в комнате было тихо, а вдали слышался паровозный гудок.
Юрик почитал немецкую книжку, вычистил зубы, умылся, а потом лег в чистую кровать, высунул из-под одеяла свои длинные рученки.
– Спокойной ночи, папа!
– Спокойной ночи, Юрик,– ответил отец, подошел к нему, потрепал за ухо:
– Ах ты, большевичок маленький!
Было 15 минут десятого, когда Юрик уже спал крепким сном. Видел он во сне, будто к нему подошел отряд иностранных солдат и в золотых погонах офицер.
Юрик не понимает их языка, но чувствует, что офицер хочет арестовать его..
Юрик жалеет, что не знает их языка, он силится сказать солдатам, что скоро будет пионером, а все пионеры борются за рабочих и бедных крестьян. Тогда бы солдаты поняли его и арестовали бы не его, а своего офицера. Ведь так легко отнять оружие у офицера!
Но солдаты не понимают Юрика.
Заворочался, забормотал Юрик непонятные слова.
– Ну, кажись, мой воин начинает чувствовать себя тоже арестованным,– подумал отец, отрываясь от газеты.– Не такая, верно, простая штука—рассказывать детям. Придется подготовиться, как к настоящему докладу.
День отдыха
Было яркое солнечное утро, когда юриному папе сказали на работе, что у него сегодня выходной день.
– А я-то и забыл!– воскликнул дядя Саша и хотел приняться за работу, но в это время вошел директор и громко сказал:
– Вот что, товарищи,– я замечаю, что многие из вас не пользуются своими выходными днями. Я прошу, чтобы этого больше не было. Машину и ту мы останавливаем, осматриваем, подвинчиваем, смазываем, а вы хотите работать без остановки! Нет, ребята, этот номер вам не пройдет! Надо научиться отдыхать, чтобы потом еще лучше работать.
Вот, к примеру, товарищ Иванов. Хорош гусь, нечего сказать!– и он похлопал по плечу дядю Сашу.– Вместо того, чтобы отдохнуть, подкрепить свои силы, притащился на службу в день своего отдыха, да еще на деревянной ноге! Иди-ка, старина, назад, хоть ты и ударник,– и он опять похлопал дядю Сашу по плечу.
Оба смеялись.
– Ну, отдыхать, так отдыхать,– сказал дядя Саша,– кстати, меня ждет целый выводок ребятишек. Все хотят, чтобы я им показал, где похоронил свою ногу.
– Ишь чего захотели! А ты им не показывай, а то еще откопают и прилаживать тебе станут.
Через час дядя Саша шел окруженный ребятами. Те наперебой задавали ему вопросы.
– Так вот, товарищи,– начал дядя Саша свой рассказ.– Помните, я вам про архангельскую тюрьму говорил, как там рабочих живых в гроб заколачивали? Помните?
– Помним! Помним!
– Позднее многих из нас увезли из этой тюрьмы на остров Мудьюг.
В Архангельске загнали нас на пароход в самый низ, в трюм, и сидели мы там, как корабельные крысы. Куда везут нас – не знаем. В трюме духота, жара. Слышим, как на палубе топают ногами да скрипит где-то в стороне цепь. Есть хочется, а впереди одна неизвестность…
Когда нас вели по улицам Архангельска – лавочники, торговцы, купцы, заводчики, фабриканты, чиновники – ругали нас, смеялись над нами. Мы были ободраны, грязны, спотыкались от усталости. Один поп не утерпел: так обругал нас, что даже ломовой извозчик не придумает такой ругани.
– А ты, дядя Шура, помнишь, как он вас обругал?– спросил Алеша Черногоров, забегая вперед и толкая встречных прохожих.
– Не помню, Алеша. Да и знать этого не следует. Теперь всякую ругань уничтожают.
– Даже—даже и буржуев нельзя ругать?– протянул удивленно Лева Пассер.
– Буржуев, Лева, надо не ругать, а победить. Наш народ сотни лет ругался, а победил царя и помещиков только 16 лет тому назад.
Подошли к скамейке на набережной и все уселись. Дядя Саша продолжал рассказ: .
– Привезли нас на остров, а там уж, ждали белогвардейцы-французы. Смотрим – у нашего начальника глаза, как у волка. Видим мы по его роже – злой человечишко этот французик. Он был комендантом острова, лейтенант.
Был у лейтенанта помощник, а потом еще переводчик – русский белогвардеец. Но хуже всех был на острове доктор. Тоже француз.
Не доктор, а мясник какой-то!
Когда, бывало к нему приходили больные, он встречал их с хлыстом в руках и с револьвером на столе. Лекарств у него никаких не было – одна горькая микстура. Прописывал он ее всём больным от всех болезней. Но больше всего он смеялся над больными. Если больной исхудал и обессилел от работы, он обязательно посоветует побольше работать и поменьше есть.
Он встречал их с хлыстом в руках.
– Почему это так, дядя Саша? Ведь, говорят, французы грамотнее нас? – спросил Коля Сайкин.
– А вот почему, Коля: у французов, у англичан и у других капиталистов есть много колоний[3]3
Колонии – страны, которые захвачены капиталистами. В колониях установлен самый каторжный режим для рабочих.
[Закрыть]– в Африке, в Азии.
И вот, чтобы выколотить из негров, индусов как можно больше, посылаются туда самые скверные людишки, вроде этого доктора – француза. Буржуи – французы и англичане – хорошо платят своим чиновникам и заставляют немилосердно расправляться со своими рабами в колониях.
Если бы капиталисты – французы и англичане – удержали советский Архангельск, они сделали бы и нас своими рабами. Но они здорово ошиблись! Правда, они поиздевались над нами: битком набили тюрьмы, а кто был поопаснее, отправили на каторгу и для наблюдения над нами послали таких собак, что даже ихние же французские солдаты плакали… Были и такие случаи…
Бывало – осматривают нас на морозе. Выстроит доктор человек 70 на снегу, велит раздеться. Мороз – дышать нечем. Зубы стучат! А доктор не торопится,– расхаживает.
Помню, как-то раз я совсем обледенел. Готов был броситься на него с кулаками. Но не мог этого сделать: за это расстреляли бы не только меня, но и многих других.
Подошел ко мне этот доктор,– колониальный чиновник – и спрашивает:
– Служил?
– Служил,– отвечаю я.
– Много нашего брата убил?
– Давно было. Не помню.
Посмотрел на меня доктор, помолчал, а потом и говорит: – Пошел вон, собака! Стану я тебя лечить! Дожидайся!.. Ударил меня по лицу стэком, а вечером посадил в карцер.
– А это что такое, папа?—полюбопытствовал Юрик.
– Вы даже не знаете, что такое карцер!—воскликнул дядя Саша.
– Эх вы, желторотые цыплята! Городового бы вам показать.
Лева Пассер, Алеша Черногоров, озорник Вовка и даже Юрик и Сережа-пионер переглянулись друг с другом и смущенно улыбнулись: дескать, как же это, товарищи, у нас вышло? Никто из нас не знает такой вещи? Вот тебе на-аа! Промахнулись!.. Старик теперь будет смеяться.
– И не узнаете ребятишки!– воскликнул дядя Саша.
Карцеры уничтожила советская власть, а раньше они были не только в тюрьмах, но и в солдатских казармах и даже в школах, особенно в военных. Вот время-то было!..
– А как, папа, строились карцеры?– спросил Юрик.
– А вот как: вообрази себе маленькую комнатку – два шага в длину, один – в ширину. Окон, печки, стола, стула, постели – ничего нет! Дверь железная, тяжелая. В комнате темно, холодно, сыро, плесень, грязь, крысы. В таком каменном мешке тихо, как в земле, в гробу, в могиле. Эта тишина очень действует на того, кто сидит в карцере.
Такой карцер был у белых в Архангельской тюрьме.
Вот и подумайте теперь: сидит человек день, сидит ночь. Сидит вторые сутки, третьи, четвертые, пятые… и не знает конца своему сидению… а кругом – жуткая тишина. Думает, бедняга, обо всем —мысли лезут в голову о свободе, о свете, о воздухе. Ухо слышит малейший шорох – капля упадет на каменный пол или мокрица пробежит по стене.
Никто не знает из заключенных, кто сидит в этом гробу. Плачет ли он там или сходит с ума… смеется.
Раз в сутки, в маленькую, дырочку, прорезанную в дверях,поставят кружку холодной воды да маленький кусочек черствого хлеба…
Когда посидит человек в этом мешке суток двадцать,– выходит оттуда уже не тем…
Дядя Саша заметил, что ребятишки притихли. Непонятно им стало, зачем это делалось и кому это было нужно, и объяснил:
– Нужно было это, ребятишки, нашим врагам, чтобы изуродовать рабочего, устрашить его, чтобы он не бунтовал, чтобы не устраивал революций, не мечтал о свободе.
А на Мудьюге карцеры были еще страшнее: там просто вырывали погреб в земле, кое-как сколачивали сруб и закидывали эту яму мерзлой землей. Наверху обносили ее колючей проволокой и ставили часовых.
Вот и карцер готов!
Бывал и я в карцере разок, а если бы пришлось еще побывать, то не выдержал бы – удавился, зарезался, сделал бы над собой все, что смог, но не остался бы жить!..
– Нас посадили втроем.
Был большой мороз.
Наши лохмотья не грели. Ночью мы прижались друг к другу, чтобы согреться, но один из нас, тот, кто лежал в середке,– все же не выдержал и замерз. Долго он бормотал, бредил,, но мы ему ничем не могли помочь. Мы даже завидовали ему, что он впал в беспамятство, Мертвого не взяли от нас и на другой день: он вместе с нами отбывал свое наказание. В темноте мы лежали рядом с ним. Скоро я понял, что и второй мой товарищ стал заговариваться – начал сходить с ума…
Видел я и другие виды: нас, несколько человек, пригнали к карцеру на работу. На часах стоял молодой солдат, француз, видимо, рабочий. Во время работы мы услышали глухой стук из земли.
Мы прислушались,– кто-то тихо-тихо зовет нас.
– Товарищи…. умираем…
Мы показали знаком часовому. А надо вам сказать, – ему был дан приказ: если арестованные разговаривают, в них можно стрелять без предупреждения.
Но этот часовой в нас стрелять не стал. Он только показал, что ему запрещено помогать заключенным.
Стуки и голоса были плохо слышны, а потом и совсем затихли. Мы не могли работать… руки у нас тряслись… А когда взглянули на часового, увидали, что и он плачет…
– Почему, дядя Саша, он плакал? Ведь у него в руках было ружье.
– Вот почему, милый,– одним ружьем один человек ничего не сделает. Только самого его посадили бы в ту же яму, а то и расстреляли бы за невыполнение приказа. Вот другое дело, ребятишки, когда солдат много, когда они все разом, организованно восстанут. Тогда толк будет!
Поэтому-то вас и учат организованности, чтобы коллектив был, действовали сообща, вместе. А французик был один. Если бы его начальник – сержант, а то лейтенант или тот же доктор увидели, что вместо того, чтобы стрелять в нас, он плачет – ему бы не миновать тюрьмы. А во Франции, мои милые есть такие тюрьмы, что оттуда в жизнь не убежишь. Эти тюрьмы может разбить только революция.
– А что, дядя Саша, вот те товарищи, что просили у вас из-под земли пить,– живы сейчас?
– Нет, нет их в живых. Вам придется их заменить, дорогие мои. Те товарищи сидели много-много суток. Потом их вывели из карцера. Они обессилели, попадали на снег. Французский сержант и комендант острова били их палками, топтали ногами, а потом увезли в Архангельск, где они и погибли.
– А кто они были?
– Кто? Кто – спрашиваете вы? Конечно не буржуи, а наш брат-рабочий. Один – слесарь с Путиловского завода, а другой до прихода белых был председателем уездисполкома.Оба они погибли[4]4
Это были т. Лохов и т. Иванов Георгий.
[Закрыть]…
Уже вечерело, когда разговор дяди Саши с ребятишками дошел до самого «интересного», как выразился Юрик. Он смотрел своему отцу прямо в рот и не верил, что его папа видел и французов, и корабли, и пушки…
Ребята, словно воробьи на ветке, нахохлились и слушали дядю-Сашу, не пропуская ни одного слова.
Много они все-таки не могли понять: не умел дядя Саша рассказывать. Все же они не уходили с набережной, пока дядя Саша не встал.
– Пойдемте-ка, миляги, домой, а то нам попадет от родных на орехи.
– Ну, попадет…– протянули нараспев Алеша и Юрик.
Им казалось, что они уже большие, что они будут драться со всеми буржуями, какие только есть на свете. А если им встретится этот француз, который плакал возле карцера, они его примут в свой отряд и научат говорить по-русски и будут любить его.
– Как же ты, дядя Шура, спасся-то?– спросил Коля Сайкин,которому хотелось узнать все-все, что было на острове Мудьюге.
– А мы, милок, устроили побег…
– А ты нам расскажешь про него?
– Конечно, расскажу, только в другой раз. Все это невесело вспоминать. Ведь я, ребятки, не сказки рассказываю вам, а настоящее дело.
– Мы это понимаем,– ответили хором ребятишки.– Потому-то нам и нравится.
Услышав эти слова, дядя Саша задумался.
– Совсем другие дети теперь пошли,– думал он,– семь-десять лет, а рассуждает, как взрослый. Даже не знаешь, как с ними и разговаривать.
На улице Степана Халтурина, навстречу им попался отряд пионеров. Впереди несли знамя, рядом со знаменем шел барабанщик и трубач.
Поравнявшись с отрядом, Сережа-пионер, отдал рукою пионерский знак.
Голубоглазый Юрик и Алеша Черногоров с Вовкой с завистью посмотрели на Сережу.
– Что, товарищи, а вам не хочется в отряд?– спросил дядя Саша,
– Конечно, хочется!
Только Коля Сайкин не слышал разговора и не видел отряда. Он наклонил голову и все думал о Мудьюге.
Ему было досадно, что тогда его не было на свете, а то бы он взял винтовку и непременно застрелил бы какого-нибудь французского генерала.
– Или русского. Это все равно, – думал он.
Расстались возле дома, где жил Юрик. Условились еще раз встретиться и поговорить о том, как большевики устроили побег с острова Мудьюг.
– Юра с папой пришли домой уже к вечеру. Их встретила Оля.
– Где это вы, товарищи, запропастились?
– Мы гуляли!– весело ответил Юрик, сверкая глазами.
– Знаю, знаю! По глазам вижу, что папа вам рассказывал какие-нибудь страшные вещи.
Юрик засмеялся, а потом протянул…
– Н-не… да-а…
– Ну вот,– я и говорю, что да. Ну, идемте скорей обедать.
И все втроем сели за стол. Дядя Саша хотел за обедом читать газету, но Оля не дала:
– Вредно читать и есть вместе!
– Газету, что ли, съем?– огрызнулся дядя Саша. Юрик засмеялся, а за ним и Оля.
Вечером к папе пришел его товарищ, и они долго спорили о колхозах, о новых заводах…
У Юрика слипались глаза. Скоро он заснул, забывши почистить зубы и умыться.
– Ну ладно, не тронь его,– говорила Оля, когда дядя Саша хотел его разбудить и заставить умыться,– Один раз и так пройдет, без гигиены.
Товарищ ушел в час ночи. Юрин папа сел за книгу и долго что-то отмечал у себя в блок-ноте карандашем.
– Да! завтра мы еще поспорим – сказал он, ложась в постель.
Никто ему не ответил.
Все спали. Лишь-карманные часики на столе отбивали свои частые секунды:– тик-так – тик-так-тик-так… Спокойной ночи, товарищи!
