Текст книги "Двенадцать подвигов России"

Автор книги: Александр Торопцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

ПОЧЕМУ ФЕОФАН УЕХАЛ ИЗ НОВГОРОДА?

В этой книге не стоило бы много места уделять пусть и гениальному, сыгравшему важную роль в русском искусстве греческому живописцу. Если бы не один, совсем не праздный для данной работы вопрос: «Почему Феофан переехал из вечевого Новгорода в Москву, которая упорно проводила политику централизации власти, создания в Восточной Европе единого государства?» Казалось бы, великий мастер мог спокойно работать в Новгороде, устраивать, как сейчас сказали бы, выездные мастер-классы в Пскове, где уже в XII веке был возведен знаменитый Спасо-Преображенский собор Мирожского монастыря, где строились другие храмы, которые расписывались великолепными мастерами псковской школы живописи.

Кроме этого и в других русских княжествах существовали школы живописцев. Свободолюбивый мастер мог бы стать странствующим гением. Но почему же он не захотел странствовать, почему Феофан приехал в Москву?

А потому что Москва в конце XIV – начале XV веков не только превратилась в крупный экономический, политический и культурный центр, но и выиграла, как было сказано выше, долголетнее военное противостояние с Золотой Ордой. Да, приходится констатировать, что военные историки пока не назвали это противостояние, скажем, Сорокапятилетней войной (1367–1412). Но придёт время, и все думающие люди смирятся с этим термином и с выводом о том, что в этой полувековой войне победу, пусть и не за явным преимуществом, выиграла Москва. Выиграла. Ордынские ханы, хоть и вынудили Москву принять вновь условия данной зависимости с Ордой, но они не могли сделать дань настолько обременительной, чтобы лишить Русь избытков для строительства новых городов, крепостных укреплений, великолепных храмов, украшенных чудесными произведениями живописцев, в том числе и зарубежных.

Пусть эта мысль не покажется навязчивой, но я повторю ее еще раз: «Москва выиграла полувековую войну с Ордой». И только это событие (событие, а не факт!), только сила Москвы, только экономическая состоятельность, политическая стабильность и могучая сила духа, уверенность русских людей в своей силе в свою очередь порождали у мастеров Византии уверенность в том, что они в Москве будут надежно защищены, что никакой баскак не позволит себе увезти любого из мастеров, прибывающих на Русь, тем более из политически слабой Византии, в Степь, что за свою работу мастера получат хорошее вознаграждение, что во время работы никто не будет стоять у них над душой… Москва выиграла войну. И это почувствовали все в Европе, в Азии.

И уж, конечно же, это почувствовал ещё задолго до окончания Сорокапятилетней войны Феофан Грек. И почувствовал он, а может быть, и знал наверняка, что Москва-победительница обязательно будет строить храмы, монастыри, крепости и украшать их так, как никто и никогда ещё на Руси не украшал свои строения.

Ситуация слишком прозрачная, чтобы такой мудрый человек не понял, куда перемещается энергетический центр русской нации, русской государственности. Москва и в самом деле превращалась в город, в котором чудесным образом сочетались линии Афин времен Перикла и Рима I–II веков нашей эры.

Москва уже имела возможность оказывать материальную помощь Константинопольской церкви, в Москву приезжали мастера из Византии, Сербии, Болгарии, русских княжеств. Москвичи принимали их, давали им работу, причем абсолютно не боясь того, что чужеземные мастера сотворят в своих произведениях чужеземную Русь, что они переучат русских мастеров. Не переучили. Потому что невозможно переучить того, кто обладает абсолютной обучаемостью. Это качество бесконечно в микро– и макромирах одновременно. Обучаясь у кого-то, у десятков гениальных мастеров, такие люди прежде всего обучаются у себя самих, то есть постоянно будируют внутренние безграничные резервы и тем самым обучают самих себя. Этот процесс в творческом диполе учитель – ученик, когда миры того и другого, соприкасаясь, порождают некую творческую энергию, равно принадлежащую тому и другому, равно развивающую и того и другого, очень ярко можно проиллюстрировать на примере двух гениев мировой живописи: Феофана Грека и Андрея Рублёва.

ФЕОФАН ГРЕК И АНДРЕЙ РУБЛЁВ

Андрей Рублёв, живописец, иконописец. Родился в 1360/1370 годах. Является общепризнанным основателем московской школы живописи. В 1405 году вместе с Феофаном Греком и Прохором с Городца расписал Благовещенский собор в Московском Кремле, затем работал в Звенигороде, написал знаменитую «Троицу», исполнил фрески Успенского собора во Владимире вместе с Даниилом Чёрным и другими мастерами. Многие работы великого живописца не сохранились. Но, например, «Троица» Рублева волнует и будет волновать всех людей земного шара, кого душевная красота и сила освободившегося от оков человека не оставляет равнодушным. Величайшие шедевры мирового значения сотворили Андрей Рублев и Даниил Черный, резчик и ювелир Амвросий, а также другие мастера искусства и литературы в Троице-Сергиевой лавре. Умер Андрей Рублев в 1427 или в 1430 году, похоронен в Андрониковом монастыре.

Это – очень коротко сказано о гении. К сожалению, о жизни великого Андрея Рублёва доподлинно известно немногим более написанного выше. Обидно. Забываем. Но речь не о том.

Речь о московской школе живописи.

В Москву приехал Феофан. Во-первых, чужеземец – а на Руси к чужеземцам всегда относились с покорным уважением. Во-вторых, признанный и у себя на родине, и в Новгороде мастер живописи. Кому, как не ему, судьба уготовила место в истории в качестве основоположника московской школы живописи! Ему же заказывают исполнить роспись центральных фигур деисусного чина иконостаса Благовещенского собора в Москве. Это серьезная работа, фундаментальная.

Благовещенский собор был возведен в конце XIV, по другим данным, в начале XV века. Он являлся «первым и первенствующим из церквей Московского государя». Его пресвитер был духовник царской семьи. Уже один этот факт говорит о том, какое значение храм имел в истории Русского государства. А значит, роспись его просто обязана была стать своего рода путеводной звездой для иконописцев, с которых начнется московская школа живописи. И то ли знал об этом Феофан, то ли заказ такой получил, то ли быстро он обрусел за годы работы на Руси, но в центральных фигурах деисусного чина уже нет той языческой экспрессии, поразившей новгородцев, зато есть «величавая торжественность». А как же без нее москвичам, победившим в Сорокапятилетней войне с Ордой и почувствовавшим уже силушку свою и военную, и, главное, созидательную. Военной-то силе до величавой торжественности далековато будет. Там гордость, спесь. Здесь – радость творчества, радость человека, сотворившего чудо и готового творить рукотворные чудеса. Разница большая.

Некоторые специалисты предполагают, что перемена в творческом настроении произошла у Феофана «под воздействием московской живописной традиции», и в этом предположении нет ничего удивительного. Феофан, как и любой нормальный гений, обладал абсолютной обучаемостью. А значит, он учил, учась. Постоянно. Как и должно быть у гениев.

А уж народу московскому Феофан понравился. Не жалея времени, приходили москвичи в храм и любовались, как мастер работает.

Епифаний Премудрый, русский художник и писатель конца XIV – начала XV века, в письме «к другу своему Кириллу» писал о работе Феофана: «Когда же он все это рисовал и писал, никто не видел, чтобы он смотрел на образцы, как это делают наши иконописцы, которые, полные недоумения, все время нагибаются, глазами бегают туда и сюда, не столько работают красками, сколько принуждены постоянно глядеть на образец, но кажется, что другой кто-то пишет руками, когда Феофан создает образы, так как он не стоит спокойно, языком беседует с приходящими, умом же размышляет о постороннем и разумном; так он своими разумными чувственными глазами видит все разумное и доброе…» (Мастера искусства об искусстве. Т. IV. М. – Л., 1937, стр. 15).

Понравился он и русским живописцам. Они приняли его и как учителя, и как товарища, и как равного среди равных, у которых есть чему друг у друга учиться.

На земном шаре существует много стран, которые обладают замечательным качеством: они растворят в себе все чужеземное. «Земля – корень всех существ», – говорили древние китайцы в V веке до н. э., которые не раз испытывали на себе давление степняков, вторжения степняков на территорию Поднебесной, завоевания степняками Срединной империи, корень всего китайского, начало всего китайского. И всякий раз, когда случалась эта беда, побеждали не захватчики, но великая китайская земля, которая в течение нескольких десятков лет окитаивала пришельцев. Норманны вторглись в конце IX века на территорию северо-западной Франции, и в 911 году в Сент-Клер-сюр-Эпт между вождем норманнов Роллоном и французским королем Карлом Простоватым был заключен договор, согласно которому создается герцогство Нормандия в составе Франции. Конечно же, норманны мечтали построить на этой территории свое государство по обычаям скандинавских предков. Но не прошло и двадцати лет, как все они забыли родной язык, стали забывать культуру предков, обычаи. Грубо говоря, они офранцузились. Точно такая же метаморфоза с захватчиками очень часто происходила на территории Индостана, Индокитая и так далее. Точно так же любой чужестранец, каким бы сильным он ни был, оказавшись на территории Восточной Европы, быстро превращался в русского человека. Точно так же любой мастер, живописец, зодчий и так далее, работая на Руси, очень быстро впитывал в себя то корневое, стержневое, что делает любого русского человека русским человеком.

Конечно же, такие крупные личности, каким был Феофан, вносили весьма заметный вклад, заметное влияние в развитие русского искусства. Именно русского искусства, а не византийского искусства на Руси. Конечно же, Феофана Грека, как и Прохора с Городца, и Даниила Черного, и других великих зарубежных и русских мастеров тех лет можно, да и нужно, если уж говорить по справедливости, причислить во главе с Андреем Рублевым к основателям московской школы живописи. Хотя бы потому, что все они, творя шедевры мирового искусства, питали друг друга идеями, творческой энергией, энергией поиска.

Мне трудно согласиться с уважаемыми мной специалистами, которые с давних пор повторяют, варьируя, одну и ту же мысль: «Такой-то, такой-то стал родоначальником или основоположником такого направления в таком-то искусстве». И уж совсем мне не нравятся мысли типа: «Пушкин явился родоначальником новой русской литературы, создателем русского литературного языка» (Советский энциклопедический словарь). Это не совсем корректное определение. Человек, даже сверхгениальный, не может в одиночку создать литературный язык. Его роль в таком важном деле сводится лишь к аккумуляции знаний далекого и близкого прошлого и к естественному (естественному в данном случае для развития русского литературного языка) качественному преображению этих знаний, преображению, обладающему могучей векторной силой.

Вспомним ещё раз Гомера. В чем состоит глобальная суть созданного им? В том, что он гениально обработал песни на темы Троянской войны. Песни, которые сочинялись сразу после взятия Трои войском Агамемнона в течение нескольких веков десятками рапсодами и аэдами.

Говоря образно, гений является местом схода двусторонней воронки: прошлого и будущего. А это значит, что гения не может быть без прошлого и без будущего. Он неразрывно с ними связан. Он является квинтэссенцией прошлого и будущего. А так как прошлое и будущее есть пространственно-временное место обитания народа, то можно повторить вслед за Глинкой, слегка его перефразируя: «Искусство создает народ, а гении его только обрабатывают, осмысливают».

Это сложный труд, сложный путь, тяжкая доля – быть гением, то есть находиться в эпицентре прошлого и будущего, на сходе этих двух явлений бытия, в месте их встречи. Здесь все резко удорожается в цене: мера ответственности, столь ценимая гениями, каждое собственное творение, каждый штрих, фраза, мелодия, линия. А уж в таком искусстве, как иконопись, цена удорожается многократно. Недаром в древних текстах можно прочесть: «Иконную хитрость изобрете ни Гизес Индийский, ни Полигнот, ни египтяне, коринфяне, хияне или афиняне, но сам Господь, небо украсивший звездами и землю цветами в лепоту». Или: «Подобает живописцу быть смиренну, кротку, благоговейну, не празнословцу, не смехотворцу, не сварливу, не завистливу, не пьянице, не грабежнику, не убийце; особенно же хранить чистоту душевную и телесную, со всяким опасением. А кто не может воздержаться, пусть женится по закону. И подобает живописцам часто приходить к отцам духовным и во всем с ними совещаться, и по их наставлению и учению жить, в посте, молитве и воздержании, со смиренномудрием, без всякого зазора и бесчинства… Так же и вельможам и простым людям тех живописцев во всем почитать за честное иконное изображение. Да и о том святителям великое попечение иметь, каждому в своей области, чтобы хорошие иконники и их ученики писали с древних образцов, а от самомышления бы и своими догадками божества не описывали…» (Из книги Любимова Л. «Искусство Древней Руси». М., 202–203). В очень жестких творческих рамках находились все русские иконописцы! Но мы уже заметили, что в древних образцах мастера разных иконописных русских школ искали только основные духовные и сюжетные идеи. Воплощали же они их по-своему. По-русскому, но по-своему! Новгородская, псковская, тверская, московская и другие школы создали удивительный мир русской иконописной традиции. Но вернемся к московской школе, к Андрею Рублеву, которого иной раз неосторожно называют основоположником московской школы иконописи. Точнее и справедливее называть его выходцем из уже существующей московской школы живописи, впитавшим в себя все, что было создано русскими живописцами и работавшими на Руси чужеземными мастерами, преобразовавшим в своем творчестве идеи прошлого и создавшим произведения «невиданного совершенства».

«ТРОИЦА ВЕТХОЗАВЕТНАЯ» АНДРЕЯ РУБЛЁВА

Общепризнанной вершиной творчества русского гения считается знаменитая на весь мир икона «Троица». Кроме того, эта икона с наибольшей достоверностью принадлежит кисти Андрея Рублева. В ней он изобразил трех ангелов «как символ единосущия и равенства трех лиц Пресвятой Троицы, согласно православному Символу веры. Впечатление единства трех ангелов достигается и общностью их душевного состояния, их тихой и светлой скорби…». Икона написана по библейскому сюжету. К Аврааму явилось трое юношей. Патриарх заклал тельца, пышно угостил гостей, догадавшись, что в этих дивных странниках явилось к нему воплощение извечного троичного начала божества, известного, кстати, во многих религиях. Этот сюжет часто использовали византийские иконописцы. Они в своих произведениях передавали библейскую легенду во всех подробностях. Здесь были и сцены заклания, и стол с яствами, и жертвенные животные. Андрей Рублев сконцентрировал свое внимание на главном. Три ангела восседают вокруг стола, на котором стоит лишь жертвенная чаша, «с головой жертвенного тельца, прообраза евангельского агнца, символа жертвенности Христа во имя любви и спасения человеческого рода». Я и в этот раз не стану заниматься не своим делом и пытаться дать искусствоведческий анализ гениального творения русского мастера.

Я скажу лишь о своих внутренних переживаниях и размышлениях, вызываемых рублёвской «Троицей».

Известно, что после того, как Андрей Рублев вместе с Даниилом Черным расписал Успенский собор во Владимире по повелению великого князя Московского, художник занял ведущее положение среди московских иконописцев. По мнению некоторых специалистов, он работал в те годы в мастерской Троицкой лавры, где любимый ученик Сергия Радонежского Никон поручил ему написать «Троицу Ветхозаветную». Это было время завершения Сорокапятилетней войны. Время окончательного утверждения в русском народе мысли о том, что с данной зависимостью от Орды скоро будет покончено раз и навсегда. Из русской истории известно, что произойдет это радостное событие только в 1480 году. И виною тому будет «последняя распря русских князей», продолжавшаяся чуть менее тридцати лет, с 1433 по 1462 годы. Об этом, естественно, в 1410-е годы, когда Андрей Рублев писал «Троицу», никому известно не было. Но почему Никон предложил великому мастеру, а тот согласился писать «Троицу»? Почему исходит от иконы… даже не мысль, не нравоучительная какая-то истина, а нечто более тонкое, мудрое, которое можно назвать эманацией духа, умиротворяющего, успокаивающего, предостерегающего и подсказывающего, что сила народа в единстве духа, сердца, разума, Бога Святого Духа, Бога Сына, Бога Отца?

В конце концов, почему на картине фоном выбран золотой, а лучше сказать, солнечный цвет, а превалирующими цветами (одежда, верхняя часть стола… являются цвета, гораздо позже вошедшие в государственную символику России? То есть цвета красный (на картине – пурпурный), синий, белый (на картине – светло-светло-золотой)? Случайное совпадение? Случайное попадание в «десятку»? Может быть, и случайное совпадение. Но гении тем-то и отличаются от простых людей, что случайные прозрения у гениев логичны, как логична жизнь на земном шаре, как логичны судьбы самых великих из людей.

Я никому не навязываю своего мнения. Я прошу только об одном: приди, о читатель, в Третьяковскую галерею, взгляни на икону Андрея Рублева, подумай. И другие мысли придут тебе на ум, и другие прозрения, догадки, и они не будут противоречить логике движения Русского государства в том пространственно-временном интервале, в котором работал и жил великий русский иконописец.

Завершая совсем короткий разговор об Андрее Рублеве и его творчестве, нужно вспомнить о его «втором рождении», которое датируется началом XX века, когда специалисты решили раскрыть «Троицу» Рублёва, находившуюся в те годы в Троицком соборе Троице-Сергиевой лавры. Ученым было известно по письменным источникам, что эту икону написал Рублев, что в последующие века ее несколько раз обновляли, а по сути дела, на ней писали новые иконы.

Вот как об этом пишет выдающийся советский ученый В. Н. Лазарев:

«Русская икона является одним из самых примечательных художественных открытий XX века. В прошлом столетии даже коллекционеры, специально собиравшие памятники древнерусской иконописи, не подозревали, какие красоты они в себе таят… Когда в 900-х годах впервые приступили к расчистке икон, выяснилось, что под поновлениями и записями древнее письмо превосходно сохранилось и приобрело твердость и плотность кости… Как бы внезапно спала пелена, застилавшая подлинный лик русской живописи… И сразу же стало очевидно, что это искусство не было ни аскетическим, ни суровым, ни фанатичным, что в нем ярко отразилось живое народное творчество, что оно перекликается своей просветленностью и какой-то особой ясностью в строе своих форм с античной живописью, что его следует рассматривать как одно из самых совершенных проявлений русского гения».

Странный, забывчивый русский народ! Народ талантливый, но не предприимчивый.

Итальянцы, голландцы, французы, испанцы, немцы и другие народы Западной Европы не только не забывали своих гениев эпохи Ренессанса, но и всячески пропагандировали их, используя славу предков в личных, так сказать, целях. Русские спокойно хоронили произведения своих гениев под слоем, а то и под слоями других мастеров, а то и не мастеров, а так себе, подельщиков. Между прочим, забывать гениев средневековья он начал не в XIX веке и даже не в XVIII веке, а раньше!

ДИОНИСИЙ

Но перед тем, как рассказать коротко об этом, я считаю необходимым поведать читателю о Дионисии, великом художнике второй половины XV века. Он родился в 30-х годах XV века, несколько лет спустя после смерти Андрея Рублёва. Первые сведения об иконах Дионисия приходятся на 1460-е годы. Умер он до 1508 года. Его кисти принадлежат икона «Спас в силах», фрески Ферапонтова монастыря, расположенного на берегу небольшого озера Белозерского края. Монастырь в те времена являлся своего рода форпостом московской культуры на севере. В XX веке он стал местом паломничества граждан Советского Союза, России, других стран. Все они едут любоваться творчеством великих русских мастеров и, главное, чудом уцелевшими произведениями Дионисия, работавшего здесь в стародавние времена вместе со своими сыновьями.

Он работал в те же десятилетия, когда Русским государством управлял Иван III Васильевич. Русь в эти годы покончила с «последней распрей русских князей», Москва присоединила к единому русскому государству Новгород, затем освободилась наконец-то от данной зависимости от Орды, от так называемого татаро-монгольского ига. Иван III Васильевич, один из лучших русских правителей, начал строительство нового Московского Кремля, московские обитатели радовались и восхищались достижениями великого князя, и эта радость невольно передавалась живописцам. Покровительницей Москвы почиталась Богоматерь. Собор Ферапонтова монастыря бы посвящен рождению Богородицы. Дионисий вместе с сыновьями, получив поручение расписать собор, исполнял важное задание с тем упоением и мудрым восторгом, которые наполняли души сограждан в те годы. Его произведение было написано в праздничной, нарядной манере. Таким же было все искусство великого мастера, о котором В. Н. Лазарев писал в своих трудах: «Творчество Дионисия сыграло огромную роль в истории древнерусской живописи. С Дионисием парадное, праздничное, торжественное искусство Москвы стало на Руси ведущим. На него начали ориентироваться все города, ему начали всюду подражать». И в этом ничего зазорного, ничего непонятного нет. Другое дело, что далеко не всем подражателям удавалось достичь вершин творчества Дионисия. Более того, времена менялись, они привносили в жизнь, а значит, и в творчество много лишнего, мешающего творить свободно. Недаром почти все специалисты утверждают, что древнерусская живопись достигла вершины во время Андрея Рублёва и Дионисия.