Текст книги "Иннокентий Смоктуновский. Творческий портрет"

Автор книги: Александр Свободин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Каждый большой актер несет в своей душе Гамлета. Всякое время рождает свой взгляд на бессмертную трагедию, она же – неисчерпаема.

Когда Смоктуновский подошел к микрофону в московском кинотеатре «Россия» в вечер премьеры «Гамлета», он сказал:

– «Наш Гамлет начинает сегодня свой путь в жизнь, к вам. Те, кого вы, увидите сейчас на экране, уже не мы. Возможно, если бы мы начали сейчас снимать этот фильм снова, мы многое сделали бы иначе…»

Гамлет 1964 года, Гамлет, продолжающий свой путь в нашей стране, Гамлет Смоктуновского – что несет он? Чем отличен? Об этом будут писать исследования – здесь же место нескольким словам.

Гамлет, лишенный мистики, нормальный, здоровый, естественный человек, оказавшийся в ненормальной, нездоровой, неестественной атмосфере, У него светлый ум. Он кажется принцем не оттого, что он принц по рождению, а оттого, что просветленность, ясность и доброта возвышают его над остальными. Это самый добрый Гамлет, его сердце доверчиво и радостно открывается в ответ на малейшее проявление человечности. Оружие претит ему, он берется за него, вынужденный отстаивать достоинство человека. Его колебания – это размышления того, кому осточертела кровь, война, междоусобица. Читатели и зрители «Гамлета» часто задают один и тот же вопрос: почему Гамлет, уверенный в злодеяниях короля, так медлит? Гамлет Смоктуновского предупреждает этот вопрос. Такой человек не поднимет руку на другого до последней возможности. Человек – это самое сложное и самое тонкое, что есть на свете, человек достоин уважения, с ним надо обращаться по-человечески! Злодейство, политиканство, военный грабеж, разврат, унижение личности – против этого восстает Гамлет.

Всему мрачному в фильме – неотесанному замку, неотесанному королю, непрерывному скрежету железных мундиров, наушничеству, подслушиванию, предательству, уживающемуся с лестью в адрес того, кого предают, – всему этому в фильме придан характер нормы.

А что не норма? Улыбка Гамлета. Его удивительная душевная открытость, его ясность. Оттого так рельефны в фильме сцены, где возникают естественные и радостные человеческие связи. Гамлет встречает актеров. Молниеносно исчезает настороженная серьезность в глазах принца. «Рад вам всем. Здравствуйте, мои хорошие!»

Человек ликует оттого, что ощущает всем сердцем солидарность других, человек счастлив, он купается в радости. Он в одно мгновение, словно прожиты века, достигает идеала равенства, он наслаждается им. Так начинает эту сцену, одну из лучших в фильме, Гамлет – Смоктуновский. И точно нет борьбы, которую ведет принц с королем, точно нет враждебного окружения и постоянной угрозы, точно нет муки душевной за мать. Одна секунда человеческой связи – и все забыто! Он занят искусством, отдается ему, дает указания актерам как человек искусства, опытнейший режиссер.

Но увы, эта секунда проходит, его мозг обволакивают химеры, среди которых он вынужден жить, сосущая тоска по распавшейся в этом мире связи вновь захлестывает его. Поразительно, потрясающе проживает все это молчащий Гамлет – Смоктуновский, обхвативши руками стенки бедного фургона кочующей труппы. А за кадром звучит его голос, его бьющаяся в поисках выхода мысль. И доведенный этим самоистязанием до предела, он вдруг кричит: «Завтра у нас представленье!» Это почти истерика.

Или сцена с могильщиком.

И здесь, сквозь горестные и спокойные размышления о жизни и смерти все время прорывается радостное любование принца самим могильщиком, его природным юмором, меткостью суждений философа простонародья.

Или сцена встречи с Горацио.

В рубище, с новым светом знания во взгляде принц идет набережной канала. – «Горацио, ты лучший из людей!» – И опять мгновенье полного счастья, мгновенье жизни раскованного человеческого «Я» Гамлета.

И потому что этот Гамлет превыше всего ставит естественные связи между людьми, связи, на каждом шагу порываемые столь бездарным, сколь и жестоким государственным порядком, Смоктуновский со скорбью и гневом, с огромным внутренним темпераментом проводит сцены, где его принц обманывается в своих ожиданиях душевного контакта. Это сцена прощания с Офелией, когда руки Гамлета, не прикасаясь к ней, гладят, как бы запоминают лицо девушки. Молчаливый, исполненный с тонким изяществом реквием любви. И гневная сцена с флейтой, когда принц (о, здесь он истинный принц, сын истинного короля!) дает урок человековедения предавшим его друзьям. Эта сцена, поднимающая Смоктуновского на уровень первых актеров нашего времени, – драматическая вершина фильма. Вспоминаются слова Маяковского: «А самое страшное видели вы лицо мое, когда я абсолютно спокоен!»

С абсолютным спокойствием доведенного до предела терпения, с бешенством, которое скрыто за благородной сдержанностью, с глубиной и уверенностью человека, знающего, где истина, Гамлет говорит о высоком предназначении человека, о его неисчерпаемой сложности, о том, что человек – не предмет для различных упражнений преследующих свои цели королевских холуев и играть на нем нельзя. Можно десять раз посмотреть фильм только затем, чтобы послушать, как произносит Смоктуновский это свое «нельзя»…

Так сыграл Иннокентий Смоктуновский Гамлета 1964 года.

Он в расцвете сил и радости планов. Он хочет сыграть в кино Чацкого и Мышкина, он мечтает об образе Пушкина, он готовится воплотить на экране роман выдающегося американского писателя Джона Стейнбека «Зима тревоги нашей», он мечтает создать образ большого советского ученого…

Иннокентий Михайлович часто встречается со зрителями, с рабочими, студентами, учеными. Эти встречи, во время которых артист никогда не говорит по заранее написанному тексту, превращаются в увлекательные беседы о киноискусстве и о жизни. Ему задают вопросы, пишут письма. Как это бывает, письма разные: есть умные, но, увы, артисты кино не застрахованы и от глупых писем. Но вот письмо, словами которого хочется закончить наш очерк о Смоктуновском. Письмо это не подписано, автору просто захотелось сказать что-то очень важное для себя. «Я к Вам испытываю какое-то другое чувство, не просто благодарность. Когда мне тяжело, я вспоминаю Вас, Вашу жизнь и изумительный Ваш талант… Когда я вспоминаю Вас, в душе открывается какой-то очень чистый и светлый уголок. Я тогда начинаю верить в свою судьбу, в свое будущее…»

Так и должно действовать на человека настоящее искусство.

Бюро пропаганды советского киноискусства.

М.1964.

1977 г. – Смоктуновский говорит:

Работать сейчас стало намного сложнее. Растет ответственность перед зрителями, которые ждут и подтверждения того, что сделано раньше, и новых открытий. Растет ответственность и перед собой.

Требования увеличиваются, а силы, физические силы, которых столько нужно актеру, уменьшаются (возраст все-таки!). Никогда не ставлю перед собой задачи – обязательно остаться на уровне прежних работ. Нет, надо просто самозабвенно работать, надо жать с надеждой на завтра…

…Мою актерскую судьбу определил князь Мышкин, сыгранный в Ленинградском Большом драматическом театре имени М. Горького и Товстоногова. В этой работе над удивительным образом, созданным великим Достоевским (хотя до этого были другие роли и в кино, и в театре), я впервые обрел направление движения к самому себе.

Он оставил неизгладимый след на всем моем дальнейшем творчестве.

Другие роли, как бы хороши или дурны они ни были, всегда находились под влиянием этого удивительного образа.

Пушкин для меня – загадка-тайна, именуемая простым и, к сожалению, довольно часто эксплуатируемым теперь словом талант. Люблю поэзию его, прозу, исторические изыскания, статьи критические, но много больше восхищен им самим – человеком, личностью, характером его.

Должно быть, только спецификой моей работы: искать в каждом проявлении жизни, творчества, горения – первородность, основу, реактор всех этих непростых начал – человека можно несколько оправдать мой столь парадоксальный, безусловно спорный подход к самому Пушкину и его вдохновенному труду. Никогда не перестану восхищаться простым и мудрым драматургическим ходом сопоставления таланта Сальери, таланта мощного, осознанного всеми, и более всех владельцем, но лишь поверенного высчетом и нормой, с минутой вдохновенною Моцарта, несущей вечность в легкости своей. Первый, мучаясь тщетно, ищет в себе гармонию созвучий, не спит всю ночь, поэтому сомнениями и завистью томим, как болью. Второй, борясь с бессонницей своею и лишь бы как-то скоротать ночное время, – родит шедевр.

…Я всегда безропотно иду на поводу у драматургии образа. Стараюсь погрузиться, целиком уйти в нее. Позволяю ей себя гнуть, мять, терзать. А это очень непросто – ломать себя, начинать каждый раз с нуля…Когда уже прочно сижу в материале, мною движет не только разум, а и интуиция, которая подсказывает мне ту или иную походку, выражение, жест. Одно могу сказать наверное – во многих своих героях, даже в умудренных жизнью, убеленных сединами людях, мне хочется открыть зрителю какие-то наивные, деточкинские, что ли, черты…

…Помните, как у Шекспира: кем бы ни были его герои, где бы они ни действовали – в Падуе, в Вероне ли, иль в Пизе, – они унаследовали дух, плоть, манеру раскатывать мысль и сам язык у англичан.

В какие бы костюмы ни рядились его персонажи, они – англичане. И это нисколько не обедняет их, напротив, ими приобретается еще какое-то измерение – пласт, в котором это смещение позволяет национальному гордо и дерзко пребывать в общечеловеческом – в мире.

В каком-то маленьком кинотеатре в Чили, вмещавшем 500–600 человек, не более, показывали Гамлета… Кругом было пусто, вернее, пустынно и совсем почему-то безлюдно.

Не верилось, что где-то могут люди сидеть и смотреть фильм, что вообще может собраться какое-то количество желающих смотреть этот фильм, а затем и разговаривать о нем, о Советском Союзе, о Шекспире, Чехове и о нас, советских людях. В этом мнении я укрепился после того, как представитель кинокругов Вальпараисо с гордостью указал на афишку, написанную от руки, правда, печатными буквами, что после просмотра фильма состоится встреча и беседа с исполнителем роли Гамлета – советским актером Иннокентием Смоктуновским.

Было совсем темно. Гамлета выносили из стен Эльсинора.

Мощно и торжественно звучала музыка Шостаковича. Мы адаптировались в темноте и с удивлением обнаружили переполненный людьми зал. Многие стояли у стен, так же, как и мы.

Такого форума ну просто никак не ожидали.

Затем была прекрасная трехчасовая беседа. Было просто и здорово.

Зал после небольшого моего вступления принял форму общения, живого диалога. Тут было серьезно и смешно, задумчиво и просто весело и во всем человечески. Три часа жизни были подарены им, они подарили их нам.

Эти три часа пролетели, как вздох.

Достоевский и Шекспир помогли мне найти в себе доброту, еще какие-то иные качества, о которых раньше я, может быть, и не подозревал.

…В Москву вчера звонил…

Филипп болен, обычная простуда, и уже поправляется.

С Машкой, слава богу, все хорошо…

Соломка, хоть и была не совсем здорова, но бодро пеклась о детях и о доме, и голос по телефону звучал вроде бы радостно. Даже поблагодарила за звонок…

Моя жена, художник по профессии, совершенно неистовый колорист по восприятию всего, окружающего ее в жизни. Может быть, и на мне-то остановилась она, как на одной из красок, которой не хватало в ее цветовой палитре жизни.

Иной раз мне сдается, что когда я совершаю что-нибудь не совсем, скажем, достойное в работе или сомнительного достоинства – так, очевидно, вернее будет, – то, переживая вместе со мной мою неудачу, провал и глядя на меня, она видит не меня, а сплошную краску стыда, принявшую мои форму и контур, так же как цвет праздника и победы являю ей собой, должно быть, при удачном выступлении или серьезно сделанной работе – роли (что в последнее время реже, к сожалению, чем обратное).

Народный артист СССР. Иннокентий Смоктуновский

Он появился в кинематографе неожиданно, но закономерно. Сложилось впечатление, что его поджидали. Так случается с актерами, воплотившими не только образ человека, но и черты времени. Кинематограф запечатлевает на пленке его облик, превращает в наглядность характеристические мотивы, стремления, надежды. Вы никогда не задумывались, почему в фокус зрительского внимания, в духовный обиход миллионов людей входит тот или иной актер? Почему, например, Николай Крючков, Борис Андреев, Владимир Дружников, Алексей Баталов в разное время становились как бы лидерами? Почему, например, Любовь Орлова волновала зрительские сердца более, нежели другие современные ей актрисы?

В этот ряд встал и Смоктуновский. Такого актера нельзя разобрать, как разбирают в школе фразу, «по членам предложения», – внешность, творческий почерк, манера, персонажи. Нужно попытаться понять его связи со временем. Это сложнее биографии.

Какое же оно, время, сделавшее его одним из лидеров экрана, какой тип актера являет он собой?

Вторая половина пятидесятых годов, могучий общественный подъем, важнейшие, определившие целую эпоху государственные свершения, прошедшие под знаком обращения к ленинским нормам жизни партии и страны. Научно-техническая революция, делающая знамением дня интеллектуальный потенциал в любой сфере деятельности.

В искусстве это время отличает пристальное вглядывание в человека, в его неповторимость, утверждение ценности каждого. Возрастает интерес к глубоким нравственным коллизиям. Он проявляется в прозе, поэзии, драме.

Кинематограф не остается в стороне. Как всегда, он отмечает перемены выдвижением актера, приближающегося к собирательному образу человека, в которой зрители видят черты идеала.

Время потребовало актера-интеллигента в истинном значении этого слова, актера повышенной чуткости, умеющего и любящего воплощать течение и сложность мысли современного человека. Артистический облик Смоктуновского соответствовал представлениям о таком актере, отвечал даже нередко неосознанным желаниям зрителей. Вот почему, сыграв, в сущности, две-три роли, он оказался в эпицентре скрещивающихся интересов различных зрительских слоев, стал одним из популярнейших актеров.

Выдающийся деятель советского театра Алексей Попов писал в те годы: «Изменяется тип актера, самый современный тип – это актер интеллектуального обаяния».

Таким обаянием обладает Смоктуновский.

Но он не сидел сложа руки, дожидаясь своего времени. Путь его в актеры был мучительным. Любитель кино, особенно молодой человек, берущий сегодня в руки наше богато иллюстрированное издание, должен об этом знать. Известно, легкого пути в искусство нет. Но даже с учетом этой прописной истины, надо признать его артистическую молодость тяжелой. Вот некоторые штрихи.

Родился в 1925-м году. (Следовательно, в 1975-м ему исполнилось пятьдесят. Юбилей? Нет, для него – год решений, перепутья, перелома. Но об этом позже.)

Его родина – деревня на севере Томской области. Впоследствии семья переезжала в Красноярск. Его отец, также родившийся в Сибири, был грузчиком в речном порту на Енисее. Смоктуновские происходят от тех поляков, что в тридцатые и шестидесятые годы прошлого века ссылались царем в Сибирь за восстания в «Царстве Польском». И от тех сибиряков, которые в тот жестокий век приняли их, как своих. Вместе с поколениями русских революционеров они дали Сибири первопроходцев, исследователей, врачей и учителей, немало способствовав тем освоению этого края будущего. Так что он – потомственный сибиряк.

С началом войны отец ушел на фронт и вскоре погиб. Сын вынужден был бросить школу и поступить в Фельдшерско-акушерское училище, которое затем сменил на Школу киномехаников. Начались его университеты…

Военное училище, фронт. Сержант Смоктуновский на Курской дуге, где в 1943 году произошло самое крупное сражение второй мировой войны. Он воевал и на знаменитом днепровском плацдарме, был в окружении, бежал из колонны пленных, попал к партизанам, вновь оказался в регулярных частях. Закончил войну в Германии, дошел до Берлина.

В двадцать лет, демобилизовавшись, он опять в Красноярске с немалым жизненным опытом и без всякой профессии. Собравшись поступить в один из местных институтов, несколько неожиданно оказался на вступительных экзаменах в Студии драматического театра. Всегда хотел быть актером – и решил попробовать. Из студии, не окончив ее, уехал в Норильск – тамошнему театру срочно потребовались молодые актеры. Решил учиться на сцене.

В наследство от отца получил характер скитальца, парадоксальным образом сказавшийся потом в его артистической жизни.

Начались хождения по театрам. Он играл в Норильске, Грозном, Махачкале, Волгограде. В середине сезона 1953—54 годов появился в столице. Старые московские театралы помнят его на сцене Театра имени Ленинского Комсомола. Это не удивительно. Удивительно другое – не могут припомнить они, что же он играл на этой сцене?

Разумеется, был он молод, неопытен, неумен. А все-таки дело в ином. Время его не пришло! Не было еще общественной потребности в таком именно типе актера.

В 1955 году летом начались съемки фильма Солдаты. В 1956, когда фильм вышел на экраны, уже можно было понять, что роль лейтенанта Красной армии Фарбера сыграна свежо, сильно, что исполнитель – актер своеобразнейший. Но ведь незадолго до этого, зимой, шесть московских театров отказались от его услуг, и только седьмой разрешил ему попробовать свои силы, не беря при этом на себя никаких обязательств.

Чтобы быть точным, следует сказать, что он уже появлялся на экране. Очаровательно сыграл юного поэта в телевизионном фильме «Как он лгал ее мужу» по Бернарду Шоу – был как пушинка, как дамская перчатка в аристократическом антураже. Иронический стиль язвительного ирландца был им усвоен и броско продемонстрирован зрителю. Однако фильм мало кто заметил.

Лейтенант Фарбер – гимн интеллигенту на войне, исследование природы стойкости, рожденной осознанием ценностей, которые защищал народ. Осознанием Родины с ее богатейшей историей, осознанием культуры не только выраженной вещественно, но и выраженной невещественно – в преемственности творческого духа многих поколений писателей, ученых, прославивших Россию.

Математик, представитель хрупкой городской профессии, с абсолютным слухом на красоту, на музыку природы, он говорил тонким, неподходящим для окопной обстановки штатским голосом. Все время казалось, что он вот-вот потеряет железные очки с разбитым, в трещинках стеклом, что пилотка свалится с его крупной головы, что ноги его как бы плавают в больших кирзовых сапогах. Он стыдливо признался своему собеседнику в редкий час фронтового затишья, что до войны, в «гражданке» он ни разу не ударил человека («не дал никому по морде»). И при этой невоенной «фактуре» его герой представал стойким и умным, как подобает бойцу и офицеру.

Вспоминаю, некоторые черты его лейтенанта. Вот он бежит с пистолетом в руке по окопу. Пистолет выглядит у него каким-то инородным телом. Но когда приходит время стрелять, он стреляет хладнокровно и точно. Вот он поднял в атаку солдат. Выбирается на бруствер и машет своим, не оборачиваясь и не пригибаясь. Машет, как машут сугубо штатские, загребая руками воздух. Очень похоже на человека, бросившегося в воду не умея плавать. Трогательные домашние движения! Но он бежит на врага, и солдаты бегут за ним.

Артист в этой роли показал, что он владеет непрерывностью жизни в образе, когда все до мельчайших жестов, до мимолетных взглядов принадлежит только этому человеку, этому и никакому другому.

Когда на полевом суде лейтенант Фарбер обвинял тупицу офицера, пославшего своих подчиненных на верную смерть только потому, что «Не рассуждать» было его единственным «убеждением», то устами этого хрупкого городского человека, его тонким, срывающимся в фальцет штатским голосом, кричала сама справедливость.

Неожиданный контраст физического облика Фарбера с обстановкой боев рельефно выделил его образ в фильме. Обнаружилась любовь артиста к таким качествам своего героя, как тонкий ум, доброта, мягкость, честность, стремление к правде…

Но и Фарбер был замечен немногими. Лишь в отраженном свете его последующего успеха эту работу оценили по достоинству.

Однако как актеру ему еще многого не хватало. Его «университеты» дали ему опыт, но не явились школой мастерства. Ему, не получившему профессионального образования, уготована была тяжкая доля – самому пробиваться не только к тайнам профессии, но и к ее азбучным навыкам. Между тем его сильный талант, его актерский инстинкт требовали выхода. Он должен был совершить необходимый скачок на иной, высший профессиональный уровень. И он совершил его!

Ему помог случай, но, как гласит древняя восточная пословица, случай всегда приходит на помощь тому, кто борется до конца.

В 1957 году выдающийся театральный режиссер Георгий Товстоногов готовился к постановке спектакля «Идиот» по Ф. Достоевскому. Он искал актера на роль Мышкина. В блестящей мужской труппе руководимого им Большого драматического театра в Ленинграде – напомним лишь имена Е. Лебедева, Вл. Стржельчика, Е. Копеляна, К. Лаврова, П. Луспекаева, С. Юрского, О. Басилашвили, О. Борисова – не было актера, который в полной мере отвечал бы его замыслу. В те дни Товстоногов и увидел фильм «Солдаты».

Так Смоктуновский попал в знаменитый театр, по праву завоевавший репутацию одного из лучших театров страны и мира.

Его партнершей в спектакле, Настасьей Филипповной, стала Татьяна Доронина. Обладая восприимчивым артистическим слухом, он впитывал опыт своих коллег, технологию работы, систему подготовки спектакля.

После премьеры он сделался знаменитым.

Мышкин Смоктуновского – одна из самых романтических театральных легенд последнего двадцатилетия. Я хорошо помню атмосферу этого успеха – что тогда делалось! Сотни театралов совершали паломничество в Ленинград. Второе открытие гениального русского писателя совпало с появлением невиданного актера. «…В переполненном зале господствует ощущение, что не всякий день увидишь творимое в этот раз на сцене. Среди зрителей много таких, кто смотрит этот спектакль трижды и четырежды, они хотят снова и снова быть свидетелями полюбившихся им сцен и эпизодов или же досмотреть какие-то упущенные подробности. Игра Смоктуновского так щедра и богата, состоит из такого множества первоклассных тонкостей, что не истощается желание снова очутиться лицом к лицу с главным в этой игре и делать для себя все новые и новые открытия».

Так писал в те дни замечательный советский литературовед профессор Н. Берковский. «Делать все новые и новые открытия» – в этих словах передано впечатление от манеры его игры, от его проникающей способности. В самом деле, создавалось впечатление – и это впечатление подтвердили его ближайшие крупные роли, что игра Смоктуновского неисчерпаема, что в нее можно входить и углубляться бесконечно, что в ней заключена та непрерывная вибрация человеческой души, что и составляет, очевидно, понятие – духовная жизнь.

В этой статье Н. Берковского говорилось: «И. Смоктуновский – актер обдуманного внутреннего вдохновения, все у него идет легко, свободно. В то же время каждый жест рельефен… У этого актера дар: вешнее делать внутренним и внутреннее осторожно, деликатно, выражать вовне. Смоктуновский – актер интеллектуального стиля, умеющий объединить внутреннюю действительность, „игру души“, с самой тонкой осмысленностью».

Игра души и тонкая осмысленность – его сильнейшие художественные средства. В ближайших же ролях он продемонстрировал их в полной мере.

Где-то на полпути его от Мышкина к Гамлету я познакомился с ним. Обычно не принято в очерках об артистах рассказывать о них в жизни, но я рискую здесь предложить читателю записи из моего дневника, сделанные как раз в те дни 1963 года, когда в павильонах «Ленфильма» снимался «Гамлет». Ведь поведение артиста в жизни, отношение к обыденности – тоже ключ к его творчеству.

«Ранним июньским утром заезжаю за Иннокентием Михайловичем на Московский проспект – так мы условились, а он, оказывается еще не готов. Сидит на кухне, ест колбасу с компотом и радуется детским рисункам сына Филиппа. Два года назад я встретил его в павильонах студии „Мосфильм“. Он снимался тогда в картине „Високосный год“, где играл роль современного парня с трудным характером и незадавшейся судьбой. Теперь он показался мне значительнее и проще. Я подумал: может быть, это только невольно прибавляешь Гамлета к его нынешнему облику. Но, нет – в машине он меняется и говорит серьезно, не торопясь. Возле студии и вовсе показалось – замолкает, а потом в коридорах, здороваясь, разговаривая, остря, куда-то уходит мыслями. И также вдруг возвращается, и опять смешливый.

…Он сидит в кресле парикмахерши. В лице его будто ничего не изменилось, но оно другое. („Из моего невыразительного лица все можно сделать!“ – шутит Смоктуновский.) Грим малый, а изменения большие. У него засветились глаза, он помолодел и держится благороднее – принц!

…Он идет по коридору в светло-кремовой распахнутой рубашке, в черном трико, с перевязью от шпаги, красивый и стройный. Идет неторопливой походкой, выпрямившийся, совсем не так, как ходит актер Смоктуновский в жизни. В жизни он ходит слегка согнутым, и один его шаг, бывает, не совпадает по длине с другим. Любопытная походка, создающая впечатление развинченности. Его руки при это не знают, что такое ритм и свисают, побалтываясь. Кто-то спросил его: „Отчего это вы на съемке такой энергичный и собранный, а в жизни часто вялый, замедленный? – „У меня в жизни, – сказал он, – не так много сил, и я берегу их для съемки“.

…Он идет по коридору, и все оборачиваются – так он красив, да не красив – что-то в нем иное, что привлекает, заставляет посмотреть вслед. Он идет озабоченный и тихий. Входит в комнату, наклоняется над столом, и висящий на его шее портрет – медальон короля-отца, отвисает на цепочке, высовываясь из выреза рубашки. Он прячет медальон за пазуху, на грудь, потом тихо говорит: „Надо будет так во время поединка… спрятать… хорошая деталь“.

Не знаю, окажется ли эта деталь потом на экране и увидим ли мы ее в сцене поединка Гамлета с Лаэртом. Возможно, среди сотен других деталей эта не покажется существенной, и он ее отбросит. Важно другое. Важно заметить, как приходят к нему эти детали.

Режиссер Анатолий Эфрос, снимавший с ним фильм „Високосный год“, рассказывал, что бывали случаи, что даже он, постановщик, не замечал всей сложной внутренней жизни, которую прожил в короткий момент герой Смоктуновского. Потом, когда отснятый материал просматривался на экране, режиссер убеждался, это был совсем не „пустой“ момент.

… Едем в электричке.

Он в мятой ковбойке и в старых спортивных брюках. Оброс рыжей щетиной. И все смеется. В середине лба у него выбрита челка, исчезли залысины, и лицо сделалось шире и улыбка тоже. Так нужно для грима Гамлета. И все смеется. Полная женщина против нас смотрит на него и тоже смеется. „Смешной я парень, да?“ – вдруг спрашивает Смоктуновский. – „Да нет, – говорит, радуясь, женщина, – я вас на экране видела, а теперь вот так увидала…“

Он показывает мне и женщине этюд. (Он все время должен что-то рассказывать, показывать, что-то наблюдать.) Двое шахматистов играют в карманные шахматы, такие маленькие, точно пилка для ногтей. Суетятся, думают, переживают и что-то там двигают, у себя под носом. Потом он замечает у дверей девчонок. Одна хохочет, заливается – палец покажи! Он показывает девчонку. Как накапливается в девчонке смех, как она подходит к тому моменту, когда вот-вот „запустится“.

Потом вспоминал о посещении психиатрической больницы. Это было, когда он готовил роль князя Мышкина. Он быстро показал двух душевнобольных, из которых один все время парировал успокаивающие вопросы врачей. Его глаза я и теперь вижу. Слишком внимательные, слишком нормальные. Обостренно, точно и естественно отвечал больной на вопросы врачей о литературе. Болезнь выражалась лишь в одном пункте его поведения, во всех остальных он был здоров. И снова Смоктуновский не показал этого пункта. Он изображал нормального человека, а этот невысказанный пункт болезни был словно отпечатан на его лице. После Смоктуновский рассказал, в чем состоял этот пункт, но мог бы и не рассказывать…

Что меня тогда поразило? Зачем привел я эти записи? Тут видна характеристическая черта его артистической личности – пристрастие к изображению и проживанию различных процессов психической жизни человека. Именно процессов. Приходит неожиданное сравнение. Все знают, чем отличаются хорошие радиоприемники от упрощенных. В хороших есть растянутые диапазоны. Например, двадцать пять метров большая линия. А в плохих – просто точка на шкале. Вот и он – любит растянутый диапазон.

Четыре роли дали нам Смоктуновского, ставшего целым понятием в кинематографе. Он сыграл их в 1962—64 годах в фильмах „Високосный год“, „Девять дней одного года“, „Гамлет“, „Моцарт и Сальери“ В первом из них он встретился с выдающимся театральным режиссером Анатолием Эфросом, второй и третий – произведения крупнейших мастеров советского кино Михаила Ромма и Григория Козинцева. Фильм-опера „Моцарт и Сальери“ – несколько особняком.

Эти четыре работы – ключ к его творчеству. С ними необходимо познакомиться подробнее.

Фильм „Високосный“ год поставлен по роману В. Пановой „Времена года“. В отличие от романа, в центре фильма оказался образ Геннадия, его судьба. Далеко, не главный персонаж книги, обогащенный артистом, заставлял зрителя неотрывно следить за ним.

Что такое история Геннадия, если взять ее внешний сюжет? Достаточно банальная тема этакого современного „блудного сына“. Попал в компанию жуликов, не разобрался, невольно погряз в их аферах. Когда понял, было поздно, чуть не погиб – подонки мстят за отступничество. Казалось бы, все это уже было в многочисленных фильмах „на моральную тему“. Но такого парня, какого сыграл Смоктуновский, не было! Это открытие характера, его тщательное и виртуозное исследование. Артист далек от иллюстрации тезиса о влиянии преступной среды на неустойчивую психологию юноши. У Геннадия прекрасная семья. В доме атмосфера уважения друг к другу, чистое отношение к труду. А он – такой!

Словно живет в некоем сне, плывет по течению, инстинктивно выбирая фарватер, где не надо прилагать усилий, где можно меньше соприкасаться с обществом. Он совестлив и честен в собственных глазах, не замарает рук, однако бессовестен и бесчестен в глазах других. Не понимая, отчего это, он думает, что другие люди хотят навязать ему свой строй мыслей, лишить его независимости. А он боится нравоучений, „правильных слов, у него гордость слабого человека, знаете, этакое: "Ах, оставьте меня в покое, да, я делаю все не так, я гадкий, я гублю свою жизнь, но, ради бога, не приставайте ко мне, ваши заботы для меня еще тягостнее, я как-нибудь сам…"