355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Кулешов » Лишь бы не опоздать » Текст книги (страница 4)
Лишь бы не опоздать
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 01:59

Текст книги "Лишь бы не опоздать"


Автор книги: Александр Кулешов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Юнков помрачнел, он начинал догадываться…

Лена и Никитин

В тот день встреча Лены и Никитина была назначена на семь часов у Белорусского вокзала. Они последнее время – а все-то время их знакомства измерялось неделями – встречались почти ежедневно. Здесь под мостом толпились продавцы цветов – «законные» и дикие, с ведрами, кадушками, корзинами. Полыхали в полумраке перехода желтые золотые шары, бордовые гвоздики, белые, розовые астры, кремовые розы…

Никитин выбирал два – три красивых цветка, и, куда бы они ни шли потом, Лена бережно несла их с собой, а вечером дома ставила в вазу.

Лена всегда опаздывала, и вес попытки Никитина приучить ее к аккуратности оказывались тщетны.

– Ну хочешь, я брошусь под машину, – в отчаянии восклицала Лена, – или под поезд? Или навсегда откажусь от мороженого, или ущипну декана за нос? Только скажи! Все сделаю, а точной быть – не получается! Знаешь, я теперь к тебе на свидание накануне выхожу. И вот все равно опаздываю!

– «Накануне»… – ворчал Никитин. – Выходи за неделю…

В конце концов он придумал хитрый прием – стал сам опаздывать на свидания, хотя это и противоречило всем его привычкам. Но прием себя не оправдал – Лена все равно приходила позже.

Проведя первые пять минут встречи в упреках и оправданиях, они, взявшись за руки, отправлялись в любимый «Космос», в кино, на концерт, в театр или в гости. И хотя вкусы у них были весьма разные, даже во многом противоположные, шли с удовольствием – ведь, в конце концов, они были вместе.

Происходил, как выражалась Лена, процесс «взаимного обогащения». Например, Лена заразила Никитина своей любовью к цирку, а он ее – к спортивным соревнованиям.

Сначала Лена сопротивлялась.

– Не могу понять! Ну, выходят два человека на ковер, пыхтят, сопят, швыряют друг друга, тратят кучу энергии… Зачем? Да еще ты говоришь, что каждый день теряют два – три часа на тренировки. Это же уйма времени!

– Во-первых, – солидно возражал Никитин, – я не говорил «тратят время». Они от тренировок получают удовольствие. Они благодаря этому «потраченному» времени становятся здоровыми, сильными, атлетичными. Ты вот, например, сколько времени проводишь каждое утро перед зеркалом? А? То-то! Тратишь время. Зачем? Чтобы выглядеть красивой – «от того удовольствие и торжество в чувствах получая». Во-вторых, кто сопит и пыхтит? Ты, может быть, когда контрольную пишешь, а у самбистов я что-то не замечал. И вообще, по-твоему, самодеятельные певцы, танцоры, актеры, художники, фотографы, композиторы, все, кто пишет для себя и друзей, а не для журналов и издательств стихи, все, кто вообще «тратит время», совершенствуясь в чем-то, не связанном с его непосредственной профессией, делают это зря?

– Нет, ну я не говорю… Но… В общем…

Однако такая аргументация звучала малоубедительно, и Лена замолкала.

В конце концов она увлеклась самбо, азартно вопила на соревнованиях, толкала Никитина в бок, охала или в сердцах восклицала: «Шляпа! Дистрофик!»

Друзей у них было много, и в гости они ходили часто. Но тут наметилось явное размежевание. Несмотря на свою примечательную красоту и все признаки любви к Никитину, которую она не скрывала, его товарищам Лена не нравилась.

Разумеется, они были приветливы, галантны, гостеприимны, но Никитин чувствовал, что это делается ради него.

Не многие из его даже самых близких друзей могли позволить себе в столь интимной области полную откровенность. Дима Сурков, например, инженер, занимавшийся у одного с Никитиным тренера.

– Видишь ли, – говорил он раздумчиво, стараясь подбирать выражения помягче, – не настоящая она какая-то. Не обижайся, Валька. Тебе, в конце концов, судить. Но, с другой стороны, ты не можешь судить в этом деле объективно. Со стороны видней.

– Но ведь она же… – горячился Никитин.

– Знаю, влюблена. По всему видно. Бесспорно. Но как бы тебе сказать? Мне кажется, что вот так она могла бы любить еще сто человек. Нет, не одновременно, последовательно. Ну, понимаешь, вот есть женщина, которая любит самозабвенно именно тебя. Ни до тебя, ни после никого так уже не полюбит, да если б тебя и не было, никого бы так не любила. По-другому – слабей, спокойней, меньше. А Лена твоя, она любит вообще так, любого, кого любит, если ты понимаешь, что я хочу сказать. Не было б тебя, она так же отчаянно была бы влюблена в другого. Исчезнешь ты – следующего, а за ним следующего будет так любить. Да и до тебя…

– Но она же девчонка…

– Э, нет! В чувствах она зрелый человек, поверь мне. Просто она вообще такая. И в двадцать пять, и в тридцать, и в сорок будет такой же. Ну, легкомысленная она, что ли. Или это другое. Вот она постановила для себя, что влюблена, и шлюзы открылись. Потом решит, что влюблена в другого, – повторится то же. Таких, как ты, она, наверное, еще не встречала, но ведь встретит. Подобные ей быстро забывают.

Дима Сурков во многом был прав, но в одном он ошибался – Лене никогда не суждено было забыть Никитина…

Иногда Никитин мечтал. Прохаживаясь с жезлом в руке вдоль широкой асфальтовой магистрали, по которой уже прохладный ветерок то и дело прометал начинавшие желтеть листья, он мечтал. Это не мешало ему зорко следить за машинами, останавливать нарушителей – вообще выполнять свои прямые служебные обязанности. Отнюдь.

Просто в какие-то спокойные минуты он представлял, что они с Леной вместе. Он избегал находить этому понятию более точное определение – просто вместе. В основном он мечтал о том, что Лена станет другой – она будет серьезной, с чувством ответственности; будет увлечена своей профессией педагога, к каковой ныне она относится крайне иронически, хотя и учится в педагогическом вузе; будет любить его, Никитина, не восторженной любовью, а глубокой, спокойной, «солидной». Никитин досадливо обрывал свои мечты, когда над головой его любимой начинал светиться нимб. А вообще здорово, если б она стала такой, какой он хотел! Но, наверное, само ничто не приходит, надо над этим работать, воспитывать ее, разумеется, незаметно, чтобы она и не догадывалась…

– Девчонки, он меня перевоспитывает, – увлеченно повествовала Лена своим внимательно слушавшим подругам, – ведет душеспасительные беседы.

– А ты? – вопрошала Нина.

– Поддаюсь! Всецело. Скоро запишусь в секцию самбо – буду вас швырять через стол. Хочешь, сейчас?

Лена набрасывалась на подруг, начинались визг, возня, пока все трое в изнеможении не падали на диван, растрепанные и тяжело дышащие.

– Нет, вы только подумайте, – продолжала Лена, отдышавшись, – он, например, не понимает, зачем я учусь в педагогическом, если не собираюсь учить детишек! Я объясняю – язык хочу знать, а там куда-нибудь в интересное место. «В какое?» – спрашивает. А я откуда знаю? Я сама не знаю. Ты вот, Валя, знаешь?

Валя презрительно пожала плечами:

– Я-то знаю. Я, между прочим, это еще в седьмом классе знала. Пойду в школу. Поработаю несколько лет; если смогу, буду в институте преподавать.

– А я, если возьмут, – в аспирантуру, – вставила Нина. – Я и тему уже придумала…

– Да ладно… – Лена махнула рукой. – Вы же образцово-показательные. Вас на выставку надо, в музей, а я буду гидом – указкой в вас тыкать и объяснять на заграничных языках: «Вот идеальные бывшие школьницы, позже образцовые студентки, ныне показательные учительницы…»

Она помолчала.

– А вот он всегда знает, что хочет. И уж он, будьте покойны, своего добьется. Он еще генералом станет…

– А ты генеральшей… – подхватила Нина.

– Нет, – сказала Лена с неожиданной грустью, – не буду я генеральшей. Он найдет лучше, настоящую, не такую балаболку, как я… – Но тут же она вскочила, закружилась по комнате, запела: – «Как хорошо быть генералом, как хорошо быть генералом, стану я точно генералом, если капрала переживу!..»

– Да брось ты! – Валя растрогалась. – Все у вас будет хорошо. Между прочим, если он дослужится только до капитана, тоже ничего страшного, будешь капитаншей.

Лена иногда спрашивала себя, по-настоящему ли она любит Никитина. Дело в том, она это твердо знала, истинная любовь беспричинна и необъяснима. Когда человек любит по-настоящему, он не может ответить, почему он может любить урода, глупца, подлеца. Подчас даже знать это, и все равно любить.

А вот она отлично знала, за что любит Никитина. Она просто по полочкам могла разместить все эти причины. Никитин умный, решительный, волевой, романтичный. Герой. Он сильный, ловкий, атлетически сложен и красив, он самбист и снайпер, спортсмен и офицер. Супермен. Когда они идут рядом, девчонки засматриваются на него, а на нее бросают завистливые взгляды.

Но однажды где-то в кино, в ожидании сеанса, они, случайно заглянув в старую газету, увидели постановление Президиума Верховного Совета о награждении лейтенанта милиции из далекого города. Последним словом в постановлении было «посмертно». Никитин помрачнел, но ничего не сказал. А Лена вдруг задумалась. Она себе представила, что вместо фамилии того далекого лейтенанта стоит фамилия Никитин. Ей стало страшно-она вцепилась в его руку с такой силой, словно они должны были расстаться навсегда. Она внезапно представила себе, что он больше не позвонит, не придет на свидание, вообще исчезнет из ее жизни. И не только из ее.

Вот тогда она поняла, что любит по-настоящему. Она замучила Никитина нелепыми вопросами: не палят ли нарушители движения в инспекторов из пистолетов, не опасно ли ездить на большой скорости на мотоцикле, вооружен ли он, когда ходит в штатском, особенно ночью, и т. д.

Никитин смеялся, шутил, но Лена смотрела на него укоризненным взором, и ему становилось неловко.

Впрочем, долго грустить и тревожиться Лена не умела. Ее увлекала какая-нибудь очередная идея – веселая, забавная: то готовилась свадьба подруги, то возникала мысль кого-то разыграть, то выяснялось, что где-то, чуть не в подмосковном поселке, устраивается бал-маскарад и она во что бы то ни стало хотела попасть туда, да еще с Никитиным.

– Тебе просто, – рассуждала она, – ты наденешь форму. Никто не поверит, что лейтенант милиции придет на такое мероприятие. А я переоденусь пьяницей – ты вроде бы меня задержал! А? Здорово?

– Гениально! – кисло улыбался Никитин. – В результате нас обоих задерживают дружинники и отправляют на психиатрическую экспертизу.

– Никакой фантазии в тебе нет, – сокрушалась Лена. – Трезвяк, сюрреалист…

– А ты знаешь, что это такое? – коварно вопрошал Никитин, но Лена спешила переменить тему разговора.

В последнее их свидание у Лены с Никитиным произошел волнующий для нее разговор. Пожалуй, это был первый разговор, откровенно затронувший их отношения.

Дело в том, что «безумная любовь» являлась темой бесед Лены с подругами или внутренних монологов молодых людей. Друг другу они еще об этом не говорили, хоть слова здесь, вообще-то говоря, не требовались. Когда парень и девушка проводят все свободное время вместе, смотрят друг на друга сияющими глазами, целуются в кино и на прощанье в подъезде – как изволите называть такие отношения? Шапочным знакомством?

А тут, сидя в сквере на скупом в тот год сентябрьском солнышке, они рассуждали о жизни. Как-то незаметно разговор перешел к планам на будущее. У Никитина все было ясно: его жизненная программа была начерчена твердо и точно – надо было ее выполнить. Во-первых, он решил закончить второй институт – юридический. Уже занимался, готовился, но считал, что поступать в этом году рано, а на будущий – обязательно. На вечерний или заочный – еще не решено; это зависело от начальства, как позволит служба. К тому времени, когда он кончит институт, Никитин будет капитаном. Имея такой стаж работы, два высших образования и звание капитана, Никитин рассчитывал серьезно заняться следовательской работой. Он уже сейчас читал много книг по криминалистике, ходил в НТО, надоедая там сотрудникам бесконечными вопросами, присутствовал при допросах, смотрел дела.

Далее (Никитин загибал второй палец), далее он станет мастером по мотоспорту, а возможно, и по борьбе самбо. И, кто знает, вполне может быть – по стрельбе. Трижды мастер спорта, да еще по столь разным видам, – «это красиво», как любит выражаться Лена. И наконец (загибается третий палец), он займется языком – сейчас без языка не то что до Киева, до соседней улицы не дойдешь.

– В-четвертых, – Никитин загнул еще один палец, – в-четвертых, но не в последних, буду устраивать личную жизнь. Сейчас я ведь у родителей. Там сестры, одна замужем. Тесновато. Начальник управления сказал: «Как женишься, дадим комнату». Так что дело за малым – надо жениться.

И он прямо посмотрел Лене в глаза, то ли серьезно, то ли, как всегда, насмешливо. Она тотчас опустила свои.

Потому что одно дело говорить о замужней жизни с подругами, играть в мечты и совсем другое, когда мечты без пяти минут становятся явью.

Вот ему все ясно, он все знает наперед, не сомневается, видит цель и идет к ней настойчиво, уверенно.

А она? Ну, кончит институт, ну, поработает с делегациями (желательно, на кинофестивалях, а не на выставках полиграфических машин) – а дальше? Чего она хочет? К чему стремится? К какой близкой или далекой цели?

Может быть, она вообще хочет быть лишь женой? Вот если б ей предложили стать супругой уважаемого академика, генерала и при этом ничего не делать. Устроило бы это ее? Наверное, нет. Наверное, она бы тосковала по делу, хоть и не представляет какому, по коллективу, по товарищам, связанным с ней общими рабочими интересами, общими делами…

Но все это так неясно, так расплывчато…

Лена злилась порой на себя. Скоро институт кончит, а до сих пор «не определилась», плывет себе по течению без ясной цели.

Ну, а Никитин? В конце концов, дело делом, но ведь здесь любовь. Она его любит. Какая же девушка не мечтает стать женой любимого человека? Так нет, и здесь все словно в какой-то игре: маленькие играют во взрослых. А какая же игра, если вот он, рядом, почти все сказано и надо говорить самой?

Лена в панике искала какие-то иные темы разговора, прятала глаза.

А потом дома плакала и называла себя дурой.

Но в тот день, когда, как всегда опаздывая, она мчалась к месту свидания, к Белорусскому вокзалу, она решила, что все скажет сама. Вот возьмет и скажет.

Ну почему она не умеет не опаздывать? Прямо рок какой-то! Пока спустится в метро, дождется поезда, доедет… О господи, хоть бы такси! Но такси шли в сторону центра, а с этими их дурацкими правилами, пока развернется, целый час потеряешь!

В эту минуту Лена увидела зеленый огонек, приближавшийся к ресторану «Баку». Она быстро огляделась – милиционера в поле зрения не было. Прижав локтем сумочку, Лена стремглав помчалась через улицу Горького, отчаянно размахивая рукой приближающемуся такси…

Происшествие на улице Горького

Около семи вечера движение на улице Горького становится особенно оживленным: кончился рабочий день, скоро начнутся концерты и спектакли, а в сентябре еще многие спешат за город. Может быть, в силу этой последней причины поток машин, стремящихся из города, куда гуще того, что движется в обратном направлении. Черные, бежевые, серые, зеленые «Волги», «Москвичи», «Запорожцы», с затерявшимися среди них редкими машинами зарубежных марок, маршрутными такси, пыхтящими от нетерпения мастодонтами – аэродромными автобусами – или изящными туристскими «карами», сплошным потоком неслись по главной столичной магистрали, застывая у светофоров, набирая скорость в промежутках.

Невеселое, пасмурное небо нависло над Москвой, дождя не было, но он где-то копился, чтобы вылиться потом, ночью, когда все будут спать блаженным сном. Пока же люди, не задумываясь о дожде, бежали по своим вечерним делам: в магазины, в театры и в гости, просто домой, предвкушая вечер у телевизора, за книгой, за столом…

Спешил, выйдя из сберкассы № 7982, в расположенный по соседству магазин игрушек Степан Степанович Степанов; сжимая в руках резинового бемби, студент Дима шел домой, мечтая о первом свидании с Наташей; в тщетной надежде купить в магазине игрушек никогда там не продававшиеся коньки, торопилась до его закрытия Лидия Романовна, оставив Ксюшку возле окошка, где продавались пончики; заранее переживая радость приобретения нового реле, вел свою «Волгу» инженер Румянцев.

У всех были дела, приятные или хлопотные заботы…

И никто из этих людей не знал, что через несколько секунд, по воле очень красивой, очень влюбленной, опаздывающей на свидание девушки, случится с ними самое страшное, что может случиться с человеком.

Лена мчалась, виляя между машинами, к заветной цели – мелькавшему все ближе зеленому огоньку. На мгновение сплошной, несшийся в направлении площади Маяковского поток машин преградил ей путь. Она замерла, остановившись на узкой полосе резервной зоны. Но огонек все приближался, он был уже рядом; еще немного – и такси проедет, не заметив ее.

К счастью, наметился просвет – огромный рейсовый автобус аэрофлота, приближавшийся со стороны Пушкинской площади, был, как показалось Лене, еще далеко. Ей показалось, что и машины, двигавшиеся по ту сторону автобуса, также не близко. Веселые искорки заплясали у нее в глазах. Она представила себе, как будет ворчать Никитин, когда она расскажет ему о нарушении порядка, совершенном ради него, – она спешила, она летела на крыльях любви. Что по сравнению с этим какие-то дурацкие правила и инструкции! В конце концов, если она заслужила штраф, пусть он купит ей сегодня на рубль меньше цветов. Это была традиционная шутка. Лена часто повторяла ее. Никитин же встречал ее без особого энтузиазма.

Лена, еще продолжая улыбаться, легкая и быстрая, промчалась почти перед самым гигантским тупым носом автобуса, почувствовав жар, услышав над ухом мощный сигнал…

Она бросила быстрый взгляд вправо и похолодела: на нее неслось грузовое такси. Растерянная, в панике, с расширенными от ужаса глазами, Лена каким-то чудом успела прошмыгнуть буквально в нескольких сантиметрах от машины. Дикий воющий скрежет тормозов покрыл все другие шумы Грузовик остановился, а Лена, ничего не видя, кроме спасительного тротуара, рванулась вперед. Она не заметила за высоким грузовиком быстро двигавшуюся в первом ряду «Волгу», да если и заметила бы, все равно у нее не было иного выхода, кроме движения вперед.

Казалось, третьего чуда для Лены уже не произойдет. Но оно произошло…

Инженер Румянцев вел машину быстро и спокойно. На всем этом участке улицы Горького были подземные переходы, на самой площади Маяковского лишь несколько секунд назад зажегся в светофоре зеленый свет, и не было причин чего-либо опасаться. К тому же слева от него по центральной части улицы быстро двигались другие машины.

Девушка, вылетевшая каким-то непостижимым образом буквально из-под колес соседнего грузового такси, застала инженера врасплох.

Быть может, будь на его месте водитель с тридцатилетним стажем или чемпион по боксу с феноменальной реакцией, они что-нибудь смогли бы предпринять. Хотя вряд ли.

Румянцев же был просто добросовестный, достаточно опытный, осторожный любитель. Но все же любитель.

Девушка была так близко, что, даже мгновенно затормозив, он сбил бы ее; свернув влево, он врезался бы в набитый детьми «Москвич», который к этому моменту занял место проехавшего вперед грузового такси. Повернув же вправо, на одно из окаймлявших улицу Горького деревьев, Румянцев жертвовал лишь собой.

Таков был ход мыслей инженера, делавший ему честь. К сожалению, не все решения удается осуществить, в особенности если на их принятие и выполнение дается секунда. А у Румянцева не было и этой секунды. Резко, отчаянно крутнув руль вправо, он чуть-чуть не довернул его, совсем чуть-чуть. Но этого оказалось достаточно, чтобы «Волга», прочертив по асфальту черный след и содрав с дерева кору, врезалась в огромную витрину магазина игрушек, сметая все на своем пути.

Все и всех…

Визг тормозов, звон разлетающегося на куски гигантского витринного стекла, стук сталкивающихся машин, крики перепуганных люден слились воедино.

Потом наступила мертвая тишина.

Потом понеслись другие шумы – милицейские свистки, клаксоны машин, сирены «скорой помощи»…

Через несколько минут санитары в белых халатах укладывали в свои машины пенсионера Степанова, студента Диму, бывшую стюардессу Лидию Романовну…

Санитары много повидали горького и страшного – такая уж у них работа. Но сейчас и они не могли скрыть подавленности.

Они бережно укладывали тела на носилки, они делали свое дело, и машины на бешеной скорости мчались в Институт Склифосовского. Но они прекрасно понимали, что для спасения этих троих машины могли уже не спешить…

Были раненые. Их перевязывали, накладывали шины, делали им уколы и увозили. Был увезен и инженер Румянцев.

Выездные инспекторы и следователи дежурного по городу щелкали фотоаппаратами, растягивали рулетку, милиционеры, отчаянно свистя и жестикулируя, восстанавливали движение. Вскоре разбитую «Волгу» утащили на буксире, убрали с тротуара стекло и заложили витрину фанерой. Люди разошлись, инспекторы в своих машинах, выстроившихся вдоль тротуара, заканчивали протоколы, опрашивали потрясенных свидетелей.

С ровным гулом мчался по улице Горького поток машин, спешили по своим делам прохожие, зажглись фонари…

Жизнь для тех, кто продолжал жить, входила в нормальную колею.

Для тех, кто продолжал жить.

Для Лены, например.

Где она? Что случилось с ней в эти страшные минуты? Как поступила она, поняв, что совершила, чему была виной?

Быть может, в отчаянии бросилась под машину или рыдала, упав на холодный асфальт? Может быть, оцепенев, стояла недвижимо в толпе? Может быть…

Нет. Лена, озабоченно поглядывая на часы, переминалась у двери вагона метро, мчавшего ее на свидание к Никитину.

Когда, чудом избежав гибели под колесами машин, еще дрожа от пережитого, Лена выскочила на тротуар, она услышала за спиной страшный грохот, звон, крики. Она быстро пришла в себя: о такси теперь нечего и думать, впору удрать от милиционера или от этих активных граждан (есть же такие, вечно лезут не в свое дело) – еще остановят! Плати штраф, выслушивай нотацию. Она и так опаздывает. Она заторопилась ко входу в метро, стараясь не оглядываться, скользя своей легкой походкой между прохожими.

В суматохе и растерянности, царившей в первые секунды после происшествия, никто Лену не задержал, почти никто не заметил.

«Перебегала какая-то девушка…», «Девчонка выскочила из-под машины…», «Ну какая? Обыкновенная, юбка короткая, волосы по плечам. Цвет платья? А бог его знает, не заметил…» – так говорили свидетели.

А Лена нетерпеливо царапала резиновые прокладки вагонных дверей, ожидая, пока поезд остановится.

Наконец поезд остановился, двери со стуком разъехались, и она торопливо побежала к эскалатору, стуча каблуками. Эскалатор, по ее мнению, тоже шел медленно. И люди в дверях толклись… Черт! И так опаздывает. Ну ничего, Никитин простит. Она сейчас рассмешит его своей обычной шуткой. Впрочем, нет, на этот раз она ничего не расскажет. Почему? Лена сама не могла бы ответить на этот вопрос. Но настроение ее неожиданно испортилось. Оно стало совсем плохим, когда, войдя под гулкие своды туннеля, туда, где вдоль стен выстроились продавщицы цветов, она не увидела знакомой высокой, широкоплечей фигуры.

Не может быть! Не мог он уйти! В конце концов, это свинство: она опоздала всего минут на пятнадцать – это даже меньше, чем обычно. Неужели он решил ее проучить? Ну погоди! Имеет же девушка право опаздывать! Это испокон веку ведется, это всегда было…

А может, его задержали по службе? Нет, он всегда умудрялся предупредить ее. Да и было так всего раза два. Тогда что же? Лена похолодела. Бросил! Полюбил другую…

Лена почувствовала, как слезы выступили у нее на глазах. Раньше эта мысль даже не приходила ей в голову. Сейчас впервые она вдруг подумала: а что, собственно, она собой представляет? Девчонка как девчонка, таких тысячи по Москве бегают. И такие же красивые, и такие же разодетые, с такими же фигурами и прическами. Что она, очень уж умная или талантливая? Может быть, великая актриса, чемпионка по гимнастике, кандидат наук?.. Да никто она! Никто! Он присмотрелся к ней и бросил.

Потом Лена взяла себя в руки. Нет! Этого не может быть. В конце концов, не так уж много таких красивых, как она, таких обаятельных, кокетливых, изящных… Лена долго пересчитывала мысленно свои достоинства и постепенно успокоилась.

То и дело бросая взгляд на часы, она продолжала ходить вдоль туннеля.

Просто он задержался. Еще несколько минут, и придет.

Но Никитин не пришел…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю