Текст книги "Тревоги ледяного грота "

Автор книги: Александр Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Тщетно пыталась я оправдать его, понять, взять вину на себя.

Ну и что ж! Вина моя бесспорна. Но не в том, что я ушла от него, а в том, что "выскочила" замуж.

И как я была слепа! Не видела ничего, кроме броской наружности. Не разглядела за высоким ростом приземистого человечка, ползающего среди обретенных им удобств!

Однако я так и не прозрела полностью!

Юрий Сергеевич продолжал удивлять: после приезда сюда он ни разу не повидался с сыном. Пусть ему неприятно появляться у нас с Николаем Алексеевичем в доме, но в Школу жизни и труда, где по Уставу Города воспитывался Алеша, он мог бы заглянуть!..

Идя следом за ним, я не хотела думать о нем, честное слово! Скорее беспокоилась о белках кандиды с биофабрики, количество которых продолжало расти, не поступая в переработку. Шульц распорядился доставлять их в дальний угол Грота. Там было как в погребе. Сказывался обнаженный ледяной массив, в который мы продолжали вгрызаться.

В Хрустальном зале Директората все приглашенные уже сидели за столом. Шульц укоризненно посмотрел на часы. Полторы минуты опоздания! Все из-за того, что я перешла с бега на шаг. Я извинилась.

Папа издали тепло улыбнулся мне. Юрий Сергеевич посмотрел "насквозь", будто я была прозрачной. Тамара Неидзе помахала точеной рукой. Доктор Танага кивнул и отвел глаза за большими очками.

Я обошла стол и села рядом с папой.

Шульц открыл заседание, сказав, что ждет советов. Закончил он словами:

– Положение угрожающее, достойные господа!

И обратился ко мне, могу ли я что-нибудь предложить.

– Выход есть! Честное слово! – вскочила я. – Вот моя старая диссертация "Определение запаха чувствительными приборами и биологическими системами"...

– Кому нужна эта теоретическая галиматья? – буркнул по-русски Юрнй Сергеевич.

– Достойная госпожа имеет в виду какие-нибудь приборы, которые позволят пустить завод? – поинтересовался Шульц.

– К сожалению, достойный господин Генеральный директор, таких приборов пока нет. Их обещают освоить в Советском Союзе в ближайшие месяцы. А ждать нельзя.

– Так что же вы имели в виду предложить?

– Вызвать на самолете собак с ближайшего континента. В моей работе рассмотрены все приемы, которыми обучали Бемса. Они помогут дрессировке. Мы сможем быстрее наладить дозаторы.

– С континента? Собак? Опять собак? – послышались голоса. – А сколько времени их натаскивать?

– Увы, достойная госпожа, – вздохнул Шульц. – Рассчитывать быстро на такую помощь, по крайней мере из Америки, невозможно, ибо власти США запретили полеты лайнеров в Антарктиду после трагедии в Бермудах с "Конкордом", который мы не перестаем оплакивать. Увы!..

– Это происки недостойного журналиста Генри Смита, извиняюсь, – вставил Танага. – В своих статьях он требовал запрета полетов к нам.

И тут поднялся мой папа:

– Прошу простить, достойные господа! Если нельзя быстро ждать дрессировщиков с собаками, то передайте диссертацию моей дочери мне. Надеюсь, что требуемый "индикатор запаха" можно создать, для чего исследование Аэлиты окажется полезным.

– Что здесь происходит? – воскликнул Юрий Сергеевич.

Все обернулись к нему. Он поднялся, слегка побледнев, проводя рукой по чуть волнистым (я-то знала, что завитым!) волосам:

– В чем хочет убедить нас инженер Толстовцев? Будто ему, оторванному от научно-исследовательских баз, в одиночку по плечу сделать то, что оказалось не под силу таким корифеям, как Рентген и Иоффе?

– Изобретения тем и примечательны, достойный инженер Мелхов, что они делаются впервые, осуществляя прежде недоступное. Я не собираюсь копировать испорченные индикаторы, а предложу новый. Пусть назовут меня упрямцем, но я буду твердить, что в нашем случае на помощь к нам придет бионика, неизвестная в прежние времена. Надо не копировать достижения природы, а использовать их.

Бионика? Я вопросительно взглянула на Танагу, но тот отвел глаза и опустил голову.

Юрий Сергеевич ответил назидательно:

– Как известно, "упрямство – оружие слабых, а упорство – орудие славы". Но славу не добудешь эфемерными фантазиями! Ближе к земле, достойные господа! Рассчитывать надо не на несуществующие приборы, а на реальную помощь Америки, воззвать к ее традиционному благородству! Лишь американские самолеты способны на рейс к нам. Запрет на полеты должен быть снят! И я лично не остановлюсь перед тем, чтобы ради этого поставить под удар даже самого себя!

Он красовался, став в позу героя, готового на самопожертвование.

– Кто же снимает запрет? – спросил Вальтер Шульц.

– Я, достойный господин Генеральный директор! Вот магнитофонная лента, которая прозвучит на весь мир и ляжет вещественным доказательством и на стол международного и на стол федерального суда Соединенных Штатов, разоблачая мистера Генри Смита и его Агентство, которое отнюдь не принадлежит к числу информационных.

Юрий Сергеевич включил свой магнитофон. В Директорате зазвучал голос Генри Смита:

"– Хэлло, Юрий! Как вы поживаете в своей ледяной берлоге? Я не против ее осмотреть..."

Дальше мы услышали и намеки шантажиста, и наглые угрозы, и гнусные предложения "журналиста", пытавшегося по заданию некоего Агентства разложить общество Города-лаборатории изнутри.

– Какая мерзость! – застонал Вальтер Шульц, теребя свою черную бороду.

– Надеюсь, достойные господа, что отныне роль мистера Генри Смита в судьбе "Конкорда" станет яснее, – торжественно провозгласил Юрий Сергеевич.

Все молчали.

– Пусть меня осудят, – патетически продолжал он, – но и учтут тот вклад в расследование злодеяний врагов Города-лаборатории, который я, не задумываясь, вношу.

Так вот какая дружба направляла Юрия Сергеевича в его действиях и даже в семейной жизни! Я встала, с трудом сдерживая презрение:

– Напрасно инженер Мелхов считает, что вовремя выступил со своим разоблачением. Он явно запоздал. Трусливо покрывая Генри Смита, почему-то молчал во время расследования. Я не задыхаюсь от восторга по поводу его сегодняшнего "героического" поступка. Что ж, пусть магнитофонная лента ляжет на судебный стол. Боюсь, что Городу Надежды не скоро станет от этого легче. И хоть теперешний президент США не раз помогал нам, ему могут помешать снять запрет с полетов через Бермудский треугольник из-за компрометации какого-то газетчика. Там компрометируются и куда более значительные персоны: и сенаторы, и губернаторы, и вице-президенты, и даже президенты. В лучшем случае назначат сенатское расследование деятельности Агентства. Все решается, на мой взгляд, проще. Дрессировщиков с собаками доставят нам на Ту-144 из Советского Союза. И моя диссертация поможет им.

Доктор Танага захлопал в ладоши. Тамара Неидзе поддержала его, но Шульц осуждающе посмотрел на них. Наступило молчание.

Его прервал мой папа:

– А я все-таки прошу этот материал передать мне. Могу заверить: бионический индикатор запаха будет.

Я никогда не видела Юрия Сергеевича таким смятым, смущенным, как после моей горькой речи. Это не помешало ему бросить на меня испепеляющий взгляд.

Я отвернулась и передала диссертацию отцу".

Глава пятая

"ИНОПЛАНЕТНАЯ ТЕХНИКА"

"Странной секретностью окружил папа свою лабораторию! Даже мне мягко сказал, что я могу помешать ему!..

Только для доктора Танаги и его помощницы было сделано исключение. Я ревновала к милой японочке собственного отца. Ей можно ему помогать, хотя там никаких медицинских процедур нет, а мне, так заинтересованной в задуманном приборе, нельзя!..

Но я сделала вид, что поняла отца, потому что восхищалась его решимостью изобрести необыкновенное.

Ждали прилета Ту-144 с собаками. Сколько же времени понадобится, чтобы их натаскать!..

С обратным рейсом Ту-144 повезет нашу почту в ООН – разоблачающую Генри Смита магнитофонную ленту, переданную Юрием Сергеевичем.

Неожиданно и очень корректно он попросил свидания со мной.

– В связи с индикатором запаха и работой моей биофабрики, – сказал он, предлагая встретиться на бульваре.

Я пришла туда чуть раньше, но он уже ждал меня, вскочил, почтительно поздоровался, словно не он столько времени не замечал меня, и попросил разрешения сесть рядом на скамейку. Я отодвинулась от него подальше.

– Ради общих интересов я хотел бы узнать о гипотезе профессора Ревича, высказанной о вашем отце, – сухо начал он.

Можно было предвидеть любой вопрос, кроме этого!

– Шутка ученого! Честное слово! Он потом сам смеялся над ней.

– И все-таки, о чем? Это очень важно при оценке результатов "бионического эксперимента" вашего отца. Поверьте.

– Ревич выдумал, будто папа, похожий на мальчика в красноармейской форме, спустился на парашюте к партизанам... не с самолета, а с летающей тарелки.

– Весьма шутливо, – с каменным лицом произнес Юрий Сергеевич.

– Он назвал папу "гуманоидом", проводящим на Земле биологический эксперимент, в результате которого появились на свет мы со Спартаком. И еще будто все папины изобретения – это давно ему известные достижения инопланетян.

– Вот это важно!

– Папа очень рассердился. И Ревич покаялся в озорной выдумке, которой хотел показать, как легко одурачить людей, подбирая факты и спекулятивно толкуя их.

– Благодарю за информацию. Она ценна для меня. И пригодится, как я уже говорил, по завершении секретных работ с индикатором запаха.

Я встала и пошла. Он не удерживал меня, хотя я долго ощущала затылком его взгляд.

Скоро нам привелось встретиться вновь.

Шульц объявил состав комиссии для испытаний индикатора запаха, В нее, кроме меня, вошли Юрий Сергеевич, Танага, Спартак, Остап и де Грот, который ведал на заводе "вкусных блюд" делом аромата.

Папа встретил нас в своей лаборатории. В глубине ее я увидела Кати-тян, но без ее белой наколки.

Оказывается, Танага послал ее к папе как лаборантку. Должно быть, меня, руководительницу злополучного завода, мой милый папка постеснялся использовать и прикрылся секретностью.

Испытания прибора должны были проходить по программе, взятой из моей диссертации: повторялся опыт, проведенный когда-то с моим Бемсом, – из четырех палочек лишь одна была поднесена к пахучему источнику. Бемс находил ее безошибочно, хотя ни один прибор не обнаруживал ее. Новый прибор оказался не хуже Бемса.

Я глазам стоим не верила! Ведь я прочитала столько литературы, знала, что выдающиеся ученые считали создание, подобного аппарата невозможным. Наш старый индикатор и в сравнение не шел!

Юрий Сергеевич придирчиво повторял испытание в разных вариантах.

– Клево! – заметил Остап. – Только, Юрий Сергеевич, как бы он вас того... не тяпнул.

– То есть кате это "не тяпнул"? Прибор?

– А как же! Нюх у него собачий, как бы и прикус такой же не был.

Танага и Спартак рассмеялись. Юрия Сергеевич покраснел от злости.

– Это слишком серьезно для шуток. Кстати, об одной старой шутке, которая сейчас выглядит достаточно серьезно. – И Юрий Сергеевич торжественно перешел на латынь. – Я утверждаю, что такой индикатор запаха создать, изобрести, сделать за такой короткий срок невозможно.

– А он есть! – восхищенно воскликнул Остап на своей ужасной латыни. Новый принцип, никому никогда не известный!

Вошел Вальтер Шульц:

– Надеюсь, достойные господа, мы действительно воспользуемся в нашей работе чем-то никому и никогда не известным!

– На Земле, – многозначительно заметил Юрий Сергеевич, – ко не на других планетах.

– Что вы имеете сказать, достойный господин? – насторожился Шульц.

Я посмотрела на папу. Он весь съежился и подобрался, как для прыжка.

Юрий Сергеевич возвысил голос:

– Я думаю, что мы имеем все основания утверждать, что испытываемый прибор инопланетного происхождения. На Земле его создать нельзя!

– Однако он создан, – зло вставил папа.

– Создан кем-то где-то! А сюда принесен неведомыми нам путями, которые стоило бы распознать.

– Что вы хотите сказать? – И мой низкорослый папа встал перед высоченным Юрием Сергеевичем и почему-то не показался мне маленьким, хотя человек с мелкой душонкой смотрел на изобретателя сверху вниз.

– У меня существовало лишь подозрение, теперь уверенность. Просим вас, достойный господин Пришелец, раскрыться. Это касается не только всех нас, так долго считавших вас землянином, но и меня лично! И я имею право..

– Вас? Лично? – заинтересовался Шульц.

– Да, достойный господин Генеральный директор. Этот прибор – прямое доказательство, что перед нами гуманоид-инопланетянин, который не только произвел на свет с помощью земной женщины своих детей, но и подсунул мне свою дочь, лишенную естественных земных качеств. А. я-то тщетно искал причин нашей психологической несовместимости!.. Более того, он лишил меня собственного сына, кровь которого испорчена инопланетной примесью!

– Молчать! – взревел всегда невозмутимый Вальтер Шульц. – Наши отцы в Германии слышали также подлые бредни расистов! Я немец, но другого поколениия! И я не потерплю таких теорий, тем более в галактических масштабах! У меня к достойному инженеру Толстовцеву нет ничего, кроме восхищения и за его дочь и за его прибор!

– Но у меня иное мнение! – сопротивлялся Юрий Сергеевич.

– Стоп, "чистокровный арие-землянин"! – гневно оборвал его Спартак. Первым же рейсом "Ивана Ефремова" мы отправим вас в Африку, в ЮАР, единственное место на нашей планете, где вы найдете единомышленников!

– Найдется кое-кто и в Америке, – подсказал Остап.

– Кстати, достойный господин Мелхов, Директорат решил, что вам следует сопровождать магнитную пленку, разоблачающую Генри Смита, и выступить на предстоящем суде свидетелем, – вставил Шульц.

– Нашли повод, чтобы выдворить меня отсюда? Мировая общественность станет на мою сторону! – закричал Юрий Сергеевич, направляясь к выходу.

– Будете в Америке, не забудьте выпросить себе там политическое убежище. Для вас клевое дело получится, – по-русски напутствовал его Остап.

– Прошу прощения, разрешите сказать и мне, – вступил мой папа. Придется открыть все. До сих пор я щадил свою дочь.

Сердце у меня упало. Признаться? В чем? Неужели?..

Он стоял рядом с Вальтером Шульцем и теперь казался очень низеньким. Алеша уже догнал его ростом! Но голова, лицо у него были нормальные, человеческие, как у меня и у Спартака. Только шея выглядела длинной и тонкой. Но ведь и у меня такая же! Не может быть! Не может быть! Я почти кричала (мысленно). А папа спокойно говорил... об индикаторе запаха:

– Мне помог доктор Танага. Бионика – наука, использующая особенности биологических систем. Собака обладает феноменальным чутьем. Мы потеряли нашего верного друга, но его органы обоняния благодаря доктору Танаге и его помощнице Кати-тян сохранены. Я не знал, как воспримет это Аэлита. Боялся ранить ее.

Ах вот в чем дело! Милый папка! Он оберегал меня!..

– Важно было сохранить живые органы работоспособными, питать их, чтобы они функционировали внутри прибора. Наконец, принять сигнал, расшифровать его и передать на циферблаты. Вот это мне и удалось сделать с помощью японских друзей.

– Значит! Значит!.. – воскликнула я. – Это Бемс?

– Да, родная. Какая-то его сохранившаяся частица.

Сквозь слезы смотрела я на поблескивающие никелем детали, на отливающее синевой стекло циферблата, на застывшую красную стрелку, вздрогнувшую, когда Юрий Сергеевич проходил мимо.

И это все, что осталось от моего милого, чуткого Бемса, который даже после кончины продолжает преданно служить людям!..

Но Мелхов! Зачем понадобился ему этот фарс "разоблачения"? Ведь он умный человек! Я не могу разобраться в скрытых мотивах его выходки! Может быть, он хотел "хлопнуть дверью", понимая, что ему уже не остаться в Городе Надежды? Но какую-то выгоду он, конечно, хотел извлечь! Я и сейчас не могу ответить на эти вопросы, а тогда у меня не было времени задуматься.

В лабораторию вбежала перепуганная Кати-тян. Она что-то зашептала на ухо Танаге. Тот почернел весь и, нервно потирая руки, подошел к Вальтеру Шульцу.

Кровь отлила от лица Шульца, и черная борода на нем стала еще контрастнее.

– Аэлита, друг мой, достойная наша госпожа. Должен сразу сказать вам... наш достойнейший господин Генеральный директор Города-лаборатории Анисимов исчез.

– Как исчез? – холодея крикнула я.

– В самом центре Нью-Йорка. Мы только что получили радиосообщение оттуда.

Говорят, я без чувств упала на пол, едва не разбив индикатор запаха".

Глава шестая

БЕЗЗВУЧНЫЙ ВЫСТРЕЛ

И снова Анисимов оказался в "джунглях страха", в Нью-Йорке.

После трудных дней дискуссии в одном из комитетов, где без конца повторялось одно и то же, Николай Алексеевич шел по Пятой авеню. Но не вечером, а в дневные часы, когда асфальт размякает от жары, а дышать от выхлопных газов двигателей решительно нечем.

Нарядную улицу наполнял густой поток автомашин. Они не столько двигались, сколько стояли. Но моторы их работали.

Николай Алексеевич дал слово жене не оказываться вечером в опасных местах. Но днем-то здесь совершенно безопасно. Рослые полисмены, "бобби" (с высшим образованием) стоят на каждом шагу. Ведь в полиции здесь платят больше, чем профессорам в университетах!

Рассеянным взглядом скользил Анисимов по витринам, где зазывные рекламы старались перешибить одна другую. Казалось, все богатство Америки выставлено здесь на распродажу. Остается лишь убедить покупателей купить, заставить их заплатить деньги... А к одетым по моде манекенам они уже привыкли, им это приелось! Требовалось нечто новенькое, например, стриптиз в витрине, а не в ночном шоу! Как в Амстердаме, например!..

И вот отнюдь не манекен, а живая миловидная девушка, сидя на неубранной постели, защищенная лишь вогнутым, а потому невидимым стеклом витрины, без конца снимала и надевала чулки или другие части интимного дамского туалета, демонстрируя красивые ножки и фигурку, а главное, продающиеся товары.

Наивно выставленные в другом магазине дамские трусики, раскрывающиеся одним движением застежки-"молнии", на которых написано "Нет, тысячу раз нет!", уже не привлекали к себе внимания, поскольку их никто не снимал у всех на виду.

Аэлита просила Николая Алексеевича ничего ей не покупать, и он не заходил в магазины, а медленно шел по нескончаемой, прямой, как артиллерийский ствол, улице.

Он любил ходить. Во время прогулки хорошо думалось, а сейчас вспоминалась недавняя дискуссия.

Господа в комитете ООН стремились подготовить нужное им решение Генеральной Ассамблеи, изощряясь в аргументах.

– Я не говорю уже об экономическом уроне, который наносит Город-лаборатория международной торговле зерном, – говорил элегантный представитель Западного мира с прямым пробором прилизанных волос. – Но я обращаю внимание комитета на явное нарушение Устава Организации Объединенных Наций, чего господин Генеральный директор Города-лаборатории не может отрицать.

– Это какое же нарушение? – удивился Анисимов.

– Ни одно из подразделений ООН, – любезно пояснил тучный господин, поддержав своего собрата, – не может служить целям пропаганды какой-либо одной идеологии вопреки другим политическим взглядам. Вот основа интернационализма.

– Это не ответ, – настаивал Анисимов.

– Извольте, мы разъясним вам то, что, полагаю, давно вами усвоено при получении указаний, как захватить в свои руки Город-лабораторию и поставить там дело, – с витиеватой изощренностью и гаденькой улыбкой произнес первый.

– С таким же успехом можно считать захваченным профессорами местный университет! Дело в Городе-лаборатории поставлено согласно требованиям науки и проводится в жизнь международным Директоратом...

– Знаем, знаем: один японец, один немец и во главе русский коммунист.

– Права всех директоров одинаковы. Генеральный директор не обладает полномочиями американского президента.

– Однако по чьей-то подсказке Город существует без денежного обращения. Каждый получает по потребностям, а отдает по способностям! Мы, к вашему сведению, знакомы с основоположниками марксизма по их трудам! Чей же призрак бродит ныне уже не по Европе, а по всему свету?

– Это, кажется, цитата из статьи злонамеренного журналиста Генри Смита? Но "охота за призраками" не лучше "охоты за ведьмами". Я приведу вам два примера, когда эти пугающие вас принципы без всякого страха перед "призраком" используются в Западном мире. Например, научные станции в Антарктиде. Все, кто живет там, находятся как бы на полном пансионе и никогда не расплачиваются наличными деньгами за жилье, съеденный обед или ужин. Вместе с тем они добросовестно делают порученное им по их способностям дело.

– Их ничтожно мало, этих карликовых поселений, господин академик.

– Однако больше, чем городов-лабораторий. Он пока один.

– Вы обещали еще пример.

– Да, общеизвестный. Любой корабль! Морских судов, согласитесь, куда больше, чем полярных или высокогорных научных станций на Земле или в космосе. Однако в море члены экипажей транспортов или танкеров находятся на полном довольствии, обеспечены жильем и не расплачиваются за это каждый день. Должен сказать, что и у нас в Городе-лаборатории его жители, подобно полярным ученым или морякам, зарабатывают деньги. Но тратить их там не на что. Они накапливаются на текущих счетах наших людей в банках. Согласитесь, что такая форма расчета не является коммунистической пропагандой. Где ж тут обман или ошибка ООН?

– Подводя итог нашим спорам, сэр, мы охотно признаем в вас недюжинного красного пропагандиста.

– Должен ли я понимать, что ваши доводы исчерпаны?

– О нет, сэр! Это только начало. Продолжение следует, как писал великий французский писатель Александр Дюма-отец, печатая свои авантюрные романы фельетонами.

– Могу ли я считать, что глава-фельетон сегодняшнего номера завершена?

– Нет, сэр! Прервана на самом интересном месте, поскольку остались не выяснены такие вопросы, как, например, почему в Городе-лаборатории нет профсоюзов, могущих организовать забастовки?

– Потому что там нет нанимателей и продающих им свой труд людей. Все там работают сами на себя, ибо Город-лаборатория как бы принадлежит тем, кто там трудится.

– Антарктический колхоз?

– Коллективное хозяйство, в точном переводе. Однако не совсем точно, поскольку владельцем города считается ООН.

– Итак, сэр, продолжение следует. Примите наше восхищение вашим умением вести дискуссии. Очевидно, сказывается практика ученого.

– Практика ученого помогает логически мыслить, господа. Примите и мои уверения в совершенном к вам почтении.

И они раскланялись.

И так в конце каждого заседания.

Дышалось на улице тяжело. Опять, как и в прошлый раз, попалось несколько прохожих в противогазах. Ньюйоркцы приспосабливаются.

И Анисимов почувствовал, что ему не хватает воздуха, что он задыхается.

Нужно дойти до Централь-парка. Больше в этом городе деваться некуда. Что касается нападения, то оно не повторится – ведь два снаряда в одной воронке не взрываются!.. А ведь в предыдущий раз он именно там почувствовал облегчение, надышался... Кстати, надо подумать о разведении в подледном Гроте водорослей хлореллы. Она выделяет много кислорода. В Антарктике же воздух обеднен кислородом. В Гроте можно довести атмосферу до оптимального состава...

И Анисимов, войдя в зеленую чащу Централь-парка, вздохнул всей грудью. Стоило пройти всю Пятую авеню, чтобы добраться сюда!

На аллеях было много гуляющих, играли дети.

В такой обстановке бандиты не попросят сигареты.

Два человека в темных костюмах и мягких фетровых шляпах шли навстречу. Один из них наклонился и потрепал по кудряшкам прелестную девчушку. Другой потрепал по плечу его самого.

Потом оба они оказались перед Анисимовым.

Николай Алексеевич почувствовал недоброе, собрался весь.

Но никто не попросил у него ни сигарет, ни прикурить.

Просто тот, кто ласкал девчушку, выхватил из-за борта пиджака подвешенный там пистолет и в упор выстрелил в Анисимова. Звука выстрела не последовало. Бесшумное оружие!

Седой богатырь, который на голову был выше нападавших, беззвучно повалился на песок аллеи.

Кто-то из прохожих обернулся, другие шли, не обращая внимания на свалившегося, должно быть пьяного, джентльмена.

Спутник стрелявшего не успел подхватить Анисимова и теперь старался поднять тяжелое тело.

– Держи, держи его, Гарри! Вот так всегда с ним! Напьется и бродит, пока не свалится.

Никто из прохожих не заинтересовался происходящим.

Дети продолжали играть "в гангстеров".

Мальчуган в матроске, веснушчатый, как вождь краснокожих О'Генри, целился из игрушечного автомата в двух дядей, тащивших подвыпившего дедушку, и вопил:.

– Тра-та-та-та! Вы убиты, вы убиты! Тра-та-та-та"

Глава седьмая

"ВИЛЛА-ГРОБ"

Анисимов медленно приходил в себя. Память будто снова отказала. Мучительно не хотелось открывать глаза.

И вдруг зазвучал рояль. Кто-то проникновенно и совсем близко играл любимый этюд Скрябина, тот самый, на музыку которого написаны стихи, когда-то прочитанные Аэлите:

Память сердца – злая память.

Миражами душу манит...

Что это? Слуховые галлюцинации?

Он сделал усилие, приоткрыл глаза и увидел... окно с затейливой железной решеткой. А за ней зелень на фоне эмалево-синего неба.

"Действительно галлюцинации, – подумал он. – То слышу любимую музыку, то вижу себя... в "инопланетном зоопарке", о перспективе попасть куда наслышался перед полетом через Бермудский треугольник. Нонсенс! Бермуды позади. Теперь тянется дискуссия в одном из комитетов ООН. Да! Пятая авеню, живые раздевающиеся манекены в витрине магазина. Потом Централь-парк... Что же дальше?"

Некоторое время академик еще изучал узор прутьев в окне, потом окончательно пришел в себя и сел.

Слуховые галлюцинации продолжались. На рояле с большой артистичностью кто-то играл прелюдии Шопена. Одну за другой. Анисимов превосходно знал их все. В последний раз они с Аэлитой слушали их в Большом зале консерватории. Нет! В зале имени Чайковского.

"Но если это инопланетный зоопарк, то землян демонстрируют в привычной для них обстановке и даже с земным музыкальным сопровождением. Это делает честь остроумию гуманоидов", – не без иронии подумал Николай Алексеевич.

Он находился в богато убранной комнате, библиотеке или кабинете, судя по большому числу книг в высоких шкафах.

Анисимов встал и, подойдя к одному из них, принялся рассматривать корешки переплетов: книги из различных областей знания на английском, немецком и французском языках. Есть и итальянские по истории искусства, и даже японские.

Николай Алексеевич взял одну из них и, к своему удивлению, узнал собственный фундаментальный труд по химии, переведенный на английский язык.

– Хэлло, сэр! Мы не помешаем?

Академик обернулся и увидел двух человек, вошедших без стука.

"Кто это? Гангстеры, преградившие путь в Централь парке? – сразу вспомнил он. – Нет, непохоже!"

Один из вошедших казался воплощением респектабельности. Гладко выбритое, благородное лицо, четкие волевые морщины у губ, раздвоенный подбородок, серые глаза, совершенно седые, аккуратно зачесанные волосы. Мог бы быть президентом... крупной компании, директором банка, дипломатом, ученым...

Другой – худощавый брюнет с болезненным цветом удлиненного лица с провалившимися щеками. Чуть навыкате темные, беспокойные, горящие лихорадочным светом глаза. Разорившийся делец, неудачливый актер, изобретатель?

– Если не ошибаюсь, сэр, вы интересуетесь научными книгами? Могу я сделать вывод, что вы причастны к науке? – спросил первый. – В таком случае мы коллеги. Позвольте представить вам доктора Эдварда Стилла из Хьюстона, специалиста по ядерным боеголовкам.

– А меня вам представил профессор Энтони О'Скара, настолько известный в научном мире, что нет нужды говорить, что это тот самый физик-теоретик, которого ценил сам отец водородной бомбы мистер Тейлор, – поклонился худощавый Стилл.

– По-видимому, сэр, вы тоже тяготеете в той или иной мере к ядерным делам? – поинтересовался О'Скара.

– Нет, джентльмены, – отозвался Анисимов. – Я взял с полки книгу, написанную мной и переведенную в Америке.

– Позвольте взглянуть, – попросил профессор О'Скара. – О! Мистер Анисимов! Поистине неисповедима воля господня, сведшая нас в странном месте, именуемом "вилла-гроб".

– "Вилла-гроб"? – удивился Анисимов.

– Да, видимо, надежное убежище, куда доставили нас по очереди, возможно, одним и тем же способом.

– Что касается моей особы, – вмешался Стилл, – то меня подстрелили как нужное для зоопарка животное.

"Опять зоопарк! – нахмурился Анисимов. – Снова гуманоиды?"

– Совершенно так, – подтвердил профессор О'Скара. – В заповедниках и зоопарках применяют эти гуманные снотворные пули. Пока я спал, меня перевезли сюда из Калифорнии. Одному господу известно, на какое расстояние.

– А меня из Хьюстона! Я не думаю, чтобы это оказалось поблизости. А вас, мистер Анисимов?

– По-видимому, меня "застрелили" снотворной пулей в Нью-Йорке.

– Тогда все ясно! – воскликнул Стилл. – Наша "вилла-гроб" может находиться в любом месте под синим небом, поскольку хоть его можно рассмотреть сквозь решетки.

– Кто это играет так превосходно на рояле? Еще один из похищенных? спросил Анисимов.

– О нет, сэр! Это наш страж, тюремщик – гангстер Джо, – пояснил профессор О'Скара.

– Гангстер-пианист? – удивился Анисимов.

– О, это целая история, сэр! Садитесь, прошу вас, поскольку за этими решетками мы располагаем относительной свободой, – пригласил Стилл.

– Мистер Стилл разбирается не только в духовной, подобно мне, но и в светской музыке. Это сблизило их с Джо, если слово "сблизило" здесь уместно, – солидно начал профессор О'Скара.

– Я узнал о нем все и ничего о нашей судьбе, – продолжил Стилл, торопясь и проглатывая в скороговорке некоторые слова. – Что нам грозит? Требование выкупа? Выведывание у нас секретов производства? Переправка иностранной разведкой за рубеж или просто рэкет, взымание дани, чтобы похищения не повторялись? Об этом Джо ничего не сказал, а может быть, и не знает. Джо – это кличка Кристофа Вельмута. Я слышал о нем, поскольку интересовался музыкальными конкурсами. Он подавал надежды, жаждал славы, успеха, денег... Но наркотики сыграли с ним злую шутку: не вдохновили, а погасили в нем артиста. Не прошел даже на второй тур конкурса. И опустился на дно. Пьянство, наркотики, сомнительные собутыльники. Наконец, гангстерская шайка и прозвище Джо, зачеркнувшее все, кем он был. Теперь он стережет нас. Можете взглянуть на него. Он играет в холле. И весьма недурно, если не слишком пьян.

– Он исполняет мои любимые вещи.

– Он будет рад узнать это, хотя перед ним на рояле лежит автомат. Пули в нем, предупреждаю, не снотворные.

Анисимов в сопровождении новых знакомых перешел в холл и увидел за роялем человека лет двадцати восьми, с испитым лицом и длинными свалявшимися волосами, свисавшими до плеч. Он играл, полузакрыв глаза, и чуть раскачивал хилое тело.

Трое ученых уселись в мягкие удобные кресла и, слушая его, смотрели на синее небо сквозь зарешеченные окна.