Текст книги "За железный занавес"
Автор книги: Александр Казанцев
Соавторы: Никита Казанцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Александр КАЗАНЦЕВ, Никита КАЗАНЦЕВ
За железный занавес
Повесть по воспоминаниям очевидца XX века
Год 1939-й
Два мира им разделены
Чудес неведомых полны.
Управляющий вновь созданного в черной металлургии треста «Союззапчермет», воспитанный Белорецком инженер Николай Зосимович Поддьяков, осмотрел выделенное для правления треста помещение на углу Большой полянки и сказал сопровождавшему его другу Саше Званцеву:
– Отсель грозить мы будем шведу с семи утра и до обеда, приказы грозно извергать, цеха валками награждать по списку всяких запчастей, чтобы работали скорей. И пусть металлурги главным механиком своим не кланяются. И кто это выдумал такое, чтобы вместо вспомогательных цехов должной мощности везти из-за моря телушку?
– Если хочешь знать, то выдумал это я, когда в Гумпе сидел и нравы металлургов основных цехов вспоминал. Усилить вспомогательные цеха в сотне точек куда труднее, чем целенаправить механические заводы, переданные в твой сжатый кулак и узко специализированные под твоим длинноногим руководством с прибауточками.
– С шуточками-прибауточками. Ладно, груздем меня сделали. А назвался груздем – полезай в кузов.
Поехали «кузов» смотреть, трехкомнатный, где-то на краю города за Киевским вокзалом, по пути к даче вождя всех времен и народов. По особому требованию надежности там дома заселяют.
Войдя же в знакомую квартиру друга, Поддьяков был ошеломлен. Уютная столовая превратилась в чертежную. Три громоздких стола с кульманами загромоздили всю комнату. Стол был вынесен, очевидно, по частям на балкон. Рояль задвинут в угол и завален чертежами.
– Вавилонскую башню возводишь?
– Знакомься. Это мои редукторные соратники. За мной следом из Оргаметалла ушли в знак протеста против административного произвола. Вот это Фролов Андрей Михайлович, а этот, что потоньше, Арсений Арсеньевич Ратов. Конструкторы превосходные. Мы с ними для прогулок по Луне еще танкетку смастерим, а пока…
– Грянем, братцы, плясовую, и пусть пляшет Наркомат!
– Главное, избежать разрыва велосипедной цепи с прикрепленными к ней картинами, и мы решили применить мальтийский крест, – объяснил Фролов.
– О! Дело дошло до рыцарских масонских знаков подпольного конструкторского Ордена.
– Это вовсе не подполье, а участие с свободном конкурсе механизмов показа экспонатов в Советском павильоне Всемирной выставки «Мир завтра» в Нью-Йорке. Я решил подвешивать картины с замкнутой цепи, с нужными интервалами они будут подставляться под смотровое окошко щита. Велосипедная цепь натягивается мальтийским крестом нашего редуктора. Товарищ Давыдов, руководящий оснасткой павильона, основную идею одобрил. Есть шансы выиграть конкурс и послать через океан нашу выдумку.
Для крепкой настоящей дружбы
Сомненья и упреки чужды.
Приближалось время отправки экспонатов в Нью-Йорк на выставку. Давыдов пригласил Званцева объехать вместе с ним все залы павильона, разбросанные по всей Москве. Давыдов усадил Сашу в такой же, как у Поддьякова, ЗИС-101 – гордость советской индустрии.
– Проедемся, посмотрим твой личный багаж, – с улыбкой сказал заведующий советской частью нью-йоркской выставки.
– Ваш багаж, – поправил Званцев.
– Я не поеду, – мрачно ответил Давыдов, ничего не объяснив, и перевел разговор на предстоящую им встречу с крупным электриком, которого Званцеву, возможно, придется заменить.
Расспрашивая Званцева обо всем, что делалось для выставки, и убедившись, что он, даже не имея его поручения, в курсе всего, Давыдов заинтересовался Сашиной семьей.
– Купеческого, значит, роду? Ну, это их устроит, – загадочно сказал он и добавил: – Все отправим для скорости личным багажом персонала выставки на прекрасном лайнере «Куин Мери», отправляющемся в свой первый рейс из Гавра.
Остановились около бездействующей церкви у Белорусского вокзала. Внутри, заполняя собой церковный простор, стояла гигантская статуя рабочего, поднявшего над головой красную звезду.
– Когда, товарищ Давыдов, разнимать на части будем? – спросил бородатый скульптор Андреев, похожий на крепкого русского мужичка.
– Ждите команду, – коротко ответил Давыдов.
В одном из павильонов ВДНХ строгая охрана никого близко не подпускала к какой-то монтируемой там установке. Это было единственным местом, куда Званцев не заглядывал, не имея специального пропуска.
Сейчас вместе с Давыдовым он прошел мимо суровых доверенных лиц, несущих охрану.
Внутри зала была смонтирована диорама металлургического завода в 1:50 натуральной величины. Модели были все действующие. К доменным печам со скиповыми подъемниками подъезжал поезд-рудовоз. Паровозик был явной имитацией, никаких проводов не было, оставалось загадкой, как поезд двигался.
– Пусть американские инженеры призадумаются, какая тут волшебная сила невидимо действует. Верно, товарищ профессор?
Человек в голубом халате, стоявший около диорамы, обернулся, и Званцев узнал Иосифьяна.
– А, кацо, салям! – приветствовал он подошедших.
– Прошу любить и жаловать, Андроник Гевондович, это инженер Званцев Александр Петрович, под руководством которого будет монтироваться ваше волшебное устройство в Америке. Познакомьте его со своей магией во всех деталях.
Корабль, несмотря на свою величину, причалил вплотную к дебаркадеру, откуда по парадному трапу для прибывших к пассажирам поднимались таможенные чиновники. Все в широкополых шляпах, похожих на ковбойские, но лишь с полями, по-другому загнутыми.
Тяжело ступая по палубе, подошел наш «старшина» Николай Михайлович Казанцев, ростом и манерой говорить и даже именем напоминая нашего Николая Зосимовича.
– Мне нужна дама! – объявил он.
– Какая? – игриво отозвались девушки. – И зачем?
– Ну та самая, которая «сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку» и говорит по-английски. Проследить надо за нашим багажом.
Для скорости вместе с нами плыло оборудование выставочного павильона.
Николай Михайлович выбрал себе переводчицей Лизу Халютину, может быть, наиболее подходящую ему по комплекции.
– Не забудьте маленькую собачонку! – крикнул им вслед Вин Виныч.
Но полагавшаяся даме, по Маршаку, «маленькая собачонка», болтая в воздухе вместо лапок колесами, подхваченная могучим портовым краном, совершала воздушное путешествие, чтобы опуститься на американскую землю. Так прибыл в Америку наш павильонный ЗИС-101.Не раз послужит он нам для поездок в город из нью-йоркского пригорода Фляшинга, где раскинулась территория выставки.
Эту нашу «собачонку» мы увидели, выйдя на трехэтажную улицу, на втором этаже она пересеклась поперечной магистралью, а над нею проходила надземная железная дорога, которую по контракту прошлого века нельзя было тронуть. И паровые поезда, вопреки желанию горожан и здравому смыслу, по закону бизнеса задымляют городской воздух.
Среди многих паркующихся автомашин мы увидели наш ЗИС-101. Из-под него торчали чьи-то ноги.
– Никак задавил кого-то, – испуганно произнес Вин Виныч.
– Да нет! – успокоил Николай Михайлович. – Просто американцы представить себе не могли, что в нашей дикой стране, «где медведи по улицам ходят», автомобили делают. И ощупывают со всех сторон. Их интересует и устройство дифференциала, и задних тормозных колодок. Вот и залез Фома неверный под советскую машину руками все потрогать, – с усмешкой закончил наш староста.
Действительно, нам с ним пришлось проталкиваться через толпу любознательных нью-йоркцев, чтобы попасть в машину.
Николай Михайлович сел рядом со взявшимся за руль мистером Бронксом, работником Амторга, советского торгового представительства. Мы с Вин Винычем, Лизой Халюти-ной и двумя ее подругами втиснулись в салон. Остальных прибывших забрала присланная из Амторга машина. Нас развезли по дешевым отелям, отнюдь не напоминавшим голливудские декорации американских картин. Не было шикарного вестибюля, и портье у доски с ключами сидел за жалкой конторкой. Предоставленный мне номер смахивал на одиночную камеру.
Огромная территория выставки походила на последний день Помпеи, прокрученный всесильным Временем назад. Строения не рушились, а возводились, и земля между павильонами была покрыта не грудами пепла из Везувия, а строительным мусором. Но толпа словно очумелых людей была той же и состояла главным образом из временных рабочих, нанятых из числа безработных.
Таким же временным работником Амторга был и мистер Бронкс, взятый Амторгом на время выставки за знание русского языка и всевозможных технических фирм. Располагались они в Даунтауне, то есть в нижнем городе, бывшем голландском поселке у порта Нью-Амстердам, с беспорядочно расположенными грязными улицами. Все не так, как в чистом верхнем городе с его «джентльменскими» просторными авеню, с геометрической точностью пересекающими их стритами под номерами, и единственным косо разрезающим и авеню, и стриты знаменитым Бродвеем с бесчисленными театриками и увеселительными заведениями. Даунтаун был контрастом верхнему городу, где брошенные газеты подбирались армией негров с заостренными палками. Попав сразу на бумажную фабрику, многостраничные фолианты превращались там в чистые листы. Пригород Фляшинг, где создавалась выставка, не походил на американский город в представлении человека, побывавшего в Нью-Йорке. Вернее, он был настоящим американским городком, тихим и патриархальным, без небоскребов, а состоящим только из одних стандартных коттеджей.
В одном из них мы и сняли вдвоем с Вениамином Вениаминовичем комнату. Добродушный хозяин, четверть века проживший здесь, так и не постиг английский язык, упрямо называя Нью-Йорк «Нев-Йорком», как он пишется. Зато нас с Вин Винычем он принял как родных за то, что, войдя из передней в гостиную на первом этаже, где застали гостей хозяина, приветствовали всех словами:
– Добрый вечер.
– Чехи? – спросил кто-то, отвечая нам по-чешски: – Вечер добрый!
Нам отвели комнатку на втором этаже, опрятную и удобную.
Утром за мной заехал мистер Бронкс на своей машине, держа ее из экономии, чтобы не тратиться на городской транспорт, где строгий кондуктор направит на вас по-гангстерски пистолет, чтобы вы опустили в щель в его дуле никель.
По пути мы заехали в десятицентовый магазин Вудворта, пожалуй, одну из главных достопримечательностей города. Там по дешевке я купил себе шляпу, ненадолго имевшую шикарный вид. Моя московская кепка и заграничный паспорт остались у нашего приветливого консула, московского инженера Николая Ивановича. Он разъяснил нам, что с документами здесь никто не ходит, а кепку носят или негры, или бродяги. Надо купить себе шляпы, и снимать их обязательно лишь в лифте, если там есть дама.
Амторг размешался на одном из этажей 20-этажного здания. В лифте белозубый негр лихо прокатил нас с ветерком, так что при подъеме подкашивались ноги, а при остановке мы словно повисали в воздухе, как межпланетные путешественники. Мистер Бронкс провел меня в пустующий кабинет, предоставленный нам для переговоров с фирмами.
Вооружившись толстой телефонной книгой, он приглашал на строго определенные часы представителей нескольких фирм, чтобы передать им заказы на газосветное освещение, на установку прибывшего багажом на «Куин Мери» оборудования, включая мои велосипедные цепи и редукторы с мальтийским крестом.
Мы вернулись в павильон, захватив с собой, по их просьбе, шефа и, как он отрекомендовал, его Эдисона, дюжего парня с насмешливыми глазами.
В павильоне меня ожидал неприятный сюрприз.
– О, Алэк! – встретил меня похожий на бок-сера-тяжеловеса грузный бригадир рабочих, устанавливающих мои демонстрирующие механизмы. – О, прелестная леди, – остановил он проходившую мимо маленькую стендистку Зою.
– Скажите Алэку, чтобы он не сердился. Велосипедная цепь порвалась. Надо покупать другую, наши американские лучше. О'кэй!
При этом он панибратски хлопал меня по плечу.
– Как она порвалась? спросил я, подходя к высокой раме, на которую натягивались цепи с щитами экспонатов.
Оказывается, рабочие подключили цепь к редуктору без пружинного звена, смягчающего рывок включения электромотора.
– Спросите его, Зоинька, они думают, когда работают?
– О, прелестная леди, скажите ему, что мы только рабочие. Думают шефы, боссы, инженеры, а мы только делаем, только завинчиваем, поднимаем, собираем, а не думаем. Нам надо растолковать и показать от и до. Скажите, что Алэк хороший парень, он похож на моего покойного сына. Пойдем, выпьем кока-колу со старым Беном.
Пришлось заменять велосипедные цепи и приноравливаться к американскому стилю работы. Американский рабочий привык к отлаженным движениям у конвейера.
Приближался день открытия выставки, и у нас, в закрытом строительными лесами павильоне, напряженная жизнь билась, как в лихорадке. Бушевала «нормальная» советская штурмовщина.
Выставка гудела как улей и походила на разрытый муравейник. Ее открытие превращалось в национальный праздник. Сотни тысяч гостей атаковали трещавшие при вращении после опушенного никеля турникеты. Все хотели знать грядущее, таящееся в десятках павильонов многих стран.
Я превратился в рядового посетителя и огляделся вокруг.
Ярко раскрашенные здания самых неожиданных, непривычных форм. На их стенах в неестественных позах распластались непонятные фигуры. Каждое здание, каждый барельеф хотели быть невиданными. «Мир завтра», то, что окружает меня, – образцы новой архитектуры… Смотрю и никак не могу почувствовать себя в будущем.
– О, сэр! Вы еще не видели самого главного – трилон и перисфера – шедевры архитектуры и строительной техники.
Мистер Бронкс ревниво следил за моими впечатлениями.
Мы были уже близко от центральной площади выставки. Гигантский шар, вместивший бы в себя восьмиэтажный дом, висел в воздухе. Построить дом в виде шара, да еще заставить его лежать на фонтанных струях, маскирующих зеркальные колонны, это действительно ново и здорово, хотя, может быть, и не очень практично.
Если перисферу принять за гигантского Паташона, то трилон будет Патом. Ростом от 200 метров, и выполнен в форме трехгранной иглы.
Мистер Бронкс остался доволен моим растерянным видом. Выразил он это тем, что любовно стукнул меня по затылку и занялся извлечением огня из собственной подошвы.
– Мы отправляемся к будущему, – объявил он.
Узенький эскалатор в трилоне повлек нас вверх.
– Закройте глаза и приготовьтесь. Мы поднялись на 50 лет вперед, – выкрикивал мистер Броне. – Сейчас выйдем на палубу дирижабля.
Сойдя с лестницы, я почувствовал, что пол перисферы, где мы оказались, движется куда-то в бок. Мы облокотились на прочные перила и поехали вправо, вернее, «полетели» – ведь считалось, что мы на дирижабле.
Вверху горели звезды. В небе густом, черном плыли неясные облака.
– Что такое? Ведь на улице был день!
– Это пятьдесят лет назад был день.
Я смотрел вниз. В километре под ногами увидел рассыпанные огни, темно-синие воды реки. Слышалась музыка и поющий вдали голос, нежный, волнующий. Постепенно светало. Прозрачные облака стали отчетливее.
Внизу под нами был город. Он лежал сектором круга между излучинами реки. На другом берегу я различил огромный аэродром. На нем стояли самолеты каплевидной формы. У примыкавшего к аэродрому речного вокзала я заметил суда, как спины дельфинов.
Центральная площадь города омывалась рекой. Над нею высился стандартный «Импайер стейт бильдинг» этажей так в сто. Прямо от него шла широчайшая «парк-авеню», разрезая город пополам. Остальные авеню шли радиусами от центра. Стриты ровными концентрическими дугами пересекали их на другом уровне, не задерживая движение. В каждом квартале высилось только по одному модернизированному небоскребу. Пригородные шоссе и улицы были усеяны мельчайшими точками. Так выглядели с высоты автомобили.
Фантастический город удалялся от нас, утопая в наступающих сумерках. Снова высыпали в небе словно настоящие звезды. Мистер Бронкс тряхнул меня за плечо. Я вздрогнул. Движущаяся платформа завершила полный круг. Мы проехали всю перисферу. Надо было уходить, а не хотелось…
Мы спустились. У подножия перисферы я увидел изящные электрические тележки. Водители, склонясь к пассажирам, давали им пояснения. Тележки лавировали между пешеходами. Мне понравились эти своеобразные такси.
– О! – воскликнул мистер Бронкс. – Сейчас мы это устроим для вас.
Он пронзительно свистнул и замахал рукой. Перед нами появилось уютное кресло на двух колесах. Сзади него стоял молодой человек в ослепительно белой униформе, при галстуке и в роговых очках.
– Садитесь, – пригласил меня мистер Бронкс, взгромождаясь в кресло. – Нам с вами не будет тесно.
Рикша непонимающе слушал нас. Мистер Бронкс вылез на панель и, догнав меня, с укором сказал:
– Вы просто не дали человеку заработать.
Из-за непонятного Бронксу моего упрямства пришлось нам обходить празднично убранные павильоны пешком. Мистер Бронкс смирился и стал прежним приветливым и внимательным.
Мы очутились в фантастическом параболоидном здании.
– Человек прикован к месту, дом его неподвижен. Это скучно. Имея прекрасны автосредства, можно перевозить свои дома.
Мистер Бронкс показал мне, как осуществляются эти цыганские традиции в американском будущем. Коттеджи не желающих скучать хозяев утром развозятся по облюбованным местам на берег речки или в лес (с оплатой за однодневное пользование специальному землевладельческому концерну). Ночью же утомленные дневными прогулками американцы «завтрашнего дня» садятся в удобные кресла около электрического камина и едут вместе со своими столовыми, кабинетами и спальнями в ночлежное место, где их домики укладываются поленницей, образуя неизменные этажи…
– А вот большой город будущего! В Нью-Йорке небоскребы отнимают много света. Улицы – узкие щели. Стоимость квартир тем дороже, чем выше этаж. Мы теперь решили строить небоскребы по-иному. Располагаем их далеко друг от друга. Смотрите.
Я убедился, что небоскребы отныне будут строиться в узловых точках квадратов. На них развивается город. При этом квадраты физически существовали в виде проходящих на разных уровнях эстакадных дорог для автомобилей. Эти дороги пронизывали небоскребы насквозь.
– Там внутри на специальных местах кары могут парковаться, не задерживая движение.
– Места стоянки, – уточнил я.
– Временной. А для постоянной к услугам автовладельцев подземные гаражи с автосервисом. Приезжайте к нам к старости. Выберете, где спокойнее и удобнее жить. Комфорт будет обеспечен, – и он обратил мое внимание, что внизу под эстакадами раскинулись парки с озерами и, конечно, с лебедями и другими птицами.
Я вышел из параболоида в полной уверенности, что американцы ни за что не откажутся от многоэтажности.
– Чтобы почувствовать будущее, чтобы прыгнуть дальше, надо отойти назад. Так? – мистер Бронкс с присущей ему ловкостью схватил меня за нос.
Ошарашенный, я увидел перед собой часы. Их стрелки с бешеной скоростью крутились в обратную сторону!..
Мы миновали ярко освещенный коридор и оказались во мраке. Тишина. Я огляделся. На меня уставился усатый полисмен, сбежавший с иллюстрации к рассказам Марка Твена. Я попятился и заметил, что вышел из театра. Значит, все, что видел и как жил, – спектакль, поставленный умелым режиссером, а теперь… Я стоял на булыжной мостовой под вывеской, убеждавшей в нереальности прожитого и что нахожусь в другом времени. В этом молча убеждал покосившийся телеграфный столб, впрочем, не такой уж молчаливый. Провода на нем отчетливо гудели, навевая тоску по чему-то неизведанному, о чем знало чернеющее надо мной небо.
Мы оказались в старом-старом городе, в чем убеждали редкие прохожие в старомодных сюртуках, шляпах и цилиндрах, дамы в подпирающих грудь платьях, спускавшихся до земли.
Бронкс ткнул пальцем в афишу на крутящейся будочке. «1 сентября 1891 года», – прочел я дату представления «Отелло» мистера Вильяма Шекспира. Почувствовал себя, как янки при дворе короля Артура. Откуда-то издалека донесся приглушенный лай. Прогромыхала телега, цокали подковы. Пронзительно-тоненько засвистел паровоз. Приближался звук поезда… вот сейчас вынырнет откуда-нибудь первобытный паровозик Джон Буль… Я нескромно заглядывал в окна домов. Люди прошлого сидели среди старинной мебели и занимались давно минувшими делами… Хозяйка готовила пятьдесят лет назад съеденный обед… Ученик зубрил полвека всеми забытый урок. В витринах магазинов до смешного старомодные вещи, словно я попал в мир антикваров. Из дверей ресторанчика выплывает стариннейший вальс. Конечно, перекочевавший из Европы Иоганн Штраус! Признаюсь, был полон очарования ожившей старины.
Мистер Бронкс тянул меня за собой. Мы вошли в дверь какого-то офиса. За конторкой не сидел, а стоял человек в бакенбардах и очках в тонкой металлической оправе. Он сердито покосился на нас, и мы на цыпочках проскользнули мимо. Мне было страшно, что он вернет меня в прошлый век. Ладно уж, хоть перо у него было не куриное. Но обмакивал он его в чернильницу и написанное посыпал из песочницы. Я невольно пощупал недавно купленный Паркер, вечное перо, не нуждающееся в чернильницах, но пачкающее карман пиджака. Эта слабая ниточка еще связывала меня с, казалось, потерянным двадцатым веком. Спасение – в узком коридоре. В правой стене – иллюминаторы. За бесконечно отражающимся стеклом надписи: 1900 год… 1905-й… 1934-й… 1939-й… 1940-й!..
Впереди светлое пятно. Мы повернули за угол и оказались на другой улице – будущего.
Полные впечатлений от обозрения Всемирной рекламы вещей, сегодня сделанных, но еще не проданных, мы подошли к центральному пилону подковообразного мраморного здания советского павильона. Широкая мраморная лестница вела к дворцовым входным дверям, откуда вышла группа посетителей, остановясь около пилона. Красномраморный, он уходил высоко вверх, где стальная фигура рабочего, выполненная скульптором Андреевым, подняла к вытянутой руке красную звезду, сверкавшую в лучах заходящего солниа.
– На сколько футов они подняли свою куклу? – спросил элегантный джентльмен, жующий конец потухшей сигары.
– Я не знаю точно на сколько, – ответил ему худощавый человек с остренькой бородкой, чуть наклонившийся вперед как бы в стремлении вперед, – но достаточно, чтобы их звезда была выше всех флагов выставки.
– Это возмутительно! – выплюнул недожеванную сигару элегантный джентльмен. – Мало того что им дали здесь место для пропаганды, они еще и позорят наши флаги, поставив выше свою звезду.
– Согласитесь, сэр, что у них были на то основания. Если в других павильонах нам показывали, что у них сегодня сделано и что непременно надо продать завтра, ибо деньги диктуют все, хотите ли вы учиться, лечиться или даже умереть, за все надо платить, а мы только что познакомились с тем, что у обладателей слишком высоко поднятой звезды в их стране почти бесплатное жилье и полностью бесплатное лечение и образование. Более того, среднее образование даже обязательно для всех. Согласитесь, что если б в вашей благословенной стране было такое завтра, это было бы счастливое завтра.
– О, мистер Рерих, вы – великий художник и ученый, но вы вслепую превозносите свою родину, закрывая глаза на творимые там зверства.
– Если не ошибаюсь, вы – католик, сэр. И не отказались от христианства из-за испанской инквизиции, или охоты на ведьм, или костров, на которых заживо сжигали католики Жанну д'Арк и Джордано Бруно под флагом христианства во имя спасения их душ. История все поставит на свои места, но осуществленную мечту о завтра мы только что видели в этом павильоне под этой звездой. Если вам не нравится ее высота, то Трилон выше. Поднимите там американский флаг намного футов выше рабочего со звездой.
Мистер Бронкс сразу понял, насколько интересен мне этот разговор, и тихо переводил фразу за фразой.
– Вы – русский, мистер Рерих, – сказал американец, доставая новую сигару, откусывая ее кончик и сплевывая на мраморный пол.
– А все русские – шахматисты. Так вот, легче дать мат вражескому королю на середине доски одной фигурой, чем внедрить завтра в Америке показанную нам утопию.
– Неудачный пример, сэр. Я много путешествовал по Гималаям в поисках Шамбалы. Мне помогал некий Манхатма, который показал, как единственный слон матует в середине доски окруженного своими фигурами черного короля. Так что не зарекайтесь от такого завтрашнего дня, когда лечиться, учиться и жить в домах будете бесплатно.
Американец выпустил клуб дыма. Беседу прервал цокот копыт. Я оглянулся и увидел седого человека в открытой коляске, сопровождаемого конным эскортом.
– Мистер президент! – воскликнул американец, шарахаясь в сторону.
– Рузвельт! – тихо подтвердил мистер Бронкс, увлекая меня вверх по лестнице.
Коляска остановилась, и Рузвельт рассматривал вознесенную пилоном статую рабочего со звездой в руке. Через минуту по знаку президента коляска тронулась, и цокот копыт сопровождения замер вдали.
Рузвельт не вошел в павильон, но словно на смену ему к лестнице плавно подкатил открытый «Роллс-ройс» с почтенным военным в парадном мундире с позолотой.
– Клянусь, это английский король Георг VI, – взволнованно произнес мистер Бронкс. – Кто же еще может так разъезжать по выставке в «Роллс-ройсе»?
Английский монарх, как и Рузвельт, ограничился внешним осмотром павильона и уехал.
– Столько встреч за один день и лишь как зритель, – обескуражено сказал я и увидел спускающегося Рериха.
Решение пришло ко мне мгновенно. Я догнал Рериха со словами:
– Извините, Николай Константинович! Позвольте пожать вам руку от имени СССР, где гордятся вами. Я передам вашу оценку нашей экспозиции.
– Правда – она всегда правда. Рад видеть соотечественника, рад, что у вас работают рудовозы, но как вы его модель катаете без проводов и контактов? И в этом у вас волшебная сила, как и в объединении народов царской России.
– Какая это волшебная сила! Просто бегущее магнитное поле.
– Ну, друг мой, это для меня вроде чернокнижья.
– А мат одним слоном на середине доски – не чернокнижье?
– Шахматист?
– Шахматный композитор.
– Вот и составьте такой этюд. Я же видел.
– Я посвящу его вам.
Из павильона доносился могучий и в то же время мягкий, чарующий бас Поля Робсона.
Он пел «Полюшко-поле» без акцента по-русски, но с особым робсоновским выражением, и слова обретали зрительный образ широкого простора и вереницы всадников со знаменем впереди.
Джим, как просил называть себя мистер Бронкс, заторопил меня:
– Пойдемте, Алек, к фонтанам. Оттуда лучше будет видно фейерверк по случаю отправки «бомбы времени», открытия выставки и близкого конца работы бедолаги Джима Бронкса…
Подсвеченные фонтаны были по обе стороны длинного водоема. От бьющих вверх струй раздавалась прекрасная классическая музыка.
Будто орудийный залп на миг заглушил ее. Вверх взвивались огнехвостые кометы и рассыпались в небе причудливыми фигурами огней, рисующих на черном фоне то разлетающиеся созвездия, то вращающиеся колеса, то спирали приблизившихся галактик. Каждый взлет отражался на нашей звезде в руке рабочего. Она словно вспыхивала мягким сиянием над павильоном завтрашнего дня.
Выставка заработала, наш павильон закончен, и моя работа подошла к концу, пора возвращаться.
Мы вместе с главным художником выставки, за которого пока оставался мой Вин Виныч, стояли на палубе французского теплохода «Иль де Франс», который доставит нас в Шербург, оттуда скоростным поездом в Париж, где получили разрешение пробыть две недели отпуска.
Дебаркадер был переполнен провожающими лайнер людьми, и среди обращенных к нам лиц рядом с милыми нашими девушками, свободными от стендов, я увидел печальное лицо моего постоянного спутника Джима Бронкса. Он махал, конечно, мне рукой. Кто знает, увидимся ли мы с ним когда-нибудь?
– Прошай, Джим! Прощай, Америка!
