Текст книги "Фаэты"

Автор книги: Александр Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Эна, быть может, как никакая другая марианка, почувствовала всю тяжесть этого долга. Она страдала больше Томе Поляра, потому что могла отказаться от своего долга во имя любви. Но она не делала этого, ни на мгновение не усомнившись, что защищает от гибели все население Мара.

И все-таки она первая позвала Томе Поляра в Пещеру Юных.

Томе Поляр обрадовался. Он уже не рассчитывал на их общую клятву у памятника Великому Старцу. Он просто хотел видеть ее.

Эна явилась к любимому во всеоружии хитрости всех своих прабабок, живших не только на Маре. Она прекрасно знала о его неудачных попытках оборудовать пещеру и изготовить задуманные им приборы. Она принесла с собой выращенный в оазисе цветок.

– Разве не важнее сейчас все силы мариан отдать борьбе за воду? – говорила она, перебирая пальцами лепестки. – Я бы хотела, чтобы мой Томе (она сказала МОЙ ТОМЕ, и у него сладко сжалось сердце) смог заложить основу огромной работы будущего – создать глубинную искусственную реку, которая принесет талые воды полюсов к новым оазисам. Разве это не важнее, чем поиски условий распада вещества, запрещенные Великим Старцем? Листья, цветы, плоды!..

У Томе Поляра был живой ум. Ему было достаточно намека, чтобы представить себе грандиозные сооружения будущей ирригационной системы, столь же сказочной, как сказочны ледяные покровы полюсов. Кроме того, Томе Поляр готов был на все, лишь бы вернуть Эну.

– Я сдаюсь, моя несравненная Эна, – сказал он, беря у нее цветок. – Пусть уж я лучше отправлюсь к полюсам в поисках талой воды, чем потеряю тебя.

Так соединились Томе и Эна, преодолев легшую между ними преграду, и так похоронена была внезапно возникшая среди мариан идея о распаде вещества. Завет Великого Старца был выполнен.

…На Фобо борьба за власть шла между Властой Сирус и Мраком Лутоном. Она закончилась в пользу непримиримой фаэтессы, когда Мрак Лутон, умело доведенный ею до сердечного припадка, скоропостижно умер.

Вслед за тем неосторожно отравилась плодом, заботливо выращенным Властой в оранжерее, и Нега Лутон, не желавшая уступить первенства.

Оставшиеся на Фобо его коренные жители Сирусы еще много циклов жили, опостылев друг другу.

Когда Доволь Сирус в преклонном возрасте заболел, Власта, «желая облегчить его страдания», убавила поступление кислорода в его каюту, а потом «сердобольно» перекрыла кран совсем.

Власта Сирус продолжала мемуары мужа и, доведенная до отчаяния, не имея подле себя никого, кем можно было бы повелевать, покончила с собой, выбросившись без скафандра в космос. Ее окоченевший труп, сохраненный абсолютным холодом межпланетного пространства, стал вечным спутником станции Фобо и был обнаружен миллион или более земных лет спустя.

Эпилог
ГОВОРЯЩИЙ ЗВЕРЬ

О предки, предки! Кто вы?

Тони Фаэ, первый поэт мариан

(ранний период творчества)

Ав не достиг зрелости и все еще носил усеченное имя отца, а его младший брат – детское имя Авик.

Ав был стройным и сильным мальчиком, походил на отца, унаследовав его длинную и крепкую, как ствол дерева, шею, кудрявую голову и решительный, раздвоенный ямкой подбородок. Чуть приподнятые брови и ясный взгляд делали его лицо спокойным и пытливым. Он любил носить шкуру пятнистого хищника, перекидывая его зубастую голову через плечо себе на грудь.

Ав стал первым помощником отца, которому все труднее было прокормить охотой большую семью.

Ав ловко владел луком, без промаха пробивал любую ветку на дереве, сам сделал себе острый каменный нож, который был ничем не хуже отцовского, металлического. Владел он и копьем с острым, им самим обработанным каменным наконечником. У него был еще и сменный металлический наконечник с серебристым острием и коричневыми усиками. Он не знал, откуда отец взял такой диковинный наконечник, и берег его для особо трудных поединков, когда требовалось метким ударом сразить опасного врага. Мать предостерегала его от этих схваток и никак не могла приучить себя к тому, что сын постоянно подвергался опасностям в лесу на охоте.

Но мальчик только посмеивался, восхищая сестру Ма.

Однажды с дерева на него свалилось огромное пресмыкающееся с длинным могучим телом без лап. Оно несколько раз обвило юношу, сдавив в смертельном объятии. Ав охотился один, вдали от отца, кричать было бесполезно, да и невозможно, он не мог даже вздохнуть. Тогда он поступил, как учил его отец: напряг все мышцы, не давая змее, обвившей его, раздавить ребра.

Борьба была молчаливой. Мальчик понял, что погибает. Не раз наблюдал он из зарослей, как змея душила свои жертвы. Мальчик не знал, долго ли он выдержит. Раздался хруст: переломилось копье, прижатое вместе с рукой к его боку. Зубастая мертвая голова пятнистого хищника, перекинутая через его плечо, служила Аву своеобразным карманом или сумкой. Там между челюстями хранился запасной наконечник копья. Если бы дотянуться до него!

Змея, обвившись вокруг его тела, перекатывалась вместе с ним по земле.

Мальчик все еще был жив, через силу напрягая готовые сдать мышцы. При этом он старался улучить миг, когда пасть хищника на шкуре окажется обращенной к земле.

К счастью, змея сама переворачивала жертву, чтобы измотать ее. Надежда Ава оправдалась – запасной наконечник копья выпал.

Он видел его совсем близко, но не мог дотянуться сдавленной рукой.

Временами змея ослабляла свои кольца, чтобы обмануть противника, дать ему расслабиться и потом сдавить с новой силой. Ав улучил мгновение, когда смог шевельнуть кистью руки, и ухватил в траве наконечник с острыми усиками на конце.

Тут змея, видимо, решила разом покончить с сопротивляющейся добычей и сжала кольца так, что Ав потерял сознание.

Когда он пришел в себя, то почувствовал, что по-прежнему сдавлен длинным мускулистым телом, но оно не пульсировало, как во время борьбы. В мертвой его хватке было действительно что-то мертвое. Оказывается, даже без сознания Ав продолжал напрягать свое тело, сопротивляясь сжатию. Теперь он расслабился, стараясь стать возможно тоньше, и стал постепенно выползать из застывших колец мертвой змеи.

Так, уцелев и победив в единоборстве страшную змею, Ав мог к своему совершеннолетию получить имя, связанное с этой победой.

Но пока что он был мальчишкой, смелым, ловким и пытливым, но мальчишкой, которому лишь предстояло стать мужчиной. Он мечтал об этом времени, развивая в себе отвагу и силу.

Хотя он и стал охотником, он все же рос добрым и никогда не убивал зверей без крайней нужды.

Ему доставляло наслаждение любоваться с дерева, как резвятся маленькие зверята около своего логова.

Это были четырехлапые зубастые звери, не умевшие лазить по деревьям. У них были длинные морды, стоячие уши и пушистые хвосты. Нападали они только на мелких зверей. Однако в случае надобности стаей вступали в бой и с крупными обитателями леса.

Это навело Ава на мысль, что хорошо бы приручить таких зверенышей. Ведь отец рассказывал о домашних ящерицах на Фаэне, которая представлялась Аву далекой, сказочной страной, откуда, как птицы, прилетели его родители.

Маленькие зверята резвились на лужайке, хорошо видимой Аву с верхушки дерева.

Серенькие комочки катались по траве, кувыркались, рычали и без конца боролись между собой. Или гоняли без устали по поляне друг за другом.

Ав присмотрел себе щенка. Спрыгнул вниз не хуже змеи и ухватил перепуганного звереныша. Тот царапался и кусался, но Ав прижал его к груди и побежал, уткнув его зубастую мордочку в шкуру пятнистого хищника, которой прикрывался.

Он принес притихшую от тепла его тела добычу домой, накормил и стал приручать зверька.

Мать очень удивилась его поступку. Младшие братья и сестры были в восторге.

Маленький звереныш играл с ними. Он быстро подрастал и привязался к Аву. Видимо, он был нисколько не хуже домашних ящериц Фаэны.

Ав решил научить подросшего щенка охотиться вместе с ним. Отец смотрел на его затею с усмешкой, но не препятствовал опытам сына.

Ав назвал своего будущего четырехпалого помощника Динг.

Несчастье случилось после того, как Аву присвоили на домашнем торжестве имя в честь его победы над змеей – Змей.

Змей настоял, чтобы мать отпустила вместе с ним на охоту Авика. Ему уже пора становиться помощником-добытчиком.

Младший брат был вне себя от радости, готовый всюду следовать за старшим. Разумеется, Дингу предстояло сопровождать их. Обладая изумительным нюхом, он чуял добычу даже раньше, чем Змей замечал ее.

…Вернулся с охоты Змей один.

Мать рвала на себе волосы и в исступлении крикнула ему:

– Ты убил его, убил моего Авика!

Змей побледнел при этих словах. Они были несправедливы. Змея нельзя было обвинить в таком преступлении, хотя какая-то часть вины и лежала на нем.

Братья шли по лесу. Динг бежал впереди. Вдруг он остановился и зарычал. Шерсть на нем поднялась дыбом.

И в то же мгновение на него сверху свалилась огромная мохнатая туша. Змей только слышал от отца о фаэтообразных, которые в раннем детстве похищали его.

И вот теперь зверь, похожий на тех, кого описывал отец, схватил Динга. Тот завизжал, потом захрипел и замолк.

Мохнатый зверь помчался, унося свою добычу.

Змей, не подумав о брате (в этом была его страшная вина!), кинулся преследовать похитителя.

Все же зверь был проворнее. Однако Змей обладал характером настойчивым. Он не хотел и не умел отступать, как в свое время юная Мада Юпи, его мать.

Острым охотничьим чутьем он отмечал, где пробежал зверь. Пусть медленнее, чем беглец, но он безошибочно шел по его следам.

Змей обнаружил мохнатого зверя под раскидистым деревом, где тот вообразил себя в безопасности и пожирал бедного Динга.

Бешеный гнев овладел Змеем. Он даже не выпустил стрелу. Ослепленный яростью, не в силах сдержать себя, он бросился на него и застиг врасплох.

Зверь оказался не таким большим, как почудилось Змею вначале. Змей был много сильнее, а главное, опытнее своего противника. Кроме того, он знал отцовские приемы борьбы.

Наглый зверь был повержен и беспомощно лежал рядом с изуродованным трупом Динга, которого не успел сожрать. Змей готов был прикончить врага, как вдруг тот сказал:

– Р-разве р-разумные убивают лежачих?

Змей отскочил и в ужасе спросил:

– Кто ты, говорящий зверь?

– Я – р-разумный ср-реди земян.

Зверь говорил на родном для Змея языке фаэтов, но с непривычным раскатыванием звука «р». Но все же он говорил.

Ошеломленный Змей отпустил говорящего зверя. Ему хотелось расспросить его, откуда он, кто научил его языку фаэтов?

Но зверь, назвавший себя разумным и умевший говорить, был к тому же еще и хитер.

Едва Змей отпустил его, готовый продолжать беседу, как его мохнатый противник вскочил на задние лапы, подпрыгнул и оказался на нижней ветке дерева. Через мгновение он исчез в листве.

Обескураженный Змей сначала бросился в погоню за своим собеседником, но потом остановился в глубоком раздумье.

И только теперь он испугался за брата Авика: что с ним? Должно быть, мальчик отстал, пока он гнался за говорящим зверем.

Глуша тревогу, Змей побежал обратно по едва заметным следам, которые привели его сюда.

Змей мог пробегать огромные расстояния, не задыхаясь. Но сейчас он чувствовал, что ему не хватает воздуха, легкие готовы были разорваться, а сердце выскочить из груди. И все-таки он не сбавил бега, пока не добрался до злополучного места, где был похищен бедный Динг.

Опытному глазу молодого охотника сразу стала ясна разыгравшаяся здесь драма.

Авик показал себя настоящим фаэтом, хотя и был еще мальчиком. Судя по следам схватки, он отчаянно сопротивлялся.

Но напавших было много, и они справились с мальчуганом. Змей нашел путь, каким они унесли его. Долгое время он преследовал похитителей, пока не убедился, что время упущено и догнать их невозможно.

На лес спустились сумерки, и, спотыкаясь о корни, Змей в полном отчаянии побрел домой. Руки его бессильно свисали вдоль тела, голова упала на грудь.

Так он вернулся в этот трагический день домой один и обо всем рассказал матери.

…Мада обезумела от горя и крикнула, будто он убил Авика. Она имела в виду, что он ответствен за гибель брата, но гордый Змей вспылил. Может быть, в нем взыграла кровь не только матери, но и деда. Он был уязвлен брошенным ему обвинением. Если мать способна была на такой упрек, то он уйдет в пещеры и будет отныне жить отдельно.

Мада была слишком убита горем, чтобы опомниться и удержать сына.

Она лежала на пороге дома с распущенными волосами и через пелену слез и вечернего тумана, напоминавшего утраченную Фаэну, видела, как скрылся за деревьями ее любимый первенец.

Но ей грозила еще одна утрата.

Мимо нее проскользнула гибкая фигурка старшей дочери Ма. Девушка, не раздумывая, пошла следом за Змеем.

Вернувшись с охоты ночью, Аве был поражен унынием, с которым встретили его домашние.

Узнав о двойном несчастье – гибели Авика и уходе из дома старших детей, Аве помрачнел, запустив руку в густую седеющую бороду.

– Пусть я не права, и, конечно же, я не права, – говорила Мада мужу. – Как Змей и Ма сумеют прожить одни? Ты должен вернуть их.

– Это необходимо сделать, – ответил Аве. – Им одним не отбить нападения фаэтообразных, возобновивших войну с нами. И первая добыча, наш бедный Авик, только усилит их ярость и упорство.

– Я не хочу этому верить! – запротестовала Мада. – Если Гор Зем так долго жил с ними и кое-чему научил их, они могли похитить нашего Авика, чтобы он тоже учил их. Но Змея и Ма ты должен вернуть.

– Я найду их, – пообещал Аве и задумчиво добавил: – Хорошо, если ты права в отношении Авика.

Как истинно мужественный фаэт, он старался не показать жене виду, как убит всем случившимся.

– Заботит меня этот говорящий зверь.

– У меня на него вся надежда! – подхватила Мада. – По словам Змея, он говорит так, как говорил наш незабвенный друг Гор Зем.

– Это меня и беспокоит.

– А меня радует. Ведь чувство благодарности было не чуждо даже самке Дзинь. Говорящий зверь, кто бы он ни был, может спасти Авика.

– Это, наверное, ученик Гора Зема. Ты сама говорила, что Гор Зем, став вожаком, стремился многому обучить зверей.

– Но почему они вернулись? Может быть, Гора Зема уже нет в живых… Он или не допустил бы их сюда, или пришел бы к нам.

– Кто знает, что случилось за эти долгие годы с нашим другом… – вздохнул Аве Мар.

– Может быть, им нужен новый вожак и они пришли за фаэтом? – сказала Мада.

– Я найду Змея, и с ним вместе мы отыщем новое стойбище фаэтообразных. Может быть, встретимся с Гором Земом или даже с нашим уцелевшим Авиком. В крайнем случае поймаем кого-нибудь из говорящих зверей и расспросим.

Однако Аве не удалось осуществить свой план. Змей и Ма ушли куда-то очень далеко. В ближних пещерах их не оказалось. Хорошо, если они не стали добычей фаэтообразных.

Может быть, где-то в другом лесу они положили начало новой стоянке потомков фаэтов на Земе. Оскорбленный охотник не простил матери ее упрека, хотя в какой-то степени и заслужил его.

Ничего не известно было и об Авике.

Жизнь семьи Аве и Мады продолжалась. Словно на смену погибшему Авику и ушедшим детям у Мады родились близнецы, мальчик и девочка, и мать ушла по горло в заботы о них. Да и других забот у нее было более чем достаточно.

Она готовила пищу на всю семью, вместе с младшими дочерьми выделывала шкуры, чтобы сшить с помощью сухожилий примитивную одежду и обувь для подрастающих детей и для себя с Аве. Нужно было собрать лекарственные травы, в которых Мада уже знала толк не только потому, что была когда-то Сестрой Здоровья. Она выхаживала всех членов своей большой семьи. Не оставалось времени помогать Аве в охоте.

После трудового дня в спустившейся темноте, поддерживая огонь в очаге и растирая каменным пестиком в каменной ступке собранные за день зерна, Мада рассказывала детям сказки.

Она ничего не выдумывала, она просто вспоминала свою жизнь на Фаэне. Но для маленьких земян, живших в дремучем лесу, рассказы о домах, достающих облака, или о самодвижущихся комнатах, поднимавшихся даже в воздух как птицы, и даже об управляемой звезде, на которой родители спустились на Зему, звучали удивительной, несбыточной и невозможной сказкой.

Эти сказки о невозвратном прошлом слушал сквозь дремоту свалившийся от усталости на ложе и Аве Мар.

Он слушал и не мог понять, снятся ли ему фантастические сны или он вспоминает под влиянием слов уже седой, но все еще прекрасной Мады давно забытые картины.

И под мерный рокот бесконечно любимого голоса первый фаэт на Земе задумывался о том, что ждет его детей и внуков.

Вернутся ли сюда фаэтообразные? Неужели отпущенный на свободу Змеем говорящий зверь в благодарность за это не только спасет Авика, но и уведет отсюда фаэтообразных, как это сделал когда-то Гор Зем? Или нет уже в живых ни Гора Зема, ни Авика, и война с фаэтообразными возобновится? И кто выживет в этой схватке? Кто заселит планету разумной расой: потомки фаэтов или потомки фаэтообразных? В процессе развития они станут походить на теперешних фаэтов. Или закон развития всего живого надо рассматривать шире, чем думали на Фаэне. Распространить его с одной планеты на все населенные миры! Всюду могут появиться разумные существа и могут переселяться на те планеты, где разумные еще не успели появиться. Они вступят там в борьбу с менее развитыми. Не в этом ли смысл всеобъемлющего закона борьбы за существование, в котором Разум должен иметь преимущество?

И Аве решил историю своей семьи выбить письменами на скале в горах, куда ходил охотиться.

Когда-нибудь его разумные потомки прочтут запись.

Но на кого они будут походить?

Книга вторая
СЫНЫ СОЛНЦА

Нет ничего выше и прекраснее, чем давать счастье многим людям!

Людвиг ван Бетховен

Часть первая
МИССИЯ РАЗУМА

И ветвью счастья

и цветком любви

украшен

Древа Жизни ствол.

Но корни!..

Без них засохнет ветвь, падут цветы.

Мечтай о счастье, о любви и ты,

но помни:

корень Жизни – ДОЛГ!

Тони Фаэ, первый поэт мариан

(ранний период творчества).

Глава первая
СЕРДЦЕ НЕБА

Звезды были так ярки, что казались совсем близкими. Особенно самая блистательная из них. Вечерняя Звезда (Тлау-ицколь-пентакаухтли). Она единственная из всех ночных светил даже ночью отбрасывает тени. Если долго глядеть на нее, можно рассмотреть не просто сверкающую искру драгоценного камня в головном уборе бога Ночи, но и крохотный горящий диск, его глаз. Порой он суживается, становясь изогнутым как лезвие ножа для резки сладких стеблей. Однако видеть это дано лишь зорким жрецам-звездочетам.

Главный из них Толтекоатль (Змея Людей) в известные только ему ночи поднимался на вершину ступенчатой пирамиды, возвышавшейся над городом Толлой. И оставался наедине со звездами, в расположении которых умел читать будущее, исходы войн, славу или позор вождей.

Великий Жрец носил искусно сделанную прическу, внушавшую ужас: его волосы, склеенные кровью жертв, были уложены в виде змеи, имя которой он носил. Его огромный крючковатый нос нависал над выпяченной верхней губой и непропорционально маленькой челюстью. Глаза с недобрым блеском были приподняты к вискам, а брови повторяли линию скошенного назад лба – след заботы о будущей красоте новорожденного, череп которого зажимался специальными дощечками.

Самый младший сын Гремучего Змея – Верховного Вождя Толлы – не удостоился подобных забот. Будучи седьмым (да еще от побочной жены, бывшей рабыни) ребенком, он не мог претендовать на наследование власти, и его череп оставили без изменений. К тому же его волосы не были черными, как подобает вождю, а светлыми. И потому, уже став юношей, Топельцин, сын Верховного Вождя, многим казался безобразным: длинное лицо, высокий лоб, прямой нос и волосы цвета выгоревшей ткани.

Однако девушка Шочикетсаль (Мотылек) была иного мнения.

Гремучий Змей (Мишкоатль) совсем не казался ей привлекательнее своего сына, хотя нос его и был горбат, волосы, роскошно украшенные яркими перьями, благородно черны, лоб великолепно скошен чуть ли не под прямым углом к линии носа, а нижняя челюсть безукоризненно мала.

Шочикетсаль, тайная дочь Верховного Жреца, с удлиненными темными огненными глазами, иссиня-черными блестящими волосами и в меру скошенным лбом, была красой своего племени.

В ту звездную ночь, когда ее отец на безлунном еще тогда небе открывал будущее, глядя на звезды, Мотылек и Топельцин под этими же звездами нашли свое счастье.

Для Топельцина не было в Толле девушки желаннее, чем Шочикетсаль. Молодые люди поклялись друг другу в нежной любви и не знали препятствий, мешающих их браку и вечному счастью.

Топельцин видел в Мотыльке воплощение женственности, восхищался ее царственной красотой, но в то же время угадывал под этой мягкостью свирепость ягуара, в любой момент способного на смертельный для жертвы прыжок. Но Мотыльку не нужны были жертвы. Они были нужны ее отцу. И в эту ночь…

Змея Людей считался знатоком звезд и особенно одной – Провозвестницы людских бед, которую жрецы называли Сердцем Неба.

Эта звезда раз в семь лет из тусклой звездочки превращалась в ослепительное светило, не уступающее самой Вечерней Звезде – Тлау-ицколь-пентакаухтли. Ее светящийся диск, зловещий блеск которого предвещал скорый Удар Сердца Неба, удар, содрогающий Землю и приносящий неисчислимое горе людям.

Верховный Жрец, глядя на Сердце Неба, уже не раз предсказывал землетрясения, наводнения и голод. И всякий раз, когда его прорицания сбывались, еще больше укреплялась его власть над людьми.

И вот Сердце Неба снова грозно разгоралось. Приближались дни Великих жертв, призванных смягчить яростный гнев бога Небес.

Змея Людей, не ожидая рассвета, стал спускаться по высоким, достававшим ему до бедра ступеням, направляясь во дворец Верховного Вождя.

Гремучий Змей не обрадовался ночному визиту жреца, но был вынужден во всем блеске выйти в освещенный факелами зал, устланный коврами из птичьих перьев. Он сел в желтое кресло, металл которого в отличие от камня не тускнел, как и слава Гремучего Змея.

Об этом чудесном свойстве металла и сказал Змея Людей, льстиво приветствуя владыку.

– Однако не для того, чтобы сказать об этом, ты пришел сюда, жрец, забыв об отдыхе, необходимом твоему хилому телу.

– О владыка смертных, перед которым трепещут все варварские племена, грозящие Толле с севера, и юга. Настал день Большого Пророчества. Ничтожный жрец прочитал по звездам будущее. Оно ужасно!

– Великие охотники не боятся шипения змей, – усмехнулся Верховный Вождь.

– Угроза исходит не от Змеи Людей, а от Сердца Неба. Близится его страшный удар, от которого содрогнется весь мир. Надо умилостивить богов.

– Чего же хочет ненасытный жрец, волосы которого окаменели от пропитавшей их крови? – вспылил владыка. – Опять войны?

– Только дальновидный вождь мог сразу угадать истину! Нужна война, и пусть загрохочут боевые барабаны. Гремучий Змей вернется с вереницей рабов, связанных одной веревкой.

– Старость и страх лишили жреца рассудка. Гремучий Змей не желает верить пустым гаданиям. Живя в мире, владыка смертных построил здесь город дворцов и храмов с улицами прямыми, как лучи солнца. И он не поведет на смерть своих воинов, чтобы разгневать умиротворенные племена и вызвать их ответный удар, от которого когда-нибудь падет великолепная Толла.

– Пусть не гневит богов мудрый, но безумный вождь! Скоро он сам будет молить жалкого жреца о заступничестве, когда несчастья страшнее всех набегов обрушатся на Толлу и подвластные ему земли. Не так ли было семь лет назад? Смиренный жрец оказался прав. Но тогда Гремучий Змей еще не был так заносчив и послушно приводил к священной пирамиде пленных, захваченных в боях.

– Вождь проливал кровь вооруженных людей в бою, а жрец взрезает грудь беззащитных рабов, которые могли бы трудиться для его же богов, воздвигать пирамиды или строить дороги для народа Толлы, очищать леса для новых посевов.

– Пусть опомнится вождь!

– Гремучий Змей не пойдет войной на соседей. И не позволит никому, даже Великому Жрецу, подрывать основы государства, созданные трудом всей жизни владыки смертных.

– Гремучий Змей пожалеет об этом, хотя он и равен богам на Земле, – процедил сквозь редко посаженные зубы Великий Жрец и, пятясь, вышел из зала.

…Следующий день был ясным и солнечным, хотя утром внезапно разразилась гроза.

Люди собирались на главной площади города Толлы у подножия пирамиды храма бога Неба. Глашатаи возвестили, что Великий Жрец провозгласит Скорбные Пророчества.

Топельцина, жившего в одной из задних комнат дворца, разбудили крики на площади. Он быстро оделся и даже без обычного убора из черных перьев, прикрывавших его светлую голову, вышел на площадь.

Толпа бурно приветствовала своего любимца. Он был кумиром всех, кто увлекался священной игрой в мяч. Топельцин не стал прославленным воином, поскольку его отец давно не вел войн, но в ритуальных игрищах своей необыкновенной выносливостью, силой и меткостью заслужил славу первого игрока. Он давно бы стал вождем игрового отряда, если бы не был сыном Гремучего Змея. Столь знатному юноше не подобало рисковать своим сердцем, которым расплачивались вожди проигравших.

Топельцин рассеянно смотрел поверх голов, отыскивая единственное лицо, которое ему больше всего хотелось бы увидеть.

Мотылек тоже проспала в это утро, и ее разбудил шум на площади. Она подбежала к дворцу, увидела Топельцина и стала протискиваться к нему.

Вскоре она добралась до любимого. Незаметно держась за руки, они стали пробираться к пирамиде, чтобы яснее услышать слова прорицания. Оно могло быть только самым счастливым. Так сказали им звезды.

На вершине пирамиды появился Великий Жрец. Снизу казалось, что голос Змеи Людей вещает прямо с неба:

– Горе людям Толлы, горе! Великие несчастья надвигаются на них. Пусть бегут былые любимцы богов от огненных рек, которые вырвутся из жерл дымящих гор, спасаются от бурлящих рек, что выйдут из берегов, пусть плачут обездоленные над возделанными полями, которые нечем будет напоить. Пусть готовятся все изнывать от зноя и жажды, умирать от голода. Нет больше благодатных войн, которые обогащали людей Толлы и приводили к жертвенным камням пленных, чьи горячие сердца были угодны богам. Ныне все не так! И боги не прощают их забвения. Горе людям Толлы, горе!

Стон прошел по толпе. Множество горестно воздетых рук заколебались в воздухе, как тростник на ветру.

Великий Жрец продолжал:

– Ничтожный заступник тех, кто чтит богов, умолял бога Неба смилостивиться над людьми Толлы, он обещал ему богатую жертву в десять тунов горячих сердец. Но как слабому жрецу, бескорыстно любящему людей Толлы, выполнить это обещание? Доблестные воины Толлы ныне сладко отдыхают на коврах из птичьих перьев и пьют дурманящую пульке, погружаясь в «калан». Недостойный жрец решил призвать десять раз по двадцать юношей, чтобы они добровольно отдали свои сердца богу Неба, спасая тем свой народ от великих несчастий. Пусть прекрасные юноши сейчас же взберутся на первую ступень пирамиды, и завтра в полдень, когда солнце заглянет сквозь священное отверстие в крыше храма, чтобы полюбоваться подвигом героев, они один за другим взойдут на жертвенный камень, переходя с него на небесную твердь.

Снова стон прошел по толпе.

Топельцин и Мотылек взглянули друг на друга. Потом они перевели взгляд на первую ступень пирамиды, куда должны были взобраться двести самых сильных и прекрасных юношей. Мотылек, словно боясь чего-то, крепко сжала мизинцем палец Топельцина, а тот прошептал:

– До каких пор будет существовать этот позор людей, недостойный даже ягуаров?

Девушка испуганно посмотрела на его каменное лицо.

Великий Жрец терпеливо ждал, с презрением смотря вниз, потом воскликнул:

– Слабый заступник смертных знал это! Люди отдают свои сердца не сами, а по выбору богов. Змея Людей запросил богов и получил ответ. Возрадуйтесь! Десять тунов молодых сердец может заменить на не тускнеющем от крови блюдце одно только сердце, если оно принадлежит самому красивому, самому сильному, самому знатному юноше города Толлы.

Топельцин чувствовал, как дрожит рука Мотылька. Он с улыбкой повернулся к ней:

– Он сказал «самому красивому», значит, с черными волосами и скошенным лбом.

Шочикетсаль кивнула.

– Преданный людям Толлы их заступник запросил богов, кто угоден им, – продолжал Великий Жрец. – И они ответили: тот, кто любим в городе больше всех, кто сумел показать свою силу и ловкость, даже когда нет войн, кто по родству ближе всех к самому могущественному человеку Толлы.

И третий раз застонала толпа.

– Топельцин признан счастливейшим из смертных! – гремел голос жреца. – Его избрали боги. Только его сердце может заменить целых десять тунов сердец его сверстников.

Топельцин и Мотылек почувствовали, как отхлынула от них толпа. Теперь они стояли вдвоем перед грозной каменной громадой. Одетые во все черное жрецы уже спешили к Топельцину.

До завтрашнего полдня он будет первым человеком Толлы. Великий Жрец и Верховный Вождь станут униженно прислуживать ему на вечернем пиршестве, которое устроят в его честь. Его оденут в лучшие одежды, перед ним будут танцевать искуснейшие танцоры, прекраснейшие девушки Толлы станут его наложницами.

Мотылек в ужасе смотрела на Топельцина. Он стоял как гипсовое изваяние, недвижный и бледный.

Жрецы в черных хламидах оттеснили Мотылька от Топельцина и водрузили ему на голову великолепный убор из драгоценных перьев. Заботливо и цепко взяли жрецы избранника богов под локти и повели через живой коридор из павших ниц людей Толлы.

Только Мотылек осталась стоять. Она крикнула:

– Шочикетсаль разожжет сейчас гнев владыки Толлы, если ему дорог сын. И он будет умолять своего отца пощадить ее любимого.

Топельцин обернулся и в последний раз улыбнулся ей.

Мотылек кинулась во дворец к Гремучему Змею. Он уже знал все, но на его мрачном лице ничего нельзя было прочесть. Жизнь одного человека (даже его собственного сына) слишком мало значила в борьбе с жрецами. Старый вождь сказал:

– Пусть не горюет девушка. Владыка смертных обещает, что она станет женой его сына.

Мотылек просияла, как Вечерняя Звезда.

– Шестого, – добавил Гремучий Змей. – Горе Великому Жрецу, если не исполнятся его предсказания.

Не помня себя девушка бросилась к пирамиде, чтобы добраться до своего отца. Но женщинам не разрешалось подниматься по священным ступеням, и жрецы не пустили ее. Тогда она стала требовать, чтобы и ее принесли завтра в жертву богам! Ведь Великий Жрец призывал желающих отдать свои сердца. Жрецы молчали.

Всю ночь простояла Мотылек у нижней ступени пирамиды. Она слышала шум пира, доносившийся из дворца. Она с ужасом думала, что во главе пирующих сидит ее Топельцин и что его ласкают красивейшие девушки Толлы. Горе и ревность одновременно терзали несчастную Шочикетсаль. Гордость не позволяла ей стать наложницей избранника богов. Но никто не помешает ей взойти с ним на жертвенный камень. Таков закон богов.