Текст книги "Улыбки уличных Джоконд"

Автор книги: Александр Пензенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Александр Пензенский
Улыбки уличных Джоконд

© Пензенский А., 2021

© ООО «Издательство АСТ», 2021

* * *

Посвящается моему папе

Основано на реальной истории первого официально зарегистрированного российского серийного убийцы. Некоторые персонажи и сюжетные линии вымышлены.

Часть 1. Погоня за тенью

Глава 1. Невская ундина

Константин Павлович Маршал, помощник начальника столичного сыска, брезгливо морщился, прижимая к бледному лицу надушенный носовой платок. Надо сказать, что и его патрон, господин Филиппов, был лишен привычного румянца, и повод для того имелся более чем уважительный. За всю свою профессиональную карьеру, весьма богатую на разного рода душегубства, сталкиваться с подобным Владимиру Гавриловичу еще не доводилось. Единственный, кто пребывал в прекрасном настроении, – полицейский доктор Павел Евгеньевич Кушнир. Отчасти он-то и являлся причиной неестественной бледности и Маршала, и Филиппова. Точнее, его комментарии, коими сопровождался осмотр женского тела, выловленного утром из Невы напротив Валаамского подворья.

– Горло рассечено, на лице три резаные раны, рот располосован практически от уха до уха. Посмотрите, Владимир Гаврилович, даже зубы видно.

Филиппов невольно бросил быстрый взгляд на лицо покойницы и тут же об этом пожалел – к горлу подкатил ком. С трудом сдержав в себе завтрак, он отвернулся, но страшная мертвая ухмылка отпечаталась на сетчатке, будто на фотографической пластине.

– Прямо иллюстрация к Виктору Гюго, – промычал сквозь платок Маршал.

– Долго она плавала, Павел Евгеньевич? – стараясь смотреть только в спину доктора, спросил Филиппов.

– Не думаю. Судя по всему, убили ее вчера не раньше часов пяти вечера. Точнее смогу сказать сегодня после обеда. Тут вот что примечательно: я насчитал у нее на теле и на лице двенадцать ран. И колотых только половина. То есть убийца, умертвив жертву несколькими первыми ударами, а то и вовсе всего одним, после глумился уже над мертвым телом. Да-с.

– Следы полового сношения?

– Владимир Гаврилович, побойтесь Бога. Такую информацию только после осмотра в кабинете, да-с.

Филиппов отошел к воде и осмотрелся. Место не бойкое, винные да пивные склады. Хотя, конечно, сбросить тело в реку могли где угодно выше по течению. Он раскрыл найденный у убитой «желтый» билет. «Настоящий заменительный билет выдан проститутке Блюментрост Анне Михайловне, 20 лет». С трудом перелистнул размокшие и слипшиеся страницы до врачебных отметок. Последнее посещение было три дня назад, 15 июня 1909 года.

Вернулся к месту осмотра. Рядом топтался под надзором околоточного дедок лет шестидесяти в помятом сером пиджачишке и клетчатом картузе, почти до самых глаз заросший нечесаной седой бородой – сторож с Калашниковского пивного склада, выходящего как раз к Неве. Это он, обходя в очередной раз с колотушкой на рассвете территорию, обнаружил прибитое к берегу тело. Старик давно уже с надеждой поглядывал на суровое полицейское начальство, ожидая, когда на него обратят внимание, потому чуть ли не вприсядку кинулся навстречу Филиппову, поймав его взгляд.

– Я что ж гутарю-то, господин хороший, это где ж видано-то, чтоб девок, хучь бы и гулящих, так кровянить-то, а? Ну прибил ты ее по дурости малеха, для разумения, ну со злобы пырнул ножиком-то раз, но где ж это видано-то, чтоб всю так разукрасить, а?

Прервав жестом эту нежданную словоохотливость, Владимир Гаврилович спросил:

– Вас как прикажете величать-то?

– Так Филиппыч я! Парфен Филиппыч, сторож я складской.

– Вы, Парфен Филиппович, расскажите теперь мне еще раз, как вы нашли покойницу?

– Так дело-то не дюже антиресное. Я ж тут при складах обходчиком служу, стало быть, по часам и хожу округ забора, в колотушку стучу.

– Не страшно тут ночами-то?

– Да не шибко. Чего тут лихому люду делать-то? На складах у кажных ворот по будке со стражником, у тех левольверты. Я так вообсче мыслю, что меня тут держут, чтоб я энтим будошникам дрыхнуть не давал, – заговорщицки подмигнул Филиппову сторож. – Так вот, шел, значится, по новому кругу…

– В котором часу?

– Да уж кочеты в лавре прокричали, стало быть, ночь-то уж минула. Я к реке-то спустился, умыться хотел, а то уж глаза не разлеплялись. А тут вона какая каракатица, – перекрестил он мелко живот, переведя взгляд на мертвую «желтобилетницу».

– Что ж она, мимо плыла?

– Зачем плыла? Аккурат юбкой об чевой-то на пристани зацепилась.

Филиппов махнул Маршалу, взял сторожа под руку, и они втроем спустились на дощатый настил «пристани» – небольшой площадки, у которой пришвартовывались при необходимости легкие суденышки Финляндского речного пароходства. Доски были нечистые, в маслянистых дегтярных пятнах и мучной пыли.

– Парфен Филиппович, вы барышню сами из воды вытащили?

– Знамо так. Я хучь и седобородый, да пока еще в силе, бабу-то могу поднять. Хотя, прямо скажем, тяжелехонька была, одежа-то намокла вся наскрозь.

– Здесь вы ее на причал опустили. – Филиппов ткнул пальцем в еще непросохшее пятно у самого края. – А потом, как я вижу, на руках отнесли наверх. Не волокли тело?

– Истинно так. – Сторож осенил очередным знамением сивый рот.

Владимир Гаврилович склонился и начал пристально разглядывать доски под ногами. Помощник последовал его примеру, отойдя в противоположный угол. Двигаясь параллельными курсами, сошлись у того края помоста, что упирался в деревянную береговую подпорку. Филиппов присел на корточки, достал платок и потер одно из темных пятен на посеревшей от времени и близости к воде древесине. Белая ткань испачкалась чем-то темно-бурым. Сыщик поднес руку к носу и почувствовал знакомый железный запах – на платке была кровь.

– Павел Евгеньевич! – задрав голову, крикнул Владимир Гаврилович. – Будьте любезны, спуститесь к нам со своим чемоданчиком!

Пока Кушнир семенил к ним по лестнице, часто перебирая короткими ножками, Константин Павлович внимательно разглядывал деревянную стену.

– Царапины, Владимир Гаврилович, – указал он на длинные борозды, вычерченные на серых бревнах. – Похоже, от ножа. И тоже кровь.

Филиппов кивнул, обернулся к тяжело дышащему доктору:

– Павел Евгеньевич, мы тут с Константином Павловичем подозреваем, что именно здесь нашу новую знакомую и умертвили. Вы поскребите доски, соберите образцы крови – вот тут, на стенке, тоже. Необходимо подтвердить нашу догадку. А вы, Константин Павлович, пригоните сюда фотографа, пусть он потщательнее эту наскальную живопись отснимет. И карточку вот отсюда, – он постучал согнутым пальцем по раскрытому «желтому» билету, – пусть переснимет, увеличит и отпечатает нам штук двадцать. Хорошо, голубчик? А я пока пройдусь до Рождественской части, навещу Аркадия Дмитриевича.

* * *

– Дорогому гостю мое почтение! – Голос Аркадия Дмитриевича Иноверцева, «хозяина» Рождественской полицейской части, гремел радушно, рукопожатие было долгим и крепким, но в прищуренных глазах читался вопрос: «На кой черт вас, Владимир Гаврилович, в мою отчину принесло?»

С трудом высвободив правую руку из могучей длани Иноверцева, Филиппов уселся в кресло для посетителей, достал из кармана еще влажную бледно-желтую книжечку.

– Аркадий Дмитриевич, взгляните, из ваших особа? – Он протянул собеседнику заменительный билет, раскрытый на странице с фотографией. Тот взял документ двумя пальцами, развернул к свету и прищурился еще сильнее.

– Блюментрост, – пробормотал он, вчитываясь в слегка размытые буквы. – Наша. Из новеньких. Из Новгорода пожаловала в начале года, очень хорошо ее помню. Примерного поведения, хм, ну если можно так выразиться, учитывая, так сказать, специфику ремесла. Это ее выловили из речки нынче?

– Ее. – Филиппов закурил, разогнал ладонью дым и сочувственно покачал головой. – Что же это делается-то? В пяти минутах от полицейского участка так не по-христиански умерщвляют барышню, хоть бы и сомнительного образа жизни? Ах, да вы же подробностей еще не знаете. – Иноверцев развел руками и для убедительности еще покачал головой. – Дюжина ножевых ран. Чуть не освежевал какой-то изверг бедняжку. И все прямо под боком у полиции.

И без того сощуренные веки Аркадия Дмитриевича почти сомкнулись:

– Так ведь сами видели, Владимир Гаврилович, у нас же тут одни стены да заборы, не чета вашим местам. С одной стороны лавра огородилась, чисто кремль. С другой – склады. Я вовсе ума не приложу, как туда, – он подсмотрел в билет, – Анну Михайловну занесло. Обычно-то барышни наши вокруг Знаменской площади[1]1
  Ныне площадь Восстания.


[Закрыть] промышляют, там многие и комнатки свои имеют, да и не шибко дорогих гостиниц хватает, которые по часам номера сдают. Не иначе как клиент попался не сильно денежный, не пожелал по летнему времени за номер доплачивать.

– Понятно. – Филиппов затушил папиросу и поднялся с места. Встал и Иноверцев. – Мы вот как поступим, Аркадий Дмитриевич: я к вам в огород лезть не стану, не переживайте. Но живодера этого нам сыскать нужно предельно споро. Так что вы остальных барышень, которые у вас на учете состоят, опросите крайне внимательно и пристрастно: с кем их товарка вчера вечером уходила, когда ее и кто в последний раз видел, где, одну ли? Были ли постоянные поклонники? Не было ли среди них господ с садистическими склонностями? Ну да не мне вас учить, не первый год службу справляете. И о результатах безотлагательно меня извещайте. Договорились?

Прощальное рукопожатие было не в пример мягче, но пожалуй что искреннее.

Глава 2. Сон и явь

Константин Павлович Маршал шел по пустынной набережной Невы мимо длинной, высокой стены из оштукатуренного камня. Поверх этой ограды, нависая тяжелым шатром над стелящейся вдоль нее дорожкой, перешептывались с рекой темные липовые ветки. Странно, он бывал здесь и раньше, но ему казалось, что забор вокруг Никольского кладбища был чугунный, а не каменный. В глубине огражденной территории как-то истерично заголосили церковные колокола Александро-Невской лавры. Константин Павлович хотел было перекреститься, но устыдился этого невольного желания – человеком он себя считал прогрессивным и к религии и ее служителям относился скептически.

Спрятав правую руку в карман, подальше от соблазна, он перебежал проезжую часть и остановился над рекой. С Невы пластался белый рассветный туман, и поверх молочной воды тихий женский голос разливал какую-то слезливую песню о нелегкой девичьей судьбе:

 
Мне, младой, тошным-тошненько, грудь-сердечушко болит,
Грудь-сердечушко болит, бело личико горит.
Про меня, красну девицу, худа славушка прошла,
Будто я, красна девица, полюбовничка нашла.
 

Невидимая певица выводила куплет за куплетом, жалуясь на горькую долю деревенской девушки, обманутой заезжим городским волокитой. Константин Павлович достал папиросы, чиркнул о коробок, затянулся, проводил глазами улетающую в Неву спичку, скользнул взором по мелким речным волнам. Взгляд его споткнулся о какую-то цветную груду тряпья, бившуюся о дощатый причал. Между лопаток пробежали мурашки от нехорошего предчувствия. Маршал нахмурился, сделал еще одну затяжку и медленным, осторожным шагом двинулся в сторону этого непонятного объекта. Песня приближалась – похоже, певунья сидела у самой реки. Спустившись по скрипящим ступенькам, он ступил на покачивающийся и пружинящий под его шагами понтон, подошел к самой кромке воды и заглянул за край настила. Оттуда, обрамленное колышущимися в неспокойной воде распущенными волосами, ему неестественно широко улыбалось молодое женское лицо. Глаза были блаженно закрыты, рассеченные от уха до уха губы шевелились, тщательно выговаривая рифмованные строчки:

 
Ах, любовь, любовь-злодейка, всю волюшку отняла,
Всю волюшку отняла, нагуляться не дала…
 

Низкое просыпающееся солнце ударило по глазам Маршала, отразившись от дешевой стеклянной брошки на груди ундины, он дернул головой – и проснулся.

По мокрой подушке полз солнечный зайчик, в открытые настежь окна влетал далекий колокольный перезвон, с кухни доносилось шкворчание, сопровождаемое тихим пением – Зина готовила завтрак.

Константин Павлович натянул на лицо одеяло, вытер липкий пот, отгоняя остатки кошмара. Вчера, проводив Филиппова в Рождественскую часть, он еще попросил фотографа сделать несколько крупных кадров истерзанного лица убитой. Родилась у него по этому поводу одна идейка. Само собой, и сам насмотрелся. Отсюда и сны.

А идея была в следующем. Предстоял долгий и рутинный опрос гулящих барышень. Публика эта хоть от полиции и сильно зависящая и порой вынужденная делиться интересующей правоохранителей информацией, но инициативой в этом самом сотрудничестве не сильно-то отличающаяся. А фотографии ужасной улыбки бывшей товарки должны были поспособствовать их откровенности.

Маршал сел, потянулся, а потом резким прыжком выскочил из кровати. Упал на руки, несколько раз быстро отжался от пола, взялся за гири. Когда чугунные шары громыхнули об пол, обозначив набатом окончание утренних упражнений, из столовой раздался Зинин голосок:

– Константин Павлович, завтрак на столе.

Он накинул халат и быстрым шагом прошел в соседнюю комнату, надеясь застать там сладкоголосую певунью, но в прихожей уже хлопнула дверь. На белой скатерти стоял кофейник, плетеная корзинка манила свежей сдобой, и что-то еще пряталось от глаз, прикрытое салфеткой. Но даже сквозь плотную ткань пробивался аромат, от которого рот Маршала наполнился слюной. Он судорожно сглотнул и сдернул салфетку. От тарелки поднялось облачко пара, еще сильнее обдав дивным запахом Константина Павловича и открыв взгляду какой-то невероятный омлет с разноцветной овощной начинкой. Откуда Зина выискивала свои рецепты, опытный сыщик не сумел выяснить даже после того, как их отношения вышли за рамки, принятые между прислугой и работодателем.

Молодой человек уселся за стол, схватился за вилку, но в памяти не вовремя всплыло бескровное лицо Анны Блюментрост. Рука, готовящаяся заложить за ворот салфетку, сжала горло в попытке сдержать рвотные судороги. Вилка снова легла на стол. Маршал встал, скомкал накрахмаленную ткань и грустно посмотрел на завтрак. Похоже, в жизни нерелигиозного полицейского намечался неопределенной длительности пост. С трудом проглотив залпом чашку кофе, он направился в ванную комнату.

Спустя полчаса он уже мерил широкими шагами Большую Конюшенную, время от времени морщась от кухонных ароматов, вылетавших из раскрытых окон и хлопающих дверей.

* * *

Зина выпорхнула из парадной, нырнула в Мошков переулок, легкой пружинящей походкой вылетела на набережную и уже более степенным манером направилась в сторону Троицкого моста. Настроение у нее было просто великолепное, и она с трудом сдерживала себя, чтобы опять не сорваться на легкомысленное порхание. Путь ей предстоял не близкий. До Сытного рынка идти было никак не меньше часа, но она любила в погожий день прогуляться с корзинкой, подумать о том, какая же она счастливая. Вот и теперь, щурясь на иглу Петропавловского собора, она вспоминала вчерашний вечер, временами заливаясь очаровательным румянцем, и опасливо оглядывалась – не подслушал ли кто ее мысли, не косит ли ревниво-глазливым взором? Но мгновение спустя ее взгляд снова туманился, а розовые губки, не оскверненные помадой, слегка растягивались в задумчивой улыбке.

Она перешла через Неву, свернула с проспекта к Ортопедическому институту. Через четверть часа, оставив позади приятную прохладную тень Александровского парка и уже завидев впереди рынок, Зина мысленно приготовилась к ожидающей ее суете и многолюдью, собираясь с духом перед неминуемой битвой с горластыми торговцами. И остановилась в удивлении.

Площадь перед рынком была пуста – ни привычных навесов с разным варевом и печевом, ни сбитенщиков, ни обмотанных связками калачей мальчишек. А на громадных запертых дверях белел какой-то листок. Подойдя вплотную, Зина пробежала глазами по отпечатанным на машинке строчкам: «По постановлению санитарно-исполнительной комиссии СПб. Градоначальства, ввиду своего крайне антисанитарного состояния, Сытный рынок закрыт впредь до переустройства». Упершись взглядом в синего гербового орла на печати, Зина озабоченно наморщила брови. Вот тебе и прогулялась! Теперь без извозчика точно не обойтись. Она, конечно, думала еще заехать на Ямской за телятиной, но теперь-то за всем остальным придется идти в Гостиный Двор, а там торгуйся – не торгуйся, все одно переплатишь втридорога!

Она почти бегом вернулась на Кронверкский проспект, чуть не грудью остановила первого «ваньку» и покатила обратно. Мелькнула черная барашковая гладь реки, медленно ползущий по мосту трамвай, Марсово поле, пряничные маковки Спаса. Но она не любовалась красотами залитой солнцем столицы, а лишь часто посматривала на крохотные наручные часики – мамин подарок на окончание гимназии – и время от времени нетерпеливо молотила маленьким кулачком по спине извозчика, и так нахлестывающего чаще обычного свою каурую кобылу.

На рынке она, приложив к лицу кружевной платок, чтобы не чувствовать тяжелый парной запах убоины, прошла сразу к знакомому мяснику – здоровенному бородатому детине лет тридцати. Возле него стоял покупатель, придирчиво разглядывая выложенные на прилавке пласты сала, свиные головы, голяшки и прочие съедобные части животных туш. Задумчиво почесывая шкиперскую бородку, он время от времени справлялся о свежести понравившегося куска, получал неизменные уверения в том, что все еще вечером бегало, хрюкало или мычало, и продолжал исследовать ассортимент. Наконец, остановившись на куске самой дешевой пупырчатой требухи, он расплатился, сунул сверток под мышку и резко повернулся к выходу, налетев грудью на нетерпеливо мнущуюся рядом Зину.

– Ох, Зинаида Ильинична. – Он придержал за локоть пошатнувшуюся барышню. – Простите мою неуклюжесть.

Незнакомец приподнял шляпу, и выяснилось, что никакой он не незнакомец, а вовсе наоборот.

– Это вы меня извините, Николай Владимирович, сама виновата – уж больно близко я стояла. – Она высвободила руку, поправила чуть съехавшую шляпку и улыбнулась покупателю требухи: – Давно вас не было видно. Все плаваете?

– Моряки не плавают, сударыня, а ходят, – поклонился он в ответ.

– Капитан Нейман, – шутливо отсалютовала Зина.

– Пока лишь штурман, фройляйн Левина. – Молодой человек тронул пальцами поля шляпы. Видно было, что фразы эти звучат уже не в первый раз, служа дополнением к обычному приветствию.

Еще раз поклонившись, Николай Владимирович развернулся и стал протискиваться к выходу, а Зина заняла его место перед прилавком.

После недолгого изучения ассортимента ткнула рукой с платочком понравившийся ей кусок и снова зажала носик. Мясник одобрительно кивнул, ловко отхватил от указанного ей телячьего отруба почти половину, фунта этак на три, и обернул в коричневую бумагу. Не спрашивая согласия, моментально свернул из другого листа кулек и закинул туда круг домашней колбасы.

– На пробу, Зинаида Ильинична, в угощение.

– Балуете вы меня, Тихон Савельевич. – Улыбнувшись, Зина присела в книксене, а мясник радушно расплылся в ответной улыбке. Эта церемония повторялась во время каждой их встречи, добавляя к Зининому столу то копченую грудинку, то кровяную колбасу, то малосоленую ветчину.

Мальчик – племянник того самого мясника – подхватил свертки и рысью выбежал на Разъезжую. Можно было не сомневаться, что покупки окажутся в квартире Маршала на Мойке много быстрее, нежели туда вернется сама Зина. Ее бережливости предстояло тяжелое испытание ценами Гостиного Двора.

Потерянное время было наверстано в полусумасшедшей гонке на извозчике через весь город, поэтому до Гостиного Зина решила добираться более экономным способом – села на конку, цокающую в сторону Николаевского вокзала, а затем планировала переменить ее на трамвай на Знаменской площади. Оглядываясь в ожидании по сторонам, Зина заметила знакомого из мясных рядов, приветливо махнула ему платком, но тот, похоже, не заметил ее жеста. Тренькнул подкативший вагон и увез девушку вверх по Невскому.

Глава 3. Первые выводы

Постучавшись в дверь кабинета Филиппова и не дождавшись ответа, Константин Павлович подергал ручку, убедился, что замок заперт, и направился к дежурному. Тот переадресовал визитера в подвал во владения доктора, но на лестнице Маршал столкнулся с Владимиром Гавриловичем. Начальник был так же бледен, как и вчера утром на набережной при осмотре тела, да еще вдобавок под глазами залегли синеватые тени. После обоюдных приветствий Филиппов взял Константина Павловича под локоть и повел не к своему кабинету, а к выходу из здания.

– Давайте на воздухе покурим, что-то мне не по себе от этаких зверств, – раскрывая портсигар, пробормотал Владимир Гаврилович.

Маршал понимающе кивнул, поднес шефу зажженную спичку и закурил сам. Они неспешно двинулись вдоль изгибающегося дугой канала в сторону Никольской церкви.

– Новости? Версии? – Константин Павлович непроизвольно поежился от плеска воды в канале – ему вспомнился ночной кошмар.

– Новости будут чуть позже – Павел Евгеньевич обещал закончить отчет в течение часа. Ну а что касается версий, то тут полный крах. Конечно, в первую голову напрашивается ссора с «котом». Но барышня не из «уличных», ремеслом своим занималась вполне легально, регулярно посещала доктора, отмечалась в участке – Аркадий Дмитриевич ее вспомнил. И, как говорят ее товарки, обходилась без услуг сутенера. Банальное ограбление, само собой, тоже не стоит вовсе уж отметать, но думается мне, что для отнятия у несчастной кошелька хватило бы простых угроз, без наличествующего изуверства. Тем не менее денег при ней мы не нашли. Ну и последнее – Аркадий Дмитриевич Иноверцев уже телефонировал утром из Рождественской. Они там с вечера опрашивают всех своих… подопечных. И уже есть приметы одного господина.

Филиппов и Маршал остановились, пропуская ползущую с Харламова моста конку – лошадь смиренно тащила полупустой вагон, время от времени охаживая себя по лоснящемуся крупу хвостом и дергая черными бархатными ушами. Редкие пассажиры отгородились от окружающего мира газетными листками, в которых наверняка уже в красках было описано вчерашнее убийство со всеми сопутствующими шпильками в адрес петербургской полиции.

Владимир Гаврилович открыл было рот, чтобы продолжить, но его снова прервали – на этот раз колокола Никольского собора. Константин Павлович вздрогнул – очень уж происходящее напоминало ночное видение. Он опасливо покосился в сторону воды, боясь увидеть там воплощение своего сна, но, по счастью, единственной утопленницей оказалась плывущая почти посередине канала бутылка из-под «казенной».

– Беспокойная ночь? – участливо осведомился Филиппов. – Понимаю – сам почти всю провел на ногах. Только голову к подушке прислонишь, глаза закроешь – и вот она, улыбается…

– Вы начали про приметы, Владимир Гаврилович, – не вполне вежливо вернул начальника в деловое русло Маршал.

Но тот не обиделся, а наоборот, с благодарностью кивнул и принялся перечислять:

– Стало быть, так. Коллеги мадемуазель Блюментрост в последний раз видели ее с довольно заметным субъектом. Высокий, но сильно сутулый. Судя по походке, не старый. Одет совсем не по погоде, в долгополое черное пальто и такого же цвета шляпу с широкими полями. Настолько широкими, что видна была лишь нижняя часть лица с бородой. Возможно, без усов, но тут девушки путаются.

– Прямо скажем, не густо, – почесал бороду Маршал. – От растительности на лице легко как избавиться, так и приклеить ее заново. Плечи расправить, одежду переменить – вот и нет у нас никаких примет.

– Есть еще одна маленькая деталь – все опрошенные отмечают невероятно длинные руки. Одна барышня даже сказала, что он ими – цитирую – «по коленкам себя хлопал, как чимпанзе в зоологическом саду».

Они перешли мост и повернули обратно в сторону участка, но направились не вдоль канала, а решили срезать по средней из трех Подьяческих – то ли действительно хотели сократить дорогу, то ли просто подсознательно выбрали путь, отгородивший их несколькими линиями домов от плеска воды.

Какое-то время шли молча – Маршал впервые, а Филиппов уже не счесть в какой раз за день обдумывали имеющуюся у следствия информацию. Лишь когда улица почти закончилась и снова стали слышны удары волн о каменные берега, Константин Павлович нарушил молчание:

– Не соглашусь я с вами про заметность субъекта, Владимир Гаврилович. Судите сами: как я уже сказал, борода может быть фальшивой, да и от настоящей избавиться не так уж сложно – день-другой, и даже под нашим солнцем цвет лица выправится. Сутулость не дает нам ни четкого представления о росте, ни об упомянутой длине рук. Посмотрите, – он ссутулился, коснулся кончиками пальцев колен. – Я подхожу под описание. Да и вон, господин Отрепьев тоже вполне вписывается.

Он указал в сторону довольно высокого господина, размахивающего длинными руками. Это был письмоводитель Казанской части Николай Антипович Отрепьев. Он явно старался привлечь внимание Филиппова с Маршалом и, увидев, что те наконец посмотрели в его сторону, бросился им навстречу.

– Владимир Гаврилович! Константин Павлович! – принялся кричать молодой человек еще с середины моста. – У доктора отчет готов, велели вас срочно разыскать!

Владимир Гаврилович побледнел, подхватил чиновника за руку и чуть ли не умоляюще попросил:

– Господин Отрепьев, Николай Антипович, вы спуститесь к Павлу Евгеньевичу, скажите, что мы с Константином Павловичем его в моем кабинете подождем. Пусть уж он вознесется из своего Аидова царства к грешникам, пока еще здравствующим.

* * *

Они вошли внутрь и разошлись по лестницам – Филиппов и Маршал направились вверх, а Отрепьев – вниз, в мертвецкую.

Спустя пять минут доктор Кушнир рассказывал о результатах своих изысканий:

– Убитая умерла от проникающего ранения прямо в сердце. Еще одним ударом повреждена бедренная артерия. Какое ранение было нанесено прежде другого, определить не представляется возможным, да это и неважно – смертельны оба, попадание в сердце лишь избавило несчастную от долгой агонии.

– А рассеченное горло? Это разве не смертельно? – удивленно приподнял бровь Маршал.

– Смертельно, – кивнул в ответ доктор. – Но не думаю, что в этом случае. Когда человеку, находящемуся в сознании, перерезают горло, он непременно схватится за рану руками. А у госпожи Блюментрост – я верно запомнил имя? – руки чистые. Ну, в смысле чистые от крови. Так что этот удар убийца наносил уже мертвой жертве. Как и большую часть резаных ран.

Владимир Гаврилович возражающе поднял руку с папиросой:

– Павел Евгеньевич, она же в реке плавала, кровь-то могла смыться водой.

– С рук – могла. С рукавов – нет.

Филиппов согласно кивнул.

– Следов полового контакта нет, – произнес Кушнир и замолчал.

– Это все? – Владимир Гаврилович пристально посмотрел на эксперта из-под седеющих бровей.

Доктор достал табакерку, свою короткую трубочку, начал набивать ее. Маршал и Филиппов терпеливо ждали продолжения. Наконец, попыхтев, раскуривая и выпустив первые колечки ароматного дыма, Павел Евгеньевич продолжил:

– Судя по расположению ран и по характеру разрезов, убийца держал нож в правой руке. И есть одна странность, господа. Все раны имеют очень аккуратные края.

– Что тут странного? – непонимающе приподнял бровь Константин Павлович.

– А то, что такие разрезы оставляют очень острые инструменты. Я бы даже сказал – хирургически острые. Уличные бандиты таких ножей не имеют, я ведь прав, Владимир Гаврилович?

Филиппов снова кивнул и спросил:

– Может, бритва?

– Могла бы быть. Если б не было колотых ран.

– Скальпель?

– Исключено. Достать им до сердца возможно лишь гипотетически. А самая неглубокая из ран вдвое превышает длину лезвия скальпеля. И ширину. Да и сложно им колоть, уж поверьте врачу.

– Есть предположения?

– Есть. – Павел Евгеньевич снова выпустил несколько колец дыма. – Мясник. Либо человек, обожающий холодное оружие.

Повисла пауза, участники беседы обдумывали услышанное. Первым прервал молчание опять же доктор:

– И вот еще что, господа… Не знаю, стоит ли это говорить, но тем не менее… Вы же помните лицо жертвы? Так вот. Осмелюсь предположить, что ее ужасная улыбка – не случайность. Убийца очень аккуратно, я бы даже сказал, педантично, сделал практически одинаковые по длине разрезы от уголков рта к ушам. И боюсь, что мы имеем дело не со спонтанным убийством в припадке ярости, а с неким ритуалом.

– Маньяк? – спросил Филиппов.

Доктор утвердительно тряхнул шевелюрой. Маршал посмотрел на начальника:

– Вы же понимаете, что это означает, Владимир Гаврилович?

Филиппов обреченно покивал, доктор тяжело вздохнул, и только письмоводитель растерянно вертел головой.

– Это значит, что нам следует ждать вскорости нового убийства, господин Отрепьев, – резюмировал Владимир Гаврилович. – А может, и это убийство не первое. Нужно запрашивать у соседей.

Отрепьев сглотнул и пробормотал:

– Да неужто ж можно такое не в сердцах натворить? Чтоб в полном разумении? И потом спокойно по улицам ходить, пить, есть, с людьми разговаривать?

Доктор Кушнир сочувственно посмотрел на юношу:

– Мы имеем дело с человеком душевно нездоровым. Я общался с коллегами, изучающими подобные отклонения, и они говорят, что наш резатель может жить обычной жизнью, быть вполне себе респектабельным господином и даже отцом семейства, нежно любящим жену и детей. Он может даже не помнить о том, что он творит. Обычно при таком расстройстве рассудка в одном человеке уживаются две личности, и они могут не подозревать о существовании друг друга, вытесняя время от времени одна другую.

– Доктор Джекилл и мистер Хайд? Я думал, это вымысел.

– Конкретно это сочинение, конечно, вымысел. Но есть и задокументированные случаи. Ну или другой вариант: человек придумал себе миссию, высокую идею. Он считает ее верной и вовсе не предосудительной. Потому и совестью не угрызается.