Текст книги "Избранные стихи"
Автор книги: Александр Пэнн (Пэн)
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
ДЕРЕВЬЯ
Деревья не умеют лгать —
Большое сердце у деревьев,
Их мир, как солнце, прост и древен.
Их совесть не в чем упрекать.
Деревья не умеют лгать.
Большое сердце у деревьев.
Не зная старости, оно
Во все живое влюблено,
Во все, возросшее во чреве.
Большое сердце у деревьев.
Их мир, как солнце, прост и древен.
Под их листвой, из века в век,
Перерождался человек,
Тянулся к звездам, в землю веря.
Их мир, как солнце, прост и древен.
Их совесть не в чем упрекать.
Они свидетели событий,
Каких и в людях не сыскать.
Их совесть не в чем упрекать —
Деревья не умеют лгать.
1943
Перевод автора
СТОЯЩЕМУ НА КРОВИ...
Британским колонизаторам посвящаю
Стоящий на крови людской
Пусть забудет покой!
Пусть придет к нему ужас ночной и дневной,
Пусть судят его мои дни и ночи,
Пусть глядят на него убитого очи.
Пусть покойник грозит ему желтой рукой —
Пусть забудет покой
Стоящий на крови людской!
Глумящийся над сиротой
И над детской слезой —
Навсегда пусть забудет про сон и покой!
Пусть всегда он чувствует за спиною
Мертвецов дыхание ледяное.
Пусть память его наполнится мной.
Стоящий на крови людской
Пусть забудет покой!
Стоящий над моею рекой
С гробовою доской —
Пусть навеки забудет про сон и покой!
Пусть услышит он на моем берегу,
Что море его. покорилось врагу,
Пусть не знает милости никакой,
Пусть забудет покой
Стоящий на крови людской!
Попирающий мертвой стопой
Тропу за тропой —
Пусть навеки «забудет про сон и покой!
Пусть как столп застынет на месте,
Когда уйти захочет от мести.
В пустыне сухой, в пучине морской
Стоящий на крови людской
Пусть забудет покой!
Моих братьев, бежавших толпой
От смерти лихой,
Добивший – да забудет он сон и покой!-
Пускай и его жилище,
Превратившееся в пепелище,
Зарастет прогорклой травой.
Пусть забудет покой
Стоящий на крови людской!
Разделивший смертной враждой
Братьев одной
Семьи – да забудет он сон и покой! —
Пусть сгорит он, подобно Содому,
Пусть он не узнает родимого дома,
Пусть мой гнев захлестнет его красной волной.
Стоящий на крови людской
Пусть забудет покой!
1947
Перевод Д. Самойлова
ПОМИНАЛЬНАЯ СВЕЧА
Памяти еврейских детей, замученных нацистами.
Бледней тебя нету, Ханэле,
И памяти нет страшней.
На этой войне ты, Ханэле,
Сквозь десять прошла смертей.
Но искорка света, Ханэле,
В улыбке жила твоей.
Когда безмятежное лето
Бедою застигло врасплох, —
Зажглось твое солнышко в гетто,
А лет тебе – не было трех.
И глаза – два колодца,
Свет из глаз твоих льется,
Он огня горячей, о Ханэле,
Для твоих палачей, о Ханэле!
Твой свет не сумели, Ханэле,
Топтатели растоптать.
Твой брат не тебе ли, Ханэле,
Могилу должен копать?
Но люди успели, Ханэле,
У смерти тебя отнять.
Ты к лесу пошла, и сиротство
Смотрело из пламени вслед.
И взрослому было непросто,
Тебе ж – четырех еще нет.
И глаза – два колодца,
Крик в глазах твоих бьется,
Он страшнее мечей, о Ханэле,
Для твоих палачей, о Ханэле!
Скрывалась во тьме ты,
Ханэле,
Пока не пришел рассвет.
Гремит гром победы, Ханэле,
А сил улыбнуться нет.
И стал твоим светом, Ханэле,
Свечи поминальной свет.
Врагов своих ты одолела,
Друзей твоих не перечесть.
Нашли твое тихое тело,
А лет тебе – разве что шесть.
В лесу – два колодца:
Кто над ними нагнется —
Вспомнит свет твоих глаз, о Ханэле,
Он не меркнет для нас, о Ханэле!
1947
Перевод Г. Семенова
КИПАРИС
Стрелой зеленою он в небо вознесен,
Но от корней не в силах оторваться.
Он может небом только любоваться,
Но связан лишь с землей, как с человеком – сон.
Стрелой зеленою он в небо вознесен.
Но от корней не в силах оторваться
Его поющая о высоте стрела.
Ему б могучей птицы два крыла,
Чтоб одолеть свой плен, чтоб не сдаваться.
Но от корней не в силах оторваться.
Он может небом только любоваться.
О, сцены солнечной трагический актер! —
Шумит о нем толпа прибрежных скал и гор.
Но, вдохновленный громом их оваций,
Он может небом только любоваться.
Но связан лишь с землей, как с человеком – сон.
Вонзая в небо свечи огневые,
Он все же любит муки корневые,
Стволу дарующие вознесенья звон.
И, связанный с землей, как с человеком – сон,
Стрелой зеленою он в небо вознесен.
1947
Перевод автора
АГАРЬ
1
Как мечом, препоясалась ветром она
И пылающим гневом пустыни,
И с младенцем брела по пустыне одна,
И вода испарялась в кувшине,
И уселась напротив Агарь.
Жгла их жаждою желтая гарь.
Сын лежал под кустом, а кругом
Бился ветер с хрипящим песком,
И в смятении взор отвратила:
Сзади гибель, но что впереди?
Смерть, сыновняя смерть исходила
Из ее истощенной груди,
И упала в отчаянье мать,
Стала к богу, рыдая, взывать.
«Ты, господь Авраама, господь моего господина!
Я дала ему первенца, плоть наша ныне едина,
Ибо Сарра меня под него привела,
«Ты, господь Авраама, господь моего господина!
И меня ты водил от Кадеш и до Беред [22]22
Кадеш, Беред – пустынные области.
[Закрыть],
Когда я убежала – о, кто мне поверит! —
Оттого, что у этой бесплодной жены
Стали узки глаза и от злобы черны,
Что к лицу моему прижималось лицо господина.
Сохрани и помилуй, о господи, нашего сына!
Распалил свою злобу степной суховей,
И ослепила вода, ибо очи ты выколол ей.
Бог источников влаги, хоть мутный колодец открой нам,
Ибо мы умираем в безводье песчаном и знойном.
Я, раба твоя, маюсь, измучен и дух мой, и плоть.
Разорви приговор, не карай меня в гневе, господь!
Если стала ему, моему господину, немилой,
Если жертвой мне быть повелела судьба,
Пусть умру я, твоя, Всемогущий, раба,
Только сына-малютку помилуй».
Как мечом, препоясалась ветром она
И пылающим гневом пустыни,
И тоскует, и молит, и плачет одна.
Капли слез собирая в кувшине.
И, склонясь над бездомным, гонимым бедой,
Напоила младенца соленой водой.
2
Облачился в колючки, вознес в небосвод
Солнце Библии в ярой гордыне, —
Так Кедар [23]23
Кедар – общее название арабских племен в Библии.
[Закрыть]по пустыне Бер-Шева идет,
И вода высыхает в кувшине.
Не сумей он собрать урожая дары,
И от жажды сгорают Кедара шатры.
Жажда мучает всех – и овец и людей,
Тщетно к богу молитва стремится.
Им с рождения мира до нынешних дней
Суждено от безводья томиться.
Видно, так начертал им творец:
Жажда губит людей и овец.
3
Кто же в сердце пустыни врезает свой путь,
Кто в иссохшем копается чреве?
Кто о сталь разбивает могучую грудь,
Чтоб открылись колодцы в Негеве?
Кто, трудясь, не щадит ни здоровья, ни сил?
Это брат Исаак, – посмотри, Исмаил!
Кто кричит твоей матери: «Слышишь? Ответь!
(Как беснуется ветер пустыни!)
Чтобы сын твой не мог под кустом умереть,
Воду, воду несу я в кувшине.
Встань, о мать, и ступай, свою жажду забыв,
Ибо брат мой напьется и будет он жив».
– То зовет Исаак, – догадалась она,
И воспрянула мать Исмаила,
Напоила младенца и, веры полна,
Благодарно творца восхвалила:
«Славен бог, избавляющий нас от беды,
Утвердивший наш братский союз у воды, —
Да святится вовек его сила».
1947
Перевод В. Левика
ИЕРУСАЛИМСКИЙ ВЕЧЕР
Было тихо. Только горы,
Оцепив старинный страх,
Стерегли кремневый город,
Захлебнувшийся в ветрах.
В неожиданную темень,
Отпылав, плыла одна
Окровавленная тема
Умирающего дня.
Стыли церкви, минареты,
Вился шелк бород и пейс.
Шла, одетая в запреты,
Фанатическая спесь.
И на зубчатые башни,
На могилы всех богов
Домино прискальной пашни
Набегало из лугов.
А навстречу, пуст и ломок,
Под ажуром пелены
Стеариновый обломок
Новорожденной луны.
Древний город – он расколот!
В пальцах тропок и путей
Был зажат лиловый холод
Злоумышленных затей.
Ливень хлесткий, ливень колкий
Взбудоражил грани зон:
Иглы пуль, смертей осколки
Растерзали в клочья сон.
Счет могилами оплачен.
Стало тихо. Спит Салим,
Спит Моисей, и, в небо плача,
Стонет Иерусалим...
1948
Перевод автора
КЛЯТВА
Памяти четырех иракских коммунистов, повешенных на центральной площади в Багдаде.
На крови эта клятва из клятв
Прорастает корнями в подполье,
Эту капельку гнева хранят
Бедняки пуще хлеба и соли.
И ее в изголовье кладет,
Как мечту о свободе, народ.
Всех смертей эта клятва сильней,
Ибо правда всей жизни за нею.
А с высот черных виселиц ей
Суждено стать семижды слышнее.
На борьбу эта клятва зовет:
«Мы вернемся, ты слышишь, народ!
Когда в праведном гневе своем
Ты раздуешь мятежное пламя, —
Мы на страх палачам понесем
Нашей кровью горящее знамя.
Наша клятва вовек не умрет,
Нашу правду подхватит народ!»
Широко твое небо, Багдад,
Только рабство – небес твоих шире.
Нет, не клятва звучит, а набат
Против зла и насилия в мире.
Ей придет поклониться народ,
Ибо клятва убитых живей!
1949
Перевод Г. Семенова
ТВОЙ ПУТЬ
Израильской Коммунистической партии посвящаю
О закаленная в страданьях и борьбе!
Из глухоты темниц, из мрака подземелий,
Огнем палимая, но верная себе,
Ты пробиваешь путь к своей заветной цели.
Такого нет бича, что бы тебя не сек,
И по глазам тебя слепая ложь хлестала, —
Но знаменем твоим всегда был Человек,
И в стиснутых зубах светильник ты сжимала!
Сквозь муки ты несла улыбки бледный свет,
Ты шла на каторгу, сияя чистотою,
Был непоколебим извечный твой обет:
Не преклонять колен, а умереть – так стоя!
Как лихорадило тебя во мгле болот!
Копала землю ты, сады в песках растила.
Как ты жалела свой обманутый народ,
Мятежная в борьбе, ты родину любила!
Прижатая к стене, в подполье ты ушла,
Тебе зажали рот, но ты не онемела.
Стократ анафеме ты предана была
За то, что братьями арабов звать посмела.
Была окружена колючей клеветой
И неприступным рвом предательства глухого.
Но клятву ты дала: «Сберечь железный строй,
Вернуть себе права, разбить свои оковы!»
Пусть робок он еще, огонь в твоих глазах,
Ведь ты жила во тьме... Но недругов слепит он,
Бессмертие твое их повергает в страх,
А ты – твой реет флаг, в сражениях испытан!
По шумным улицам, как прежде, ты идешь,
Любима бедными, богатым ненавистна.
Еще спине твоей грозит безумный нож!
Еще швырнуть в тебя любую могут ложь!
Так будь настороже, покуда не зажжешь
И здесь высокий свет звезды социализма!
О ты, единая!
Как я с тобой един!
Победа Партии – всегда моя победа!
Поэт и коммунист, поэт и гражданин,
Приветствуют тебя со времени «Негеда» [24]24
«Негед» – поэма Александра Пэнна, написана в 1935 году.
[Закрыть]!
Средь сонма праздных рифм —
«фиал» и «идеал» —
Мой стих, как серый хлеб, был нужен повседневно.
Его железный ритм твой шаг напоминал,
Как сердце родины – в тисках он бился гневно.
И, отмечая день рожденья твоего,
Листая славный путь, – путь из подполья к свету,
Наполню свой бокал я клятвой боевой:
«Вовек не отступлю!
Пути иного нету!»
1949
Перевод Г. Семенова
СЛОВО МАТЕРИ
Париж 1949 года. Конгресс против расизма и антисемитизма. На трибуне старая еврейская женщина. Скорбны ее слова – муж и дети погибли в нацистских лагерях. Суров ее призыв к миру и братству народов. Зал потрясен. С места вскакивает негритянский юноша, бросается к ней и целует, называя мамой.
Нет, она не в терновом венке —
в ореоле седин своих встала.
На понятном для всех языке
о недавней судьбе рассказала.
И клеймо на иссохшей руке
было каждому видно из зала.
Осенила детей
тихим благословеньем,
зал откликнулся ей
громким сердцебиеньем.
Было трудно молчать, —
стиснув зубы, молчали:
встала Вечная Мать
в ореоле печали.
Все сиротство, вся скорбь матерей
из бесхитростных слов вырастала.
Но – цветком из-под груды камней —
ее мужество торжествовало.
И надежной защитой над ней
тишина два крыла простирала.
До красивых ли фраз
этой женщине было,
если в каждом из глаз
плаха черная стыла;
и была эта речь
до последнего слова,
словно праведный меч,
милосердно-сурова!
– О птенцы мои, дети, мильон сыновей!
Пусть на миг ваши души коснутся моей:
мне бы их целовать, мне баюкать бы их,
но не делать кремневыми души живых!
Свет велик, и жестокость его велика,
сколько надо забот, чтоб не смяло ростка, —
так во имя же вашей мечты вековой
на ветру не качайтесь болотной травой!
Когда хмурится мир – места слабому нет,
он согнется и сдастся под натиском бед,
одинокий и сирый, – во веки веков
превозмочь не сумеет позора оков.
Как ни горестен был мой обугленный путь,
свет надежды в глазах я сумела раздуть:
и другим освещал он дорогу в ночи,
и бессильными были пред ним палачи...
Он придет, день расплаты, он будет суров!
Отомстим палачам за поруганный кров,
за вдовство, за сиротство, за ужас огня —
куйте душу свою для великого дня!
Потому и молитва одна на устах:
да не властным над вами окажется страх,
да сольется биение ваших сердец,
ибо каждый за мир и свободу боец!
Замолчала...
И вдруг через зал
черный парень – к трибуне рывком.
Он бежал и что-то кричал
спотыкающимся языком,
обнимать ее стал, повторяя упрямо
лишь одно только слово: м-а-м-а!
И конгресс зашумел, словно тысяча рек,
и заплакал конгресс – как один человек...
Париж, июнь 1949 г.
Перевод Г. Семенова
ЭТА РУКА
(Кровавая расправа в Маалэй-Акрабим) [25]25
Маалэ-Акрабим (Скорпионовый подъем) – место на горной дороге в Негеве, где арабскими бандитами, подстрекаемыми англичанами, были расстреляны и зарезаны еврейские мужчины, женщины и дети, ехавшие в Эйлат в большом переполненном гражданском автобусе.
[Закрыть]
Маалэ-Акрабим (Скорпионовый подъем) – место на горной дороге в Негеве, где арабскими бандитами, подстрекаемыми англичанами, были расстреляны и зарезаны еврейские мужчины, женщины и дети, ехавшие в Эйлат в большом переполненном гражданском автобусе.
На крутой обелиск обрати свой взор
И застынь у его подножья!
Душит горе железное горло гор,
Жжет их пламенем, бьет их дрожью.
Эти горы отравлены горькой тоской,
Нашей кровью они пропитались...
В наше сердце направлены подлой рукой,
Над людскою надеждой, над песней людской
Здесь свинцовые пчелы метались...
...И тот голос, что пел,
не допел до конца.
Не допел, – не успел:
смерть сразила певца.
Песня вылилась в хрип,
дозвенеть не успев.
Запевала погиб.
Но остался припев,
Словно символ бессмертия, вечно живой,
Не задушенный смертью припев огневой:
«С этой песней мы ходили
сквозь огонь, сквозь смерть, сквозь ад.
Путь-дорогу мы пробили
с этой песней
на Эйлат.
Шли под зноем невозможным,
утонув в песке по грудь.
Но был твердым, был надежным
бесконечный этот путь.
Помни, родина, сыновьи
дорогие имена —
Те начертанные кровью
огневые письмена!
Мы еще тебя научим
песни новые слагать,
По пескам твоим зыбучим
к высшей радости шагать!
Ты по этим тропам выйдешь
из объятий вечной тьмы.
День придет – и ты увидишь
Жизнь, Свободу, Братство, Мир!..»
«М и р...» И голос замолк... И в ущельях гор
Эхо всхлипнуло отзвуком слабым...
На крутой обелиск обрати свой взор
И прочти:
Маалэй-Акрабим...
Стой и смотри!
Надо всем, что ты видишь окрест, —
Над горами, повитыми красным туманом,
Над извечной печалью библейских мест,
Над мятущимся Иорданом,
Над отрогами скал и цветами долин,
Над поселками и городами,
Над верблюжьей тропой,
над потоком бегущих машин,
Над пустынями и садами,
Над возделанной пахотой и целиной,
Над предутренней мглой и ночными огнями.
Надо мной, над тобой, над нами,
Надо всею нашей страной,
Над нашими жизнями занесена
Та рука,
которой ты смерти запродан,
И холодными пальцами душит она
Горло двух народов,
двух наших родин.
Стой и смотри!
Крови льется река.
«Алейýм [26]26
Алейýм (арабск.) – на них.
[Закрыть]! Алейýм!»
Снова смерти пчела зажужжала...
Знай: ее смертоносное жало
Отточила эта рука.
Стой и смотри!
Вот она —
Над твоей головой,
над толпой...
«Алейум! Алейум!» —
Голос мести слепой
Раздается...
Та рука
Натравила народ на народ.
Я иду на тебя —
брат на брата идет.
«Кровь за кровь!»
«Алейýм!»
«Мсти!
Телами убитых дороги мости!»
И – пусть сердце твое разорвется...
Маалэй-Акрабим! Скажи, отчего
Утро кажется ночью и солнце черно?
Отчего в сумасшедшем концерте
Не смолкает всеобщего ужаса гул?
То кровавой своею рукою взмахнул
Дирижер изуверства и смерти!
Стой и смотри!
Нас холодная злоба гнетет.
Что нам братство и мир,
Если думаем только о мщенье?
И в могильных холмах этот берег и тот.
И резня порождает резню:
Бесконечное круговращенье!..
Ты изранен,
Израиль!
Изранена
Иордания!
Вы, кто брошены в распрю все той же рукой,
Оглянитесь, одумайтесь:
Будут ли мир и покой?!
Ты изранен,
Израиль!
Изранена
Иордания!..
Стой и смотри!
И свой яростный гнев обрати
Не на брата-феллаха,
Познавшего горькую муку,
А на ту распроклятую руку,
Что нас подло сбивает с пути!
Заключим друг друга в объятья!
Пусть с народом сплотится народ!
Наше братское рукопожатье
В порошок эту банду сотрет!
Никакая нас сила не сдвинет,
Если дружба меж нами крепка.
И – да здравствует мир!
И да сгинет
Обагренная кровью рука!
О, великое единенье
Честных рук и свободных сердец,
Вы приносите в мир возрожденье,
Означаете розням конец!
Брат навеки братается с братом
Ради праведной цели святой,
Чтоб не каркал над павшим солдатом
Крови алчущий ворон слепой!..
Будь проклята Смерть —
В прошлом, в будущем и в настоящем!
Славься. Жизнь!
Созидание вольное, славься!
Славьтесь, разум и творчество!
Мирная, славься, работа!
Жизнь, вовек торжествуй над бессильною смертью!
Брат мой,
Стой и смотри!..
1954
Перевод Л. Гинзбурга
СТИХИ О ТЕБЕ
Рахэли – жене и другу
1. Твоим рукам
Пою сиянье рук твоих и пальцев нежность,
трепещущих взволнованно и юно, —
Они ведь жизни смысл без устали прядут,
и скромной силе их едва ли есть предел.
По ним скучал смычок, об их прикосновенье
мечтали в тишине всех инструментов струны,
И только потому, что музыки язык
отвергла ты, рояль концертный помрачнел.
Пою духовность рук твоих. Не выставляли
они своей красы толпе на обозренье,
Их голос был так тверд, так страстно убеждал,
что будничной борьбой стал будущего зов.
Ты в суете сует их песню закалила
и вверила борьбе и веру, и прозренье,
И трудолюбие, и горечь этих рук,
чей взмах или покой красноречивей слов.
Пою величье рук твоих и добрых пальцев.
Расплескиваешь ты тепло их не напрасно —
Оно торопится людей в беде согреть
и упасти от горести детей.
Их формы не испортили мозоли —
движенья их как будто гимн прекрасный
Всему правдивому и честному всему
в кипенье яростном сражающихся дней.
2. На демонстрации
Озаряемый пламенным гневом своим,
сотрясаемый маршем голодных когорт,
Стоны бедности город несет, как плакат,
пробивающий стены и свод голубой.
И печатают лозунги тыщи подошв
на асфальте, который годами истерт.
И по этому городу шествуешь ты,
и тяжелое знамя шумит над тобой.
И не в яростных криках шагающих толп
выраженье души молчаливой твоей,
И не взрывчатой ненавистью ты сильна —
твоя ненависть тем и страшна, что нема.
За оградой спокойствия ярость твоя
оказалась и крови и флагов красней,
И когда бушевали нагайки вокруг.
не склоняясь, была ты, как вызов, пряма.
Ты была выше всех восхвалений, когда
не потупила перед жандармом тупым
Своих глаз – этих двух лебединых озер,
в чьих глубинах улыбка твоя зажжена.
Замер вздыбленный город. Природа сама
любовалась великим твореньем своим.
Ты со всеми слилась, ты светилась во всех,
всем, как воздух, понятна, как воздух, нужна.
3. Ты
Твой день рождается задолго до зари,
когда твои глаза еще о сне лепечут.
Он к изголовию приходит моему
с шеренгою забот, в которых боль твоя.
Неповторимая, прилежная моя! —
Работой каторжной испытанные плечи,
И сила верности, которой меры нет,
непостижимая, как сила муравья...
Предместья чадные толкуют о тебе,
трущобы шепчутся, одетые в отрепья,
Где сердце чуткое, глазастое твое
из дома в дом песет свой свет и свой бальзам.
О простодушная, о добрая моя!
Туберкулез в крови и горе в черном крепе
Содомом сделали твой день, но ты тверда —
плотинами ресниц закрыла путь слезам.
Не благодарности ты жаждешь – быстроты!
Чтобы поспеть туда, где человек слабеет,
И обессиленным ногам стать костылем,
улыбкой высветить уста, чья боль остра.
О всемогущая, безмолвная моя!
Как описать тебя, когда мой стих робеет
Пред тихой прелестью и скромностью твоей,
любимая моя, подруга и сестра?!
1955
Перевод Р. Морана
