Текст книги "Ветви Ихуа (СИ)"

Автор книги: Александр Соловьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

4

Выйдя на улицу, Зубров огляделся. Во дворе – ни души. Все так же сеял дождь, но теперь, когда не надо беспокоиться о папке с бумагами, непогода ему даже нравилась: было что-то таинственно-привлекательное в этой моросящей мгле.

Он побрел по мокрому асфальту, но решил идти не на остановку, а в обход: хотелось прогуляться.

Так что же получается: Инза против системы? Что он пишет? Тайный труд, лжеучение. Хоть и не в разрез с материалистической теорией Лининга, однако это противоречит традиционной федеративной науке – единственно верной, сто раз доказанной и – черт побери! – до боли справедливой. Но Инза пытается ее переосмыслить. Сомнению подвергает. Подточить стремится – точно так же, как червяк точит крепкое здоровое яблоко. Почему? Не верит? Усомнился в верности теории Лининга?

Что же это – наивное правдоискательство или коварная неблагодарность Родине? Нечестно и предательски то, что он делает. Инза – гражданин Федерации, член партии, ученый, выходец из хорошей семьи. Отчего он такой двуличный? Положим, в детстве у него было больше свободы, чем у других. Значит, это привилегии, которые есть у отца, так его избаловали? Ну, допустим. Да только разве это объясняет бунтарство Инзы Берка? А что, если он хотя бы на сотую часть того, о чем говорил, прав?

Вздохнув полной грудью, Зубров задрал голову и посмотрел вверх, в бездну темного пространства, заполненного бесчисленным количеством падающих капель.

– Эй, пролетарий! – позвали сзади. – Дай закурить.

Зубров похолодел, сердце отозвалось учащенным стуком: гопники!

Он сунул руки в карманы и решил не поворачиваться. «Плохой сон, – прозвучали в ушах слова матери. – Скверный сон. Рассказывать нельзя».

Втянув шею, он зашагал прочь. Послышались шаги: его торопливо догоняли несколько человек.

– А ну, стоять! – Это был голос подростка – взбалмошный и повелительный. Зубров на ходу мельком обернулся – их было не меньше шести! – и ускорил шаг. Бежать стыдно, а останавливаться страшно, к тому же мелькнула наивная мысль: а вдруг хулиганам наскучит преследовать, и они отстанут. Но эта надежда тут же растаяла. Сильный удар в спину чуть не свалил его с ног.

– Я сказал: стой! – сердито крикнул кто-то над ухом.

Его схватили за волосы, за локти, за плечи, а чьи-то проворные руку деловито стали рыскать по карманам. Двое гопников мелькали перед ним туда-сюда, оба были невысокими и едва доходили ему до плеча. Зубров хорошо видел их в темноте их сосредоточенные лица.

– Лошара, блин, – недовольно сказал один из них. – Три файфушника с мелочевкой.

– Что? – спросил Зубров, не понимая и трясясь от ужаса.

Неожиданно свет фонарика ударил ему в лицо.

– Ну и рожа! – сказал кто-то сквозь зубы.

– Эй, плесень, куда бабки заныкал? – За этими словами последовал удар в живот. У Зуброва перехватило дыхание, он согнулся, но его немедленно выпрямили.

– Где бабки, лошара? – закричал первый гопник и наотмашь врезал по лицу.

Зубров взвыл от боли. Хотелось сказать им, что у него больше ничего нет, но от волнения он лепетал невнятицу.

– Чего ты там мекаешь? – спросил тот, что бил в живот. – Где нычку прячешь? Ну, говори! В носках? А ну сымай!

– Я домой… Я не прячу… – Зубров не узнавал своего голоса. – Может, отпустите… ребята?..

– Носки, лошара! Бегом! – Первый гопник запрыгал, как боксер, замахал кулаками.

Зуброва отпустили, и он стал торопливо разуваться. Он был ослеплен яркой вспышкой и тяжело дышал, при этом продолжал бубнить себе под нос разные невнятные оправдания. Когда он стаскивал второй носок, стоя на одной ноге, гопник двинул его в скулу. Зубров оказался на земле, копчик обожгла боль.

Фонарик сразу же выключили, и гопники, не сговариваясь, стали пинать Зуброва. Удары сыпались со всех сторон. Прикрыв голову руками, Зубров видел, как один из гопников отошел в сторону и с отрешенным видом закурил. Чуть погодя отошли еще двое, но трое самых усердных, шумно дыша, продолжали бить. Неожиданно один из них подскочил и обеими ногами саданул его в живот – Зубров едва успел напрячься. Парень два раза подпрыгнул как на батуте, а затем соскочил.

– Завтра в это же время сюда притопаешь, – сказал он негромко. – Принесешь пять червонцев. Ясно?

– Ясно… – простонал Зубров, стараясь вложить в интонацию больше страдания, чтобы гопники чего доброго не усомнились в том, что достаточно жестоко его отделали, и не надумали продолжить. Но они, вроде как, были удовлетворены.

Наконец Зубров с облегчением услышал, что они уходят. Не дожидаясь, пока передумают, он вскочил на ноги и тяжело, шатко побежал в противоположную сторону.

***

Проснувшись наутро, Зубров обнаружил, что в руке сжимает мятый кусок оттаявшей говядины: вчера он приложил его к фингалу, да так и заснул.

Зубров сходил на кухню, с отвращением бросил мясо в морозилку и отправился в ванную, к зеркалу. Он удивился, обнаружив, что большая часть синяков, которые вчера украшали лицо, грудь и плечи, рассосалась. Переносица тоже вроде бы выдержала, хотя из носа по дороге домой долго не унималась кровь. Только правый глаз по-прежнему был заплывшим и напоминал сейчас печеную сливу. Да еще побаливали копчик и правый бок.

– Скоты, – процедил Зубров.

Двоих из них он хорошо запомнил. Гопники, должно быть, и не думали, что он разглядит их в этакой темноте, но он мог видеть ясно даже в самую пасмурную ночь. «Может, в милицию?» – подумал он.

Ну, положим, он туда пойдет. А дальше что? Затаскают на всякие там опознания, все кругом прослышат, что случилось. Авторитета уж точно не прибавит. «Нет, не пойду», – решил он.

Зубров помылся и стал готовить завтрак.

«Так чего ж делать-то? – раздумывал. – Может, на больничный?»

Закипел чайник. Зубров заварил чай и сел завтракать. Сжевав без аппетита пару бутербродов, снова сходил в ванную и, припав к зеркалу, старательно замазал синяк зубной пастой.

– Чудо-юдо, – оценил он то, что получилось. Пасту пришлось смывать.

«Эх, надо было хоть одному из них врезать», – подумал он. Отойдя от зеркала, несколько раз ударил по воздуху, глядя исподлобья на отражение.

– Получи!

Странно, почему он в школе никогда не дрался? Многие дрались, а он нет. Только его вечно мутузили. Неправильно все это как-то. Такой здоровый медведь, – наверняка вчера смог бы пару гопников завалить.

Он сжал кулаки до боли, осмотрел их. А вот если бы у тех гадов да этакие кулаки – вот тогда бы точно хана. Не стоял бы тут со своими идиотскими рефлексиями, – в лучшем случае сейчас в травматологии валялся.

Он неторопливо разжал пальцы. И сразу же вспомнил свою печатную машинку «Зенит».

Выйдя из ванной, он вернулся в комнату и расчехлил машинку. Зубров расположил пальцы в линейку: левая рука – «А», «В», «Ы», Ф», правая – «О», «Л», «Д», «Ж».

– Черта с два, – с сомнением пробурчал он.

Зубров заправил бумажный лист, и с вроде бы привычной скоростью пробежал по клавишам: «ОТКАЗАТЬСЯ ОТ ВСЯКИХ ДЕЛ С ИНЗОЙ БЕРКОМ». На этой короткой фразе ему дважды пришлось разъединять сцепившиеся рычаги литер.

На бумаге вышло следующее: «РОПАХЗТЬСМЧСМФЯ ОЛТЬ ВАСЯФКУИХ ДЕНЛД СМ ИРНЗХОЛЙЦ БЮЕКРОКОИМ».

Он попытался печатать помедленней, но результат тот же: пальцы не хотели вмещаться.

– Я не помню, как я это делал! – прошептал он обреченно.

Оцепенение, ставшее привычным, стиснуло спину, плечи, запястья. Нервно растирая руки, Зубров заходил по комнате.

«Критическая масса… – бормотал он. – Вот что это такое. Что-то произойдет. Так или иначе должно произойти. Уж больно много странностей. Острое зрение… Тонкий слух… Машинка… Сны… Нож… и еще та штуковина…»

Он вернулся в кухню, поставил на огонь кастрюлю с водой: как бы там ним было, а еду готовить надо. Кинул на стол пачку вермишели и затем достал из плиты сверток. Внутри был другой, маленький сверточек. Размотав его, Зубров вынул электронные часы. Точнее, это было компактное устройство, похожее на болгарские часы, которые ему однажды довелось увидеть в комиссионном магазине. Корпус был сделан не то из крашенной стали, не то из пластика, явно не отечественного производства. Браслет походил и на кожу, и в то же время на металл, и ничего подобного раньше Зубров не видел. По маленькому экранчику бежали ряды цифр. Центральные цифры показывали время. Кнопок не было за исключением одной маленькой с торца, при помощи которой устройство можно было выключить. Вчера, перед тем как идти к Инзе, у Зуброва было искушение надеть часы, но он передумал.

«Хорошо, – сказал себе он теперь. – Не то бы забрали».

Он подумал немного и защелкнул браслет на запястье. Не всякие часы налезали ему на руку, а эти вот налезли. «Смотри ты, точно на меня сделаны», – хмыкнул он.

***

Первые неприятности начались еще во дворе школы. Несколько ребятишек из четвертого или пятого класса сорвались с крашенных труб спортивной площадки и, догнав его, зашагали рядом, обратив к нему торжественные злые лица и молча улыбаясь. Когда они всем скопом поднимались по ступеням, Зубров услышал, как кто-то из старшеклассниц, стоявших в стороне, шепнул: «Девки, а вы знали, что Бульдозер красится?» Подруги захихикали.

Перед дверью он резко остановился, и один из преследователей, не ожидавший этого, ткнулся ему в спину.

– Вы идете или нет? – спросил мальчишка-бионер, и уже не в силах сдержаться, расхохотался.

Зубров круто развернулся.

– Вы, все! Проваливайте!

От его крика умолкли даже те, кто стояли поодаль.

Школьники на секунду опешили – явно не ожидали такого от учителя. Но тут один из них нашелся и с ухмылкой заявил:

– Не пустите в школу – мы на вас руководство натравим. Будет вам тогда.

Зубров весь задрожал от этой неожиданной дерзости, но тут мальчик злорадно прошипел:

– Ага! Вон и завучка!

По школьному двору в самом деле плыла массивная фигура Геры Омовны. Зубров бросил на малолетних преследователей безнадежный взгляд и, больше ничего не сказав, вошел в школу.

Первый урок он проводил в восьмом «Б». Судя по заметкам на первой странице журнала, этот класс, в отличие от десятого «А», составляли дети простых рабочих. Было среди них, правда, трое или четверо из интеллигентских семей, но родители их – мелкие служащие, вроде самого Зуброва.

Речь шла о ландшафтах. Зубров старался держаться к ученикам левым боком. Время от времени он косился на соседний дом, поглядывал на будильник в окне, – он стоял на прежнем месте.

Дети перешептывались, перебирали вероятные причины появления под учительским глазом фонаря. Порой на чьем-нибудь лице мелькала хитрая ухмылка, но не более.

Урок прошел тихо, без происшествий. Зуброву даже удалось через одного примерного парня передать журнал восьмого «Б» в учительскую.

Следующие два урока – в двух седьмых классах – также прошли более-менее спокойно. Осталось переждать окно, после которого придет девятый класс, и день можно считать пережитым.

«Судьба моя – врагу не пожелаешь, – думал Зубров, поглощая вермишель из банки. – Чем я того же Инзы хуже или Локкова, или тех вчерашних негодяев, или кого угодно? Почему они заставляют меня чувствовать себя ничтожеством, притом что сами творят все, что вздумается? Локков – сын секретаря обкома – носит патлы, болгарскую музыку слушает, а Инза и вовсе припеваючи живет, точно на каком-то особом положении… Я вот план на следующий год до сих пор не сдал, – так за это мое собственное чувство вины всякую волю у меня отбирает! А все эти, кто вокруг… Им же на святое начхать! Они высшие ценности попирают! И при этом спокойны, как слоны. Да кто они, черт возьми? Лицемеры… Что у них впереди? А может, они и счастливы, что такие, как я, есть, и больше им ничего и не надо? Одно только это понимание, что они выше меня в пищевой цепочке, как в животном мире… Нет! Дурацкая у меня логика! Бред и клевета! Это во мне неудачник говорит…»

Доев, Зубров открыл выдвижной шкафчик, собираясь взять салфетку, и увидел круглое зеркальце. Взяв его, стал разглядывать подбитый глаз.

Синяк немного побледнел, но по-прежнему оставался главной достопримечательностью лица. «Зайти в магазин и купить пудры?» – подумал он, но тут же отбросил эту затею, представив, с каким любопытством посмотрит на него продавщица.

Зуброву казалось, что он запер дверь, но он обманулся, и вошедшая Лина Рене застала его за попыткой припудриться мелом. От неожиданности он дернулся, зеркальце вывалилось из толстых пальцев и с тихим звоном разбилось.

Лина ойкнула и, видимо, без задних мыслей спросила:

– Что с вами, Орест Крофович?

«Они же еще не знают», – с грустью подумал Зубров. Он присел и, наклонив голову, начал собирать осколки. Жаль зеркальце. Оно прижилось у него еще на первом курсе, и вот настал его конец. Лина подбежала и принялась помогать.

– Не порежься, – проворчал Зубров. – Почему не на уроке?

– Физрук заболел… – Лина старалась не смотреть на учителя.

Зубров подумал, что Лина самая тактичная из тех, с кем он знаком, но при всем при том ей наверняка ужасно хочется про фонарь узнать.

– А я всем предложила идти к вам, – вдруг виновато сказала Лина. – Думала, если у вас есть время… можно было бы поговорить о том, что мы разбирали на внеклассном часе… ну, о болгарской пропаганде, помните?.. когда пришли только мы с Верником…

– Надо было у меня спросить вначале! – с досадой сказал он.

Лина ойкнула – на пол закапала кровь.

Зубров быстро положил собранные осколки на стол и, схватив Лину за руку, пережал порезанный палец. Кровь перестала капать, но он придавил слишком сильно, девочка вскрикнула. В это время дверь снова открылась, в класс вошел Верник, за ним Гудастов и другие.

– Ты что, совсем?! – крикнул Верник с порога. – Эй, пацаны!

Ученики бросились к Зуброву и остановились в трех шагах.

– Офигеть. – Верник смотрел то на окровавленную руку Лины, то на разукрашенное лицо Зуброва.

– Случайно вышло, – пробормотал Зубров. Он почувствовал, что дрожит. – Рене… она порезалась… Скажи им, Рене.

– Случайно, – кивнула Лина. – Не давите так… Больно.

Ученики зашумели.

– Эй! – угрожающе крикнул Верник. – Ей больно! Ты что, не слышал? А ну быстро отпустил ее!

– Перестань, Верник, – цыкнула Лина, но ее слова потонули в общем гвалте.

Верник схватил Зуброва за руку, подступил вплотную. Гудастов тоже шагнул к нему, но не так решительно, – он взял его за рукав пиджака. Зубров попятился и выпустил руку Лины. Кровь закапала снова. Верник вдруг рассвирепел и пихнул Зуброва кулаком в плечо. Зубров механически оттолкнул его, и Верник полетел в проход между партами. Лина взвизгнула. В эту минуту в класс вошел Ард Локков.

– Вот это да! – сказал он. – Какой вы, оказывается, буйный, Орест Крофович!

За ним вошло несколько парней и девчонок. Локков оттеснил Верника с Гудастовым и подступил к Зуброву.

– О-ба-на! – воскликнул он. – Какой макияж!

Все дружно рассмеялись, даже Рене, и та не выдержала и прыснула.

– Лучше уйди, Локков, – хрипло сказал Зубров. – Я не собираюсь тебя… с тобой… – Он не находил слов.

– Что вы сказали, Орест Крофович? – Локков повернулся к Зуброву ухом. – Не слышу, повторите, пожалуйста.

– Не лезь не в свое дело! – прорычал Зубров. – Уйди… по-хорошему… я с тобой не собираюсь…

– Не в себе вы нынче, – заключил Локков. – Видать, нервишки расшалились.

– Смотри, Ард, он Рене порезал, – сказал Гудастов, – а потом Вернику вмазал.

– Скотина! – процедил, поднимаясь, Верник. – Прям под дых впаял.

– Вот те на! – Локков присвистнул. – Как такое могло случиться, Орест Крофович? Что за средневековые методы? Вы уж не обижайтесь, но я как староста класса должен разобраться и принять меры. Ого, кровь! А вот это уже в самом деле серьезно. Похоже, будем отвечать по всей строгости… Ну что, дорогой вы наш учитель, пока вас в милицию не забрали, не хотите облегчить себе наказание? Надо бы прощения попросить.

– Я не хотел, – пробормотал Зубров.

– Ну нет, Орест Крофович, вы меня совсем разочаровываете. Кто же так прощение просит? Неискренне как-то. Встали бы на колени для приличия…

Тут Верник, раздвинул стоявших впереди и запальчиво выкрикнул:

– Пускай еще раз попробует!

Зубров машинально замахнулся. Его трясло.

– Ну! – сказал Верник, дергая глазом.

На Зуброва нашло странное ощущение гиперреальности. Лицо Верника на миг показались ему какой-то бессмысленной намалеванной рожей, которую в эту минуту кто-то для чего-то удерживает перед ним. Все остальные были тоже не вполне реальны и как бы только для фона. Зубров встряхнулся и обвел их взглядом: нет, они таки были реальны, они смотрели с напряженным ожиданием, им всем до ужаса не терпелось узнать, как он себя поведет.

– Вон отсюда, – прохрипел он. Тело его начинало угрожающе цепенеть. – Проваливайте!

– Нет уж, – процедил Локков, и по его непоколебимому виду стало понятно, что так просто он не отвяжется. – Послушайте, я вам реально предлагаю нормальный способ все это замять. Может быть, мы даже совсем забудем этот инциент и не станем никого вызывать. Вы же не глупый человек, зачем вам из-за такой чепухи садиться в тюрьму? От вас требуется встать на колени и извиниться. И тогда милиции не будет. Обещаю.

Зубров ударил его, но все же успел умерить силу за долю секунды до того, как кулак ткнулся в узкий подбородок подростка. Локков взлетел в воздух легко, как пушинка, – он описал дугу и, развернувшись в воздухе, шлепнулся животом на пол.

Девочки завизжали и кинулись к двери. Началась давка.

Зубров несколько мгновений смотрел на неподвижно лежавшего Локкова, а затем выругался:

– Черт!

На него навалилось понимание того, что только что случилось. Он схватил себя за кулак, осмотрелся. Верник с Гудастовым пятились. Контиков присел над Локковым, попробовал перевернуть его на спину.

– Стой! – крикнул Зубров. – Нельзя! Может быть сломан позвоночник! Надо срочно в скорую звонить…

Он окинул взглядом оставшихся. Кого бы из них в учительскую отослать? Нет, лучше он сам…

– Псих… – ошеломленно пробормотал Верник. – Не выпускайте его…

– Строим баррикаду! – крикнул кто-то.

Все, кто был в классе, бросились сдвигать парты.

– Арда оттащите! – попросила Лина. – Кто-нибудь, сбегайте за медсестрой.

Она склонилась над Локковым, хотела развернуть, но, видимо, вспомнила слова учителя и остановилась. На светлом замшевом пиджаке Локкова остались следы ее крови.

Зубров одним движением отодвинул парту, преграждавшую путь, присел рядом с Локковым. Первое, что пришло на ум – проверить пульс. Он протянул руку, но в это время парень шевельнулся и начал подниматься. Повернув голову, он что-то пробормотал. Шатаясь, прополз на четвереньках около метра и снова повалился. Контиков снова кинулся к нему и помог сесть. Локков вяло оттолкнул его и стал нескладными, паралитическими движениями ощупывать лицо, бормоча что-то вроде «закопают тебя, урод хренов».

Зубров прошел мимо и свернул к выходу. Больше никто не пытался перегородить ему дорогу.

5

Он стоял у окна в учительской, когда во двор въехал милицейский УАЗик.

Зубров посмотрел на электронные часы. Может, пока не поздно, спрятать их под шкаф? Ведь придется же объяснять следователям, где раздобыл.

Он вспомнил о ноже. В квартире наверняка обыск устроят. Если бы нож в кухонном столе или кладовке лежал, еще куда ни шло, но он завернут в обрывок газеты и спрятан в духовке – готовая улика. Что сделано в неосознанном страхе, выльется в очередную беду.

А вообще черт с ними, с часами, пускай остаются. Проще рассказать все, как было. Никто ему, конечно, не поверит, но это не его проблемы. Головы кое-кому поломать придется. Ну и пускай ломают, авось, докумекаются, откуда все это взялось, – тогда и он тоже узнает.

Зубров отошел от окна и повалился на диван, – тот отозвался унылым скрипом.

Черт возьми, как же это могло произойти?

Ему запомнилось необычное ощущение – оно пришло за секунду до того, как он ударил: внезапно страх уступил место гневу, это было как вспышка света в темноте. В этот миг он мог выбирать. И он свой выбор сделал. И что с того, что это стоило ему спокойного будущего и свободы? Назад время не воротишь, жизнь совершила вираж, и теперь все будет по-другому.

Из-за предусмотрительно запертой Табитой Цвяк двери послышались шаги: по коридору шли несколько человек. Судя по тяжелому топоту, мужчины – строгие, уверенные, неумолимые. Безусловно, они вооружены. Попробуй оказать сопротивление или бежать – и они застрелят на месте, прямо здесь, в школе. Нет, он пришел сюда добровольно, чтобы сдаться, они наденут на него наручники и поведут по коридору, а затем через школьный двор.

Шаги были все ближе, и Зубров подумал, что возможность выбора все еще есть. Он задрожал и, поднявшись с дивана, задыхаясь, пошел к окну.

Зачем жить? Все, о чем мечтал, – чушь. Все, во что верил, – обман. Разве нет?

Открыть щеколды, спрыгнуть со второго этажа. Вон те двое в сиреневых шинелях окрикнут его, но он не послушает и бросится к забору. Тогда они начнут стрелять.

В дверном замке загремел ключ. Зубров положил руку на оконную щеколду, однако открывать не стал.

Дверь отворилась, и кто-то с порога сказал железным голосом:

– Зубров, на середину помещения! Руки за голову!

Вот, сейчас начнется. Перед тем как обернуться, он увидел, как во двор школы вкатилась черная «Волга», за ней еще одна, серая. Машины остановились, в обеих одновременно распахнулись все дверцы, и вышло несколько мужчин в штатском.

Зубров подчинился приказу. К нему подошли сзади и надели наручники, не тронув часы. Затем перед ним возник молодой милиционер в лейтенантских погонах.

– Лицом к стене, – сказал он.

Зубров стал, куда велели.

Он подумал о матери. Когда они ей об аресте сообщат? Должно быть, не сразу, а когда понадобятся ее свидетельства. А может, все это еще как-то обойдется? Может, она ни о чем и не узнает?

Не ври себе… Он уперся лбом в стену. С наивностью придется попрощаться, начинается другая жизнь – жестокая, реальная. «Ты сам этого захотел, – подумал он. – Все неприятности, которые были раньше, покажутся мелочью». Тюрьма – Зубров слыхал, что это такое.

Табитта тоже вошла в учительскую. Лейтенант предложил ей сесть и ответить на какие-то вопросы. Они заговорили вполголоса.

Зуброву надлежало оставаться на месте. Его охранял другой милиционер, очень маленького роста. Зубров не мог рассмотреть его краем глаза, но заметил, как он тщедушен. Неожиданно в голову взбрело, что вместо того, чтобы стать учителем, надо было идти служить в милицию: уж там-то он куда больше чувствовал бы себя на своем месте. «А может, не поздно еще к ним попроситься? – подумал он. – Что, если они прощают тех, кто…»

Он не успел развить эту идею, поскольку в эту минуту в учительскую решительным шагом вошел дородный мужчина в дорогом черном костюме и с холеным лицом, а за ним еще двое.

– Я – Локков, – сказал он. – Кто старший? Вы? Мне надо с вами поговорить, лейтенант. Пусть нас оставят наедине.

Зубров похолодел. Он украдкой повернулся и увидел, что лейтенант с чрезвычайно взволнованным лицом стоит по стойке «смирно».

– Пусть подождут за дверью, – повторил Локков-старший.

Лейтенант сделал знак маленькому милиционеру и тот вывел Зуброва в коридор. Было слышно, как следом посеменила перепуганная Табитта.

Их окружили пятеро штатских. Двое из них были так рослы, что доходили Зуброву чуть ли не до бровей, а по ширине плеч были почти равны ему.

– Допрыгался, – бесстрастно сказал один, и больше никто ничего к этому не добавил.

Зубров не хотел видеть их лица и отвел взгляд. Он вспомнил, как Ард полз на четвереньках по проходу между партами, и подумал, что если бы в руки не попалось зеркало, этого можно было бы избежать. Однако с другой стороны зеркало он не взял бы, если бы вчера его не избили, и вчера его не избили бы, если бы не надо было ездить к Инзе.

Они стояли минуты три, потом дверь распахнулась, и из учительской вышел Локков-старший. Зубров приметил, что у него большие залысины и седина, несмотря на моложавый вид. Локков кивнул, и двое охранников схватили Зуброва подмышки.

– Хныкин, ко мне! – послышался нервный голос лейтенанта.

Маленький милиционер отступил, директрису тоже куда-то оттеснили, и Зубров оказался полностью во власти штатских.

– Ну что, теперь вперед, – сказал один из них.

Его быстро повели по пустому коридору. Зуброва начало лихорадить. Он повернулся, затем чтобы спросить, куда его ведут, но тут же получил ощутимый толчок под ребро.

– Шагай прямо, – сказал один из сопровождавших.

«Что-то не так, – занервничал Зубров. – Зачем меня передали штатским?»

Его привели на школьный двор, велели сесть на заднее сидение серой «Волги». Он увидел, что ко второй машине подошли медсестра и Ард.

Если его собираются отвезти в обком партии, то почему не снимают наручники?

С обеих сторон от Зуброва уселось двое сопровождавших, двери закрылись, и машины тронулись с места. Когда они разворачивались, он увидел, что милицейский УАЗик последовал за «Волгами».

– Менты не отстанут, – сухо заметил мужчина, сидевший рядом с водителем. – Так и будут на хвосте болтаться.

– Ну и хрен? Пускай себе болтаются, – равнодушно отозвался тот, что сидел слева от Зуброва.

Они выехали на дорогу и, свернув, двинулись за черной «Волгой». В зеркале заднего вида мелькнули круглые фары УАЗика.

Неопределенность терзала Зуброва сильнее, чем недавнее ожидание ареста. Он старался унять дрожь, но ничего не выходило. Наверняка, эти два охранника по бокам чувствовали, как ему сейчас страшно. Они смотрели прямо, и при этом, должно быть, представляли себе, что будет происходить там, куда они ехали. Они знали, что его ждет, а он – нет.

– Куда мы едем? – спросил он, не выдержав.

– Угомонись, нетерпеливый, – мрачно обронил сидевший слева.

За окном проплыла огромная надпись «Слава передовикам!»

«Если в обком везут, то, наверняка, чтобы сомолфедский билет отобрать, – предположил Зубров. – Должно быть, обязательная процедура для тех, на кого дело заводят».

Машины свернули на грунтовую дорогу, и тут он сообразил, что его везут вовсе не в обком, а на стройку: впереди возвышались стены будущего «Ледового дворца», строительство которого, как он слышал, заморожено еще года четыре назад.

«Бить станут», – окончательно осознал Зубров.

Он с тревогой глянул в зеркало: УАЗик по-прежнему ехал следом.

Неужели и впрямь самосуд? А как же иначе? Разве эти люди станут разбираться? Все, что им нужно – ощутить силу, отомстить, покарать…

Зубров посмотрел на лохматую голову Арда, качающуюся в заднем окне черной «Волги». Рядом, обнимая за плечо, его отец. Этот холеный мужчина, секретарь обкома партии поставит сына рядом, и оба станут наблюдать, как амбалы в костюмах будут изгаляться над школьным учителем, который еще час назад увлеченно рассказывал семиклассникам, что Федерация граничит с двадцатью тремя странами, и ее граница – самая длинная в мире.

«Станут бить», – словно обезумев, повторял он мысленно, потому что больше ни о чем уже думать не мог. На миг в воображении возникло чье-то немолодое лицо – он даже не понял, кто это – мать или Табитта, или вообще кто-то посторонний, причем, до странности знакомый. Кто бы это ни был, он очень значим в его жизни, хоть и неузнаваем. Спасаясь от ужаса, Зубров стал хвататься за призрак, и в уме отчетливо прозвучало слово «Огин».

В этот самый момент внутри что-то перевернулось. Перед глазами запульсировали сиденья и выпуклые затылки впередисидящих. Пустынный ландшафт за окном и приближающиеся стены «Ледового дворца» окутали сумерки.

«Зверь показывает когти», – вспомнились слова Арда. Да, он прав. Эти кривляки-лжецы и страх, посеянный в детстве, превратили учителя в животное. Но плевать! Так даже лучше!

Зубров услышал какой-то скрежет, а в следующий миг сообразил, что это скрипят его собственные зубы. Он до боли сжал кулаки и мысленно проклял Локковых, школу и свою прежнюю веру в справедливость. Небо стало свинцово-серым и тяжело повалилось на землю.

Машины снизили скорость, въехали в сумрачный проем в стене и остановились. Все, кто сидел в машине, окрыли двери и проворно выскочили наружу. Зуброва схватили за пиджак и тоже выволокли. Внутри «Ледового» воняло мочой и сыростью, всюду валялся строительный мусор и газеты.

Его толкнули в спину и заставили отойти на несколько шагов.

Обернувшись, Зубров увидел УАЗик, – он стоял метрах в десяти от проема. Милиционеры вышли и, не решаясь приблизиться к зданию, вглядывались в его сумрак.

Зубров тяжело дышал, его лихорадило, но теперь это был больше страх зверя, чем человека. От прежней боязни за жизнь, репутацию и хрупкое будущее ничего не осталось. Больше он не чувствовал за собой обязанности вести себя добропорядочно, как подобает «истинному» сомолфеду. Хотелось орать и кусаться, поливать своих похитителей грязной бранью и плевать им в рожи.

«Так даже лучше!» – мысленно повторял он, ненавидя всех этих подонков, возомнивших, что им дана над ним власть. Все что они могут, это причинить ему боль. Да чихать на боль! Он наклонил голову и глянул исподлобья, готовясь терпеть все, что угодно. На секунду он встретился глазами с Ардом. Мальчик продолжал стоять, держась за приоткрытую дверцу, на лице у него была растерянность.

– Смотри! – крикнул Зубров и мрачно рассмеялся.

Локков-старший вальяжной походкой приблизился и, остановившись в двух шагах, смерил Зуброва пристальным взглядом.

– Довели тебя, братец, – сказал он. – Вот она, современная молодежь. Трудно с ними, понимаю. Но, как говорится, взялся за гуж – не говори, что не дюж.

На какую-то секунду Зубров засомневался в том, правильно ли он понял намерения похитителей. Глянул озадаченно, но в это время один из водителей, который задержался, что-то доставая из багажника, подошел к охранникам и передал им пару резиновых дубинок. Двое, те самые, что сидели по бокам, вооружившись ними, обступили Зуброва с обеих сторон.

– Ненавижу! – проорал он.

– Мразь! – рыкнул Локков и шагнул к нему, стискивая кулаки. – Из-за таких падл весь народ страдает!

Зубров отпрыгнул назад, и в этот миг один из охранников сделал выпад и саданул его по ноге. Он рухнул на колени, и Локков, подскочив, стал размашисто бить его по лицу.

До этого момента Зубров не до конца верил, что это все-таки произойдет. То, что секретарь обкома станет собственноручно лупцевать человека, закованного в наручники, никак не хотело укладываться в голове простого федерального учителя и мириться со стереотипами, намертво там засевшими. Конечно, можно было понять чувства отца, но исполнять самосуд так дикарски, при водителях и сыне – все это было выше понимания.

Зуброва охватила тупая злоба. Он машинально отклонился, и рука Локкова прошла мимо, при этом движения его как-то неестественно замедлились. Зубров видел, как инерция разворачивает грузное тело секретаря обкома. Это было странно, удивительно, фантастически! Рука Локкова остановилась и двинулась обратно, из-за живота показался второй кулак: он надвигался еще медленней, Зубров нырнул под него, и кулак проплыл над головой. Разогнувшись, он увидел, что всех, кто сопровождал Локкова, тоже охватила какая-то сказочная сонливость.