Текст книги "Видеозапись"

Автор книги: Александр Нилин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Фанатичный в своем отношении к хоккею и к людям, занятым в большом хоккее, Тарасов в общении с игроками переживает диапазон эмоций от жестокости до чего-то сходного с нежностью, и наоборот. Тарасов не сомневается или не хочет сомневаться в том, что сам факт участия молодого человека в большом хоккее – повод быть совершенно счастливым. И покой действительно только снится игрокам ЦСКА. «А может и надо так с нами»? – замечают они после поражений, вздыхая.

Тарасов не признает полумер. На него жалуются: рубит с плеча. Да, рубит – ничего не поделаешь.

Выраженное вполсилы ЦСКА перестает быть ЦСКА.

В ЦСКА среди игроков, закрепившихся в основном составе, нет людей несложившейся судьбы, неиспользованных возможностей.

Вероятно, счастье не в едином честолюбии, но и в известной твердости положения, в разумном спокойствии. Такое счастье в ЦСКА – невозможно. Оно противоречит действительности. Тарасов заставляет каждого игрока дать команде все, на что он способен. Иногда, не секрет, он тем самым и сокращает его хоккейный век – заставляет отдать лучшее, что у того есть, без остатка, постоянно действовать на пределе возможностей и не гарантирует обязательного долголетия. Впрочем, мало ли мастеров ЦСКА играют в команде более десяти лет?

Его раздражает, когда коллеги сетуют на то, что в их командах сейчас пора смены поколений, а оттого и трудности, и поражения… Что значит смена поколений? Он делает вид, что недоумевает. И напоминает сразу, какие гиганты уходили из ЦСКА: Никаноров, Бобров, Бабич, Сологубов, Трегубов, Альметав, Локтев, Александров… Но ведь команда существует, не теряя ни имени, ни репутации. Ему смешно, когда спрашивают, кто же лучше: Бобров или Мальцев? Для него нет дилеммы. Новое всегда лучше старого – иначе какой же смысл в тренерской работе? Да, Бобров был впереди своего времени. Но и они, Харламов и Мальцев, нет, вернее, Мальцев и Харламов, обгоняют время, играют в хоккей грядущего. Как опережали свое поколение, по мнению Тарасова, Фирсов и Старшинов.

Для молодых он всегда находил время. Занимается и самыми юными из намечаемых кандидатов в команду – с огольцами, мальчишками, как он их называет. Им непременно отведено место в его эксперименте.

Не парадокс – обыкновенный жизненный опыт: выдающиеся игроки менее восприимчивы, даже враждебны к всевозможным тренерским новациям, им в большинстве случаев поздно меняться. Новое в игре связано с выдвижением молодых – то есть с двойным риском. Но и риск – непременная линия в комплексе победителя. А Тарасов – противник лабораторных экспериментов, отдаленных от жажды побеждать. Тарасов прежде всего практик, и потому эмоции всегда предшествуют его расчетам.

В этой связи стоит сказать о книгах Тарасова «Совершеннолетие» и «Хоккей грядущего». Вступая в одну из них, он берет себе в союзники Станиславского. Мы все что-то последнее время стали злоупотреблять сравнением с миром искусств – это, по-моему, обедняет и обижает каждую из дисциплин. Но, говоря о книге Тарасова, пожалуй, есть резон сравнивать позиции хоккейного и театрального реформаторов. Книги Тарасова пока самое серьезное, что написано и у нас, и за рубежом о хоккее. А все же прислушаемся к замечанию одного видного деятеля МХАТ о том, что вымышленный герой работы Станиславского, некий, все на театральном свете знающий Торопцов, изрекающий педагогические истины, несомненно важные и полезные, все-таки мало напоминает самого Станиславского – ищущего и сомневающегося. Как бы там ни говорили, а учение Станиславского признано через его режиссерскую практику. И книжное изложение – лишь академическая этикетка к штормам и штилям целого океана поисков.

То же самое происходит на страницах книги Тарасова. Тарасов из книги чересчур уж академичен. И автопортрет его выразительнее в нервных буднях тренировок и нелегко складывающихся для ЦСКА игр. С другой стороны, большие мастера обычно возвращаются к главной теме в течение всей жизни – и перемены в самих себе непременно замечаются ими, находят новое выражение. Какие же основания сомневаться, что у Тарасова еще будет и время, и повод продолжить литературный портрет современного хоккея, а стало быть, свой? Кроме того, в приемах работы своей с командой он и напоминает постановщика сложного спектакля. Кто не присутствовал на его тренировках, но видел фильм «Вечное движение» о репетициях ансамбля Игоря Моисеева, легко представит себе уроки Анатолия Тарасова. Масса общего. И название подходит.

Как-то я увидел его в вагоне метро. Позже выяснилось, он ехал на Ленинградский вокзал – часть матчей международного турнира в тот год проводилась в Ленинграде. Вид у Тарасова был удивительно мирный: сидел в меховом картузе, в очках, читал «Известия»…

А хоккейный матч он видит боем.

«Придешь без синяка – выгоню из команды», – может сказать он в запальчивости. Обвинить робких: «Не все еще вылезли из окопа». «Посмотрите, какие буквы у вас на груди», – не чужд и патетики. «В сборной нельзя быть осторожным человеком, – утверждает он на очередной тренировке, – если вы боитесь, что шайба попадет к вам в личико, если вы боитесь упасть на лед, о чем нам тогда с вами говорить…» Рассказывает про знаменитого ветерана армейцев, ныне тренера детской группы ЦСКА Александра Виноградова: «Я горжусь этим человеком – он не знает, что такое страх».

Разумеется, он ценит в игроках и другие качества, ими он тоже гордится: «Харламов – кудесник. И немножечко артист».

Благодушно настроенный в ходе телевизионной передачи, посвященной успехам ЦСКА, Тарасов не жалеет эпитетов, сияет, хвалит своих игроков: «Паши ребята – ах, молодцы, фанатики». А фанатики переглядываются, думают: «Знал бы кто, отчего мы такие фанатики…»

Тренировочные уроки Тарасова посвященные и непосвященные любят посещать как спектакль. Но если и спектакль, то поистине мхатовской школы переживаний. Все всерьез. Всегда. И чаще всего тренировки даются хоккеистам тяжелее игры. И привыкнуть к ним, кажется, нельзя. Как к суворовским чудачествам тренера.

Он неожидан. И для новичков, и для тех, кто знает его годы и годы.

А вдруг и это замысел?

Тренировки тяжелые, но никогда – монотонные.

Игроки должны знать, что тренировка им нужна, необходима, – принцип Тарасова. «Выдающемуся игроку нельзя дважды говорить одно и то же. Его надо заинтересовать». Кому-то Тарасов кажется деспотом, попавшим под власть каприза, но кто сказал, что сильная воля наставника исключает чуткость? Он любит повторять: «Великая команда», «великие игроки». Причем в ряды великих зачисляет щедро. Но робости перед великими не испытывает. Считает себя вправе твердой рукой руководить ими.

И хорошему тренеру нет-нет, а надо чаще, чем хотелось бы, идти на компромисс во взаимоотношениях с командой. Простить знаменитости какие-либо отклонения от норм, закрыть глаза на отчетливые признаки зазнайства у талантливого «огольца».

Тарасов же в таких делах далек от дипломатики – хирург пробуждается в нем мгновенно.

В своей книге он именует Александра Альметова великим. Каллиграфически вписаны им в воспоминания и другие адреса благодарной памяти. И тех, с кем поступил на первый взгляд излишне сурово.

Современный мир требует прежде всего поступков. Но все же – кто из тренеров решился бы лишить двадцатисемилетнего Альметова места в команде? И что характерно – Альметов не пошел играть в другие клубы, предпочел уйти из хоккея.

И в самом деле, выходит, не каприз тренера, а суровые условия тренировки лишают и талантливых, и необходимых хоккею игроков возможности приходить на нее непосредственно после именин или иного торжества, связанного с нарушением режима.

Эпизод из жизни ЦСКА. Тренировка в зале тяжелой атлетики. У закрытой двери, снаружи, беседуют две служительницы Дворца:

– Сегодня соревнования?

– Нет. Хоккеисты тренируются…

– А почему кричат?

– Тарасов…

Комментарий Тарасова присутствует с начала и до конца урока – все три часа.

Он приближает к игре, не дает забыть о хоккее – пусть упражнения и мало напоминают игру на льду. На самом же деле они имитируют ее важнейшие элементы или подводят под нее атлетическую базу. Баскетбол и футбол в объятиях силового поединка…

«Вы играете в дрянной хоккей, – кричит Тарасов хоккеистам, гоняющим мяч по грунту корта. – Саша Якушев (сейчас тренируется сборная) прокатился двадцать пять метров. Все время быть в поиске (имеется в виду шайба). Все впереди, все предлагают себя…»

И разъяснение: «Нам в эту зиму не придется играть в старый хоккей. От защитника к защитнику…»

Конечно же, стилевой гладкостью литературного изложения интонацию Тарасова на тренировке не передать. Здесь уместнее фонограмма – все-таки дает представление. Как и во всем, что делает Тарасов, – шкала оттенков. То он почему-то обращается к игрокам официально: Александр Павлович, Владимир Иванович, но ко всем вместе – мальчишки. Или же: «Володя, Женя и товарищ Третьяк, придется наказывать, а не хотелось бы». Наказания: либо дополнительный кульбит, либо еще какое-нибудь смешное упражнение («наказание не должно быть злым» – считает Тарасов). После баскетбола или футбола, разыгранного в хоккейных силовых кондициях, побежденные обязательно везут на себе победителей.

Эмоциональный фон снимает напряжение.

И еще. Шероховатость и разнородность словесной ткани, возникающей на тренировке, – репетиции взаимоотношений в момент игры, поиск кода, удобного для общения в игре. Многословие Тарасова не причуда. Скорее – способ найти общий тон игрового мышления.

Сложно фиксировать и все оттенки того, что говорит Тарасов в перерывах матча и при установке на игру. Возможно, находясь в иной эмоциональной гамме, он и сам бы не повторил тех слов. Они принадлежат игре. И после игры уже не звучат. Произнести их вовремя – искусство. И мало кто им владеет на равных с Тарасовым.

На законченные и грамматически безукоризненно построенные фразы времени по ходу игры нет. Цену приобретают и междометия, и предлоги. И глаголы, отрубленные от существительных. И жесты – ладонь на плече хорошо сыгравшего или что-нибудь в этом роде. Вот телеэкран и делится с нами меткими наблюдениями, важными для полноты тарасовского портрета.

На международном турнире хоккеистов в Москве учреждается приз для тренера, больше других внимательного к прессе, к ее представителям. Если сделать приз постоянно присуждаемым в течение всего сезона, то у Тарасова есть все шансы быть обладателем его довольно часто.

Он внимателен к прессе. И как читатель, и как пишущий, и, главным образом, как интервьюируемый. Журналисты любят обращаться к нему – он говорит и охотно, и хорошо, и в меру парадоксально. Журналисты, находящиеся с ним в контакте, всегда могут рассчитывать на интересный материал.

И тем не менее отношения Тарасова с прессой не так уж определенны. И в них отразилось нелегкое своеобразие характера Тарасова. Он, как правило, подкупает журналистов доверительной интонацией, умением сформулировать мысль и оригинально, и остроумно. Он верит в силу печатного слова, знает и как использовать эту силу. Журналисты редко способны не поддаться обаянию тренера сборной и ЦСКА. Но, в свою очередь, Тарасов принимает только безоговорочное сочувствие. И когда не встречает его, обижается и долго помнит обиды. В таких случаях он теряет присущее ему чувство юмора и готов всерьез обвинять журналистов в пристрастии к «Спартаку» или к «Химику». Ибо сам он – человек пристрастный. К ЦСКА. И ему трудно возразить. Хотя давно известно, что истину быстрее и чаще находят в спорах, где мысли, неприятные авторитетному собеседнику, высказываются откровенно.

Необычно начинался для Тарасова сезон 1973 года.

В конце прошлого он сложил с себя руководство командой. Занял почетный, но более спокойный пост главного тренера Вооруженных Сил. Передал команду своему долголетнему помощнику Борису Кулагину.

ЦСКА начал сезон без Тарасова. А его прославленный тренер принял очень лестное не только для себя, но и для всего европейского, особенно советского, хоккея приглашение: на симпозиум виднейших тренеров любительского хоккея Канады в город Ванкувер. В качестве докладчика. В заседаниях симпозиума он встретился с такими видными деятелями канадского хоккея, как тренеры патер Бауэр, Боб Кромм, лучший профессиональный вратарь Манияго, наставник профессиональной команды «Ванкувер – Канада» Халл Лейко, консультант по атлетической подготовке американских космонавтов доктор Дин Миллер и другие известные специалисты. После доклада Тарасов провел показательный тренировочный урок с профессиональным клубом.

И вот в то время, когда за океаном знатоки суммировали впечатления от встречи с советским тренером, восхищались его эрудицией, высокой практической квалификацией, великая команда, четверть века связанная с Тарасовым, неудачно выступала, так неудачно, как и не припомнят хоккейные старожилы. Естественно, что неприятную сенсацию сезона связывали с уходом Тарасова.

Что же чувствовал при этом сам Тарасов?

Вероятно, кому-то могло и показаться: самолюбие знаменитого тренера удовлетворено. Незаменимость его подтвердилась. Какими несостоятельными выглядели теперь прежние упреки: в нетерпимом характере, излишней строгости… Нет, нет, без Тарасова ЦСКА не ЦСКА. Без Тарасова команда потеряла грозное выражение лица.

Но мог ли Тарасов радоваться беде своего клуба?

На матче Кубка европейских чемпионов ЦСКА– «Спартак», когда счет был в пользу «Спартака», телеоператоры не без умысла поймали в кадр мрачную тень за скамейкой ЦСКА – молча негодующего, расстроенного Тарасова.

Матч более чем десятилетней давности, на котором я в очерке и задерживаться не стал, неожиданно спроецировался на мою жизнь без всякой связи со спортивной журналистикой.

В телевизионном объединении «Экран» мне предложили экранизировать повесть писателя Владимира Рынкевича, которого я прежде не читал и о котором знал лишь то, что он – заместитель главного редактора Гослитиздата.

При знакомстве Рынкевич показался мне непроницаемо уверенным, смотрящим на меня скептически из своего служебного кресла и, главное, малоэмоциональным – сразу представились трудности общения. А при соавторстве в кино раскованность при общении – первое дело. Иначе и сам замкнешься, будешь стесняться своих порывов – такое со мною уж случалось – и быстро сникнешь, завянешь, работа станет з тягость, начнешь избегать встреч, когда почувствуешь, что нафантазированное, пришедшее к тебе «в порядке бреда» соавтору не выскажешь, не ощущая отклика…

Я начал читать все написанное соавтором, читал с интересом, но пока не представлял еще точек соприкосновения – не представлял: пригожусь ли Рынкевичу? В том смысле, что поймет ли он меня? Найду ли я с ним общий язык.

И вдруг в романе «Пальмовые листья» я прочел, как герои – слушатели военной академии – приходят в трудную для себя минуту на тренировку столичной армейской команды, приехавшей в большой южный город (подразумевался Харьков), и видят Григория Федотова, ставшего уже тренером и занимающегося с вратарем, – знаменитый пушечный федотовский удар сохранился. Они подходят к прославленному форварду, задают вопросы. «Федотов, как и все игроки ЦДКА, привык считать всех офицеров за своих и ответил серьезно и доверительно…»

Встреча и разговор с форвардом производят сильное впечатление на этих людей – воевавших, повидавших кое-что в жизни, переживших.

«…но главное не в футболе, – говорит любимый герой моего соавтора Мерцаев. – Главное в том, что мы увидели человека, осуществляющего свою человеческую функцию, реализующего свою сущность. Дело не в том, что он футболист, а в том, что он человек. Можно быть великим футболистом или великим поваром – не в этом дело. Игра здесь – лишь форма проявления…»

А на последних страницах романа герои после долгой разлуки встречаются на том самом хоккейном матче между ЦСКА и «Спартаком», когда внезапное, на чей-то взгляд бесцеремонное вторжение Тарасова, не бывшего тогда старшим тренером, на скамейку, где сидели игроки ЦСКА, взявшего на себя руководство игрой, повернуло вспять ход матча.

И опять герой Рынкевича намерен увидеть за спортивным сюжетом жизненное обобщение. В перерыве между периодами, когда счет еще в пользу «Спартака», он говорит: «Любое сражение, любое дело можно выиграть, если его ведет человек… Обыкновенный настоящий человек, который сознает свой долг и исполняет его… Если сейчас пришел бы великий тренер, наш старший тренер, он выиграл бы…»

Дальше автор подробно описывает, как пришел к игрокам с трибуны Тарасов. Я воздерживаюсь от длинной цитаты – я бы написал об этом, возможно, другими словами.

Я и не обсуждал этих страниц с соавтором, не высказывал ему. комплиментов. Но он перестал быть для меня непроницаемым. Я ощутил в нем болельщицкую страсть, мне теперь уже, наверное, и недоступную больше, но так памятную по детским годам.

Как же не считать мне Анатолия Тарасова человеком из своего непридуманного романа…

Что же получилось – мировой хоккейный автопортрет ушел в зону чистой теории? Но так ли значительны теоретические выкладки, когда методы Тарасова, стиль Тарасова, команда, им сформированная, терпят поражения? Оказалось, что нет – сомнения не касались принципов. В команде был нарушен тренировочный режим, необоснованной критике подверглись ветераны. Некоторые из них стояли на пороге отчисления, чему главный тренер Вооруженных Сил решительно воспротивился.

И все равно – Тарасову уходить было нельзя. Сам же он писал: «Не страшен проигрыш, если команда продолжает верить в тебя, управляема тобою».

Хоккей с шайбой – игра резкая, атлетическая, в каком-то элементарном понимании и грубая. Но команда высокого класса – организм сложной психологической структуры. Существует он за счет связей тонких и ранимых, как нервные волокна. И подход к нему – открытие. Пусть происходит оно не в тишине, не за стеклами микроскопа – в жарком выдохе бега, среди острых граней коньков и сурового взмаха клюшек, в тесном единоборстве закованных в амуницию тел у твердой скорлупы бортов.

Почему он уходил?

Устал…

Устал – «впервые за столько лет по-настоящему отдохнул».

Почему вернулся?

Потому, что ЦСКА не могло без него. Но ведь и он без ЦСКА – уважаемый теоретик, профессор. Не мало ли для действующего хоккея?

И потом – сказал же как-то в разговоре канадский коллега Тарасова патер Бауэр (мы спросили его в Ленинграде, не устал ли он от хоккея): «От страсти нельзя устать».

За очерк о Тарасове я удостоился похвалы Токарева. Он, конечно, не рассыпался в комплиментах, а деловито сказал, поручая мне написать про артиста Льва Дурова (в тот год Станислав Николаевич в журнале «Смена» занимался вопросами искусства), что дочка Анатолия Владимировича – Татьяна, знаменитый тренер по фигурному катанию, прочла журнал и нашла в моем изображении ее отца сходство с оригиналом. И Токарев вроде как рекомендовал мне и дальше держаться этой линии…

Но у меня в связи с этим очерком лишь усилился комплекс авторской неполноценности – в его манере, решении не было для меня шага вперед. Я отступал на позиции, давным-давно мне предлагаемые.

Очерк о Тарасове почти всем нравился – и тем, кому больше ничего из мною написанного не нравилось…

Тогда же мы с Марьямовым написали сценарий про хоккей. Прообразом для тренера нам первоначально послужил человек не из спорта. Из мира искусства – актер и режиссер, чья жизнь нам была лучше знакома, чем Тарасовская. Но в сценарии мы назвали персонаж Великим тренером – и параллель с Тарасовым напрашивалась каждому, кто читал сценарий: ну кого еще у нас из тренеров считали великим?

И когда после долгих наших мытарств сценарий запустили в производство, консультантом киностудия пригласила, конечно, Тарасова.

Нас, сценаристов, он не замечал. Я и не лез ему на глаза после того, как мой товарищ спросил: считает ли он очерк о себе в журнале удачным, а он ответил, что и не слыхал про него…

Все же не следить за ним, не записывать мысленно свои наблюдения я уже не смог, но наблюденное ни к чему так и не приложил.

И вскоре он снова стал для меня одной из «звезд» телевизионной программы. С экрана он не исчез и перестав быть тренером сборной и ЦСКА. Его экстравагантность и в одежде – пришел на встречу олимпийцев в Останкино в безрукавке, и в поведении – единственный, кто внял призыву модного эстрадного певца запеть вместе с ним, запел, могла только радовать работников телевидения. Он неизменно вносил в передачи оживление.

Правда, деятели новой формации торопились отнестись к Анатолию Владимировичу как к чудаку-отставнику. Тип тренера изменился – и тарасовское влияние как и не ощущалось. Но мне кажется, что изменились только внешние проявления, облик. Основы же, заложенные Тарасовым, по-моему, и остались в основе всех новаций. Но об этом, само собой, судить специалистам – я вполне могу и ошибаться.

А вот в том, что был он неотъемлемой частью зрелища, всегда вдохновляющего телеоператоров и телережиссеров, – уверен.

И к старому, тривиальному, на мой взгляд, очерку мне захотелось «пристегнуть» некоторые заметки на воображаемых манжетах, сделанные не отходя от телевизора.

На экране спортивного ТВ за всю, наверное, его историю не было пока ничего выразительнее, чем автопортрет Анатолия Тарасова – самого знаменитого нашего хоккейного тренера.

Изображение его оказывалось пиром для операторов.

Он никогда не мог им наскучить, стать натурой, до конца исчерпанной.

Но операторам не стоило обольщаться и приписывать себе успех, эффект достигнутого.

Заслуга выразительности принадлежала самой натуре.

Комментарий к «картинке» с Тарасовым мог составить тома, собрание сочинений.

Но осуществись затея такого пространного, соблазнительного для любого из пишущих комментария и появись он на магнитной пленке или бумаге, очень быстро бы выяснилось, что сочинен он на девяносто процентов и продиктован с парализующим волю нерешительных людей темпераментом самого же Тарасова.

Можно вступить в спор с общепринятыми оценками деятельности и личности Тарасова, хотя и не убедить большинство любителей хоккея, но вступить…

Можно рискнуть, хотя, скорее всего, не встретив широкого отклика и понимания, и поспорить о правильности, вернее, о справедливости многих решений, принимаемых им, как непререкаемым на определенных этапах хоккейным авторитетом.

Но кто, не покривив душой, скажет, что умел не подпасть под странное обаяние власти, исходящее от этого человека на телеэкране?

Скамейка запасных – вообще интереснейший из микромиров, распахнутых для нас ТВ.

Скульптурная группа – в статике и ладья, накренившаяся в шторме, – при движении, при замене игроков. Все вокруг пронизано грозовым электричеством…

Тарасов представлялся идеальнейшей фигурой на роль вожака преисполненных суровой решимости людей с клюшками, тесно сидящих на скамейке.

Тарасов был преувеличен во всем – в жестах, мимике, в замечаниях, которые были, конечно, не слышны с экрана, но легко угадывались по могучей артикуляции.

Недоброжелатели острили: «Провинциальный трагик».

Но трагедией чаще оборачивалось любое несогласие с ним – и не в провинции, в столице.

(Это что же, информация, приобретенная при знакомстве с биографией Тарасова и тех, кто сотрудничал с ним и соперничал?

Да нет же, нет. Это ощущение, производимое экранным образом тренера ЦСКА и сборной.)

Он мог выглядеть и смешным, возможно, в своем постоянном актерстве.

Но никто никогда над Тарасовым не смеялся.

ТВ с некоторым изумлением, как тогда казалось, вглядывалось в характер, способный так сильно влиять на события в хоккее.

Эксцентрика понималась ТВ вдруг ключом к сути явления. Ключом, неожиданно всем вручаемым зрелищем на экране.

В актерской незаурядности, в способности гипнотического воздействия на окружающих проступал рельеф особенностей тренерской манеры Тарасова.

Тарасовское актерство очень много значило для заложения основ исследований, предпринятых в дальнейшем режиссурой спортивного ТВ.

Создав столь впечатляющий автопортрет, опрокинув этим притязания других изобразить его в меру их понимания, предложив всем свою интерпретацию роли великого тренера хоккея, Тарасов, скорее, невольно, приоткрыл дверь в свою настоящую тренерскую кухню.

В общем, интерес к психологической сложности хоккея начинался с Тарасова на ТВ.