Текст книги "Кузнечик"

Автор книги: Александр Папченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Почему это не краснеют? – Тимка действительно покраснел.

Мнительная Алька поглядела на деда, на Тимку и тоже вдруг залилась краской. И вдруг так саданула «кочергой» по золе, что Тимка попятился.

– А я с… дедом… это… – выдавил Тимка и тихонько возненавидел свой неповоротливый язык и всего себя, дурацкого, неуклюжего, совсем не мужественного. А наоборот, такого… прямо никакого…

– А я гуляла, – нашлась Алька.

Тимка сглотнул. «Если б эта Алька еще была б хоть некрасивая какая», – с безнадежной тоской пронеслось у него в голове.

– Я купался… – выдавил Тимка и, решив уточнить, добавил: – Там… в этой… в реке… – И тут же испуганно подумал: «Что я сказал?! Она, конечно, сразу подумает… что я нарочно, хотя я это сказал просто так. Тем более, что я… А она подумает – нарочно. Как будто специально, как будто намекая… Как будто…» Тимка жалостно вздохнул.

– А я гуляла, – повторила Алька, настойчиво взбивая из золы гоголь-моголь.

– А я… купался… там, – повторил Тимка и вспомнил, что он это уже говорил.

– А я гуляла, – сосредоточенно повторила Алька, как на допросе.

«Кажется, сейчас помру», – подумал Тимка и принялся лихорадочно искать, что бы сказать, но, как назло, в голову лезло идиотское «я купался»… Но неожиданно Тимку осенило:

– Где? – спросил он. – Где гуляла?

– Там, – кивнула в сторону леса Алька.

И вновь стало тихо. Пауза длилась. Она уже стала шире той черты, когда еще можно было что-то сказать. Она стала красноречивой, потом тоскливой, потом подозрительной…

Тимка внутренне собрался. Нужно было говорить. Что? Набрал побольше воздуха и очень громко произнес, почти прокричал:

– Погода сегодня хорошая…

– Хорошая… – эхом отозвалась Алька.

– А вчера был дождь… ночью, – сказал Тимка.

– Дождь, – повторила Алька.

В этот критический, кошмарный момент вернулся дед, который отходил к машине.

– Ландыши, ландыши, теплого мая привет… – пел дед.

Он сунул Тимке котелок и велел сбегать за водой, Алька вцепилась в спасительную пачку макарон, и обстановка разрядилась. А сам дед принялся разжигать новый костер. И он поступил очень мудро. Любовь любовью, а есть все равно хочется.

Обед прошел в тихой дружелюбной атмосфере.

После обеда день продолжался. Солнце перекатилось на другую сторону реки. Дед лежал, удобно облокотившись, и размышлял:

– Вот если бы я курил, так сейчас бы закурил для полного ощущения…

– Курение – яд для вашего организма, Евгений Иванович, – заметила Алька.

– Дед, одна капля никотина убивает лошадь. Все знают, – подтвердил Тимка.

– Это какого-нибудь плохого никотина капля… Ну, там «Примы» или «Астры», а вот, к примеру, капля «Герцеговины Флор» никого не убивает. Хотя, – спохватился дед, – курение, конечно, отрава и эта… пакость. Не курите, дети!

– Ты не бойся, дед, – успокоил Тимка, – я уже бросил.

Дед зевнул:

– Вот если бы я не спал, можно было бы… – дед вновь зевнул, – посмотреть место, где шведы форсировали Десну, когда шли к Полтаве. Петровские редуты называется… – дед опять зевнул. – Редутов, конечно, нет, а место осталось. За третьим дубом. Какие редуты!.. Потрепали при переправе нервы Карлу XII…

– Что ж ты, дед, зеваешь, когда спал все утро? – спросил ехидно Тимка. – Что ж ты зеваешь? Конечно, нужно немедленно идти и посмотреть. Правда, Алька?

– Конечно, Евгений Иванович… С познавательной точки, – подтвердила Алька.

– Знаете что? В моем организме какое-то странное смущение… Разбалансировка основных функций… Вон, вдоль берега в горку… залезете на вершину – самое место. Из-за речки шли шведы. Здесь на бугре стояли наши. А я пока… – Дед зевнул и напялил на глаза газету.

– Всё, – сказал Тимка, – он все сказал. Пошли?

– Если б я так много спала, у меня были бы мешки под глазами, – укоризненно сказала Алька.

– Когда у тебя под глазами будут морщины, девочка, поверь, мешки тебя не так будут пугать… – донеслось из-под газеты.

Алька, пользуясь тем, что дед не видит, сделала мину: много вы, мол, понимаете, мешки меня будут пугать всегда. И они с Тимкой отправились вдоль берега.

Берег вначале был пологий, а потом незаметно стал вздыматься к небу. Стали попадаться сосны, затем начался лес. Сосны, те, что стояли у самого откоса, цеплялись корнями за песок, некоторые даже почти висели. Тропинка вилась по самому гребню, то отступая под полог леса, то вновь выбегая на гребень. И даже кое-где обрушилась… Река подтачивала берег. Все выше забирались ребята. Снизу холм не казался высоким. Высота обозначилась только теперь, когда, остановившись передохнуть, Тимка показал Альке деда машину. Маленьких и далеких.

На самой макушке холма посредине небольшой поляны стоял дуб. Трава была усыпана дубовыми листьями вперемешку с хвоей. Дуб был не старый, лет четыреста. В нескольких метрах от дуба начинался обрыв. Обрыв, наверно, год за годом приближался, а для дерева, которое растет сотни лет, это очень быстро, и не убежать дубу, не отойти от опасной черты. Тимка вздохнул. И огляделся. Красивый вид открывался отсюда. Река, извиваясь и сверкая, тянулась в луга, и вдалеке синел лес. Ветра не было, только пахучий влажный воздух наплывал волнами. Да еще в небе кувыркалась то ли неумело, то ли нарочно птичка, и барахталась, и звенела.

Алька подошла и встала на самом краю обрыва рядом с Тимкой. Из-под сандалий посыпался песок. И струился долго по песчаным барханам. Тимка провожал его взглядом. И Алька тоже. А потом Тимка поднял глаза, поглядел на Альку, хотел что-то сказать, и вдруг неловко ткнулся губами и носом в ее теплую щеку. У Альки вздрогнули ресницы и чуть изменилась линия рта. Так что даже непонятно, что… Тимка отвел взгляд. Тишина оглушала. Песок беззвучно струился из-под ног. Длинными прядями обтекал барханы. Алькины сандалии стояли на самом краю. Поцарапанные щиколотки. Загорелые и поцарапанные. Тонкие… «Кузнечик дорогой…» – вспомнил Тимка. И вдруг улыбнулся. Подмигнул Альке и, оттолкнувшись, прыгнул. Очень-очень долго летел. Или падал. А потом еще долго скользил по песку, вздымая тучи пыли. Катился к реке, пока не замер. Глянул вверх, туда, где на гребне стояла Алька, испуганно прикрыв ладонью рот. Тонкая. В светлом платье, с длинными выгоревшими волосами.

– Алька! – крикнул Тимка. – Прыгай. Не бойся!

Алька прыгнула, и тут только Тимка испугался. Но, взглянув на смеющееся лицо прибывшей по назначению запесоченной Альки, радостно закричал:

– Здорово! Ты катилась, как пушечное ядро! Ну, думаю…

– А ты, – закричала Алька, – ка-ак прыгнул! Я испугалась!

– А я думаю – песок мягкий! – Мягкий!

– Ка-ак шандарахнулась боком!

– А я… а я еще так высоко никогда не прыгала!

– Ага! Я так испугался, когда ты прыгнула!

– А дед спит! – рассмеялась Алька. Тимка тоже засмеялся. Нельзя было понять, что смешного в том, что дед спит, но Тимка с Алькой смеялись, пока не заболели щеки и даже животы. Стоило кому-то начать меньше смеяться, как другой, корчась от смеха, выдавливал:

– А дед-то… дед дрыхнет… – И все начиналось сначала.

А потом Тимка посмотрел на Альку и прошептал:

– Я ведь тебя люблю…

Алька замерла, как тогда на обрыве. С лица исчезла улыбка. И опять что-то изменилось в ее лице… Или мелькнуло что-то взрослое?.. Или как у человека, которого окликнули, и он пытается вспомнить окликнувшего и не может, и не знает, сердиться ему или радоваться придется через секунду…

– И я люблю, – очень серьезно произнесла Алька и отвернулась.

Тимка хотел сказать еще что-то, но так и не решился. Ему показалось, что это будет глупо, а может, может, и еще хуже. К тому же не зря ведь говорят, что слова нужны тогда, когда ничего другого уже не остается.

Тимка и Алька лежали у подножия Петровских редутов, засыпанные песком. И очень трудно было представить им, как много-много лет назад бежали здесь солдаты нахального шведского короля, и русские солдаты тоже бежали. И ругались зло, и кричали… И потом лежали. И даже если бы они представили, им не было бы грустно – так это было давно. Так давно, что уже не чувствуется, а только помнится.

Тимкина рука касалась Алькиной руки. Солнце садилось за луга. Вслед солнцу тянулись плоские и рваные облака. Золотистые на просвет. Очнулись лягушки. Сразу же запели. Прохладой потянуло от реки. Тимка пошевелился и приподнял голову:

– Ты знаешь… – сказал он и сам удивился, как громко и противно прозвучал его голос, и слова казались дурацкими. – Ты знаешь, Оль…

– Я знаю, – сказала Алька. Тимка встал.

– Дед нас, наверно, ищет… – Наверно, – сказала Алька.

– Оль, ты… – запнулся Тимка, – ты больше не читай свои стихи… а то они…

– Глупые они, – вздохнула Алька. – Просто ради смеха.

– Я не хочу, чтоб и про меня… – И посмотрел на Альку: «Ты понимаешь?»

Алька задумчиво кивнула. Они еще некоторое время стояли неподвижно. Уходить не хотелось. Было жалко чего-то… и непонятно – чего.

– Надо идти, Тим. А то Евгений Иванович испугается, – нарушила тишину Алька. И они пошли, вначале по берегу, а затем прямо по воде, шлепая босыми ногами.

Нужно сказать, что в отсутствие ребят дед не терял зря времени. Поправил палатку – хотя как поправишь дырку от Тимкиной головы? Восстановил «систему безопасности», разжег костер и даже сварил ужин. Заметив приближающихся ребят, дед сказал:

– Конечно, с точки зрения истерической педагогики, вам следовало бы закатить хорошенькую истерику… – он выразительно постучал по циферблату часов. – Однако, в отличие от некоторых, я не придерживаюсь ее нерволомательных постулатов. Я верю своему внуку. И вообще у меня принципы!

Одного только не сказал Евгений Иванович, что он, как педагог, исповедующий неистерические принципы, мужественно сражаясь с одышкой, пару раз взбирался на холм и, объективно оценив обстановку, возвращался обратно. На холм его гнала ответственность…

«Неистерическая педагогика» произвела впечатление.

– Совсем не понимаю, почему вас, Евгений Иванович, все так боятся во дворе? – пожала плечами Алька.

– Макаренко, – заметил Тимка.

– Потому что они меня плохо знают, – ответил дед. – Но они еще меня узнают…

Когда ужин был съеден и тарелки вымыты, все решили, что только очень странные люди ложатся спать так рано.

Дед сказал:

– Во-первых, у меня бессонница. Во-вторых, ночью тихо, что мне нравится…

Алька сказала:

– Давайте, пожалуйста, не будем так спать, как вчера? – И поглядела жалобно на деда, а потом на Тимку.

Тимка сказал:

– Дураки рано ложатся. И ленивые. Еще я понимаю, когда поздно встаешь, а когда рано ложишься – не понимаю. Чтоб потом разжиреть, что ли? Чтоб щеки были видны со спины, что ли? Нет – рано я не понимаю.

Дед подбросил в костер сучьев. Пламя встрепенулось, освещенный круг расширился, в небо полетели искорки.

– Ладно, – вздохнул дед, – давайте рассказывать смешные истории. С кого начнем?

– Я могу… – пожал плечами Тимка.

– Пусть лучше сначала Евгений Иванович. Хорошо, Тим? – Алька посмотрела на Тимку.

– Конечно, лучше, – поспешно согласился Тимка.

– Ха! – обрадовался дед. – Тогда я расскажу вам правдивую историю из жизни зайцев. Вы, конечно, знаете, что в наших лесах водятся зайцы. Так вот, все, что вы слышали до меня о зайцах – чепуха. Можете смело предать забвению. Так как я на этих зайцах собаку съел. Я ведь раньше был охотником, пока болячки не одолели. Ну и вот сейчас я вам расскажу про одну особо нахальную особь. Вы, конечно, не поверите, но это действительно лет десять назад произошло неподалеку отсюда. Значит так, иду я как-то по лесной стежке, ничего не подозревая, никого не трогая. В одной руке, как и положено, ружье крепко сжимаю, в другой, конечно, патронташ. И вдруг», навстречу заяц. Я, конечно, начинаю ружье рвать с плеча. Суечусь, ясное дело, тороплюсь. Колбасу и огурец из рук на землю роняю. И тут эта нахальная особь го-во-рит!

– Ну, дед, это ты загнул! – улыбнулся Тимка.

– Правильно. Я же сразу сказал, что вы мне не поверите. Я вот, кстати, тоже не поверил бы, если б сам не слышал. Расскажи мне такое кто» я б его на смех поднял, а тут сам…

– Может он дрессированный какой? – спросила Алька неуверенно.

– А бог его знает! Только он мне говорит: «Что вы торопитесь? Так и до беды недолго. Еще выстрелите куда ни попадя. Вы не торопитесь, я вот здесь встану. Вам удобно?»

– Нет, такого быть не может! – твердо сказал Тимка. – Я вообще, сколько живу, не слышал, чтоб зайцы говорили.

– Ты что же, хочешь сказать, что я вру?! – обиделся дед.

Тимка пожал плечами.

– Тогда сами рассказывайте, – и дед тихонько запел: – Раньше были м-м-м, а теперь стаканчики… м-м-м…

– Ну что ты, Тима, – вмешалась Алька. – Что же, Евгений Иванович врет? Он и коллекции собирает, и вообще человек настолько серьезный… – Алька закатила глаза.

Тимка посмотрел на Альку, и у него стало тепло и уютно на душе.

– Да ладно, – рассмеялся Тимка. – Рассказывай, дед.

– Я дорожу репутацией, юноша! – дед поднял значительно палец и продолжил: – Заяц говорит: «Теперь вы не промажете. Осанка у вас». Я, говорит, по осанке настоящего охотника отличаю. У всякого настоящего охотника бравый такой вид, знаете ли… Ну, как у вас. Орел! Или беркут! Тут, говорит, в меня один беркут стрелял на прошлой неделе, так, не поверите, со старой осины, что над омутом, только желуди брызнули. Да у вас руки дрожат?! Еще бы у меня руки не дрожали, – ухмыльнулся дед, – когда такое… А он: не знаю, говорит, как вас с такими нервами одного на охоту отпускают. Вам лечиться надо. От нервов. Мушка вон у вас так и пляшет, стволы вправо уходят. Хотите, я к дереву прислонюсь, чтоб вам лучше целиться было? Хотите?! Ну, тут уж я не выдержал, – дед пошевелил в костре палкой, – и как закричу: «НЕТ!!!» Ружье у меня из рук – на землю. «Это выше всех моих человеческих сил…» – говорю и сам падаю в глубокий освежающий обморок. И еще слышу, как заяц, подлец, поет, да так жалобно:

 
– Ваше благородие, госпожа удача,
Для кого вы добрая, для кого иначе…
 

– Очнулся – зайца и след простыл… – дед замолчал. – А вы не верили. Это вам не «Ну погоди!». Вот так-то, молодые люди.

Тимка улыбнулся, откинулся на спину.

– Это правильно, дед. Человеку можно так задурить голову… Вот со мной был случай. В прошлом году повстречал я Вадика. Идет такой скучный весь. Я говорю: «Вадик, ты чего такой?» А он: «Денег на кино не хватает». Ну, мы постояли. И тут ему в голову приходит идея. Синицына – отличница из 4-го «б» – живет, неподалеку. Она такая занудная, я вам скажу. Вадик как-то у нее уже был дома. Она на шестом этаже живет, и у нее там снаружи пожарная лестница. Я сначала сомневался, а Вадик насел, и мы пошли. Представляете, заходим. У нее своя комната. Сидим. А потом Вадик и говорит: «Ты, Синицына, поверь, мы с Центавра. Приобрели облик человека, выясняем систему образования землян». Короче, что мы – это не мы, получается, а инопланетяне. А потом дальше, чтоб Синица не успела очухаться: «Нам улетать пора, а модуль лежит в двадцати километрах от города, и нам денег на электричку не хватает».

– Неужели поверила в такую ерунду? – спросил дед.

– Конечно, нет. Но тут Вадик сделал уставший вид и говорит мне: «Тим, смотайся за лимонадом». Я зашел за портьеру, окно открыл, перелез на лестницу и за собой окно аккуратно прикрыл. Потом Вадик рассказывал, что Синица перепугалась, стала за шторой искать и вообще везде. Даже за шкафом смотрела. Пока я бегал за лимонадом, Синица вцепилась в Вадика и давай его про число «пи» и про парсеки расспрашивать. Ну, а потом я появился с лимонадом. Мы еще чуть отдохнули и засобирались. Нам же еще до модуля на электричке пилить. Дала нам Синица трояк. Мы с Вадиком уши развесили – обрадовались. А она говорит, что таких, мол, почетных гостей она не может не проводить. Сколько мы ни отбивались, она все-таки увязалась за нами. Идем, как дураки, на вокзал, представляете?! Потом Вадик не выдержал и говорит: «Какие мы инопланетяне? Мы тебя, Синица, разыграли, нам рубля на видушку не хватало». А Синица: «Я понимаю, что у вас конспирация и секреты, но на меня вы можете смело положиться». «Да ты чё, – говорю, – Синица, ополоумела? Пошутили мы». «Конечно, – говорит Синица, – я вам верю, но у вас должно остаться приличное впечатление от нас, людей Земли». Тут у нас с Вадиком вообще ум за разум зашел. А эта «землянка» купила нам билеты и втолкнула, дура, в вагон. А сама стоит на платформе с поднятой рукой и кричит: «Да здравствует единение межпланетного разума!» Люди останавливаться стали. Представляете?!

– Да-а, – протянул дед. – Очень, очень, поучительная история.

– Я ее знаю, Синицыну, – сказала вдруг Алька. – Она нам рассказывала эту историю. Вот, говорит, раз за дурочку держат, пусть теперь с Опалихи пешком пилят. Так что она хитрая, а не наивная…

– И что, она всем рассказала? – привстал Тимка.

– Зачем всем? Девочкам…

– Значит, всем… – поник Тимка. – Вот же я, дурак, связался с этим Вадиком. Говорил ведь ему: «Синица – это Синица…» А он свое: «Лапшу, лапшу навешаем…»

Некоторое время было тихо. Громко трещал костер.

– Теперь твоя очередь, – сказал Тимка.

– Я сейчас расскажу историю, которая произошла не со мной конкретно. Но все равно интересно.

– Валяй, – сказал дед.

Тимка облокотился на колени. Алькин голос звучал, почти утопая в треске костра, тихо, а то и вообще иногда на мгновение пропадал… Алька сидела на коленях, как спортсмен, который заждался низкого старта и, решив передохнуть, распрямился. Тимка перевел взгляд на костер и прикрыл веки.

– …Получила наследство, значит. А она жила на даче за городом. Снимала полдома. Ну вот, одела их утром и пошла на работу. Это полкилометра по лесу, а потом электричкой до города. А у Сергеевны подруга. Она такая мнительная…

– Подруга или?.. – спросил дед.

– Да и та и другая… Ну вот, подруга только серьги увидела и как за голову схватится: «Что ты, Сергеевна, наделала?!» А Сергеевна: «Что такое?» «Так серьги, – говорит эта ее подруга, – бриллиантовые, они же тысяч двадцать стоят. Ты что, дура? Зачем ты их напялила? Сейчас такая преступность… – Алька запнулась и тревожно огляделась – Так вместе с ушами и снимут».

– Как это с ушами? – не понял дед.

– Отрежут, – прошептала Алька, близко наклонившись к деду. Так близко, что ее длинные волосы оказались на какой-то момент в опасной близости от костра.

– Ну да? – не поверил дед.

– Вот именно. Сергеевна тоже сказала «ну да», – и Алька тревожно огляделась. – Сергеевна сережки сняла и в сумочку, а сумочку всю работу из рук не выпускала. А после работы решила серьги надеть, а сверху платок. Чтоб, значит, не сразу уши, а то – вжик… Подруга проводила ее до электрички и еще по дороге десяток историй про мафию рассказала и побежала по своим делам. А уже вечер. Сергеевна идет и оглядывается – проверяет, нет ли за ней «хвоста».

Тимка пошевелился. Протянул ладонь к костру. И посмотрел на Альку. Алька жестикулировала, щурилась, озабоченно хмурилась… Длинные волосы заботливо прикрывали лицо, так что в отблесках пламени виден был немножко курносый нос и краешек глаза.

– …сделала в газете дырку. Ну, думает, если ты шпион, я живой не дамся, – Алька осеклась, почувствовав на себе Тимкин взгляд. Мгновение длилась пауза… – Ну, а дальше все просто. Электричка остановилась, Сергеевна дождалась, пока объявят, что двери закрываются, и как сиганет в двери. Каблук сломала итальянский. А потом ей в голову новая мысль: «Чего это мафия будет за мной по всему городу шастать? Если уж они меня засекли, так и ждут где-то здесь в лесочке…» – Алька тревожно огляделась и вновь перешла на шепот. – Как она рванет! Бегом! Тут и второй каблук сломала. Ита… итальянский. Прорвалась через лес. Вот уже калитка. Открыла она калитку и думает: «Какая я дура! Это меня подруга завела. А ничего и не было. Какая глупость эта мафия!» Только она так подумала, как неподалеку в кустах что-то ка-ак рявкнет, ка-ак осветится все красным и жутким. Ка-ак Сергеевна закричит: «Не подходи!!! Я сама всех поубиваю!» Забежала на крыльцо и скорее за дверь. Закрылась на все задвижки и еще сундук тяжеленный к двери притащила. Потом напилась снотворного – и спать. Пусть, думает, во сне грабят и режут. А когда проснулась, смотрит: утро. Во дворе «скорая». И хозяйка, что ей полдома сдавала под дачу, рыдает-плачет. Сергеевна окно открыла и спрашивает: «В чем дело, что произошло?» А хозяйка: «Представляете, ночью муж вышел покурить, только высморкался, как налетела какая-то дура, бандитка, и как заорет: "Убью!!! Зарежу!!!" А у него – инфаркт».

Алька замолчала и подозрительно огляделась.

– Я вам вот что скажу, – дед приподнялся. – Вы как хотите, а я пошел спать. Потому что вставать мне рано…

И дед пошел спать. Забрался в палатку и еще долго там шуршал и кряхтел, устраиваясь поудобнее.

– Красивую дырку ты сделал, Тимка, – заметил дед из палатки, – небо видать. Очень романтично. Очень.

Наконец дед перестал ворочаться и умиротворенно засопел.

– Тим, – позвала шепотом Алька.

Тимка поежился: – Похолодало, что ли…

– Это, Тим, костер приподгас… – Алька пошевелила «кочергой» угли. – Это костер приподгас…

Совсем уже даже погас, – сказал Тимка. В палатке сиротливо сопел похрапывал дед.

– Когда вы уезжаете?

Тимка пожал плечами:

– Сейчас вернемся в город, предки как раз ремонт завершат. Без ремонта – никак. Билеты уже купили… И визы оформили. Так что завтра вечером в Москву, а там еще, может, ждать сколько-то придется, и самолетом… Один только дед не едет.

Тимка протянул к костру руки и замолчал.

Алька шевелила «кочергой» угли, и по ее лицу нельзя было понять, думает она о чем-то своем или слушает.

– Так что Толику… ну, Петракову, привет передай. Он сейчас в лагере… Не забудь, скажи, что те четыре ролика… ну, роликовых подшипника, – его. И нож с костяной ручкой… Там хоть лезвия и обломанные, но можно их поменять, если захочет. А так ножичек еще совсем хороший… – заученно говорил Тимка. Наверно, мысленно он не раз повторял эти слова.

– А как же я? – вдруг спросила Алька, и ее голос дрогнул.

У Тимки стало скверно на душе.

– Я не знаю, Аль… – прошептал Тимка. – Честное слово.

Алька отвела взгляд. Кажется, светало. Впрочем, это неудивительно. Летом ведь светает рано. Темнота посерела, и кое-где проступили смутные очертания сосновых стволов. Пухлая подушка тумана улеглась на реку. Осторожно тронула воздух птичья трель. И опять все напряженно замерло.

– Я тебя жалею, – вдруг нарушила паузу Алька и, легко коснувшись Тимкиной руки, погладила ее два раза. – Я запомню… – сказала Алька, – я попробую.

Потом было утро. Но не всегда бывает такое утро. Все проспали. Евгений Иванович проснулся первым и, поглядев на часы, закричал:

– Подъем! Рота, в ружье! Недисциплинированные люди!

Спросонья плохо соображая, что к чему, Тимка выбрался из палатки. Поежился, огляделся, сделал несколько шагов и, зацепившись за «систему безопасности», с грохотом растянулся на траве.

Услышав грохот, Алька двинула острым коленом Евгения Ивановича в грудь, высунула из палатки голову и обнаружила торчавшие из травы Тимкины ноги.

– Экологию нужно знать! – ругался Тимка, распутывая проволоку. – Медведи ушли в Африку…

Дед между тем, сидя в палатке, суетливо сгребал вещи, расталкивал их по сумкам и тоже ругался:

– Недисциплинированные люди! Я отменяю завтрак. К черту принципы! Алька, волоки ведро! Рубить швартовы! Заливать костер. Метать всех в машину! Подать мне галстук!

Благодаря четкому руководству Евгения Ивановича случился коллективный переполох. Деревья сверху удивленно смотрели на все это безобразие и вспоминали незадачливых шведов, которые в свое время тоже вот так же суетились под жерлами петровских пушек.

Алька тушила из ведра костер.

– Где мой галстук?! – кричал дед.

Тимка заталкивал в багажник сумки.

– Зачем тебе галстук? Дед, ты и так красивый.

– А-а, – дед махнул рукой. Потом дед пытался завести машину, то и дело поглядывая на часы. Машина не заводилась.

Тогда дед остался сидеть за рулем, а Алька с Тимкой толкали. Потом неожиданно машина завелась, и дед поехал не туда. От столкновения с деревом спасли чудо и восхитительная реакция деда. Евгений Иванович нажал на все педали и ручки сразу и закричал зверское ругательство:

– Матрен-на, дщерь курляндская!

Машина испуганно заглохла. Алька и Тимка вновь толкали ее.

Наконец машина не выдержала и завелась. Перепачканные Тимка и Алька забрались внутрь. Дед рванул с места так, что Тимку вжало в спинку сиденья.

– Мы что, уже взлетаем? – съехидничал он.

– Если мы кого-нибудь будем обгонять, – Алька облизнула губы, – так я лучше выйду и пойду пешком.

– Ха-ха, девочка! – сказал дед. – Доверься мастеру дорожного движения!

Вдруг он отпустил руль и вскричал, хватаясь за голову:

– Кошмар!

Тимка моментально прицепился ремнем к сиденью.

Дед нажал на тормоза, и машина остановилась.

– Все дело в том, что я вчера с вами заболтался и забыл завести часы, – дед прислонил циферблат к уху. – Ну точно… Что к чему – девять и девять… А судя по всему, сейчас где-то, – дед огляделся, – около шести утра. Так что можно не спешить.

У Тимки и Альки одновременно вытянулись лица.

– Как это? – не поняла Алька.

– Аль, понимаешь, – первым пришел в себя Тимка, – это дед репетицию устроил. Генеральную. В ружье! Все навылет! Взлетаем… – передразнил Тимка деда. – Он, наверно в диверсанты готовится.

– Смешные вы какие-то люди, – заметила Алька подозрительно.

– Это дед смешной… – сказал Тимка. – Его пунктуальность нас всех угробит.

– Глупости, – сказал дед. – Должно же быть какое-то приключение, а то что это за поход!

– Так мы куда-нибудь едем или нет? – спросила Алька. – Я на берегу босоножки свои забыла и, кажется, сумку, с такой длинной синей ручкой, в которой лежали бутерброды.

– А мой галстук кто-нибудь видел? – вмешался дед.

– Кажется, он так и висит на дереве. Ты его, дед, как снял, так там и вывесил вместо вымпела и чтоб не мялся, – проговорил Тимка. – Там еще ведро, между прочим, осталось…

– Славно мы облегчили автомобиль, – сказал дед. – Половину на берегу оставили. – И стал разворачиваться.

– Плохая это примета, – заметила Алька, – возвращаться, когда что-то забыл.

– Плохая… – сказал Тимка. – Особенно, если кое-кто еще и забыл завести часы.

– Смешные вы люди, – Алька осторожно улыбнулась.

– А ты разве раньше не замечала? – удивился Евгений Иванович.

Печально это или не очень, но все когда-нибудь кончается. Правда, если хорошее кончается, так всем обычно жалко, но ничего не поделаешь.

Дед рулил. Приближался город. И чем ближе был город, тем тоскливее становилось у Тимки на душе. В машине повисла гнетущая тишина.

– Сейчас родственники набросятся, – сказал дед уныло, – распахнут жаркие объятия. И зацелуют вас, не покалеченных по чистой случайности.

В этот момент Алька тронула Тимку за плечо.

– Вот, – сказала она и протянула Тимке спичечный коробок, – у меня больше ничего нет. Это тебе.

Тимка взял коробок. Там кто-то скрипел, терся и шевелился. Сделав маленькую щелочку, Тимка приблизил коробок к лицу. Кузнечик!

– Это я его там поймала… – сказала Алька.

– Спасибо… – Тимка прислонил коробок к уху. Шебуршился в тесноте голенастик. «Ничего, я тебя посажу в большую банку…» – подумал Тимка.

– Его выпустят за границу? – спросила Алька.

– Наверно… – сказал Тимка, – он же… ничейный. Он везде живет… – И как-то сразу вспомнил стих, рассказанный дедом, не весь, конечно:

 
– Кузнечик дорогой, коль много ты блажен!
– Коль много пред людьми ты счастьем одарен!
Препро… перепровож…
 

– эту строчку Тимка не помнил, и дальше:

 
– Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен:
Что видишь, все твое, везде в своем дому.
Не просишь ничего, не должен никому…
 

Тимка прикрыл глаза. На зеленом берегу, на таком зеленом, каких не бывает в жизни, стояла Алька. Тонкая. Тоже вот… как кузнечик.

Конец