Текст книги "Герр Вольф"

Автор книги: Александр Тавровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 17

– Ади, Ади!

Гитлер с трудом открыл слипшиеся от конъюнктивита глаза и, как параличный, немного жутковато улыбнулся. У края кровати на коленях стояла та, которую одни называли очаровашкой, другие – скорее симпатичной, чем красивой, а он сам, не без легкого пренебрежения, «привлекательной штучкой».

Дольфом, Ади или Альфом Еве было позволено называть его только в самой интимной обстановке, «между четырех глаз». На людях она звала его, как все – мой фюрер.

– А!.. – натужно закашлялся Гитлер. – Это ты, моя прекрасная нимфа у Хофманна! Мое маленькое сокровище! Ты со мной или мне это только кажется? Который час? Уже утро? Почему меня не будят?! Где этот чертов Линге?!

– Сейчас ночь, дорогой! Лежи! Я только что прилетела спецрейсом. Как ты меня напугал!

– Ночь? Как странно! Ты только посмотри, Чапперль, что они со мной сотворили! – Гитлер вплотную придвинулся к самому краю кровати. – Пять минут назад приходил Геринг. Он буквально домогался, чтобы я сделал политическое завещание! Какая наглость! Ты не поверишь, как они тут все жаждут моей смерти! Все, кроме тебя и Шпеера! Но я их всех обломил! Самоубийцы! Без меня Сталин в считанные месяцы превратит Германию в компост и будет удобрять им бесплодную Сибирь! Чапперль, не верь никому! Только грудные дети невинны и искренни!

Ева самозабвенно прижалась щекой к его потной руке. Нет-нет! Она никогда не посмеет задать своему Ади, своему любимому Волку – именно так велел называть себя Гитлер в самом начале их знакомства, – дурацкий вопрос: а может ли она в таком случае верить ему?

Давным-давно гадалка нагадала ей: «Я не могу обещать тебе счастливую любовь, но о твоей великой любви будет говорить весь мир!»

И когда вчерашняя выпускница монастырского лицея, а с некоторых пор бухгалтер в фотоателье Хофманна, встретила там «господина Вольфа» – интимного друга «драгоценного Хофманна» и фюрера одиозного и быстро набирающего силу национал-социалистического движения, – главный вопрос ее жизни был решен кардинально и бесповоротно.

И если до встречи с Гитлером Ева с легкой руки старшей сестры из довольно набожной ученицы монастырского лицея стремительно превратилась в модерную девицу в стильном коричневом костюме, такого же цвета берете, туфлях и с сумочкой через плечо, с изящной пудрой на пухленьких щечках, алым штрихом помады на губах и распущенными волосами до плеч, то сразу же после нее она в угоду своему кумиру круто изменилась.

Фюрер всеми фибрами своей души ненавидел загорелую кожу как признак негроидной расы, и Ева без малейших колебаний раз и навсегда избавилась от привычки часами валяться под солнцем. По той же причине она отказалась от массажа, обожаемых танцев и даже от любимейших духов «Шанель № 5».

Страдавший аллергией фюрер не выносил посторонних запахов, чужого мнения и неподчинения его воле. И вот теперь стоящая на коленях у его кровати прекрасная блондинка ничем не раздражала вождя всех немцев: никаких посторонних запахов, кроме аромата собственного молодого тела, никакого собственного мнения и, в меру, рабская очаровательная покорность своему «господину Вольфу».

Больше всего на свете Гитлер любил даже не грудных детей, а свою овчарку Блонди. Ева ненавидела Блонди, которой в «час чая» – время приема важных гостей – позволялось лежать у ног хозяина, тогда как его любовнице предписывалось до утра коротать ночь наедине с собой. Но даже с Блонди Ева старалась не ссориться.

Она обожала свою старшую сестру, но когда та с презрением отозвалась о фюрере и его политике, Ева гневно оборвала ее:

– Перестань! А то скажу ему! А ты знаешь, что он делает с такими, как ты!

После первого знакомства с «герром Вольфом» Ева ненароком полюбопытствовала у отца, не в курсе ли он, кто такой «этот Адольф Гитлер».

– Гитлер? – брезгливо скривился Франц Браун. – Да просто ничтожество…

Потом она благодарила судьбу, что тогда не поверила своему отцу, и больше о Гитлере с ним не говорила.

Да, Ади не очень-то церемонился со своей Чапперль. Прямо в ее присутствии, так, словно она всего лишь забавная расписная кукла, он мог запросто философствовать о незавидном месте женщины в жизни мужчины:

– Высокоинтеллектуальный мужчина должен жениться на примитивной и глупой женщине. Я привлекаю к себе множество женщин, потому что не женат. Это было особенно полезно в дни борьбы за власть. Женатый политик, словно актер, перестает быть идолом в глазах обожающих его женщин, а именно они – более половины его избирателей. Мужчина должен иметь возможность поставить свою печать на каждую женщину. А женщина и не хочет ничего другого.

И при этом Ева смотрела на него с каким-то неестественным восторгом, не смея, да и не желая вставить ни слова.

Правда, Еву страшно раздражало, когда Гитлер в ботинках и какой-то старомодной пижаме перед тем, как завалить ее прямо на пол, пытался дрожащими пальцами стащить с нее одежду. Но раздражение и восхищение предметом своей любви были неразделимы.

– Он даже туфли не снимает, – тайком жаловалась она Шпееру. – Иногда мы и до постели не добираемся. Мы растягиваемся прямо на полу. На полу он выглядит очень эротично!

Ради «своего фюрера» Браун была готова на все. Решив, что Ади нравится высокая грудь, она – обладательница грациозного и тренированного тела – набивала бюстгальтер носовыми платками. Часами слушала скучнейшие монологи на любые темы – начиная с чудовища Лох-Несса, планов о создании ракеты для полета человека на Луну и кончая аршинными цитатами из Шиллера и Гете.

Чтобы напоминать Гитлеру трагически ушедшую из жизни племянницу и любовницу Гели Раубаль, переняла – и весьма успешно! – все ее жесты, привычки и даже манеру одеваться. Пошла на сложную и болезненную операцию по расширению влагалища. И наконец, чтобы окончательно доказать Гитлеру свою любовь и преданность попыталась покончить с собой. Пуля застряла между сонной артерией и костью, и хирург без труда спас Еву.

Тогда Гитлер прислал ей множество цветов, и ее комната стала похожа на цветочный магазин, а запах был, как в зале благословений похоронного бюро.

Зато после этого Адольф обратил на нее внимание и, кажется, всерьез привязался к ней. Сумасшедшая разница в возрасте не смущала обоих. Тем более что именно двадцать три года различали возраст матери и отца Гитлера. А прозрачно-фарфоровой голубизны глаза Евы напоминали ему точно такого же цвета глаза фрау Гитлер.

Но об одном Гитлер запретил ей даже мечтать: о браке.

– Шеф НСДАП, – не раз сурово повторял он, – должен иметь только одну жену – Германию!

Несмотря на вывернутый наизнанку характер Гитлера, его сексуальные кунштюки и свое постоянное одиночество, Ева давно смирилась как с великим предназначением царственного любовника, так и с абсолютной бесперспективностью их отношений.

«Погода была чудесная, – смиренно писала она в дневнике, – а я, любовница самого великого человека в Германии и на Земле, сижу и могу смотреть на солнце через окно…»

Экстренный вызов в восточную ставку фюрера «Вервольф» шокировал ее не меньше, чем камердинера Линге. Это было просто невообразимо, против всяких установленных правил и обычаев! Это было так многообещающе! Это было просто чудо! Правда, ей сказали, что состояние фюрера критическое. Но… но, кажется, сбывалась самая заветная ее мечта – быть рядом с Гитлером в богатстве и бедности, в горе и радости, словом, до конца их дней! Как в настоящем браке!

– Ничего не бойся, мой милый! – захлебываясь, лепетала она. – Я с тобой! Я спасу тебя! Только разреши мне быть всегда рядом! Как Блонди! Если хочешь, я даже не буду выходить на улицу, чтобы меня никто не видел! Хочешь, хочешь?!

– Я хочу посидеть у камина, – капризно, как ребенок, надулся Гитлер. – Я должен побыть у огня! Огонь возвратит мне здоровье и энергию! Помоги мне добраться до гостиной!

И зло крикнул в ответ на протестующий жест Евы:

– Не смей спорить со мной! Может, и ты хочешь, чтобы эта постель стала моей могилой?! Давай-давай! Иначе я позову на помощь Линге или… Блонди! А тебя отошлю обратно в Оберзальцберг! Навсегда!

Глава 18

Минут через пятнадцать Гитлер уже сидел в кресле напротив растревоженного камина, по горло укутанный в свой любимый плед. Справа, как всегда, по-хозяйски вальяжно разлеглась Блонди.

Ева поила с ложечки дорогого Ади ромашковым чаем, который он заедал огромным куском бисквита. Гитлер обожал сладкие пирожные и, когда был здоров и в настроении, мог есть их без счета, иногда по восемь-десять подряд.

Просьбу Ади принести ему что-нибудь «вкусненькое» Ева сочла знаком выздоровления. По словам Линге, фюрер за весь день не пожелал съесть ни крошки и лишь с трудом глотал жидкий куриный бульон. А тут сразу потребовал чаю с бисквитом!

Но в глубине души Ева все же робко связала поздний аппетит фюрера со своим приездом. Сам Гитлер вряд ли в этом признался бы. Обычно он не любил баловать своих женщин, «женщин Волка», как с гордостью называли они себя, излишним вниманием. Довольно дорогие подарки, цветы да поцелуи ручек – вот и весь джентльменский набор его ухаживаний. Все остальное – на полу, в ботинках, в самых эксцентрических позах.

– Я нужна ему только для определенных целей, другое невозможно (какой идиотизм!), – часто наедине с собой, опустошив с горя полбутылки шампанского, грустно вздыхала Ева. – Когда он говорит, что любит меня, то подразумевается только это мгновенье.

А чтобы из-за какого-то там ее приезда больной Гитлер менял свои богом данные привычки и за полночь поедал ядреный кусок бисквита! Ну уж нет! Об этом можно только мечтать где-то в самой глубине души! Но она все же не такая наивная дурочка, какой он себе ее наверняка представляет!

Горячий чай с бисквитом и ненавязчивые ласки горячо любящей женщины согрели фюрера настолько, что он решительно высвободил руки из-под пледа и даже пожелал пошутить.

В следующий момент он извлек из кармана пижамы вчетверо сложенный лист бумаги с крупно отпечатанным на нем текстом и тщательно разгладил его на колене. Потом нацепил на нос специальные, с многократным увеличением, очки.

– Чапперль, сокровище мое! – ехидно хихикнул он. – Смотри, какую шайсу вчера подсунул мне Борман. Он считает это крушением основ государства! А я хохотал до слез! Слушай! Ректор народной школы в Саксонии задал своим ученикам классное сочинение на тему: «Кого и что ругают». Ты обмочишься, когда узнаешь, что понаписали наши доблестные гитлерюгендцы! Угадай, кого они больше всего поносят и над кем смеются? Над нашим славным пивным бочонком!

«В Германии уже вообще больше ничего нет. Даже мыла и мыльного порошка! Хотела бы я знать, чем Геринг стирает свой белый мундир!» Дорогая, а ты не в курсе? «Может быть, он получает дополнительный паек? Он же должен хоть раз в неделю стирать мундир!» Чапперль, ты можешь представить себе Геринга раз в неделю лично стирающего свой белый мундир?! А вот еще! «Я уже три дня курю липовый цвет. Такая вонь! Но Геринга в кино только с толстой сигарой во рту показывают. Все ясно: большая шишка!»

Глядя на веселящегося фюрера, Ева была счастлива и от души хохотала при каждом упоминании имени всемогущего рейхсмаршала, при появлении которого в Оберзальцберге в панике исчезала в своей комнате.

А Гитлер, которому явно полегчало, натурально, решил уморить ее хохотом.

«Все они, – без передышки продолжал смаковать он цитаты из школьных сочинений, – сами понимаете, министры, и Геринг в первую очередь! Уж их-то не обойдут! Но русские-то уже почти совсем еды не получают, бедняги. Траву жрут от голода!»

– А вот и то, что совсем не смешно, шатц, – мгновенно перестал смеяться Гитлер. – Устами младенцев глаголет истина! И обрати внимание, о чем это она тут глаголет! «У больших шишек всегда еды вдоволь. Герман Геринг давно бы укокошил фюрера, будь на то его воля!»

– Я же говорил тебе, – глаза Гитлера посинели от мгновенно вспыхнувшего неистовства, – я же говорил: они все мечтают со мной покончить! И Геринг в первую очередь! Даже немецким детям теперь это ясно как божий день! И они таким образом предупреждают меня!

Гитлер попытался вскочить с кресла, но у него закружилась голова, и он передумал. Ева, как могла, успокаивала его, пробовала снова напоить чаем, но он выбил чашку у нее из рук, плевался и вопил, что ничего и никому не позволит!

А тут еще Ева по неосторожности сообщила ему то, о чем втайне нашептали ей некие доброжелатели: якобы Гиммлер – и об этом знает уже вся Германия! – всерьез ищет в ее родословной еврейские корни и что-то затевает против ее сестры.

Выпалив все это, она страшно испугалась, полагая, что нарушила все принятые в их отношениях табу: фюрер категорически запретил ей вмешиваться в государственные дела и критиковать его окружение. Ева ожидала взрыва, но, как ни странно, Гитлер мгновенно успокоился и только наставительно изрек:

– Не забивай себе голову глупостями, шатц! Генрих прекрасно знает, что возлюбленная фюрера не может быть еврейкой. Даже на одну четверть! Даже если она еврейка! И она, как жена Цезаря, вне подозрений! Гиммлер по-настоящему предан мне и занят решением наиважнейших для рейха вопросов! Но… – вдруг Гитлер оборвал сам себя, – он настоящий осел! Какого черта он затеял все эти археологические раскопки?! Зачем нам привлекать внимание всего мира к тому, что мы якобы не имеем прошлого? Мало того, что римляне воздвигали грандиозные здания, когда наши праотцы жили в глиняных хижинах, так Гиммлер затеял раскопки этих глиняных поселений и восторгается каждым найденным черепком и каменным топором. А ведь это лишь доказывает, что мы имели каменные топоры и сидели, сгорбившись, вокруг костров, когда Греция и Рим уже достигли высочайшей стадии развития культуры. Нам следовало бы помалкивать о своей истории, а Гиммлер вопит о ней во весь голос! Могу представить себе, как насмехаются над этими разоблачениями современные римляне! А твои еврейские корни он не раскопает никогда, потому что их нет в природе!

– И все же, – не сдавалась Ева, – если Гиммлер это делает, то у него просто нет совести!

– Совесть выдумали евреи! – мгновенно отрезал Гитлер. – Я освободил немцев от первобытных инстинктов жалости, доброты и совести! Это качества рабов! Евреи нарочно придумали совесть, чтобы мы боялись и ненавидели самих себя! Запомни это!

Он довольно грубо схватил Еву за руку и притянул к себе.

– Как хорошо, шатц, что ты приехала ко мне! Я уже вижу, как злятся по этому поводу все мои генералишки! Ведь им кажется, что ты крадешь меня у них! Но пусть, пусть! Если Черчилль шакал, то Сталин тигр! А если Сталин тигр, то я лев! Царь зверей и бог на земле! А богу все позволено! Фаст ист! Именно такой мандат выдавал Рим своим выдающимся полководцам! Фаст ист – и точка! Я единственный в Германии потомок великих древних цивилизаций! Ну так пусть все трепещут предо мной! Но… завтра, шатц, завтра утром ты должна уехать отсюда. Все же женщина в ставке, как женщина на корабле, приносит несчастье. Ты меня понимаешь? Но уже сегодня утром мы с тобой спустимся в мой бункер. Мне говорят, что дном он касается гигантской гранитной плиты. Под всем «Вервольфом» сплошной гранит, излучающий таинственные лучи. Мы спустимся с тобой в бункер и напитаемся энергией, идущей из самого центра Земли! И очень может быть, – тут Гитлер лукаво ухмыльнулся, – прямо там позволим себе кое-что! Прямо на бетонном полу, под которым живой гранит! Мы будем первыми людьми на Земле, позволившими себе совокупиться на такой глубине! Я уже вижу себя, лежащим лицом к центру Земли, и между ним и мной только твое нежное тело и несокрушимая гранитная масса!

Пораженный собственной идеей, Гитлер застыл с закрытыми глазами, а Ева, как зачарованная, все теснее прижималась к нему.

Внезапно он открыл глаза и загадочно спросил:

– А знаешь, Чапперль, когда кончится война?

– Когда? – Ева затаила дыхание в ожидании божественного откровения.

– Когда Геринг сможет надеть брюки Геббельса!

Губы Гитлера разъехались в разные стороны, он истерично захохотал и изо всех сил стукнул кулаком по подлокотнику кресла.

– Это тоже из сочинений наших детишек!

И тут же снова безжизненным взглядом уставился на полыхающее в камине пламя. Еве стало жутко: окаменевший фюрер, тупо смотрящий на огонь в камине, выглядел как олицетворение неизбежного конца. На секунду ей показалось, что и огонь в камине тоже окаменел.

Глава 19

18 июля 1942 года. «Вервольф». Утро

То ли приезд «привлекательной штучки» действительно до глубины души потряс фюрера, то ли само провидение на этот раз смилостивилось над ним, но, расставшись с Евой под утро, к десяти часам он встал с постели без температуры и злой памяти.

И когда в спальню без обычного приветствия робко заглянул Линге, Гитлер был уже одет, обут, гладко выбрит и готов на любые жертвы и подлости во имя Германии.

Буквально проглотив завтрак и приняв усиленную доктором Мореллем дозу лекарственной отравы, он сразу же потребовал к себе начальника оперативного управления ОКБ генерал-лейтенанта Йодля с докладом о состоянии директивы 45 – кардинального поворота в плане «Блау».

Встреча состоялась в рабочем кабинете фюрера. Как и почти во всех помещениях ставки, стены и потолок в нем были обшиты сырым деревом. Кроме длинного стола для совещаний и пары-тройки простых деревянных стульев, в кабинете у самой печи стоял круглый журнальный столик с четырьмя весьма непритязательными креслами.

Несмотря на все еще заметную слабость, Гитлер встретил одного из самых верных своих генералов стоя. По его знаку Йодль начал читать продиктованный Гитлером сразу же после скандала с Гальдером и уже отработанный текст судьбоносной директивы 45.

В преамбуле, отражавшей исключительно несокрушимое желание Гитлера всегда быть над событиями и, как Зевс, порой вопреки обстоятельствам и здравому смыслу, повелевать громами и молниями, черным по белому было отчеканено, что «опыт боев трех прошедших недель неоспоримо показал, что лишь незначительным по численности частям армии Тимошенко удалось избежать окружения и выйти на южный берег Дона».

Вразрез с директивой 41, определившей направлением главного удара Кавказ, в новой директиве ставились две равновеликие задачи: группе армий «А» предстояло окружить и уничтожить вражеские войска, спасающиеся бегством через реку Дон в районе к югу и юго-востоку от города Ростова-на-Дону.

После их уничтожения южнее Дона главной задачей группы армий «А» становилось овладение всем восточным побережьем Черного моря с целью захвата черноморских портов противника и разгрома Черноморского флота.

Одновременно другая группа, которую еще предстояло создать за счет объединения всех оставшихся горных и стрелковых дивизий, должна была форсировать Кубань и захватить майкопские и армавирские высоты.

Дальше планировалось овладение районом вокруг Грозного, оседлание Осетинской и Грузинской военных дорог, при особой удаче – и на перевалах. И вперед: вдоль Каспия на Баку!

Наступление на Кавказ отныне называлось «операция «Эдельвейс».

Группе армий «Б» предписывалось форсированно наступать на Сталинград, чтобы, разгромив скопления противника в этом районе, занять сам город, блокировав участки суши между Доном и Волгой. Операция группы армий «Б» получила кодовое название «Цапля».

Слушая Йодля, Гитлер удовлетворенно барабанил костяшками пальцев по столу.

– Я рад, – сказал он Йодлю, – что вы, в отличие от Гальдера, разделяете мои представления относительно целей этой войны и методов ее ведения. Только слепой может не видеть, что русская армия на грани коллапса! А наши генералы в своем словоблудии стараются перещеголять афоризмы Ларошфуко и басни Лафонтена! Вы еще не слышали, что изрек на досуге генерал-полковник Гот? «Мы переоцениваем силы русских на фронте, но неизменно недооцениваем их резервы». Как вам этот кунштюк, Йодль?! Не кажется ли вам, что во главе наших армий стоят краснобаи?! Что за винегрет у них в головах! О каких резервах русских кричит Гот? Что он, шайсе, имеет в виду! Несколько краснознаменных дивизий в последний момент в отчаяньи переброшенных Сталиным с Дальнего Востока? Не спорю, они… в некотором роде спасли Советы под Москвой. Но почти все полегли потом под Харьковом! Мне докладывали, что под Москвой русские бросали в бой даже курсантов военных академий! Верьте мне, Йодль, Сталин никогда не снимет то немногое, что у него осталось для прикрытия Москвы, которую мы можем атаковать в любой момент! А других резервов у него нет и быть не может! Да и чего стоит армия, миллионами сдающаяся в плен! У Сталина больше нет боеспособных кадровых войск. Дальний Восток мертв. Или вы считаете, что с одной овцы можно содрать шкуру дважды?! Добровольцы и какие-то там дикие азиатские дивизии не в счет! Времена татаро-монголов давно прошли! Йодль, я еще раз советую всем вам зарубить себе на носу то, что я уже однажды предрек: мы возьмем Сталинград и Баку в один день! И вы первый сообщите мне об этом!

Генерал-лейтенант Йодль старался не смотреть на разбушевавшегося фюрера. По всему, у того снова разыгрался приступ жесточайшей эйфории. Смотреть на это было невыносимо, и даже «вернейший генерал» в сердцах подумал: «Да-а… жаль, но болезнь не пошла ему на пользу!»

Сейчас, стоя перед Гитлером в его рабочем кабинете, он покусывал пересохшие губы и тупо молчал. Говорить было бесполезно, а после стычки фюрера с Гальдером и чревато! Даже для него!

Да и как объяснить бывшему ефрейтору Первой мировой и при том при всем вождю всех немцев, уже одним мановением руки покорившему почти всю Европу и огромный кусок европейской части России, что сейчас на фронте творится нечто невероятное?!

Какой-то зловещий саспенс, когда волна, несущая твой корабль в ужасный шторм к спасительному берегу, на самом деле несет его на смертельные рифы. И самое страшное, что, кажется, все уже предрешено. После Миллерово ни одного серьезного окружения русских войск!

Русские продолжают отступать, не неся значительных потерь. Немцы захватывают пустые пространства, фактически без соприкосновения с противником. Пара перевернутых подвод, да конские трупы, да взорванные колодцы – вот и все, что встречается им на пути!

Чем ближе Кавказ, тем все эфемернее становится связь между отдельными полками и дивизиями. Иногда только клубы пыли на горизонте обозначают смежные колонны войск на флангах.

Теперь уже даже слепому – да всем, кроме фюрера! – было очевидно, что русский Генштаб сумел убедить Сталина отказаться от доктрины «ни шагу назад!» и в будущем гигантские котлы сорок первого с миллионами пленных исключены. А значит, постоянно ускользающий враг всегда будет впереди, и сколько бы немцы ни отхватывали этой выжженной кровавым солнцем степи, он будет так же неуловим, боеспособен и ужасен, как волк-оборотень – «Вервольф».

Йодлю до чертиков хотелось сказать обо всем этом фюреру, да просто выпалить ему все это прямо в лицо! Но он знал, что похожее и в весьма бесцеремонной форме уже высказал ему Гальдер.

– Вы лжете, Гальдер! – истерично крикнул тогда начальнику Генштаба фюрер.

– Вы лжете, Йодль! – точно так же крикнет он ему сейчас.

И Йодль только покорно кивнул головой.

Вдохновленный молчаливым согласием Йодля, Гитлер по-наполеоновски прикрыл ладонью глаза, на секунду задумался, словно прозревая туманное будущее, и вдруг, оторвав руку от лица, резко выбросил ее вперед.

– Йодль! Я уже не раз говорил, что всю ответственность за эту войну перед богом и немецким народом я беру на себя! У вас не должно быть никаких комплексов! Никаких сомнений! Вы все тут ни при чем! На ваши плечи ляжет только легкое бремя победы! А на мои…

Брови Гитлера тяжело сомкнулись, серое одутловатое лицо на миг показалось Йодлю стальным.

– У меня есть две возможности: либо успешно осуществить мои планы, либо проиграть. Если я выиграю, я стану одним из величайших людей в истории. Если проиграю…

Гитлер величественно вскинул голову, оставив незаконченной, быть может, самую сакраментальную для него мысль. В первую секунду Йодль был потрясен такой чудовищной откровенностью вождя. Но уже во вторую вдруг вспомнил, что нечто подобное Гитлер уже говорил, кажется, Шпееру в Оберзальцберге после рандеву с кардиналом Раульхабером. Кажется, Шпеер даже рассказал об этом при встрече с ним и Кейтелем. А может, это разнес по свету кто-то из друзей Шпеера.

Едва ли и сам фюрер, сказав столь исторические слова, не был заинтересован, чтобы они стали достоянием широкой общественности и были увековечены! Как бы то ни было, но теперь Йодль отчетливо, как перед смертью, вспомнил недосказанные слова фюрера.

– Если я проиграю… – он долго тянул тогда паузу, как будто боялся произнести неизбежное, – то буду проклят, презираем и осужден.

И от того, что фюрер почти слово в слово, но уже с нескрываемым театральным пафосом буквально «отлил в бронзе» то, что когда-то сокровенно поведал наедине Шпееру, показалось Йодлю несколько гротескным и даже смешным. В душе он даже позволил себе легкую полуулыбку, так как вспомнил, что «у меня есть две возможности» – было любимым выражением Гитлера. Тот повторял его настолько часто, что одна из служительниц Оберзальцберга как-то исподволь поддразнила его:

– Я знаю, что есть две возможности: либо пойдет дождь, либо не пойдет!

– Йодль! – свалился на генерал-лейтенанта словно налитый тяжелой водой голос Гитлера. – Это еще не все! Ночью я принял ряд важных решений, касающихся перестановок на Южном фронте, которые убедят всех, что моя воля по-прежнему превыше всего. Эти решения могут показаться вам странными, но они продиктованы моей интуицией, а моя интуиция пока, как супернадежнейший пистолет «вальтер», редко давала осечку! Я убежден, что никакое крючкотворство старых генералов никогда не заменит суровой нордической интуиции, потому что война всегда порождение скорее духа, чем ума! Бисмарка прозвали «железным канцлером», потому что он железной рукой претворял в жизнь тайные порывы своей души! Итак, я приказываю экстренно перебросить под Ленинград главные силы 11-й армии Манштейна. Еще до зимы Ленинград, эта цитадель большевизма, должен пасть к нашим ногам!

Гитлер с трудом перевел дыхание, болезнь все же давала о себе знать. Воспользовавшись паузой, Йодль успел вставить в бесконечный монолог фюрера свое слово:

– Но… мой фюрер! Армия Манштейна ждет приказа ударить на Кавказ со стороны Крыма! Вам не кажется, что…

– Мне никогда ничего не кажется, Йодль! – сразу же помрачнел Гитлер, любое возражение мгновенно растравляло его душу до крови. – Кавказ возьмут без Манштейна! Армия Манштейна нужна под Ленинградом! Кроме того, мотопехотную дивизию СС «Лейбштандарт» приказываю отправить во Францию на отдых и переформирование в танковую дивизию. Точно так же, моторизованную дивизию «Великая Германия», как только наши части выйдут к Манычской плотине, перебросить во Францию в распоряжение Верховного командования. По моим сведениям, вскоре ожидается вторжение союзников в Западную Европу. А здесь «Великая Германия» только зря ест горючее! Мы должны учиться у русских воевать до последнего солдата, а не плодить дармоедов!

Йодль машинально конспектировал приказы Гитлера. Он хотел сказать, что незапланированная переброска с атакующего Южного фронта семи самых боеспособных дивизий лишит его последнего резерва, что если у армии не осталось никаких резервов, то борьба до последнего солдата не имеет никакого смысла. Уже ни на что не надеясь, он все же рискнул перебить сгорающего в адском огне эйфории фюрера:

– Мой фюрер! Разрешите тогда перебросить на Кавказское направление итальянский Альпийский корпус! В армии Листа всего три горные дивизии, а Альпийский корпус под Сталинградом абсолютно бесполезен.

Но Гитлер, в момент высочайшего подъема духа нагло перебитый Йодлем, менее всего был склонен к компромиссу:

– Чушь! Всему свое время! Время сеять и время жать, время собирать… и так далее! Продвигая Альпийский корпус вслед за 6-й армией Паулюса, мы вводим противника в заблуждение относительно наших планов… на Кавказе!

Ошеломленный непостижимой логикой и фантазией фюрера, а главное, его неудержимым натиском, Йодль и на этот раз промолчал. Кто бы мог подумать, что еще ночью умиравший Гитлер утром будет полон такой всесокрушающей дурной энергией!

А Гитлер вдруг вспомнил, что в ставке находится Ева Браун, его славная Чапперль! И что уже завтра утром, повинуясь его же приказу, она уедет прочь, и что он совсем забыл о данном ей ночью обещании: в личном бункере, на бетонном полу, в кромешной тьме!..

Он тут же потерял всякий интерес к Йодлю. Предвкушение мгновений, проведенных на прекрасном теле своей возлюбленной, насквозь пронизанном живыми и мертвыми лучами, идущими из самых недр Земли, воистину стоили и Кавказа, и Сталинграда, а возможно, и всей жизни!

– Вы все поняли, Йодль?! – уже небрежно бросил он окончательно впавшему в ступор генералу – Тогда действуйте! И попрошу без этих ваших… – Гитлер долго рылся в памяти в поисках подходящего слова, а когда нашел, оттаял душой, – без этих ваших генеральских афоризмов! Вы, слава богу, не Ларошфуко! И даже не генерал Гот!