Текст книги "Семья Звонаревых"

Автор книги: Александр Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

9

Первого августа 1914 года Германия объявила войну России, и в тот же день немецкие войска перешли границу Бельгии, грубо нарушив её нейтралитет. Это дало повод Англии вступить в войну с Германией на стороне Франции и России.

Петербург зашевелился, как встревоженный муравейник. На призывных пунктах творилась несусветная толчея. Дни и ночи беспрерывно шла приёмка мобилизуемых людей и лошадей. Все поезда были переполнены до отказа запасниками, которые ехали в классных вагонах, не считаясь ни с какими правилами и порядками. Штатские не могли ни выехать из столицы, ни попасть в неё. Военные запрудили вокзалы и прилегающие к ним площади.

Варя застряла на даче. С тяжёлым сердцем ехал Звонарёв на дачу, зная, какое тяжёлое горе везёт он своей жене.

У крыльца скромного каменного дома с мезонином остановилась пролётка, нагруженная вещами. Когда извозчик снял чемодан, узел и корзинку, стало видно улыбающуюся маленькую женщину в соломенной шляпке и мальчика лет четырёх в матросском костюмчике.

– Ну вот, Славик, мы и приехали. Прочитай-ка, что написано на табличке.

Надувая щёки, Слава важно по слогам прочитал:

– «Петровская улица, 18. Зубной врач Михельсон». – И тут же испуганно захныкал: – А у меня зубки не болят…

В это время парадное открылось, и молодая женщина, улыбаясь всеми ямочками своего милого розового лица, спросила:

– Госпожа Борейко? С приездом. Прошу Вас, проходите. Квартира готова и ждёт Вас. Наши господа на даче и раньше осени не вернутся, так что придётся пока поскучать одним…

Так Оля Борейко с сыном приехала в Петербург.

Вечером, когда все вещи были разобраны, а Слава вымыт, накормлен и уложен спать, когда всё уже валилось из рук от волнения и нетерпения, Оля села на низенькую скамеечку около окна и, положив руки на колени, стала ждать, прислушиваясь к шагам на тротуаре. А мысли бежали…

Далёкий девятьсот пятый год. Встреча с Клавой, с Иваном Герасимовичем… Красная Пресня. Красная от пролитой рабочей крови, что породнила навеки её, Олю, с теми, кто не жалел свою кровь, не дрожал над своей жизнью.

А потом все эти годы напряжённая жизнь учительницы-подпольщицы. Учить других, учиться самой великому делу революции и жить, чутко прислушиваясь к шагам врагов и к походке друзей…

Вот и сейчас лёгкие, быстрые, радостные шаги – это друг. Оля поднялась навстречу им, рванула дверь и почувствовала, как тёплые родные руки обняли её за шею.

– Клава, родная…

Так и стояли они, два друга, две сестры, обнявшись и плача.

– Ну вот, бабы всегда остаются бабами. И от горя плачут, и от радости тоже. Пойдём ко мне наверх в мезонинчик, хоть я насмотрюсь на тебя.

Оля протянула Клаве руку и повела её, как ребёнка, по лестнице наверх. Огня не зажигали, в окна лился серебряно-голубой свет. И от этого света и от тишины, что была вокруг, от мирного сопенья спавшего Славки было как-то особенно мирно, сладко и почему-то грустно. Оля усадила Клаву к свету и долго смотрела на её милое, вновь похорошевшее лицо.

«Ну вот и порозовели щёки, и засияли серые удивительные глаза…». Подумала Ольга.

– Я долго жила за границей, – как бы отвечая на её мысли, тихо проговорила Клава. – Было серьёзное задание партии. Хотя много работала, но поправилась. Болезнь вроде отпустила. Мы ведь живучи, как кошки… Ну и, видишь, косы отросли… Но забыть ничего не забыла. Того, что было и ушло, забыть нельзя. Впрочем, почему ушло? Андрей всегда со мной рядом. И, пожалуй, хватит об этом.

И снова Олю поразила какая-то только Клаве свойственная не обидная для собеседника твёрдость. Твёрдость и вместе с тем мягкость, такт, большое уважение к мнению другого человека. «А вот у меня и у Вари этого пока ещё нет. Мы резковаты. Дудим в свою дуду и других слушать не хотим». – с горечью подумала Оля.

– Ты не обиделась, что мы вызвали тебя срочно? – услышала она голос Клавы. – У нас на днях провалилась одна конспиративная квартира. И нужна немедленная замена. Дел очень много. Условия работы с каждым днём всё усложняются. Охранка свирепствует в связи с мобилизацией. Хватают по одному подозрению. А ты опытный конспиратор. – Клава улыбнулась. – Жена героя-офицера… Боюсь только за Славку.

– А что Славка? Он у меня любого жандарма за нос проведёт. Хитрый бесёнок. Потом больной, – Оля лукаво сощурила глазки, – нужна постоянная врачебная консультация столичных светил. Документы всё в порядке. Ну, если боишься, можно отправить к Варе.

– К Звонарёвым нельзя. Варя только что из тюрьмы. За ней слежка. Ни жить у неё, ни встречаться нельзя. Категорически и надолго. Здесь квартира надёжная. Хозяева – сочувствующие нам люди. Через некоторое время подыщем домик на даче. Там ещё спокойнее. Нужно будет установить станок, размножать ленинский «Социал-демократ», прокламации. Вот первая партия в этом дорожном чемоданчике. Завтра бастуют путиловцы. Это им подарок. «Ко всем рабочим, крестьянам и солдатам» – первая прокламация Петроградского комитета. «Война – войне»! – вот наш лозунг…

Ранним утром второго августа Звонарёв уезжал в Вязьму. В военной форме, с чемоданом и постелью в ремнях, он стоял на вокзале. Его провожала только Варя. Перед самым отходом поезда она, улыбаясь, сказала ему:

– Серёжа! Не беспокойся обо мне, о детях. Я ведь не прежняя сумасбродная голова… Но всё же уйти совсем от работы, от того, чем я жила последнее время, не могу. Прости… Ты поймёшь меня… В Любани к тебе подойдёт девушка Алёнка. Она кое-что передаст для Блохина.

Трижды прозвенел вокзальный колокол. Лицо Вари дрогнуло. В её глазах засквозило такое отчаяние и тоска, что Сергей Владимирович бросился к жене и крепко-крепко прижал её к своей груди. Как-то вдруг, в последнюю минуту, и он и она поняли, куда и зачем он едет. Война, огонь, сражения, возможность ранения и смерти.

– Сережёнька, родной, мне страшно! – всхлипывала Варя, почти не видя сквозь слёзы лица мужа. – Береги себя, помни о детях… обо мне… Мой славный, хороший… единственный…

Звонарёв целовал её в губы, в щёки, в глаза и говорил срывающимся от волнения голосом:

– Ты – самое дорогое… Варенька… Жди! Слышишь?… До свидания, моя родная!

Поезд тронулся. Сергей Владимирович уже на ходу вскочил на подножку вагона. Не отрывая взгляда, он смотрел туда, где стояла Варя и махала ему рукой…

На станции Любань к Звонарёву подошла молоденькая белокурая девушка с небольшим дорожным чемоданчиком. Вся розовая от смущения, она спросила, с кем имеет честь говорить. И когда Звонарёв назвал себя и Варю, передала ему свою поклажу.

– Для Блохина, – тихо сказала она.

Звонарёв с любопытством взглянул на девушку и увидел, что на него пытливо смотрят смелые и весёлые глаза.

10

По прибытии в Вязьму, где формировалась артбригада, Борейко занялся вопросами применения тяжёлой артиллерии в современном бою. Вскоре он пришёл к выводу о необходимости реорганизации структуры бригады тяжёлой артиллерии. Он считал, что каждый дивизион должен был включать в себя две гаубичные и одну пушечную батареи, таким образом, отпадала необходимость в существовании отдельного пушечного дивизиона. По мнению Борейко, смешанные гаубично-пушечные дивизионы, приданные корпусам, могли самостоятельно решать задачи по разрушению прочных препятствий гаубицами и по обстрелу тылов противника дальнобойными пушками. Свои предложения Борейко подкрепил ссылками на опыт минувшей войны в Маньчжурии. И всё же идеи и принципы действия тяжёлой артиллерии в полевых боях оставались неясными не только командиру самой бригады, но и офицерам Генерального штаба и всем общеармейским начальникам.

«Тяжёлая артиллерия – штука умственная! Бог даст, и без неё обойдёмся, – обычно отвечали полковники и генералы, к которым не раз обращался с различными вопросами Борейко.

Но он продолжал свои поиски и вскоре прослыл самым беспокойным человеком во всём Московском военном округе.

Ещё до объявления мобилизации Борейко представил высшему командованию свой труд, в котором была подробно разработана тактика применения тяжёлых батарей в современной войне. Никто, однако, не торопился рассматривать и утверждать этот труд, в котором многое шло вразрез с существовавшими «наставлениями». Борейко ждал ответа, нервничал, злился, с чувством горечи наблюдая, как рядовым артиллеристам вдалбливалось в голову старое, отжившее и даже вредное…

Прибыв в Вязьму, Звонарёв не без труда разыскал дивизион, в котором служил его друг. Борейко как раз вёл занятия с командным составом: изучались баллистические свойства пушек и гаубиц.

Встреча состоялась во время перерыва. Увидев Сергея Владимировича, Борейко обрадовано затряс его в своих могучих ручищах и, расплывшись в улыбке, пробасил:

– Значит-таки прибыл, чёртушка! Ну, здорово, брат, здорово!

– Тише ты, медведь, – взмолился Звонарёв, – кости мне переломаешь.

Но Борейко продолжал трясти его плечи.

– И правильно сделал, что сбежал с завода. Вместе веселее будет.

– Не сбежал я, – объяснил Звонарёв. – Уволили.

– Ну и чёрт с ним, с этим заводом. Сейчас двинем ко мне, выпьем за встречу…

Он ввёл Звонарёва в небольшую, уютную комнатку.

– Будешь жить со мной. Как видишь, во всём ещё Ольгин порядок чувствуется: чистота, опрятность. – И спросил о том, что сейчас больше всего волновало его: – Как там она, моя половина? Как Славка?

Звонарёв рассказал ему всё, что знал об Ольге Семёновне.

– Саквояж, говоришь, передали? – переспросил Борейко. – Где же он?

– На вокзале, с вещами оставил, – ответил Звонарёв.

– Ну и растяпа ты!

Борейко кликнул денщика и приказал срочно вызвать к нему на квартиру из команды разведчиков бомбардира Блохина и «вольнопёра» Зуева.

Когда Борейко сообщил им о саквояже, Блохин сразу забеспокоился, помрачнел.

– Эх, как неладно получилось! – вырвалось у него с досадой. – И меня можете подвести, и сами влипнете.

Он тут же предостерёг:

– Ежели жандармы доберутся до этого саквояжа, отрекайтесь от него, Сергей Владимирович. Мол, знать не знаю, ведать не ведаю. Дескать, какой-то подлец подкинул.

В это время появился Вася. Военная форма ему шла. Выглядел он молодцевато и браво.

– Дядя Серёжа! – бросился он к Звонарёву. – Надолго к нам? Где тётя Варя? Как Надюшка?

Казалось, потоку его вопросов не будет конца.

– Я служить сюда к Вам приехал, – любуясь им, сказал Звонарёв и, достав из кармана письмо, передал Васе: – Это тебе велела отдать тётя Варя.

Блохин нервно теребил усы. Мысль о саквояже не оставляла его.

– А что, если мы с Васьком сбегаем сейчас на вокзал за вещичками Вашими? – взглянул он на Звонарёва. – Объясним, что они срочно понадобились. Вы нам только бумажку черкните, вроде доверенности, что ли.

– Может быть, как раз тебе и не следовало бы идти туда, – заметил Борейко.

– Чепуха, – отмахнулся Блохин. – Меня-то тут никто не знает. И потом я умею зубы заговаривать. Авось и обойдётся с саквояжем!

– Ладно, идите! – согласился Борейко.

Пока Блохин и Зуев ходили на станцию, Борейко и Звонарёв побывали у командира бригады полковника Кочаровского. Штаб бригады помещался неподалёку от квартиры Борейко, в здании женской прогимназии.

Выше среднего роста, широкоплечий, с большой седой головой и резкими чертами волевого лица, полковник был, по выражению Борейко, «недурственным командиром». На эфесе его шашки висел Георгиевский темляк за бои в Маньчжурии. По натуре Кочаровский был резок, даже грубоват, но прямолинеен, не признавал никаких полумер или неопределённых мнений. За это его недолюбливало начальство, и он медленно продвигался по службе.

В гвардии служил его сын, отличавшийся необыкновенно высоким ростом: больше сажени. В этом отношении сам царь считал его «эталоном» гвардейца. Даже в Преображенском полку редко появлялись солдаты, которые могли бы потягаться с Кочаровским-сыном в росте. Благодаря сыну при дворе был известен и отец, но полковник, ненавидевший карьеристов, старался держаться подальше от высшего света и никак не использовал славу сына.

Полковник любезно принял Сергея Владимировича и прежде всего справился, кто его направил в бригаду и на какую должность. Ознакомившись с предписанием начальника Главного артиллерийского управления, гласившим, что инженер Звонарёв откомандировывается с завода в распоряжение командира первой тяжёлой артиллерийской бригады, Кочаровский потребовал аттестаты на все виды довольствия. У Звонарёва был лишь денежный аттестат, так как никакого другого довольствия он не получал с завода.

Полковник поморщился.

– Право, не знаю, как мне поступить. Воинский начальник должен был снабдить Вас всеми документами. Да и зачисление в часть производится только высочайшим приказом.

– Сейчас война, господин полковник, – напомнил Борейко. – По-моему, формальности мирного времени теперь не играют существенной роли. А инженер Звонарёв нужен нам до зарезу. При нашей сложной технике никак не обойтись без специалиста.

– Что верно, то верно! – согласился Кочаровский. – Переговорю с местным воинским начальником. Возможно, он выдаст необходимые документы.

Перед тем, как отпустить Звонарёва, он неожиданно справился:

– А как Ваши политические взгляды, господин прапорщик? Не принадлежите ли Вы к сословию вольнодумцев? А то сейчас это поветрие очень распространенно. – И, не дожидаясь ответа, строго заметил: – Должен предупредить, что я в своей бригаде держу людей только преданных престолу и отечеству. Да-с! Иных не терплю и не уважаю. Прошу это учесть и запомнить. А сейчас – имею честь.

Полковник сдержанно пожал руку Звонарёву и Борейко, и те, откозыряв, вышли.

По дороге в свой дивизион они встретили поджидающего их Блохина. По довольной, улыбающейся физиономии солдата Борейко и Звонарёв поняли, что с саквояжем всё благополучно.

Во время обеда Борейко представил офицерам Звонарёва, как нового сослуживца. В столовой офицерского собрания было тесно, шумно. Большинство офицеров, призванных из запаса, имели самый штатский вид. Кадровые офицеры выделялись подтянутостью, хорошей выправкой. Они снисходительно разговаривали с офицерами-запасниками. Звонарёв выгодно отличался от последних, хотя и пробыл в запасе десять лет: сказывалась работа на военном заводе.

Старший офицер батареи, которой командовал Борейко, поручик Трофимов, пышноусый щеголеватый блондин, знакомясь с Сергеем Владимировичем, сказал:

– Никогда бы не поверил, что Вы из запаса. Сразу чувствуется боевой офицер-портартурец.

Видимо, Трофимов пользовался авторитетом в офицерской среде. После этих слов Звонарёв ловил на себе удивлённые взгляды не только запасников, но и кадровых офицеров.

Ночью Борейко срочно вызвали в штаб бригады. Вместе с ним поднялся и Звонарёв.

– Что бы это значило? – спросил он, глядя на спешно одевающегося Борейко. – Полковник, по всей видимости, не тот человек, что любит по-пустому тревожить людей. Верно, что-то серьёзное?

– Вестимо, серьёзное – война, братец мой! Выступаем. Что же ещё…

Окна прогимназии были освещены, и ещё издалека Борейко увидел собравшихся у входа офицеров. Кочаровский, в походной форме, подтянутый и строгий, объявил приказ о выступлении в поход.

– С утра начнём грузиться в эшелоны. Прошу подготовить всё к пяти часам.

На вопрос, куда направляют бригаду, полковник ответил:

– Это строго секретно, и даже я ничего не знаю. Куда прикажут, туда и поедём.

11

После объявления войны Германией началась общая мобилизация огромной страны. Сразу сказалась техническая отсталость царской империи. Пропускная способность железных дорог была недостаточна для перевозки армии к западным границам государства. А потерпевшие в первых же сражениях крупные поражения французы требовали немедленной помощи – вторжения в Восточную Пруссию для отвлечения части немецкой армии с запада на восток.

В стране шла уборка обильного урожая, поэтому отрывать крестьян от полевых работ было особенно трудно.

Криками горя и отчаяния, горькими бабьими слезами по уходящему кормильцу откликнулась многомиллионная нищая крестьянская масса на указ об общей мобилизации. В городах, прежде всего по фабрикам и заводам, прокатились волнения. Призывные пункты, вокзалы и железнодорожные станции, поезда – всё было набито угрюмыми, озлобленными людьми, оторванными от своих жён и детей и брошенными навстречу лихой судьбе. Не хватало обмундирования, оружия, не были ещё готовы санитарные и тыловые части, а уже был отдан приказ русским войскам перейти границу Восточной Пруссии. Русский мужик должен был и на этот раз по воле царя-батюшки, самодержца всея Руси, спасать союзников ценой своей крови и жизни.

Батарея Борейко, погрузившись в эшелон, медленно продвигалась к линии фронта. Ни просьбы, ни крики и ругань не действовали на ошалевших от бессменной работы и бессонницы комендантов станций. Долгими часами простаивала батарея на небольших полустанках.

Борейко со Звонарёвым требовали срочной отправки эшелона, угрожая телеграммой в Ставку верховного главнокомандующего. Но это мало пугало коменданта…

– Поймите, это зависит не от меня. Все пути к фронту забиты воинскими эшелонами, а происходит подобное безобразие оттого, что сами воинские части разгружаются недопустимо медленно и задерживают подход следующих за ними составов. Все графики нарушены, и теперь поезда идут, как только представляется возможность их продвинуть вперёд.

Несмотря на все эти разъяснения, Борейко не отходил от коменданта станции в надежде хоть на несколько минут ускорить продвижение своей батареи. Оставив эшелон под командованием старшего офицера, поручика Трофимова, и Васи Зуева с Блохиным, Борейко продолжал наседать на железнодорожное начальство. Тем временем Блохин, озабоченно покуривая махорку, говорил Васе:

– Ты, Василий, человек грамотный и учёный, объясни мне, почему такая спешка. Мы ещё не вполне укомплектованы, а нас гонят в бой! Продовольствия и фуража у нас всего на несколько дней. А дальше чем будем кормить солдат и коней? Чудно что-то получается. Столько лет прошло с японской войны, люди вроде поумнели, а начальство ещё больше поглупело.

– Вы, дядя Филя, в самую точку смотрите. Зачем начальству трудиться и шевелить мозгами? Ему в бой под огонь не идти, в штабах безопасно, тихо и тепло. Оно не торопиться, да наши союзники французы требуют вторжения в Германию. Туго им приходится под Парижем. Немец туда бросил свои лучшие гвардейские полки. Вот и потребовали французы от нас скорейшего вступления в Восточную Пруссию. Ударим мы здесь, немцу придётся перебросить свои части из Франции на наш фронт. Глядишь, французам и полегчает. А что мы к войне ещё не готовы и наших солдат побьют зазря несметное множество, о том у начальства голова не болит, – подробно пояснял Вася своему собеседнику.

В Восточной Пруссии в начале войны находились лишь незначительные германские части, по преимуществу резервные и ополченские. Они составляли восьмую немецкую армию генерала фон Притвиц Гафрона. Эти второочередные части тем не менее были хорошо снабжены боевой техникой и особенно превосходили русских численностью артиллерии. Две русские армии, вторгшиеся в Пруссию, располагали всего 36 тяжёлыми орудиями против 188 орудий у немцев. Значительно больше было у германцев и пулемётов.

Немецкие войска расположились вдоль русской границы и опирались на линию Мазурских озёр. Большинство проходов между озёрами было прикрыто рядом блокпостов из железобетона с броневыми куполами для пушек. Русская лёгкая артиллерия была бессильна против них, а тяжёлых орудий было недостаточно.

Таким образом, позиции германской армии были хорошо укреплены и могли выдержать сильный натиск русских. Но, несмотря на это, в пограничном сражении у Шталюпенена и Гумбинена 7 августа немцы были разбиты и поспешно отошли за линию Мазурских озёр.

Русские войска ворвались в пределы Восточной Пруссии. Запылали баронские имения и восточнопрусские городки. Тысячи беженцев, среди которых были и весьма именитые прусские юнкеры, спасаясь от русских, ринулись в Берлин, требуя принятия решительных мер против наступающих русских армий.

В ставке германского императора Вильгельма поднялась паника: варвары разрушают очаги исконной германской культуры! Под влиянием этого германский план войны был срочно пересмотрен. Два армейских корпуса и кавалерийскую дивизию спешно сняли с французского фронта и направили против русских в Восточную Пруссию.

Отправка этих корпусов значительно ослабила германскую армию, у немцев не хватило войск для окончательной атаки Парижа. Молниеносный удар на западе провалился. Немцы перешли к обороне.

– Вот, Филипп Иванович, вся стратегия и тактика современной кампании, – закончил Вася своё пространное разъяснение. – А что будет дальше, как говорится, поживём – увидим.

Первая русская армия под командованием генерала Ранненкампфа развернулась от Балтийского моря почти до Сувалок фронтом на запад. Она должна была вступить в Восточную Пруссию севернее Мазурских озёр. 2-я армия под командованием генерала Самсонова разворачивалась вдоль реки Нарев и готовилась вторгнуться в Восточную Пруссию южнее Мазурских озёр, создавая тем самым угрозу 8-й германской армии. Миновав озерные пространства, обе армии должны были соединиться и наступать на запад, прижимая немцев к реке Висле.

К вечеру того же дня артиллеристам в районе Двинска начали встречаться первые эшелоны с пленными немцами и трофейным имуществом устарелыми пушками и ружьями, повозками, груженными разными вещами. Появились и санитарные поезда с легкораненными. Они чувствовали себя прекрасно – были рады-радёшеньки, что живыми выбрались из прошедших боёв. По словам солдат, выходило, что основное преимущество немцев заключалось в численном превосходстве боевой техники – пулемётов и особенно тяжёлых орудий, которых у нас очень мало. Но штыкового удара немцы не выдерживали, бежали при нашем приближении. В общем, настроение у легкораненных было бодрое.

Зато тяжелораненные всё видели в мрачном свете.

– Куда нам с немцем воевать! У него всё, а у нас и артиллерии меньше, а тяжёлой и вовсе нет. И воюет он по-умному. Зря людей на смерть не посылает. А наши командиры или трусливы и прячутся за солдатские спины, или дураки – зря посылают людей на убой, без артиллерийской подготовки, без разведки.

Эти настроения находили живой отклик у солдат, которые начинали вспоминать тысячи примеров из мирной жизни, подтверждающих эти рассказы.

Вскоре на одной из станций увидели и немецких пленных. Уже немолодые, мрачные и угрюмые, они по возрасту принадлежали к второочередным резервным частям. На вопросы отвечали нехотя и односложно. Обиженные этим, солдаты, грозя кулаками, начали требовать объяснения, почему немцы пошли войной на Россию.

– Дурьи Вы головы! – не замедлил вмешаться в разговор Блохин. – Да откуда солдату знать, почему война началась? Послали, он и пошёл, не спрашивая, куда и зачем.

– А он бы спросил у начальства, – заметил один из солдат.

– Поди ты спроси: офицер и объяснит тебе всё – кулаком по морде. Узнаёшь, как задавать такие вопросы. Приказало начальство – сполняй! А то взгреют, – коротко отозвался Блохин.

Зуев под нажимом тёти Вари успел неплохо навостриться в немецком языке и теперь более или менее успешно применял свои знания в разговоре с пленными. Они сообщили, что всего несколько дней назад мирно трудились в своих деревнях, когда их внезапно оторвали от труда, семей и срочно отправили в армию. Им разъяснили, что царь Николай напал на Германию и решил забрать все богатства страны. Поэтому надо упорно защищать родину, и Восточную Пруссию прежде всего.

– Так ведь это Вы, немцы, напали на нас! – возражал им Зуев.

– В Восточной Пруссии находятся только резервные и ландштурменные, ополченские, части. Если бы кайзер решил воевать с Россией, то, конечно, сосредоточил бы у её границ отборные первоочередные полки и дивизии, резонно отвечали немцы. – Нет, это Ваш царь напал на нас.

– Видишь, как здорово закручено, – проговорил Блохин. – Нам забили в головы, что немец на нас напал, а им – что мы на них напали. Хитрая механика получается. Василий, спроси вон у того детины, – указал Блохин на высокого широкоплечего немца, угрюмо смотрящего на русских, – пускай покажет руки, узнаем, кто он. Руки, они почище любого паспорта расскажут о человеке.

Немец неохотно протянул свою натруженную ладонь, всю покрытую мозолями.

– По пачпорту или рабочий с завода, или батрак с деревни, – определил Блохин. – Такому война ни к чему. Ему работать, чтобы прокормить семью и себя. Скажи ему, что я тоже рабочий человек, – и солдат показал свою шершавую загрубелую ладонь.

Немец, видимо, понял, что перед ним свой брат, подневольный человек, и слабо улыбнулся.

– Гут, гут, карош, – пробормотал он.

Из дальнейших расспросов выяснилось, что Макс Грюнвальд, как звали немца, жил в Западной Пруссии, имел небольшой хутор, но больше батрачил у соседнего помещика-барона.

Дома у него остались жена и трое детей-подростков. Самое большое его желание было – поскорее вернуться домой.

Около Вильно стали встречаться целые эшелоны с породистым скотом, сельхозмашинами и другим ценным имуществом, не имеющим военного значения. Из расспросов сопровождающих солдат установили, что всё это было захвачено в различных имениях и баронских замках и прежде всего в личном имении Вильгельма II Роминтен, расположенного неподалёку от нашей границы. Это имущество направлялось в царские удельные имения. В закрытых вагонах перевозилась драгоценная мебель – обстановка внутренних покоев кайзеровского дворца и баронских замков.

– Видали, братцы, сколько добра набрали наши солдатики? – тихо спросил Блохин у ездового Федюнина.

Тихий, застенчивый, уже немолодой, Кондрат Федюнин был крестьянином из большого села Медведки Тульской губернии. Дома он оставил жену, двоих девок на выданье и мальца Кольку, ещё несмышленыша. Когда Кондрат говорил о сыне, его лицо молодело, разглаживался задубевший в морщинах лоб и дрожали в несмелой улыбке губы.

Как-то однажды увидел Блохин такую же робкую улыбку на обветренных губах Кондрата, когда он чистил скребком крутые бока сильной лошади-тяжеловоза. О чём он думал тогда? Может быть, о сыне Кольке, который подрастет и будет помощником отцу в хозяйстве, а может быть, об этой могучей лошади, которая, будь она у него, сразу вытащила бы из нужды всю его семью.

– Что ты, как девку, оглаживаешь его? – засмеялся проходивший тогда мимо разведчик Пётр Лежнёв.

– Дюже коняга справный, – медленно и тихо ответил Кондрат, доброй рукой похлопывая по чистой, лоснящейся шерсти мерина. – Такого конягу – и на войну! Ведь убить могут али покалечить. Ему бы пахать да пахать…

– И-их, – махнул на него рукой Лежнёв. – Нашёл, кого жалеть. Ты бы людей пожалел. Вот сколько их положат!

Кондрат ничего не ответил, только мечтательная добрая улыбка покинула его губы, и лицо сразу как-то постарело.

Долго потом вспоминал Блохин лицо Кондрата и его добрые, жаждущие крестьянской работы, руки. Вот и сейчас, увидя Федюнина, Блохин заговорил с ним:

– Видал, сколько добра набрали наши солдатики? А для кого? Для царя-батюшки. Чтобы сердце его порадовалось. А что получили солдатики, которые за это головы сложили или искалечены на всю жизнь? Кукиш с маслом, три аршина земли да осиновый крест! У царя и своего добра девать некуда, а тут без куска хлеба остались вдовы и сироты. В пору и отдать это имущество народу. Так нет! Ни денег, ни имущества солдатам не видать, как своих ушей!

– Где же правда на земле после этого? – возмутился подсевший к ним Лежнёв. – Мы кровь проливаем, а кто-то на этом карманы себе набивает. Пусть бы и шли воевать те, кому война выгоду приносит.

– Чудаки Вы, братцы! Да войны для того и устраиваются, чтобы богатый богател и беднел нищий. Придёт время – во всём разберёмся, что к чему и зачем! Хотели было разобраться после японской войны, в девятьсот пятом, на Пресне в Москве. Да царь-батюшка свою лейб-гвардию из Питера прислал. Ну, и прихлопнула смелые головы царёва гвардия! Так и остались на бобах солдаты да рабочие с крестьянами, – неторопливо повествовал Блохин.

На платформе стояли Борейко и Звонарёв, тоже осматривали попадавшиеся навстречу эшелоны.

– Очевидно, в Германии не ожидали, что мы так скоро сумеем начать военные действия, – говорил штабс-капитан. – Немцы были захвачены врасплох. В результате – неожиданные для нас самих успехи в первых боях. Но, надо думать, нашу армию скоро остановят первоочередные части немцев. Тогда картина будет другая. Солдаты-то выстоят и перед лучшими немецкими полками! Зато генералы сдрейфят и начнут отступать. Не верю я этому фон Ранненкампфу, фон Торклусу и фон Фитингофу, да и всем другим генералам из немцев.

От Вильно повернули на Ковно, и стало ясно, что тяжёлая батарея направляется в район, где действовала 1-я армия. Движение эшелона всё более замедлялось.

Станция высадки не была указана, и даже коменданты станций её не знали. Тяжёлые батареи направлялись то в одно место, то в другое, в зависимости от складывавшейся на фронте боевой обстановки.

Только и слышались разговоры о подавляющем превосходстве немецкой тяжёлой артиллерии. Поэтому, все командующие армиями и корпусами старались заполучить себе тяжёлые батареи.

Борейко старательно собирал сведения о действиях германской тяжёлой артиллерии, о её баллистических данных и тактическом применении в бою.

– Наши гаубицы ничуть не хуже хвалёных крупповских пушек и, вероятно, действуют в бою тоже неплохо, – говорил штабс-капитан, поглаживая рукой тупорылые, короткие тела своих пушек.

– Вся беда в том, что у нас их мало. У немцев к каждому корпусу придается тяжёлый артиллерийский полк из трёх дивизионов. Это равнозначно нашей тяжёлой бригаде. А у нас она придается армии, состоящей из трёх-пяти корпусов. Таким образом, мы имеем тяжёлых орудий в три-пять раз меньше, объяснил Звонарёв.

Стоянки эшелона делались всё длиннее. Артиллерийские эшелоны часами простаивали на полустанках и у блокпостов. Наконец пехотные части и лёгкая артиллерия стали сгружаться и двигаться дальше походным порядком. Тяжёлые пушки по прифронтовому бездорожью могли идти только со скоростью трёх километров в час, причём материальная часть от такого способа транспортировки быстро портилась. Поэтому тяжёлые батареи старались подвезти возможно ближе к месту боевых операций.

Наконец батарея добралась до пограничной станции Вержболово.

Была ночь, но ярко освещённая станция блестела огнями. Началась разгрузка эшелона.

Первая армия весь день вела бой с переменным успехом. Штабы переезжали с места на место. Найти их ночью было трудно. До рассвета решено было никуда не отходить от станции выгрузки.

На западе виднелось зарево пожаров, издали доносился глухой грохот канонады. По дорогам к станции тянулись бесконечные вереницы обозов, артиллерийских парков, санитарных повозок с раненными и различный войсковой транспорт. Армейский тыл только ещё устраивался и разворачивался.