Текст книги "Властелин пустоты"

Автор книги: Александр Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 6

Оперенная стрелка

Скользит в тесном канале ствола

Навстречу пятнышку света.

(Из сборника трехстиший эпохи Великого Пересмотра, издание 2-е, дополненное; 3-я Государственная машинная типография.)

Не думать ни о чем. Это главное. Хотя бы на время стать растением – ствол, листья, корешки под землею. Какие могут быть мысли у растения? Нет мыслей – нет и телепатем. Обнаружить простым лоцированием невозможно, а «глазами» – требует времени.

Не думать? Поди попробуй.

Й-Фрон перевернулся на другой бок и посопел. Сон не шел, хотя час назад казалось – только бы свалиться где-нибудь, закрыть глаза, и нет Й-Фрона. Ищите. Лидер-корвет на время выпустил его из виду, экипаж тоже не проявлял желания вновь задействовать ограниченно ценного, и это было славно. Пусть в щели между внешним и внутренним слоями бронекорпуса «Основы Основ» гулко и холодно, зато и невольные телепатемы проходят сквозь металл с некоторым ослаблением, что уже совсем чудесно. Хорошее местечко себе присмотрел. Главное, не маячить на виду, не клянчить сосисок у Дин-Джонга, не пытаться умыться водой из бассейна Хтиана, и тогда, может быть, удастся посвятить несколько часов отдыху, а то и сну.

И вот на тебе – не спится.

«А Мбонг, наверно, сейчас спит, свернувшись в чреве своего братца, – подумал Й-Фрон с завистью. – Что ему еще делать. Собственно очистка планеты еще не началась, но период подготовки подходит к концу без всякого участия человека. Мбонгу можно спать, и Нбонгу тоже.

Зато внутренняя жизнь корабля не обходится без человека никак… – Й-Фрон тихонько посопел носом. – Скажем, когда у Хтиана засорилось дыхало, кто его спас? Кто нырял в бассейн? Я нырял. А от кого получил ластом-обрубком, который у Хтиана вместо ног? От спасенного же. Чтобы, значит, не грязнил воду. Комбинезон, кстати, пришлось сушить на себе – бесхозную одежду корабль поглощает с особенным удовольствием…»

Й-Фрон неслышно выругался и, вовремя спохватившись, несколько секунд лежал неподвижно, ожидая ответной реакции лидер-корвета. Он даже вспотел. Хорошо, что корабль сейчас занят собой: где-то что-то наращивает в собственной конструкции, где-то что-то убирает, как ему нравится. Учи потом заново схему ходов. На прошлом витке включал двигатель – устраивался на орбите поудобнее.

Дин-Джонг тоже достоин зависти: лидер-корвет не смеет его тревожить. А кем он, спрашивается, был до того, как на свое нечаянное счастье попал в облаву? Ни отваги, чтобы тайно пробираться в верхние ярусы активной оболочки, ни ловкости, чтобы красть пищу, не было у него в помине, сноровки в охоте на крыс также не приобрел – вечно клянчил и ныл, робко приближаясь к костру… Когда выклянчивал, а когда и нет. И цензуру памяти этот счастливец проходил не менее строгую, чем прочие отобранные. Уж анекдоты-то про полноценных граждан изъяли все до последнего, можно не сомневаться.

Й-Фрон наморщил лоб. К подкорке только и присохло, что были какие-то анекдоты – и смешные, и злые, и всякие, – а вот не вспомнить ни одного, как ни старайся. Многое забыто с тех пор, как начата новая жизнь. Можно сказать, повезло: признали годным, оставили часть памяти. Повезло, пусть и не в такой степени, как Дин-Джонгу. По слухам, в тот момент Внеземелье опять ощутило нехватку ограниченно ценных и сортцентр проявил небывалую неразборчивость: в партии Й-Фрона признавали годным в среднем одного из пяти.

Он зевнул и плотнее запахнулся в куртку. Холодно. Но такова жизнь. Иные из ограниченно ценных неплохо устраиваются в наземных службах и живут сравнительно долго. В экспедициях очистки – как знать? Никто не делился с Й-Фроном статистикой, но здравый смысл подсказывал: расходуемый материал в конце концов расходуется.

Иные, не выдержав, расходуют себя сами. Кто слишком много о себе понимает, не может приспособиться к правильному укладу. В том, что уклад на «Основе Основ» правильный, Й-Фрон не сомневался. Он не знал слова «пария» и не применил бы его к себе, если бы знал.

Й-Фрон поворочался с боку на бок. Заснуть бы… И чтоб без снов, чтоб как в яму. Слишком устал, чтобы опять привязался все тот же сон, бывшая явь… Ночь на Титане, наполненная скрежетом ломающихся льдов, серое низкое небо набито ледяной пылью, и станция – глупая жестянка без крохи активной массы – ходит ходуном. Ледяной монолит под ней тоже куда-то ползет, как большая неповоротливая черепаха. Вот он на что-то натыкается, начинает неторопливо ворочаться вокруг оси, вправо-влево, и с каждым движением размах становится все ощутимей, и слышно, как далеко внизу, под основанием монолита, гулко дробятся не то льды, не то камни. Трещина движется торопливыми рывками, подбирается ближе. У края монолита, откуда она пошла, разлом уже довольно широк, а здесь она еще не добралась до станции, как будто лед вдруг стал вязким, как хорошо нагретое стекло… Шестеро ждут. Трещина вроде бы идет мимо. Кто-то пытается облегченно утереть со лба пот, но мешает стекло шлема, и ограниченно ценный нервно смеется. Кто это был? Теперь и не вспомнить. Рывок трещины прицелен, как выстрел. С картонной податливостью рвется обшивка. Пол взрывается тучей осколков. Трещина разрубает станцию надвое. Он один в своей половине, во что-то вцепился, держится. В другой половине остались пятеро… Нет, их уже трое. Их половина встает дыбом, им не за что ухватиться. Вот один с криком сорвался. Двое балансируют на самом краю. Удары, удары. Он крепко держится. Пусть попробуют оторвать, если смогут… Ближайшая стенка легко вминается внутрь: с той стороны ползет большая льдина. Остановилась? Нет, движется… Всё. Со скрежетом, с протяжным совиным уханьем проседает, рушится сверху покореженный потолок, и наступает ничто…

Через час ли, через месяц ли его спасли – он не знал. Вернее всего, никто не спасал, подобрали случайно. Он выжил, что удивило прежде всего его самого. Месяц спустя ему повезло еще раз: сортцентр, где почему-то посчитали необходимым повторить тестирование, вопреки страхам, подтвердил ограниченную ценность испытуемого и направил его на «Основу Основ». Не лучшее место, но бывают и хуже.

Скоро развернется очистка планеты, очень скоро. С «Основой Основ» Й-Фрон уже участвовал в очистке двух миров и на один из них однажды был десантирован. Посылка его на ту планету была чистейшим недоразумением, планета оказалась спокойной, и он сумел вернуться.

Может быть, ему повезет и на этот раз.

И если в этом мире есть хоть немножко везения для него, Й-Фрона, то, может быть, ему повезет прямо сейчас. Возможно, ему даже удастся заснуть, и на этот раз ни корабль, ни экипаж не помешают выспаться…

Весь следующий день Леон дрессировал стрелков. После полудня перешли к стрельбе по летящим целям. Получалось так себе. Самый сильный гонец отмотал руку, до вечера подбрасывая вверх уменьшенную мишень, и вдобавок был легко ранен стрелкой в шею. Назавтра повторилось то же самое, с той разницей, что обошлось без ранений – умудренный опытом гонец научился падать ничком после каждого броска.

Умнейший слонялся без дела, совал нос в чужие дела, зачем-то приставал к ремесленникам и вел с ними долгие неудобопонятные разговоры. В тот же день по эстафете было получено известие о гибели сразу трех деревень, причем две из них, сравнительно близкие, к западу и юго-западу от Города, были уничтожены в одну ночь, и людей спаслось немного. Третья оказалась дальней, расположенной переходах в тридцати к северу. Судя по дате послания, эта деревня была сожжена шесть дней назад.

– Там сначала тоже решили навалиться на Железного Зверя всем скопом, – сообщил Умнейший.

– Ну и как? – спросил Леон.

– Сам не понимаешь? Как было у нас, даже хуже, – Умнейший помотал головой, будто отгонял муху. – Один умник перед атакой навязал на свою пику полсотни веток кость-дерева с листьями… Вроде метлы. Не знаю, какое впечатление он произвел на автоном-очиститель, а только для троих охотников подобное соседство в давке кончилось весьма плачевно. Косность всегда требовала жертв и еще потребует. А что? Хочешь иного – уйди от людей, живи бирюком… Кое-кто из здешних до сих пор убежден, что Железный Зверь один на весь Простор!

– А… разве нет? – с замиранием сердца спросил Леон.

– Ты глупый, что ли? Я же ясно сказал: тридцать переходов к северу. Это не наш автоном-очиститель. Это другой.

– Я думал, ты нарочно преувеличил, – сознался Леон.

– Хорошо жить хочешь. Сколько их, я пока точно не знаю, но, полагаю, не менее двадцати и не более ста.

Ударило в темя. Леон не сел на землю только потому, что и так сидел, разминая ступню. Несколько дней после откровения Умнейшего он ходил сам не свой. Не меньше двадцати… Пусть даже не сто, пусть их всего двадцать… ВСЕГО! Когда даже одного Железного Зверя не смогли взять силами шести деревень и до сих пор неизвестно: смертен ли он вообще? Когда одного детеныша Железного Зверя хватит, чтобы стереть с лица Простора и деревню, и Город…

Нога зажила, зато кожа на спине омертвела и сходила клочьями. Легкое прикосновение одежды причиняло боль. Леон спал на животе и во сне любил Филису, но тут, разумеется, откуда-то появлялась Хлоя, на ходу окукливаясь в детеныша Железного Зверя, и огонь, ринувшийся из ее исковерканного бранью толстогубого рта, безжалостно кусал истерзанную спину… Леон просыпался в холодном поту.

Утро успокаивало, не принося ничего нового. Стоял Город, и стоял лес, пронизанный светом, наполненный пением лесных бабочек. Ни Железных Зверей, ни их детенышей. Прав был покойный Титир: нет на Просторе неизменного и не может быть – неизменен лишь сам Простор.

Большинству подростков, околачивающихся возле стрелков, давно надоело это занятие. К третьему дню на площади осталась кучка наиболее стойких. Самый рослый из них и, по-видимому старший, набравшись смелости, тронул Леона за край сари.

– Меня зовут Тирсис, – сообщил он юношеским баском.

– Приятно слышать…

– А это мои друзья: Элий, Фаон, Сминфей, Батт и…

– Что с того?

– Мы тоже хотим быть стрелками.

– А больше вы ничего не хотите?

Тем разговор и кончился. Однако стоило Леону отлучиться по естественной надобности, как, вернувшись, он обнаружил отлынивающих от дела стрелков и подростков, радостно наводящих в мишени выпрошенные «подержать» духовые трубки.

– Кто позволил?!

– Не вижу плохого, – вступился Умнейший. – По-моему, чем их больше, тем лучше. Ты – великий стрелок, у тебя хотят учиться, а ты гонишь.

– Мальчишки, – кривился Леон. – Дети! На Железного Зверя я их поведу, что ли? Да и родители заниматься не дадут.

И все же после уговоров уступил, приняв всех, кроме самого младшего, посоветовав тому пока что подобрать сопли и не путаться под ногами. Сопленосец с ревом удалился.

– Мы ведь не делаем ничего противного обычаям, – внушал Умнейший. – А с родителями я сам поговорю.

Поговорил он или нет, но родителей подростков Леон на стрельбище так и не увидел.

Из листьев спешно кроили новые мишени. Свист оперенных стрелок начинался с рассветом и замирал лишь на закате. Ходить по площади стало опасно. Пришлось перенести стрельбище за черту города, к лесу.

– Я даже не могу объяснить им, куда целиться, – шепотом жаловался Леон. – Ничего в тот раз не видел, стрелял, по сути, наугад… И потом: сколько стрелков было на Круглой пустоши, а ни одного детеныша тогда не убили. Я так думаю, что уязвимое место у них совсем крохотное…

Умнейший подождал, пока принесут краски. Подойдя к мишени, долго примеривался и нарисовал маленький кружок в самом центре. Потом подумал и нарисовал еще два сбоку.

– Ты точно знаешь? – шепнул на ухо Леон. – Здесь?

– Не спрашивай. Если бы я все знал, то звался бы не Умнейшим, а Безупречным. Попробуешь попасть?

– Конечно.

– Если не уверен, то лучше не надо.

Выверенная, легкая в полете стрелка из особо надежных и хранимых отдельно скользнула в канал трубки, смазанный растительным жиром. Легонько подтолкнув пальцем кисточку оперения, Леон прикинул поправку на ветер и выстрелил навскидку. Под одобрительный гул учеников стрелка воткнулась в линию окружности крайнего левого кружка. Покачав головой, Леон прицелился более тщательно. Вторая стрелка попала точно в центр среднего кружка. От воплей восторга кружащаяся над поляной почтовая летяга сорвалась в штопор.

– Риск благородное дело, – скучно заметил Умнейший. – Ты не находишь, что дураки иногда сочиняют забавные пословицы? Прости, я должен спросить: надеюсь, у тебя нет зуда каждый день играть в благородство?

– Нет.

– Рад слышать.

На пятый день Леон не выдержал:

– Кто из них хорошо стреляет, тот и дальше будет хорошо стрелять, а кто плохо, того за несколько дней не выучишь. Какие стрелки из горожан? Мальчишки еще так-сяк, а от остальных вообще никакого толку. Что я мог, то уже сделал. Назад пойду.

– В свою деревню?

– Куда же еще.

– И отговаривать тебя бесполезно?

– Попробуй.

Умнейший долго молчал.

– Подожди до завтра, – сказал он наконец. – Пойдем вместе.

– А почему не сегодня?

– Потому что сегодня я занят.

Весь день он был занят тем, что мирно дремал в тени свеклобаба.

На закате, к изумлению раздраженного Леона, перед ним возник Кирейн, грязный, исцарапанный и почти трезвый.

– Спас он множество сирот, дав зверюге окорот, – сообщил он декламационным голосом и плюхнулся рядом с Леоном. – Выпить у тебя нет?

Поискав глазами вокруг и не найдя искомого, сказитель вздохнул с видом покорности судьбе.

– Башка трещит, – пожаловался он. – Шел, шел… В лесу, сам знаешь, какая Тихая Радость, – еле отыскал один родник, так и тот с дурной струей оказался. Всего меня перекорежило… пью и кричу, чтобы забрали меня оттуда, пью и кричу, а спасать меня некому. Горло горит. Глоточек бы Радости сейчас, а?

– Найдем, – пообещал Леон. – Ты по делу?

– Хорошенькое дело, – обиделся Кирейн. – Деревни-то нету, вот и дело всем нашлось – спасаться… Думбала моя сгорела. Как ты ушел, так на следующий день и началось, да недолго продолжалось. Кто говорит – два детеныша напали, кто – три. Я не считал, я кустами уполз. Трескучий лес весь выгорел, а туда многие побежали… Э, ты чего? Ты не кидайся. Жива твоя Хлоя, жива, и пасынки живы. Новую Хранительницу вот убило, Фавоний прямо в своем доме на Нимб отошел, это так, и из гонцов никого живых не осталось, ну меня и послали вперед – предупредить. Решили пока в Город перебраться, это Полидевк с Парисом придумали. Парис, как налетел детеныш, в лес утек, и все равно бороду ему опалило, а Полидевк в драконьей яме отсиделся, волдырями только весь пошел, как жаба…

– А… Филиса? – обмирая, спросил Леон.

– Это какая же? А, знаю. Жива, не обожглась даже. Дойдут… к утру, я думаю. – Кирейн помычал, держась за голову, и выразительно посмотрел на Леона. – Капельку бы мне… капелюшечку…

– Ты знал? – вне себя Леон тряс Умнейшего за сари, скрученное жгутом на груди. – Знал и молчал?! Почему?

Кучка раскрывших рты подростков с Тирсисом во главе с восторгом и ужасом смотрела, как ссорятся два великих человека. Плетеный, похожий на гнездо предмет свалился с головы Умнейшего, и та моталась, как спелая брюква в пору стрясыванья урожая.

Деревня погибла. Уцелевшие пробирались в Город. Потерянно оглядываясь на пепелище, кровавя ноги о траву-колючку, сбивая ступни о древесные корни, вспучившие ниточки лесных троп, шли, неся на руках обожженных, женщины, старики, дети… Филиса. Падающий с неба огонь пожрал все. Сгорели люди, и нет людей. Сгорел дом с так и не вставленным новым стеклом в окне спальни, и нет дома. Да что там дом…

– Знал ведь… – рычал Леон. – Знал…

Острая боль заставила сжаться внутренности. Леон судорожно глотнул воздух. Пусто… Чернота.

– Держись, – донесся откуда-то из ничего голос Умнейшего. – Как держался за меня, так и держись, не отпускай. Не хватало тебе еще грохнуться при всех.

Сознание медленно возвращалось. Умнейший шептал в ухо:

– Прости, что пришлось тебя прервать. Сейчас отдышусь, и можешь потрясти еще. Я подожду, пока тебе не надоест.

Рот наполнился вязкой слюной. Леон сглотнул.

– Прости. Я не хотел.

– Хотел и сделал, – возразил старик. – Сейчас самое время делать именно то, что хочется… только запомни: глупости тоже нужно делать с умом.

– Драконий хвост, – буркнул Леон, остывая. – Мальчик я тебе, что ли? Я охотник! Почему сразу не сказал об эстафете?

– А не было никакой эстафеты, – Умнейший развел руками. – Поверь или проверь – не было. Да и зачем она? Я с самого начала знал, что не ты придешь в деревню, а деревня придет к тебе, и довольно скоро.

– Знал и молчал?

– Ты бы не поверил. Вспомни, как я уговаривал людей уходить из деревни. Ушел ли кто-нибудь?

– И я должен был остаться, – упрямо сказал Леон. – Одного детеныша я уже убил, Нимб помог бы убить и второго.

– Ты действительно веришь в то, что совершил нечто выдающееся? – спросил Умнейший. – Если бы оно было так… Ладно, оставим другим это приятное заблуждение. Мальчик! Насколько я знаю, уничтожить зауряд-очиститель настолько же трудно, насколько трудно убить дракона зубочисткой. Тебе просто-напросто невероятно повезло – чудеса еще и сейчас иногда случаются. Может быть, у тебя легкая рука. – Старик критически осмотрел Леона. – Кроме того, ты неглуп, и этим мне нравишься. Я еще до всей этой катавасии тебя приметил. Правда, ты вторично пошел на автоном-очиститель с одной лишь духовой трубкой, что отнюдь не говорит в пользу твоего ума, зато оба раза ухитрился остаться в живых, а это, возможно, доказывает обратное. Почему, думаешь, я тебя вытащил в Город? Потому, что в такое время несколько умных людей должны на первых порах остаться живыми и относительно целыми, чтобы подумать за себя и за других, что же сейчас надлежит делать…

Леон дернулся. Старик вцепился в одежду мертвой хваткой – не разжимать же ему пальцы при всех. Права Хранительница: не Умнейший он – Хитрейший. Все просчитал с самого начала. И с самого начала – лгал…

– И что же надлежит делать? – злобно спросил Леон.

– Сейчас нам нужна кучка людей, хотя бы и мальчишек, которые поверят в тебя и в твое дело… Не перебивай меня! Будет дело, оно уже движется и на первом этапе состоит в том, чтобы люди пошли за тобой, потому что без напряжения сил огромного числа людей у нас просто ничего не выйдет… На Хранительниц я с самого начала не рассчитывал, и за Умнейшим в такое время вряд ли пойдут, а за великим стрелком – возможно. По сути, это наш единственный шанс. Ну и я помогу чем сумею.

– Пусти меня! Им что, обязательно надо за кем-то идти?

– Ты спросишь меня, отчего человек устроен так, а не иначе? Я не отвечу. Ты же пошел за Линдором на пустошь и не спрашивал, почему надо идти. Просто пошел, хотя Линдор не был великим стрелком… И помни главное: каждый упущенный тобой день, каждый час, каждый жест, способный кого-то оттолкнуть, – это люди, которых ты мог бы спасти и не спас.

– А почему их должен вести непременно я?

– Потому что ты один из немногих, кто уже сейчас понимает необходимость в срочном порядке что-то менять. В худшем случае – начинаешь понимать. Боюсь, до большинства населения эта истина дойдет поздновато. И еще: ты мне нравишься.

– Поэтому ты и ударил меня при них? – спросил Леон, косясь на подростков.

– Ты плохо обо мне думаешь, – усмехнулся Умнейший, проследив за его взглядом. – Никто из мальчишек ничего не заметил, или я не десантник, хотя и бывший.

Лес мелькал с невиданной быстротой. Ни одна луна не выползла сегодня на звездное небо, горел лишь Великий Нимб и указывал путь. Петля дороги? Спрямить! Леон бежал так, как не бегал никогда в жизни, как может бежать только человек, махнувший рукой на все ради одного, главного, и темный лес, чувствуя налетающий вихрем водоворот боли, горя и отчаянной, плохо скрываемой радости, пропускал человека, предупредительно поднимая разлапистые ветви, убирая с дороги стелющиеся по земле корни. Вякнув, порскнул в сторону заполошный совиный страус, ушел с пути. Мирный лес не желал человеку плохого, а если человек налетит в темноте на лежку лесного дракона, виноват будет он сам. Плевать. Филиса! Она жива, ей удалось спастись, и это главное.

Леон задыхался. Охотник не гонец; обычно ему не приходится так спешить. Час сумасшедшего бега способен вымотать любого. Тупым раскаленным гвоздем жгло под ребрами, куда ударил старик, а как ударил – того, похоже, и впрямь никто не заметил. Похоже, просто ткнул пальцем. Подлый старик… хуже Железного Зверя.

Ноги сами вынесли его на тропу. Леон заметался, вглядываясь. Вот следы Кирейна… нетвердые. И только. Значит, беженцы еще не прошли. Они где-то рядом, пьяница не сумел бы опередить их намного. Тоже, нашли кого выслать вперед – Кирейна!

Ноги топтали тропу, и рвалось из груди сердце. Ну же!..

Тени. Отпрянули с криком… Они!

– Я свой! Свой! Леон я!

Здесь все было так, как ему представлялось: и сгорбленные под грузом женщины, и замотанные целебными листьями обожженные на носилках, и витающий над колонной запах гари, гноящихся ран и немытых тел, и дети, боящиеся плакать в ночном лесу, а теперь заревевшие слаженным хором, и два-три бесконечно уставших охотника, впервые в жизни ощутившие, что лес не их второй дом, а просто – лес…

Жалобы. Плач. Великий Нимб, за что? ЗА ЧТО???

Кто-то обнял его сзади.

– Вот так, Леон, – пробормотал Парис и стал сморкаться. От его бороды сильно пахло паленым волосом. – Видишь, как вышло. Веду вот. Меньше половины веду, а остальные – там… Хорошо, что ты пришел, – с носилками поможешь. Мужчин нет почти. Из стариков один я живой, да еще спасибо, что Полидевк пока с нами остался. Так-то вот.

– Где Филиса? – тяжело дыша, Леон вырвался из объятий.

Вместо ответа старик затряс головой – то ли не расслышал вопроса, то ли собрался расплакаться.

– Умнейший давно говорил: уходить надо, – продолжал он. – Никогда больше не стану с ним спорить и другим не посоветую…

– Где Филиса? – закричал Леон так, что кто-то рядом отшатнулся в испуге.

Она не ответила, но он понял, что это – она. Фигурка – лишь силуэт в свете Нимба – в мешковатом сари, изодранном укусами леса, согнувшая спину под тяжестью узла, баюкающая на руках младенца, а чей он и где осталась его мать – кто знает.

– Филиса!

Не соображая, что делает, Леон шагнул вперед и обнял ее. Открыто, на глазах у всех. Младенец пискнул, но реветь раздумал. Будто понял маленький человечек, что сейчас не его время.

– Филиса… Родная…

Мужчине не стыдно плакать, когда плачут женщины. Стыдно не плакать.

Люди обступили их, а какими глазами смотрели они на юных влюбленных, Леона сейчас не интересовало. Все разом исчезло, во всем бесконечном лесу остались только он, Филиса, несказанное людское горе и несказанное счастье обретения надежды, и целая минута, а может быть, и две до появления Хлои…

– Ты жива, – без конца повторял Леон. – Жива…

– Маму убило, – всхлипнула Филиса.

Ночью в Город вошла не одна колонна беженцев, а две. Правда, вторая оказалась совсем маленькой, ее даже трудно было назвать колонной – просто группа человек из двадцати. Но именно она растревожила Город хуже гудящего гнезда лесных пчел.

Погибла Асма – большая деревня всего в одном переходе от Города. Детеныш Зверя, пролетавший очень высоко и вначале мало кем замеченный, решил снизиться. Как беспутный мальчишка не задумываясь поджигает в лесу ком пчелиной бумаги, чтобы полюбоваться пламенем, так же легко детеныш поджег деревню с периферии, разбросав огонь кольцом и словно сознательно отрезая людям путь к бегству. Не спасся почти никто.

Охали, ахали, вспоминали некоего Харикла. Тирсис, заикаясь от волнения, объяснил: старый Харикл, лучший городской шептун, месяц назад перебрался жить в Асму, и уж если ему не удалось зашептать детеныша…

– Нашел на что тратить время, – прокомментировал Умнейший.

Подросток помялся.

– Я вот что думаю, – осмелился он наконец. – Неправильно мы на сходе решили. Этак нас всех пожгут. Надо идти в Столицу.

– Пока что один ты это понял?

– Э-э… нет, наверно. Видно же сразу, кто жалеет о том, что тебя не послушали, а кто от рождения дурак… Даже Кларисса забеспокоилась.

– А ты бы пошел в Столицу? – поинтересовался Умнейший.

– А Леон пойдет? – живо спросил Тирсис.

– Уйди с глаз! – цыкнул на него Умнейший. – Лучше вон помоги носить раненых. Болтун.

Тирсис ушел. Обессиленные беженцы засыпали там, где стояли. У многих даже не осталось сил, чтобы жаловаться. Занудливым хором ныли дети. Пытаясь всюду поспеть, бегали младшие хранительницы, распоряжаясь и устраивая. Под Четвероногом горели костры. За исключением Хранилища, вряд ли в Городе остался хотя бы один дом, не принявший беженцев.

– Тесно тут становится, – заметил Леон. – А если сегодня-завтра еще подойдут?

– Обязательно, – мрачно пообещал Умнейший.

Леон и гонцы перебрались из гостевого дома на площадь, освобождая места для раненых. Некоторые были совсем плохи. Одного мужчину, двух женщин и ребенка мучили непонятные боли, сопровождавшиеся неукротимой рвотой, лезли волосы и на коже выступила странная сыпь. Выяснилось, что все четверо дольше других слонялись возле оставшейся от детеныша ямы, дивясь на подлесок, пошедший прямо на глазах в безумный рост. Умнейший, выслушав очевидцев, бегло осмотрел больных и буркнул в сторону:

– Не выживут.

– Отрава? – шепотом спросил Леон.

– Можно назвать и так. Эх, не предупредил я…

– Подожди, подожди… – Леон лихорадочно соображал. – Значит, детеныши Зверя…

– Зауряд-очистители, – перебил старик. – Никакие они не детеныши и вообще не содержат в себе активной массы. Без автоном-очистителя они – ноль. Даже команду на самоликвидацию получают извне.

– Да-да, ты говорил… Получается… на них нельзя охотиться?

– Это еще почему?

– Отравим Простор…

– Глупости, – фыркнул старик. – Там короткоживущие изотопы. Каждый зауряд рассчитан только на время очистки, дольше ему существовать незачем, отсюда и соответствующее горючее. Они, наверно, еще и подзаряжаются время от времени. Бояться нечего. Через год можешь хоть землю есть с того места, ничего с тобой не сделается, кроме дизентерии.

– А-а, – проронил Леон.

– Бэ.

Поговорить с Филисой наедине так и не получилось – да и о чем? Зачем слова? Только лишь смотреть на нее, слегка подурневшую, но ничуть не менее желанную, только чувствовать ее рядом… Улучив минуту, когда рядом не оказалось Умнейшего, Леон кинулся ее разыскивать и, конечно, напоролся на Хлою.

Слава Нимбу, здесь она не могла загнать его домой, поскольку дома не было!

В эту ночь в Городе мало кто спал. Умнейший ушел в дом Хранительницы и очень скоро вышел оттуда не слишком мрачный. Кажется, даже насвистывал что-то себе под нос.

– Согласилась показать путь? – с надеждой спросил Леон.

– Что? А, нет, конечно.

– Чему же ты тогда радуешься?

– А я и не радуюсь, – ответил старик. – Я размышляю. В одном ты прав: нельзя нам тут долго засиживаться.

– Куда идти на этот раз? – скучно спросил Леон, наблюдая за облаками, затягивающими Великий Нимб. Дождя, пожалуй, не будет – не тот сезон.

– Отсюда нам один путь. В Столицу.

«Сам иди, – подумал Леон. – С меня хватит, ищи другого. Где Филиса, там и я, а ты иди себе. Пусть тебе поможет Нимб в твоих поисках, а мне пусть поможет он в бою, когда явятся сюда детеныши Зверя. А может, еще не явятся…»

Вслух он сказал:

– Ты хочешь еще раз созвать общий сход?

Старик покачал головой.

– Есть более надежный способ. Какой – скоро увидишь. А пока у нас остается еще одно дело.

В предутренней мгле он куда-то ушел и вернулся с небольшим мешком из перепонки летяги и пригоршней светящихся жуков. Развязав мешок, старик достал два мешочка поменьше. В одном из них, к удивлению Леона, оказался невиданный им прежде тонкий желтый порошок, в другом – безобразный серый булыжник.

– Селитра, – непонятно объяснил Умнейший. – Подмокла и слежалась, да и как ей не слежаться за столько лет. Ты за жуками-то смотри – расползутся… Сейчас ты ее растолчешь, только не сам надрывайся, а мальчишкам дай, а завтра посушим на солнышке. С утра для нас угля нажгут, я уже попросил Аконтия…

Леон, ничего не понимая, пропускал сквозь пальцы желтый порошок. Понюхал. Ничем особенным не пахло.

– Это всё, что я сумел сделать за пятьдесят лет, – сказал старик. – Не много я смог, верно? Сера с Голи Покатой. А как я селитру из помойных ям добывал, то отдельная песня, – Умнейший ухмыльнулся. – Тогда-то меня Грубияном и прозвали: кто за убогого меня держал, кто насмехался, а я всем отвечал одинаково…

– А зачем селитра? – спросил Леон.