Текст книги "Властелин пустоты"

Автор книги: Александр Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

И это было.

Лес вокруг Круглой пустоши горел весь вечер и часть ночи. Шипели, взрывались древесные стволы, поднимался жирный дым, влага спорила с огнем. Когда отблески пожара перестали освещать картину разрушения, Леон выбрался из ямы и, утопая локтями в горячем пепле, пополз прочь. Достигнув леса, он побежал.

Рудная жилка оказалась беднее металлом, чем ожидал Девятый, но все же он поступил правильно, обосновавшись здесь. Другие обнаруженные им аномалии располагались далеко, возле гор и в самих горах, почти на границе его участка. Основную работу лучше всего начать отсюда, с середины, и, накопив необходимое число зауряд-очистителей, концентрически расширять зону очистки до прямого контакта с зонами Восьмого, Десятого и Тридцать Четвертого. До сих пор не было оснований отказываться от отработанной методики.

Вчера небольшая группа местных животных, передвигающихся на задних конечностях, проявила интерес к его работе. Он пугнул их больше для порядка, чем из осторожности, – вряд ли подобные создания сумели бы ему помешать. Сегодня их пришло много больше и пришлось обратить на них внимание. Девятый и не подумал докладывать о происшествии на «Основу Основ» – слишком мелким был инцидент. Разумеется, эти животные не смогли бы причинить никакого вреда автоном-очистителю его класса, однако все говорило о том, что они пытались неуклюже атаковать вторгшегося на их территорию чужака и даже привели для этой цели более крупных животных, очевидно находящихся с ними в симбиозе. Примитивная планета, примитивная тупая жизнь, – явно не тот мир, где биосфера способна оказать активное сопротивление очистке. Более высокоорганизованным существам хватило бы одного наглядного урока, чтобы извлечь выводы, – этим, возможно, будет мало и двух.

Во время нападения Девятый ни на секунду не прерывал своей работы. Столь убогими тварями следует заниматься лишь в рамках общего плана очистки, специального внимания они не заслуживали.

Прошел день и два. Малая часть уцелевших охотников еще оставалась в деревне без всякого дела – собирались кучками, растерянно молчали, с недоумением заглядывая друг другу в глаза, веря и не веря в случившееся. Большинство ушло домой, к семьям. Женщины бегали из дома в дом, спорили о чем-то, но больше молчали, вздыхая. Хранительница не показывалась – говорили, что она с двумя младшими хранительницами перебирает древние тексты, ищет ответ.

Погибших успели оплакать, поэты сложили поминальные песни. Обожженных лечили травами и мазями, но серьезно пострадавших среди них оказалось немного. Пряча глаза, старались скрыть очевидное: уйти от огня удалось лишь тем, кто с первых секунд заразился паникой и вдобавок имел достаточно длинные ноги, – тугодумы и тяжелораненые были обречены. Умнейший, и прежде не пряник, стал раздражителен и либо обрывал на полуслове тех, кто приставал с вопросами, либо начинал говорить так брюзгливо и путано, что люди расходились сами. Авторитет его пошатнулся: выяснилось, что он убеждал Линдора отказаться от немедленного нападения на Железного Зверя и не сумел убедить.

В атаке на Зверя погибло более трехсот охотников – их обугленные скорчившиеся тела остались лежать на Круглой пустоши, без погребения. Круглая пустошь осталась круглой, но за счет выгоревшего леса увеличилась по меньшей мере втрое. Приблизиться к ней было невозможно: Леон сам, кое-как подлечив ожоги, ходил в очередь с другими охотниками в дальний дозор – Железный Зверь оставался на месте, только детенышей вокруг него стало еще больше. Может быть, он вообще не способен ходить, а умеет лишь ворочаться и плодить потомство?

К вечеру первого дня нашли Линдора. Ему отожгло ноги, и он на руках полз по лесу до тех пор, пока не приблизился настолько, что его мысленный крик о помощи был услышан шептунами. Дела его были плохи. Старый Титир, лучший знахарь деревни, указав на багровую кайму выше ожогов, покачал головой и пробурчал, что ноги сохранить не удастся.

Послали сказать жене. В рот Линдору для восприимчивости влили грибного сока, и Парис зашептал раненого. Старый Титир, возглавляя ораву молодых, но уже умелых учеников, распоряжался ампутацией. Мясо и жилы отделяли сухим листом кость-дерева; таким же листом, но с насечками пилили кость.

Зашептали кровь, наложили повязки. Безногого Линдора отнесли на площадь и положили на сонный лишайник. Линдор бредил, дергался, ему и во сне было больно. Парис, прослушивая его сны, качал головой. Боль была везде, она расползалась, вцепляясь мертвой хваткой в людей, настигала самых проворных, нависала над Простором, и не было от нее защиты, потому что любая защита тоже была – Боль…

Леон рискнул приблизиться к Филисе.

– Ты не переживай, – с трудом сказал он. – Жаль, что так получилось, что он… что мы… – Он вдруг нашелся: – Линдор поправится. Он учителем станет, хорошим учителем.

– Я не переживаю, – деревянным голосом ответила Филиса.

Больше она разговаривать не захотела. Леон отошел. Против воли подумалось о том, что теперь, наверно, всё, с чем он уже почти смирился, может повернуться по-другому. Леон безуспешно гнал от себя запретные мысли. Захочет ли безногий Линдор взять за себя вторую жену? Скорее уж его жене не мешало бы взять второго мужа. А Филиса – согласна ли она по-прежнему стать женой Линдора?..

Пронзительный окрик Хлои вернул его к реальности.

К полудню стало ясно, что Линдор умрет. Он почти перестал бредить, кожа раненого из бескровно-бледной сделалась серой, с синевой, глаза ввалились, дыхание стало тяжелым и хриплым. Титир распорядился снять умирающего с сонного лишайника и перенести в дом. Если человек перед смертью захочет оставить живущим несколько прощальных слов, лишить его этой возможности не вправе ни знахарь, ни Хранительница, ни сам Великий Нимб.

Линдор умер не так, как ожидалось. Вечером того же дня над деревней со стороны восхода появился один из детенышей Зверя, сделал круг и медленно уплыл к востоку. Люди почти безразлично проводили его взглядами. Умнейший метался от дома к дому, от человека к человеку, кричал в самые уши, хватал за плечи, тряс – все было без толку. Деревня впала в странное оцепенение. Казалось, люди ждут чего-то очень важного, мучительно пытаясь понять – чего? Не бегали дети, не судачили, собираясь в проулках, женщины, замолчали младенцы в колыбелях. Собаки и те перестали лаять. Один пьяный Кирейн, валявшийся у родника на Злачной поляне, полдня пытался начать какую-то песню, но что это была за песня – никто не понял и понять не пытался. Пьяницу лишь оттащили подальше от родника, чтобы нечаянно не захлебнулся, и оставили в покое.

Проходя мимо Леона, Умнейший толкнул его ногой.

– Сидишь? Ну и сиди, жди. Тьфу на вас. Сколько ни говори дитяте, что стенка твердая, а он, пока лоб не расшибет, не поверит. Надоело! Ухожу! Пойдешь со мной?

– Куда? – вяло спросил Леон, через силу подняв голову. Он не улавливал смысла в словах Умнейшего, он едва уловил сами слова. Вздорный и нелепый старикан с птичьим гнездом на голове, хуже Париса, пусть он уйдет…

– Все равно куда. Нельзя здесь оставаться. Сами поймете, когда уже поздно будет. Пойдешь?

Леон покачал головой.

– Это куда «пойдешь»? – Хлоя была тут как тут, но перед Умнейшим все же немного робела и обращалась только к Леону, иначе несдобровать бы Умнейшему. – Я тебе уйду! Ты у меня, дрянь, уйдешь! Ишь чего удумал! – Леон всем своим видом показывал обратное, зная по опыту, что мало кто способен заставить Хлою замолчать. – Да ты на меня глазами не зыркай, ты лучше на себя погляди, бездельник, – кому ты, драконий хвост, нужен, если собственной жене от тебя ни прибытка, ни удовольствия? Другой бы муж еще в первый день с Хранительницей насчет стекла переговорил, чтобы в Город послали, а этому хоть бы хны. Вижу, куда ты смотришь! Только попробуй у меня еще раз подойти к этой девке, вот только попробуй – Хранительница тебе покажет, кто ты такой есть, а я добавлю…

Умнейший, только и пробурчав под нос непонятное: «Не женщина – лесопилка», отступил с озадаченным видом, ковыряя в ухе, заросшем седым волосом. Леон покорно страдал. Эта толстая нелюбимая женщина чего-то от него хочет. Глупая, она пытается сделать ему еще хуже, чем есть, она как враг. Но ведь не бывает хуже, чем есть. Разве это можно – убивать?..

Леон внезапно понял, и это было словно озарение, словно ослепительная вспышка. Враг! Точно. Что-то напрочь забытое из дошкольного курса для малышей. Когда-то юные и неразумные люди, спустившись с Великого Нимба, выдумывали себе врага и, сражаясь с ним, сами превращали себя во врагов врага… Кажется, так. Кажется, это было очень давно, и люди тогда любили неживое. Или нет, я путаю? Наверно, сражаться – значит охотиться друг на друга, как Железный Зверь охотился на нас…

Леон стиснул виски ладонями – звенело в ушах, вопли Хлои мешали думать. Враг. То самое имя. Враг – это тот, с кем надо сражаться, иначе умрешь. Железный Зверь – Враг, значит, и мы ему враги. Или нет? Нельзя принимать скоропалительных решений, надо спросить Хранительницу, обдумать…

Хлоя еще продолжала кричать на мужа, когда в небе над деревней вновь появился детеныш Зверя. Он двигался совершенно бесшумно. На этот раз сверкающий на солнце, словно вычерченный циркулем диск шел гораздо ниже, чем в первый раз, почти цепляя верхушки деревьев, и вынырнул из-за кромки леса совершенно неожиданно. Одно мгновение казалось, что он и теперь пройдет мимо деревни, – но только одно мгновение.

– Так, – крякнул Умнейший. – Дождались. Ну, теперь – ноги в руки…

Первый огненный удар пришелся на грядки зеленого сыра, еще незрелого в это время года. От грядок сразу повалил дым, и видно было, как, стекая к ручью, пузырится сырная масса из лопнувших плодов. Из земли выскакивали землеройки, стояли толстыми столбиками, потом начинали крутиться, вспыхивали, чернели… Неспешно кружась над дымом, детеныш поднялся выше. По всей деревне храбро залаяли собаки. Второй сноп пламени упал в ручей, выбив из него свистящий столб пара, и на этом интерес детеныша к огородам и ручью оказался исчерпанным.

– Бегите! – кричал Умнейший. – В лес, в лес!..

Он бежал стариковской трусцой по главной улице, у всех на виду, а наперерез ему и гораздо быстрее, так что короткая тень скользила по земле молнией, мчался по воздуху детеныш Железного Зверя.

Снижаясь, он щедро ронял огонь. В один момент загорелся и начал рушиться дом Хранительницы, за ним гостевой дом, дом пьяницы Кирейна, дом Линдора, еще чей-то…

Кто-то бежал. Те, кто ходил с Линдором на Круглую пустошь, бежали поголовно. Подхватывали детей. Многие, вскочив на ноги при первом огненном ударе, так и остались стоять, растерянно и недоуменно задрав головы, и лишь тогда побежали, закричали, заметались, когда старый Титир, смотревший в небо из-под руки, превратился в пылающий столб.

– В лес, – орал Умнейший, – скорее в лес! Да не в Трескучий…

Вскочив на ноги, Леон топтался на месте. Истошный визг над ухом обозначил очевидное: жена поняла, что надо что-то делать, и сделала то, что умела лучше всего. Детеныш Зверя пронесся над деревней из конца в конец, совершил разворот над лесом и теперь возвращался тем же путем, выжигая то, что не выжег на первом заходе. Горело уже не менее десятка домов, и вспыхивали новые. Иногда клубок огня или ослепительный тонкий шнур настигал человека, но чаще огненный удар приходился в постройки. Загорелся плетень из дрын-травы. От дома Линдора осталась груда бревен, полыхавших веселым пламенем. Филиса! Она там!.. Сбив Хлою с ног, Леон бросился бежать – туда, где горело, по главной улице, через площадь, мимо еще уцелевших домов, мимо чадящих кругов в тех местах, где земля приняла в себя огонь с неба…

Навстречу бежали люди – кричали, падали… Уличная пыль поднималась столбом. Попавшаяся под ноги собака даже не огрызнулась – подвыв, пометалась по улице косматым шаром, ушмыгнула в проулок… Выпучив безумные глаза, увлекаемый вперед колыхающимся животом наперевес, рысил со скоростью сонного слизнивца Брюхоногий Полидевк. Отмахнул на бегу резной костью – в лес, в лес! Далеко впереди, вторично пересекая путь детеныша, хитрым зигзагом петлял Умнейший – заметив скользнувшую по земле тень, ничком бросился в канаву. Удар! Леон успел отпрыгнуть. Горящее дерево, медленно переворачиваясь в воздухе, рухнуло посреди улицы, окатив фейерверком искр. Кто-то неподалеку кричал нечеловеческим голосом.

Леона сбили с ног. Нет, нет!.. Филиса… Катясь через чье-то неузнаваемое, в тлеющем сари тело, он перехватил у мертвого духовую трубку, искал ощупью стрелки, нашел в пыли только одну… Ему отдавили пальцы, он завыл, как уличный пес, попытался встать; его сбили снова. Сверкающий диск прошел так низко, что стал слышен шелест потревоженного воздуха. Разом упали три новых снопа огня. Вспыхнул сонный лишайник на площади. Леон вскочил, столбенея. Та часть деревни, куда он бежал, исчезла; там не было ничего, кроме пламени и дыма; там не могло остаться ничего живого.

Тогда и он тоже побежал к лесу.

Что происходило дальше, он потом не мог вспомнить, как ни пытался, – в памяти разверзся черный провал – но, наверное, что-то происходило, потому что очнулся он совсем не там, куда бежал. Беглецы, кто уцелел, уже, наверно, успели попрятаться, деревня все-таки оказалась за спиной, а впереди – за ручьем, за Злачной поляной – синел лес. И в лесу жило Спасение…

Детеныш Зверя летел наперерез. Может быть, он устал жечь деревню? Нет, он вернется, чтобы закончить… Он – Враг. Враг, убивший Линдора, убивший Филису…

Сверкающий диск увеличил скорость, легко отрезая путь к лесу.

Задыхаясь, Леон упал на колено на мостике через ручей, прыгающими пальцами проверил, не выпала ли из трубки стрелка. Встряхнув раз и два головой, разогнал муть перед глазами. Он не побежит дальше. Поздно бежать. Он встретит Врага здесь.

Кренясь на вираже, детеныш уронил еще один огненный сноп, и мостик подпрыгнул, вспыхнул и начал разваливаться на горящие бревна. Жаркая волна ударила в лицо.

Уже падая спиной в ручей, Леон выстрелил. Вся сила легких, весь запас воздуха ушли в один-единственный яростный плевок остро отточенной стрелкой, а потом он упал в нестерпимо горячую, почти кипящую воду, закричал, забарахтался, сразу перестав понимать, где он, кто он и что ему надо делать, чувствуя только муку, адскую боль в уже обожженной Зверем спине, еще раз боль и ничего, кроме боли…

Его подобрали на берегу, заваленном водорослями и вареной рыбой. Он пришел в сознание и стонал, когда женщины, раздев его догола, мазали с головы до ног целебной мазью. Вся деревня, обступив женщин, смотрела, как его лечат. Осторожно вправили вывихнутую ступню, на распухшую лодыжку наложили лубки. Леон покорно позволял себя переворачивать, облеплять клейкими заживляющими листьями и только молчаливо удивлялся тому, что жив. Его внесли в чей-то дом – значит, часть деревни уцелела. Он разлепил губы, чтобы спросить про детеныша Железного Зверя, и со второй попытки спросил.

– Ты его сбил, – почему-то не особенно радуясь, сказал Умнейший, и тут только Леон заметил, что присутствующие смотрят на него благоговейно. – Вот именно, из духовой трубки… Никогда бы не подумал, что такое вообще возможно.

Леон спросил о жертвах. Погибло восемнадцать человек, в том числе полицейский Адонис, Линдор, бабушка Галатея и все те, кто пытался крушить упавшего в лесу детеныша копьями и топорами или просто находился поблизости в тот момент, когда диск взорвался. Больше всех повезло пьянице Кирейну – тот так и проспал весь налет на Злачной поляне. Кое-кого помяли в толчее, сломали несколько ребер, и человек пятьдесят маялись ожогами различной тяжести. Удалось опознать останки Хранительницы и одной из младших хранительниц, да еще не могли разыскать нескольких детей. Больше половины домов уцелело, а от детеныша Зверя осталась одна большая яма и несколько застрявших в поваленных деревьях рваных осколков неизвестного металла. Невероятная новость передавалась из уст в уста: детеныш Железного Зверя оказался не железным!

Закатное солнце, пробиваясь сквозь дым, красило мир багровыми, как драконий зев, пятнами. Сильно пахло горелым. За окном галдела ребятня, и слышался хриплый мяв – пасынки снимали с верхушки дерева ошалевшего кота с подпаленной шерстью. Приходили и уходили люди. Вторая младшая хранительница, ставшая теперь Хранительницей, понимая, что она уже достаточно взрослая, чтобы отпала нужда выпрашивать Хранительницу в соседней деревне, хоть и была надута сознанием собственной значимости, однако сквозь эту спесь явственно проступала растерянность.

Временами впадая в забытье, Леон слушал новости. Гонцы, посланные с доброй вестью в соседние деревни, еще не вернулись, а как только вернутся, будет общий сход. Новой Хранительницей срочно заказана песнь об Одолении Врага, и несколько сказителей уже пишут, даже проспавшийся Кирейн. По слухам, как раз у него-то получается лучше, чем у других, даром что он ничего не видел, а может быть, как раз поэтому. Соль-трава на огороде вся пожухла от огня, теперь придется занимать соль у соседей. Начата расчистка горелых руин – к сезону дождей все сожженные дома вновь будут отстроены, и тебе, Леон, обязательно стекло вставим…

Умнейший зашел один раз и больше не появлялся. Хлоя не показывалась, но Леон почему-то и так знал наверняка, что она жива. Спросить о Филисе он боялся.

Она пришла сама, принесла сладких плодов – всего-то! – но много ли нужно человеку для счастья? Только бы подольше не уходила… Она щебетала милые пустяки, ни словом не упомянув о Линдоре, а Леон молчал. О чем говорить предельно счастливому человеку? Для чего? Чтобы стать еще счастливее? Невозможное невозможно.

Филиса давно ушла, а он еще долго лежал, позабыв про боль от ожогов, и, когда заснул, улыбался во сне. Филиса осталась жива, и это ли было не главное?

Наутро зашел Умнейший.

– Собирайся.

– А? Что? Куда?

– В Город.

Леон ничего не понимал.

– Только что кончился общий сход, – терпеливо пояснил Умнейший. – Гонец принес весть: на ту деревню, что к северу от вашей, тоже напал детеныш Железного Зверя и сжег ее дотла. Уцелевшие люди пробираются сюда, к вам.

Леон встрепенулся.

– И правильно! Примем. Я сам… – он вдруг осекся, сообразив, что вчера так и не спросил, пострадал ли в числе прочих и его дом.

– Помолчи, я еще не все сказал. То, что двумя нападениями дело не кончится, теперь понимает даже глупый. Сколько ты видел детенышей Зверя? Десяток? А если их уже два, три десятка? Вообще, ты уверен, что Железный Зверь всего один? В Городе нужен очевидец, а лучший из очевидцев – ты.

– Очевидец… Сам не знаю, как я его убил.

– Собираешься спорить с общим сходом? – Умнейший странно прищурился. – Я понимаю, с молодой Хранительницей ты еще мог бы поспорить…

– Не собираюсь я спорить! – Леон вздохнул. В ушах все еще стоял голосок Филисы. – А только это как-то…

– Не беспокойся, – буркнул Умнейший, отчего-то не глядя в глаза. – Сбегаем до Города и тотчас обратно, обещаю. Заодно и стекло закажешь стеклодувам, тебе теперь без слов лучшее сделают. Ну как?

Леон слабо улыбнулся.

– Нога… – сказал он виновато, демонстрируя раздутую лодыжку. – До Города я не дойду.

– Тебя понесут!

Глава 5

Если бы все население планеты ушло «в народ» – это ж сколько народу прибавилось бы!

Приписывается Умнейшему

Лес безграничен, как сам Простор. На Юге он с каждым переходом становится гуще и пышнее, на Севере – если идти много десятков дней подряд – он постепенно редеет, сменяясь то болотами, то неприветливыми скалами, поросшими бородатым мхом. Но даже и там, говорят, длинные пальцы леса далеко вдаются в тундру, некоторые так далеко, что достигают холодного северного океана, который, вообще-то, мало кто видел. Лесные поляны редки, и если на поляне не стоит деревня или она не облюбована для спортивных состязаний, значит, это никуда не годная поляна – либо чересчур мало воды, либо чересчур много травы-колючки и сонного лишайника. В среднем от одной деревни до другой день пути лесными тропами, а бывает и два, и три.

Тропы, а на оживленных путях и дороги, тоже проложены не напрямик, а так, как когда-то прошел по ним первый человек, то есть применяясь к складкам местности и густоте леса, иной раз и попросту блуждая. Опытный охотник всегда знает, где нужно свернуть с тропы, чтобы спрямить путь через неудобье. Иногда так возникают новые тропы.

Многие близко расположенные деревни поддерживают друг с другом экстренную связь непосредственно через шептунов; другие используют для доставки сообщений выдрессированных и зашептанных летяг; для дальней эстафетной связи годится и то и другое. Но если человек желает отправиться хотя бы в недалекое путешествие, ему не помогут ни шептуны, ни летяги, ни вполне их заменяющие птицы-свиньи, ни даже приручаемые кое-где с переменным успехом совиные страусы.

Городов на всем Просторе, как рассказывают Хранительницы, насчитывается не более двух десятков, из городов в деревни текут тоненькие ручейки необходимых в хозяйстве неживых вещей. Кое-что из самого легкого можно было бы отправлять с почтовыми летягами, если бы те, не пугаясь притороченного к спине неживого, поддавались зашептыванию. Но дело обстоит как раз наоборот.

Отсюда ясно, что житель Простора должен уметь ходить.

Шестеро мускулистых гонцов – парней быстроногих, славных, но, по мнению Умнейшего, немного туповатых – скорым шагом несли плетеные полусидячие носилки. Семь с половиной переходов до Города рассчитывали покрыть за три дня. Не будь на плечах носилок с обезножевшим Леоном, парни добежали бы и за два. Самые лучшие гонцы, способнейшие из способных, о каких слагают песни и саги, неся сообщение исключительной важности, отмахивают за сутки до восьми-девяти переходов, – правда, потом валятся без сил, а некоторых приходится серьезно лечить. Древняя быль рассказывает о великом гонце Хэрее, многомощном бегуне, без отдыха и пищи пробежавшем от океана до кратера Голи Покатой и обратно. Наверное, быль врет, как те старики, что уверяют, будто в пору их молодости и драконы были жирнее, и Тихая Радость слаще. И кому это понадобилось посылать гонца на Голь Покатую – неясно. Там и яйцееды-то не живут…

Первую ночь провели в гостевом доме маленькой деревушки, вторую – в лесу, на тропе. Над головами шуршали ночные животные, скрипели ветви, и где-то неподалеку, взревывая во сне, ворочался в берлоге лесной дракон. Спать почти не пришлось. Опытный охотник или гонец не собьется с пути и ночью, если на небе нет облаков и вместе с Великим Нимбом светит хотя бы одна луна.

Леона укачивало. Подстилка из трав сбивалась, и тогда от тряски саднила обожженная спина. Но хуже всего, отчего мутило сильнее, чем от мерного покачиванья носилок, была песнь Кирейна, засевшая в памяти крепче травы-колючки:

 
Верен глаз – и целит он
Во Врага, стрелок Леон…
 

Не понравилось одной только Хлое, зато Филиса била в ладоши, и Умнейший совершенно неожиданно одобрил громче всех, а новой Хранительнице Нимб просто послал Умнейшего в подарок – было на кого оглядываться. По случаю получения венка победителя пьянчуга держался на ногах сравнительно прямо.

 
И стрела, как песнь летя,
Поражает не шутя…
 

Временами Леон засыпал, словно проваливался в мутное Ничто, но кошмары преследовали и там.

 
Не скукожит его страх,
Коль оружие в руках…
 

Умнейший, отставая, догонял на привалах. Отмахиваясь от доброхотных советов, ругался и гнал вперед: быстрее! быстрее! Отдых? В Городе будет отдых, там же и накормят. Диета не вредна. Вот вам сладкие грибы, рвите и жуйте, только двигайтесь!.. Старик умел ходить.

На третий день он уже почти не отставал от уставших гонцов. В этот день Леон попробовал идти сам. Получалось медленнее, чем в носилках, но все же получалось. Опухоль на ноге заметно уменьшилась.

Умнейший, казалось, был погружен в свои мысли. Однако, поймав его взгляд, Леон понял, что старик исподтишка к нему приглядывается. Это удивило. Но когда Умнейший ни с того ни с сего не попросил – потребовал от него рассказать о родственниках, Леон несколько шагов проковылял с разинутым ртом.

– Зачем? – от изумления он допустил бестактность.

– Не твое дело.

Леон пожал плечами – Умнейшему виднее.

– Мама давно умерла, – сказал он. – Отца совсем не помню, я еще грудной был. Его на охоте фисташковым орехом убило. Вот такой орех упал. – Леон показал руками, какой упал орех. – Брат еще был, старший, но он умер в прошлом году. Вот и все.

– Значит, сирота? – понимающе покивал Умнейший. – Ну, жену твою я видел. Близких родственников больше нет?

– Только дальние.

– Совсем хорошо…

– Что же тут хорошего? – удивился Леон.

– Любопытен больно, – пробурчал старик. – А ну хватит ковылять. Полезай обратно, ты мне с ногами нужен, да и гонцы застоялись. М-мм… – замычал он и сел в придорожную траву, массируя икру со скрученными узлами вен. – Что ты будешь делать, опять свело… Не стоять! – внезапно закричал он на гонцов. – Меня не ждите, догоню. Бегом! Завтра к рассвету будем в Городе.

– О, гляди, – сказал Леон, боком заползая в носилки, – семилапая белка. Видишь? Вон, вон прыгнула.

– Ну и что?

– Как что? Восьмилапых сколько угодно бегает, а встретить семилапую – к удаче.

– Может, еще и к счастью?

– И к счастью. Да.

– Ты так думаешь? – спросил старик и больше не проронил ни слова до самого Города.

Экстренный вызов по моему каналу, столь громкий, что брат начинает ворочаться, и ворочаюсь я. Оглушительно рявкаю в ответ. «Основа Основ» много на себя берет; в бездеятельном дрейфе дисциплина любого корабля катится по наклонной плоскости, и если дать ему распуститься, он начинает мнить экипаж всего лишь своим придатком. Иной раз приходится им помыкать, чтобы поставить на место.

Что там у него?

Ага! Сообщение с поверхности, и как раз тогда, когда Нбонг спит. Брат немножко ревнует меня к общему делу.

Переживет.

Что там?

Слушаю. Корабль докладывает. Нет, на этот раз ничего особенного. Девятый счел необходимым сообщить о потере одного зауряд-очистителя, всего-то. По-видимому, зауряд самоликвидировался, получив случайное повреждение. Такое случается, хотя и нечасто.

Сообщение принято к сведению, корабль отчитан за суетливость. Рутина. Очистка идет штатно – а чего еще ждать от спокойной планеты? Неопытные чистильщики, очистив один-два мира, почему-то воображают, будто чем меньше неприятностей проявляется в начале работы, тем больше скверных сюрпризов планета готовит в конце. И лишь после десятой планеты начинают, избавляясь от суеверий, понимать, что это утверждение ни на чем не основано. Если работа у автоном-очистителей пошла, с текущими проблемами они справятся сами.

Жаль, уже не удастся установить, кто сумел попортить заявочный буй – сирингийцы, хлябники или кто-либо еще из слаборазвитых, случайно уцелевших во время Всеобщей Войны? Может быть, индифилы или глуздяне? Пожалуй, с очисткой такого вот жалкого мира кое-как справятся даже они. Настоящему работнику тут делать нечего – сущий примитив. Позволь инструкция – и после начала собственно очистки можно было бы со спокойной совестью лечь на обратный курс.

Смущает одно: чувство не чувство – а что-то такое есть, что заставляет насторожиться. Будто кто-то кричит снизу, хотя уже установлено, что телепатическая активность исследованных биологических образцов близка к нулю настолько, что фактически нулем и является. Профессиональное заболевание – мнительность.

Можно спать? Можно.

У брата нелады с пищеварением: бурчит в кишках над самым ухом, мешает. Все равно – сплю.

Город Леона не удивил – ему уже приходилось здесь бывать. Та же деревня, только большая, а вместо ручья – река. Огородов мало, и горожане занимаются ремеслами, когда хотят, а когда не хотят – не занимаются. Пищи в окрестных лесах хватит на десять таких Городов. Жители близлежащих деревень делятся с горожанами лесными фруктами, рыбой, копченым драконьим мясом, зато и получают первыми ткани, украшения, ножи, полированные духовые трубки, стреляющие на двадцать шагов дальше обычных, и многое другое. Хорошо устроились.

Встретили путников как подобает и сразу же отвели в гостевой дом на площади Четверонога. Никому не нужно селение, где гостей встречают абы как, путник обойдет его стороной, и прозябать таким людям в отторжении, пока не одумаются. Пожалуй, лишь по малой разговорчивости двух присланных для услуг девушек можно было догадаться о том, что происходит неладное. И еще: постели для уставших с дороги были готовы мгновенно, зато пищу и Тихую Радость пришлось ждать дольше, чем того требовали правила гостеприимства. Совсем чуть-чуть, но дольше.

– Здесь меня не очень-то жалуют, – буркнул Умнейший в ответ на недоумение Леона. – Что поделаешь, не вовремя меня занесло в ваши края. Однако попытаемся…

Поесть все же принесли.

Утоляя голод вареной с травами рыбой и лесными фруктами, Леон исподтишка приглядывался к Умнейшему. Странен старик, ох и странен! И прежде был непонятен и темен, а теперь и вовсе неясно, чего от него можно ждать. Прежде, если послушать стариков, никогда не отказывался помочь людям мудростью, чем и снискал уважение – а в деревне, где ночевали третьего дня, не захотел и слушать, когда к нему обратились с просьбой рассудить пустяковое дело. Конечно, сейчас такое творится, что не до пустяков, – но людей-то зачем зря обижать? Вот и в Городе, наверно, учудил что-нибудь в том же роде, иначе не косились бы… Леон шумно вздохнул. Одна из девушек, чем-то неуловимо напомнившая Филису, едва заметно улыбнулась. Ладно и так. Спутники нежеланного гостя за него не в ответе.

Насытившись, утомленные гонцы немедленно повалились спать, поднять их на ноги смогло бы разве что появление над Городом Железного Зверя или, на худой конец, его детеныша. Умнейший ничего не сказал, однако, когда Леон, не выспавшийся в тряских носилках, собрался последовать примеру гонцов, старик запротестовал самым решительным образом, а молчаливым девушкам, начавшим было прибирать со стола, заявил, что желает тотчас же видеть окружную Хранительницу, и пусть ее уведомят немедля – одна нога здесь, другая там, живо!..

Фыркнув от возмущения, девушки с достоинством удалились, чуть покачивая формами. Умнейший посверкал глазами и бросил вслед:

– Плюшки, свеклобабы!

Леон смолчал, хотя у него было иное мнение о девушках. Что ж, общаться с Умнейшим и ничему не удивляться – такого не бывает, пока не надоест удивляться. И не краснеть рядом с ним невозможно. Странней его странностей не сыщешь на всем Просторе.

– Ходить можешь? – спросил старик. – А ну-ка встань. – Леон встал. – Пройдись-ка… Ага, можешь. Сейчас пойдешь со мной, ты мне нужен. Познакомишься, кстати, со здешней Хранительницей, она женщина своеобразная…