355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Громов » Вычислитель (сборник) » Текст книги (страница 9)
Вычислитель (сборник)
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 05:02

Текст книги "Вычислитель (сборник)"


Автор книги: Александр Громов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Все-таки нашли, – сказал Бранд.

Затем сложно и скверно выругался.

2

– Мирмикантропы? – спросил Ираклий сиплым шепотом. – Ты уверен?

– А кто еще? – зло ответил Бранд. – Люди?

– Ты знаешь, что я допускаю…

– Мы с тобой уже говорили об этом, – перебил Бранд. – Говорили много раз. В качестве последнего оплота Крепость существовала не один десяток лет. Кто уцелел – перебирались туда, к нам. Крайне маловероятно, чтобы где-то в Галактике затерялась еще одна планета, населенная людьми. Тем более невероятно, что мирмикантропы до сих пор ее не обнаружили. Ни один человек в здравом уме в это не поверит. Жаль, но чудес не бывает.

– Я не о том, – проговорил Ираклий. – Теоретически возможно, что покинуть Крепость успели не только мы…

– Опять ты за свое? – вздохнул Бранд. – Забыл, как дело было? А я, представь себе, помню. И как эти гады шутя сбивали наши корабли на взлете – помню!

– Кривой Джозеф раньше нас успел увести свой корабль от планеты… – гнул свое Ираклий.

– Потому-то мы и смогли оторваться, что мирмикантропы погнались за Джозефом! Как ты думаешь, много он со своими пассажирами имел шансов удрать от погони? Ни одного!

На том конце линии связи старейшина колонии тяжело вздохнул:

– Быть может, ты и прав… Только не будем раньше времени предполагать худшее, хорошо?

– Раньше времени – не будем, – согласился Бранд. – Но пока не станет ясно, кто заявился к нам в гости, наружу никому не высовываться. И меры предосторожности…

– Это ясно, – перебил Ираклий.

– Свирепые меры!

На том конце линии Ираклий снова вздохнул:

– А какие же еще…

– Связь только в самых экстренных случаях. В самых экстренных! И только через спутник.

– Дураку понятно…

– Дураку, может, и понятно, а некоторым – нет. Предупреди. Я видел, ты видел, а кто-то, возможно, сегодня вообще не глядел в небо.

– Предупрежу сейчас же.

– Тогда пока.

Бранд дал отбой. Он тяжело дышал: после стремительного бега-полета к Дому, сожравшего, между прочим, весь энергоресурс антиграва, легкие жгло огнем и мучительно кололо под сердцем. Успел… Спрятался… Юркнул, как мышь в нору.

В какой-то мере Дом и напоминал нору, глубокую и разветвленную. Снаружи он выглядел ничем не примечательной округлой горушкой, гранитным куполом, миллионы лет назад сглаженным древним ледником. В трещинах гранита укоренились кусты и низкорослые деревца. Местные мхи, лишайники и странные шевелящиеся то ли растения, то ли грибы, то ли вообще невесть что отважно осваивали жизнь на голом камне. Три расселины рассекали гору, по ним стекала вода во время дождей. Словом, обычная, ничем не примечательная возвышенность, каких много и на нагорье Бранда, и вне его.

Ни один из трех входов в Дом не располагался в расселинах. Где будут искать? Там, где сами бы спрятали. В чем-то логика мирмикантропов и людей близка. А значит, расселины категорически не годились. Два входа были вообще вынесены за пределы горы и соединялись с основными помещениями длинными штольнями; третий вход скрывался под многотонной гранитной глыбой, сдвигаемой механизмом, откликавшимся на радиопароль. Обычно Бранд предпочитал дальний путь через штольню.

Когда-то в Доме жили три семьи. Потом старые Дюбуа умерли, а их сын, женившись, перебрался к супруге на другой конец материка. Молчановы ушли жить в Цитадель. Бранд остался. Ему и здесь было хорошо, тем более что он был не один. Старый Бранд, отец, успел понянчить внуков. Жена, Хильда, тоже не слишком страдала от скуки и вполне рассудительно говорила, что в Цитадели и без нее скопилось чересчур много народу, тогда как безопасность настоятельно требует рассредоточенности. Дети – Эрик и Хелен – росли здоровыми и послушными. Что еще надо от жизни?

Эрик погиб – глупо, по молодечеству. Нечестно, когда дети уходят из жизни раньше родителей. Через год ушла Хильда, позволив себе угаснуть от непонятной болезни, а вернее всего – просто от тоски. А Хелен перебралась в Цитадель, вышла замуж за белобрысого дылду Юхана, и теперь у них двое крикливых близнецов – Юхан Младший и Хельга.

Она звала в Цитадель и отца. Бранд остался. По-своему Хелен была права: внуки должны расти среди людей, играть со сверстниками, и, кстати, дед им совсем не помешал бы… но потом, потом. Дом можно законсервировать на годы или просто уступить кому-нибудь, нуждающемуся в одиночестве, – все дело было в том, что в одиночестве нуждался сам Бранд.

Он знал, что его прозвали отшельником. Ему было все равно.

Теперь, когда не стало и собаки, одиночество окутало его, словно ватой, Бранд и страдал от него, и упивался им, как крепким вином. Пустую жизнь надо чем-то наполнять, и он наполнял ее риском, охотясь на клешняков самым опасным, зато самым увлекательным способом – как когда-то Эрик. Иной раз, пережив очередной адреналиновый впрыск, он думал о том, что когда-нибудь погибнет так же глупо, как Эрик, и ругал себя последними словами. А потом приходила простая, спокойная и холодная, как сосулька, мысль: умереть не страшно. Он свое пожил. Бесконечно цепляться за жизнь – ради чего? Что в ней есть такого ценного, что заставило бы прилипнуть к ней, как муху к патоке? Испытать еще одну потерю, еще одно опустошение? Или, уподобившись Ираклию, разменявшему девятый десяток, просто тянуть и тянуть, как тянет над лесом подбитый флаер, длить жизнь из интереса: придут когда-нибудь мирмикантропы – не придут?

Ясное дело, придут, хотя при бегстве, кажется, удалось хорошо замести следы и вдобавок найти в космосе сносную планету в бесперспективном районе, по идее, вообще лишенном землеподобных планет. Высадились, разобрали пустой корабль по винтику, зарылись в грунт, как кроты, замаскировались – нет, мол, нас. И каждый все равно знал: не бывает абсолютных убежищ. Через сто лет, через тысячу ли – мирмикантропы доберутся и сюда.

Уже добрались…

Отдышавшись, Бранд кинулся к экрану наружного наблюдения. Радужного кольца в небе уже не было видно: не то оно скрылось в лучах солнца, не то гиперпространственный канал успел схлопнуться, пропустив корабль. Последнее казалось более вероятным: как бы далеко за минувшие десятилетия ни продвинулась техника мирмикантропов, вряд ли с тех пор они приобрели привычку швырять в ничто бездны и бездны энергии, сохраняя ненужный канал. Еще никто не мог отказать им в рациональности мышления, оптимальности решений и решительности действий.

Корабля (или кораблей?) в небе тоже не наблюдалось. Можно было запросить через спутник дальних соседей, живущих на другом краю материка, – что видно у них? Бранд с сожалением поборол искушение. Конечно, инфракрасный лазерный луч, несущий сообщение, обнаружить довольно трудно, но лучше не идти попусту даже на минимальный риск в деле, касающемся не его одного. От пытки неопределенностью еще никто не умирал. Потерпеть час-другой – и все станет ясно.

Бесшумно подкатил робот-прислужник, остановился подле Бранда, внятно подскулил, прося ласки и работы. Имел бы хвост – завилял бы, дурак. Бранд пнул его ногой – уйди, не до тебя! Робот послушно откатился в угол.

Переключив экран с зенитного наблюдения на азимутальное, Бранд тщательно оглядел ближайшие окрестности Дома. Север. Тут чисто… Запад. Юг. Восток. Тоже вроде все в порядке, ничто не выдает человеческого присутствия. Если и завалялась где посторонняя соринка, то в глаза не бросается, ее еще найти надо… И протоптанных тропинок, разумеется, никаких нет, если только не натоптало зверье. Первое правило: не топчись вблизи Дома, пользуйся антигравом!

С южной стороны рос молодой лес, посаженный еще отцом Бранда, и посаженный грамотно, иррегулярно: не отличить от дикого подроста. Когда-то на этом месте решили было установить солнечную энергостанцию-невидимку и укоренили сотен пять энергопальм, очень похожих на местные деревья, правда, не растущих, не фотосинтезирующих и, понятно, не съедобных. Затея не прошла: местные жвачные животные с длинными шеями, отчасти напоминающие доисторического земного халикотерия, простодушно пытаясь жевать листья-батареи, получали разряд и, если не падали замертво, начинали в бешенстве драть пластиковые стволы кривыми когтями. С утилизацией энергопальм пришлось помучиться не меньше, чем с их синтезом, и с тех пор Дом питался энергией от не очень-то мощного, зато долговечного ядерного источника, скрытого в толще скалы. Воздух регенерировался, отходы по возможности тоже. Ненужное сбрасывалось в глубокие шурфы. Излишнее тепло отводилось в воды подземной речки, текущей под горой неизвестно откуда и неведомо куда. Бранд понимал, что ночью очень чувствительный тепловизор все же отметит чуть-чуть повышенную – может быть, на тысячную долю градуса – температуру горы, но надеялся, что мирмикантропы при всей их дотошности не придадут этому значения. Мало ли отчего одна гора может быть чуть-чуть теплее другой! Любой человек с ходу назовет полдюжины возможных естественных причин, от близкого магматического очага до радиоактивного месторождения именно под этой горой, а не под какой-нибудь другой.

На всякий случай Бранд приглушил реактор, оставив ровно столько мощности, чтобы хватало на работу внешних «глаз» да аварийного освещения. Хорошо, что солнце палит все жарче, – вполне возможно, что уже завтра никакой прибор не сумеет зарегистрировать отличие Дома от заурядного гранитного купола…

Звезда, которую по старинке именовали Солнцем, относилась к классу микроцефеид. Период ее пульсаций почти точно равнялся десяти суткам, период обращения планеты вокруг звезды – двадцати двум пульсациям. Еще вчера солнце висело в небе распухшим багрово-красным пузырем – сегодня оно заметно съежилось, окрасилось в приятный оранжевый цвет и уже не позволяло подолгу смотреть на него невооруженным глазом. Завтра оно сожмется еще больше и станет желтым, как настоящее Солнце, послезавтра – белым, а послепослезавтра превратится в ослепительную бело-голубую горошину, изливающую яростные потоки ультрафиолета. В такие дни лучше не выходить из Дома. Животные – и те прячутся. Сожмись однажды солнце и перестань пульсировать дней на десять-двадцать – и на планете не останется ничего живого, кроме микроорганизмов, рыб да роющих животных, никогда не выходящих на поверхность.

Конечно, этого никогда не произойдет. Уже на следующий день после максимума цикла звезда начнет остывать, разбухая буквально на глазах, и на третий день снова станет похожей на Солнце – то, изначальное, никем никогда не виданное, – а на четвертый день набрякший оранжевый шар напомнит старикам то солнце, которое они видели в молодости, и, может быть, вызовет ностальгические воспоминания.

Бранд помнил то солнце – солнце планеты Крепость, последней цитадели исчезающей человеческой цивилизации, – но ностальгии не испытывал. Наверное, потому что он был еще мал тогда, когда людям пришлось бежать. Психика подростков пластична, окружающий мир легко лепит из нее то, что ему надо. Бранд быстро привык к новой тверди под ногами и новому, пульсирующему солнцу над головой. Привык к иному составу воздуха, иным животным и растениям нового мира. Но и старый мир не забыл.

Солнце планеты Крепость было оранжевым карликом, всегда усыпанным оспинами пятен. Планета медленно вращалась вокруг оси, и день тянулся долго, а год состоял из пятидесяти четырех дней. По этой причине Крепость когда-то давно называлась иначе – Игорный Дом, а дни носили имена соответствующих карт в колоде. Год начинался пиковой мастью – от двойки до туза, далее шла крестовая масть, джокер, бубны, черви и второй джокер. Семерки, короли и тузы исстари были выходными днями, джокеры – общепланетными праздниками. Над уникальным календарем Игорного Дома дружно смеялись обитатели всех освоенных людьми миров, однако не упускали случая познакомиться поближе с такой достопримечательностью, чего местной индустрии, ориентированной главным образом на туризм, и надо было.

Потом наступили иные времена. Туризм забуксовал, игорный бизнес плавно сошел на нет, казино закрылись, от прошлого остался только странный календарь. После гибели человеческих поселений на Лагранже и Новом Марсе правительство дальновидно объявило текущее положение предвоенным. Случилось это лет за сто до рождения Бранда, а когда он появился на свет, планета уже называлась Крепостью и в ее космопортах высаживались уже не развеселые пестрые туристы, а напуганные беженцы. Радикально перестроенная экономика работала почти исключительно на оборону. Создать непроницаемый щит над планетой! Отказаться от излишеств! Не обращать внимания на гибнущую природу – мертвецам ни к чему чистый воздух, прозрачные реки и зеленые лужайки! Перекраивались университетские программы: не время готовить гуманитариев! Больше технических специалистов, больше врачей, больше военных, больше кораблей, еще, еще больше! Остановить мирмикантропов на дальних подступах! Остановить, разбить и отбросить!

Несмотря на постоянный приток беженцев, не хватало рабочих рук. Первыми пали семерки, объявленные правительством рабочими днями. Затем – короли. Удлинялись рабочие смены. Отец Бранда, техник на военном космодроме, приходил домой полумертвый от усталости. Тринадцать долгих рабочих дней, вся масть – затем один выходной туз. Еще тринадцать – и два выходных, туз и джокер. Лет за пять до падения Крепости правительство сделало попытку объявить рабочими днями и тузы, что вызвало яростный взрыв возмущения – вплоть до забастовок, кровавых беспорядков на улицах и объявления военного положения, не приведшего, однако, к росту производства военной продукции. Человек не мирмикантроп: сколь ни долдонь о нависшей смертельной опасности, ему иногда нужен отдых. Можно работать на износ месяц, год – пять лет не продержится никто.

А тогда казалось, что до решающего момента, до окончательного ответа – быть или не быть человечеству – осталось куда больше пяти лет…

В общем-то, правительство (а позднее – военное командование) Крепости не наделало грубых ошибок. Мирмикантропы оказались сильнее, только и всего. В те времена их корабли не превосходили по боевой мощи корабли людей, но кораблей у них было больше. В бою они легко могли менять три корабля на один. И меняли.

Осада длилась долго. Человечество отступало, огрызаясь поначалу на дальних подступах, затем на ближних, дорого продавая одну космическую базу за другой, не давая и не прося пощады. Кому не было известно, что враг не берет пленных? Может быть, в последний раз равнодушная Вселенная увидела примеры величайшей жертвенности и отваги. Патрульные катера бросались в атаку на изливающие огонь линкоры. Расстреливаемые в упор корявые вспомогательные крейсера, переделанные из грузовых посудин, шли на абордаж и зачастую гибли недаром. Ни Бранд, ни кто-либо иной из выживших даже в мыслях не могли упрекнуть защитников Крепости в недостатке воли, храбрости, терпения. Люди сделали что могли. Их ли вина, что ресурсы оборонявшихся иссякли раньше, чем ресурсы нападавших?

Крепость не была захвачена – даже мирмикантропам оказалось не под силу истребить на ней людей, сохранив планету в относительной целости для своих нужд. Оккупировать куда труднее, чем уничтожить. Планета была испепелена, на ней не осталось ничего живого, включая микроорганизмы в выкипевших океанах. Разумеется, глубоко вырытые убежища не могли спасти гражданское население. Когда окончательно рухнуло управление обороной и исход битвы стал ясен, когда до всеобщей гибели остались минуты, с планеты стартовало несколько кораблей, набитых беженцами – случайными, кого удалось подобрать в безумной спешке предстартовой подготовки. Проскользнуть сквозь неприятельские эскадры, оторваться от погони и затеряться в безднах космоса им могло помочь только чудо. Бранду и его родителям повезло – они оказались на том корабле, которому это удалось. Вероятно, на единственном.

Звучно капала вода со сталактита, который Бранд выращивал, не пожелав замуровывать трещину в своде. За тридцать шесть лет выросла сосулька длиной в палец. Кап. Кап. Без конца, без смысла. Кап. Кап. Метроном. Бессмысленно уходит время, а делать нечего: надо ждать. Впрочем, разве не бессмысленна вся жизнь маленькой человеческой колонии? Сохранить себя и продолжить себя же в потомстве – главнейшая и, по сути, единственная, но убогая цель. Жить, рожать детей. Последнее время Бранду все настойчивее предлагали взять новую жену – последнему осколку человечества нужны дети, нужно будущее. Через два-три поколения придется вести генетические карты, следить, чтобы не было вырождения, подбирать пары не по любви, а по генетической целесообразности – и рожать, рожать!

И знать в то же время, что рано или поздно придут те, для кого люди – помеха, подлежащая устранению, и чем скорее, тем лучше.

Когда Большой взрыв создал звезды и планеты, он создал их достаточно. Даже более чем достаточно для человечества.

Но не для мирмикантропов.

Быть может, им уже и Галактика стала мала? Бранд находил это вероятным. Иначе с чего бы им исследовать малоперспективные звездные задворки?

Без сомнения, старый Ираклий был не прав – не люди пожаловали в гости. Неоткуда взяться гостям-людям. Пожалуй, с большей долей вероятности можно было предположить, что канал пробили посланцы чужой, неизвестной цивилизации, чего заведомо не могло быть. В Галактике нет третьей цивилизации, этот факт был установлен давным-давно, еще в золотые времена владычества человека над сотнями планет. Во всяком случае, нет цивилизации, осуществляющей звездную экспансию подобно людям или мирмикантропам.

Азбучная истина. И тем не менее Бранд, поглядывая на экраны, не раз ловил себя на неосновательной вере в чудо и, опомнившись, злился на себя. Так маленький ребенок верит, что с ним уж точно не может случиться ничего плохого. Так приговоренный к виселице может жить свои последние минуты верой в то, что глупая веревка оборвется, непременно оборвется! Как она может не оборваться?

Лишь повешенные знают – как.

3

После полудня связь ненадолго ожила, и Ираклий спросил:

– Как дела?

– Пока никак, – ответил Бранд. – Веду наблюдение.

– Ты его видел?

– Корабль? Да. Здоровенная махина. Орбита почти меридиональная, круговая, высота над поверхностью двести девяносто километров. Пока не предпринимает никаких маневров. Может оставаться на этой орбите суток пять.

– Вряд ли они будут ждать пять суток.

Ираклий отключился. Бранду очень хотелось спросить, как там Цитадель, нет ли признаков того, что обнаружена, но он удержался от ненужного вопроса. И так ясно, что пока не обнаружена. Будь иначе – Ираклий попрощался бы.

Медленно перемещалось по небу оранжевое солнце, не краснея к закату, а, наоборот, желтея, и лениво плыли облака. Ветер шевелил кроны рощицы. В прерии, полускрытое купой деревьев, паслось стадо пугливых некопытных; к нему вразвалочку приближался клешняк. Экосистема планеты жила своей жизнью, ей не было никакого дела ни до старых пришельцев, ни до новых.

Текли часы.

Бранд дважды плотно поел – нервное ожидание всегда возбуждало в нем зверский аппетит, – поразмыслил над тем, не велеть ли синтезатору изготовить литр-другой пива в самораспадающейся упаковке, и отверг эту мысль. Подозвав робота, он приказал ему протестировать все системы Дома, в первую очередь охранные, и, дождавшись благополучного доклада, еще раз скрупулезнейшим образом проверил все сам. Несущественные мелочи существуют для тех, кому не дорога жизнь, а Бранд с удивлением осознал, что он, оказывается, дорожит собой. Это открытие привело его в недолгое замешательство, но он быстро расставил все по полочкам. Умереть от болезни, погибнуть на никому не нужной охоте, убить самого себя, устав жить, – это одно. Такая смерть может выглядеть глупо, но только не с точки зрения ее жертвы. Быть убитым мирмикантропами, да еще не в бою, а прячась под землей – это совсем, совсем другое! Человек не кролик и не мышь.

Впрочем, это смотря с чьей точки зрения…

Задолго до того, как Бранд появился на свет, мирмикантропов в Галактике уже было куда больше, чем людей. С тех пор постепенно, но неуклонно людей становилось все меньше, а мирмикантропов, напротив, больше. Теперь их, наверное, сотни миллиардов, если не триллионы…

А людей?.. Население планеты Крепость в пик наплыва беженцев насчитывало менее миллиарда человек. Той же величине равнялась численность человечества, ибо Крепость оставалась последней планетой, населенной людьми. Она оставалась таковой долго, лет десять… А теперь численность человечества известна с абсолютной точностью и равна ста восьмидесяти семи. Не миллионов и не тысяч. Единиц.

И то и другое было закономерно, если учесть невероятную для антропоморфных существ плодовитость мирмикантропов и их патологическую неприязнь к людям. «Где увидел человека, там его и убей, – гласил, казалось, их девиз. – Остальные дела могут подождать».

И тем не менее человеческая цивилизация еще жила. Сто сорок три человека ступили на поверхность этой планеты тридцать шесть лет назад. Некоторые погибли от неизвестных болезней и трагически-нелепых случайностей, неизбежных при встрече с неизвестным, угасло несколько стариков – но и родилось немало здоровых младенцев. Уже подрастало второе поколение тех, кто не знал иного солнца, кроме вечно пульсирующей звезды. Численность человечества постепенно росла, а набор генов был достаточен, чтобы не бояться вырождения. Ираклий, выборный старейшина, не уставал повторять: «Мы не осколки цивилизации, мы – сама цивилизация. Запомните: цивилизацией называется то, что сознает себя цивилизацией и не собирается это доказывать, зато требует доказательств цивилизованности от всяких посторонних… Запомнили?» Тем трогательней была малоосновательная вера Ираклия в то, что где-то во Вселенной затерялась еще хотя бы одна человеческая община.

Бранд верил и не верил в то, что мирмикантропов создали люди. Он тоже слышал в детстве эту полулегенду: в те времена, когда юное человечество едва освоило ближайшие к Солнцу системы, а технические средства уже позволяли осуществить прыжок в Галактику, неисправимое несовершенство человеческого тела побудило генетиков к более радикальным, чем ранее, экспериментам с целью создания «хомо галактикуса» – более неприхотливого, более пластичного, более способного, более долговечного и плодовитого существа, разумеется, вполне человеческого во всем остальном. В сущности, человеческий организм как конструкция был когда-то «пущен в серию не доведенным до ума»: чуресчур слаб, недостаточно вынослив, с массой болевых точек прямо на поверхности тела! Не говоря уже об острой нехватке психологической устойчивости, свойственной если не всем, то большинству. Нет, не ему, уязвимому для всего, что хоть немного выходит за рамки тепличных условий, и при этом слишком ценному, шагнуть туда, где тепличных условий нет и быть не может…

Логичным показалось «разбросать» функции работы и воспроизводства по разным особям. Логичным – наделить способностью к продолжению рода лишь одну самку из десяти, зато втрое-вчетверо уменьшить время внутриутробного вынашивания и увеличить количество зародышей с одного-двух до пяти-десяти. Более чем логичным – осуществить тонкую работу по перестройке ряда врожденных инстинктов с целью приведения их в соответствие с особой физиологией и особым предназначением новой человеческой расы.

Обострить до предела все пять чувств и добавить несколько новых? Да. Укрепить насколько возможно иммунную систему, защитив новую расу от известных и неизвестных болезней? Безусловно. Оставить и даже усилить практическую сметку, логику, способность к техническому мышлению? Почему бы нет.

И разве вмешательство в геном было произведено впервые? Если бы так – люди по сию пору страдали бы от зубной боли, а на месте выпавших зубов не вырастали новые. Не говоря уже о великом множестве иных болезней, к которым человек ныне совершенно невосприимчив.

Но где проходит грань между человеческим и нечеловеческим, между человеком и нелюдью? Обыкновенный олигофрен, казалось, куда сильнее отличается от среднего человека, нежели мирмикантроп, и тем не менее считается человеком, хотя и ущербным. На каких, скажите, аптечных весах взвесить совесть, верность, доблесть, гуманность, наконец? Какой поверенный метрологом и опломбированный точный прибор использовать для тестирования новых существ на принадлежность к человечеству?

Кто первый прозвал их мирмикантропами – неизвестно. Название напрашивалось само. Трудно было не заметить определенное сходство между сообществами «хомо галактикусов» и колониями общественных насекомых вроде пчел или муравьев. Само собой разумеется, полной аналогии не было – ее и не должно было быть! Мнилось, что «хомо галактикус» будет всего лишь подвидом человека разумного. Мыслилось также, что со временем неизбежно произойдет перемешивание горстки мирмикантропов с основной массой человечества и модифицированные гены сами собой исчезнут спустя несколько поколений. Неизбежные рецидивы, по сути, не принимались в расчет. В конце концов, если три поколения спустя какая-нибудь юная особа созреет в четыре года и лет до восьмидесяти будет способна производить детей с эффективностью свиноматки, это ее личная проблема, мир из-за этого не перевернется. И что за беда, если у праправнука человека и мирмикантропа вдруг обнаружится атавизм в виде шестикамерного сердца, кстати, более чем работоспособного? «Пострадавший» будет только рад.

Так предполагалось. Много чего предполагалось как генетиками, так и социологами…

В Галактике сотни миллиардов планет – по большей части газовых, обледенелых, чересчур горячих, лишенных атмосферы, недостающее вписать. Лишь ничтожная их часть пригодна для жизни человека, да и те, как правило, не идут ни в какое сравнение с Землей. Как быть, если процент кислорода в атмосфере может поддержать жизнь муравья, но никак не человека? Строить купола? Вообще отказаться от освоения такой планеты? Или все же создать модифицированную расу, способную поселиться там и постепенно преобразовать экосистему планеты под потребности немодифицированного человека? Ответ казался ясным и простым.

И оказался ошибочным, подобно большинству простых ответов.

Самое удивительное – хотя удивляться этому стали много позднее, – что такой метод звездной экспансии поначалу срабатывал безупречно.

Какое-то время, может, пятьсот лет, а может, и тысячу, мирмикантропы успешно осваивали Галактику для человека. Потом… Ходили разные версии, когда и с чего началось «потом». Очень вероятно, что какая-то колония мирмикантропов по забытой причине на непозволительно долгое время оказалась предоставлена самой себе. Не менее вероятно, что какая-нибудь партия «хомо галактикусов» имела генетический брак, впоследствии усугубленный мутациями. Так или иначе, эта колония развивалась изолированно, постепенно забывая о своем предназначении. Почему ее не уничтожили – ответа на этот вопрос Бранд не знал. Похоже, предки нынешней горстки людей были потрясающе легкомысленными существами. И даже когда люди осознали, что в Галактике у них появились деловитые и неуступчивые конкуренты, никто не забил тревогу. Всего две разумные расы на всю Галактику – разве это чересчур много? Неужели нельзя договориться о мирном разделе сфер экспансии?

Интересно, кто-нибудь пробовал договориться добром с походной колонной эцитонов, усевшись на ее пути? А если пробовал, то оказался ли потом способен рассказать о результатах переговоров?

Спохватились поздно. Людям еще не было известно, что каждая частная, тактическая победа над мирмикантропами – лишь еще один шаг к стратегическому поражению. У муравьев, термитов и пчел много общего с примитивными, жестко запрограммироваными роботами. Так же, как роботы, они заботятся о личной безопасности – если эта забота не вступает в противоречие с интересами колонии. Гибель одной особи ничего не значит для муравейника; гибель тысячи – ощутима, но далеко не фатальна. Гибель девяноста процентов колонии – нокдаун, но не нокаут.

Сплав рационального мышления, человеческой технологии и инстинктов насекомого оказался не по зубам флотам и эскадрам. В долгой войне на истощение люди не имели никаких шансов на конечную победу.

Правда, это стало ясно гораздо позднее…

До вечера Бранд еще трижды видел проплывающий над планетой чужой корабль. Да, громадина… Пожалуй, такой монстр на планету не сядет, а будет выбрасывать десантников в шлюпках и капсулах. Можно не сомневаться, что десантников в нем никак не меньше тысячи – по шестеро на каждого жителя планеты, будь то мужчина, женщина, старик или младенец. И это еще очень оптимистическое предположение.

Связи не было долго – Бранд даже заподозрил, что чужаки обнаружили связной спутник-невидимку на стационарной орбите, а обнаружив, уничтожили по-тихому, без вспышки. Но на закате снова пискнул сигнал вызова.

– Только что они выбросили первую группу. – Голос принадлежал Стаху, помощнику Ираклия по вопросам маскировки.

– Где?

– На западе, почти у моря. Там, где живут Стефанидесы.

– Они обнаружены? – спросил Бранд.

– Еще не знаем. С ними сейчас говорит Ираклий. – Стах помолчал, потом добавил: – Я думаю, не зря наши гости пожаловали именно к Стефанидесам…

– Почему?

– Шестеро детей, – с ворчливой болью отозвался Стах. – Какая уж тут, к свиньям, маскировка! В Цитадели хотя бы можно выпороть ротозеев – а на выселках? Чадолюбцы! Говорил же я: всех детей – в Цитадель!.. Ладно, конец связи.

– Держи меня в курсе, – попросил Бранд, но Стах уже отключился.

Что верно, то верно: Стефанидесы славились любовью к детям и наотрез отказывались переселиться в Цитадель, где детей бьют, называя это форсированным обучением или вколачиванием ума. И дети у них росли совсем не плохие, скорее, наоборот, вот только быть бы им нещадно поротыми, попадись они Стаху на глаза. Как ходишь – почему примял травинку? Пять хлыстов по мягкому месту. Кто сломал ветку поблизости от Цитадели? Ты? Десять хлыстов. Кто натоптал у самого входа да еще бросил обертку от пищевого рациона? Если самому себе не друг, так хоть о других подумай! Тридцать хлыстов, и благодари за науку.

А как иначе?

Солнце уже зашло, когда Бранд вновь увидел корабль и еще раз подивился его размерам. При двадцатикратном увеличении чужая махина заняла весь экран. Разведчик? Ни в коем случае – чересчур велик. Линкор? Пожалуй, тоже нет: слабовато вооружение. Во всяком случае, уничтожить одним бортовым залпом планету чужак не способен. Проломить разумно построенную оборону – тоже. Вероятно, не способен и защитить себя от звена-другого истребителей… Десантная баржа? Гм… Кто прежде слыхал о десантных баржах таких несусветных размеров – похоже, вместилищах целой мигрирующей колонии, с матками, трутнями и полчищами рабочих-солдат? В былые времена и мирмикантропы, и люди предпочитали неповоротливым тяжеловозам стаи маленьких вертких судов.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю