Текст книги "Письма из деревни (1872-1887 гг.)"

Автор книги: Александр Энгельгардт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 41 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

В нашей губернии, и в урожайные годы, у редкого крестьянина хватает своего хлеба до нови; почти каждому приходится прикупать хлеб, а кому купить не на что, те посылают детей, стариков, старух в «кусочки» побираться по миру. В нынешнем же году у нас полнейший неурожай на все: рожь уродилась плохо и переполнена была метлой, костерем, сивцом; яровое совсем пропало, так что большею частью только семена вернули; корму – вследствие неурожая яровой соломы и плохого урожая трав от бездождия – мало, а это самое трудное для крестьян, потому что при недостатке хлеба самому в миру можно еще прокормиться кое-как кусочками, а лошадь в мир побираться не пошлешь. Плохо, – так плохо, что хуже быть не может. Дети еще до Кузьмы-Демьяна (1-го ноября) пошли в кусочки. Холодный Егорий (26-го ноября) в нынешнем году был голодный – два Егорья в году: холодный (26-го ноября) и голодный (23-го апреля). Крестьяне далеко до зимнего Николы приели хлеб и начали покупать; первый куль хлеба крестьянину я продал в октябре, а мужик, ведь известно, покупает хлеб только тогда, когда замесили последний пуд домашней муки. В конце декабря ежедневно пар до тридцати проходило побирающихся кусочками: идут и едут, дети, бабы, старики, даже здоровые ребята и молодухи. Голод не свой брат: как не поеси, так и святых продаси. Совестно молодому парню или девке, а делать нечего, – надевает суму и идет в мир побираться. В нынешнем году пошли в кусочки не только дети, бабы, старики, старухи, молодые парни и девки, но и многие хозяева. Есть нечего дома, – понимаете ли вы это? Сегодня съели последнюю ковригу, от которой вчера подавали кусочки побирающимся, съели и пошли в мир. Хлеба нет, работы нет, каждый и рад бы работать, просто из-за хлеба работать, рад бы, да нет работы. Понимаете – нет работы. (А члены петербургского собрания сельских хозяев говорят, что «самое больное место в хозяйстве настоящего времени составляет бесспорно дороговизна рабочих рук» [1.5]1.5
  В № 301 «Биржевых ведомостей» за 1871 год (ноябрь) напечатано: «Распорядительный комитет петербургского собрания сельских хозяев, в своем заседании 28-го сентября, постановил: пригласить желающих их гг. членов собрания, а равно и посторонних лиц принять на себя для ученых бесед в предстоящую зиму разработку следующих вопросов: fckLRfckLR*1) Самое больное место в нашем хозяйстве настоящего времени составляет бесспорно дороговизна рабочих рук, а иногда и совершенное их отсутствие, притом в самую горячую пору, то есть во время сенокоса и жатвы. Так, в Херсонской и Таврической губерниях в минувшее лето платили: за выкос десятины до 10 р. сер., а за уборку хлеба 20 р.; в Московской губернии косец стоит 75 к. в сутки. Желательно было бы слышать доклад, в котором указаны были бы причины дороговизны рабочих рук из местной практики и соответственно этим причинам предложены меры к удешевлению земледельческого труда». Херсонская и Таврическая губернии от нас далеко, и потому остановимся на Московской. Так вы находите, что 75 копеек в сутки косцу много? Хороши же ваши хозяйства, хороши же ваши луга, хорош ваш скот, если вы в Московской губернии не можете платить косцу 75 копеек (ведь это меньше, чем три франка – франк, может быть, будет понятнее) в сутки! 75 копеек за самую трудную работу в страдное время в течение чуть не 16 часов (известно, что косьбу начинают по росе до свету и, отдохнув от 11 до 3-х, продолжают далеко после захождения солнца) и притом в единственное время в году, когда мужик получает еле-еле сносную плату; что покос продолжается только два месяца, да и то 75 к., наверно, платят только в июле, что в остальное время тот же косец еле зарабатывает на хлеб. Зимой тот же косец – косцы в Московскую губернию ходят от нас – пилить с корня дрова по 1 р. 80 к. за куб из 4-х швырков не тоньше 3-х вершков, с укладкой в полусажени эти дрова, зарабатывая от 25 до 30 к. в сутки, при 10 градусах мороза в одной рубахе, да и то ему жарко. Тот же косец весной будет вам резать серпом соломенную резку за 2 р. 50 к. и харчи в месяц – дешевле, чем какая угодно соломорезка. Жена этого косца зимой будет вам поденно работать за 10 копеек, а летом за 15—20 к. в сутки на своих харчах. Народ от нас ходит на лето в Москву на работы, и если парень принесет домой за все лето – от весеннего Егорья до Кузьмы-Демьяна – 30 или 40 рублей, то это отлично. Ведь это дешевле пареной репы, как говорится. Вот несколько цен для примера. У нас – а от нас до Москвы всего 12 часов езды по железной дороге – за обработку одного круга, то есть трех десятин хозяйственных в 3.200 квад. сажень (по 1-й десятине в каждом поле), с вывозкой навоза и молотьбой платят от 23 до 25 рублей. За обработку одной десятины льну с подъемом облоги и мятьем платят 25 рублей. За обработку одной хозяйственной десятины луга платят от 4-х до 6-ти рублей, смотря по траве. Чего же вам дешевле? Работница получает 18 р. в год, работник от 30 до 50 рублей, староста от 70 до 100 – разумеется, на хозяйских харчах. За жнитво десятины от 3-х до 5-ти рублей, смотря по хлебу. Чего же вам дешевле? И то мужик питается круглый год одним ржаным хлебом! Больное место в нашем хозяйстве настоящего времени бесспорно составляет наше неумение вести хозяйство выгодно даже при той непомерной дешевизне рабочих рук, при которой рабочий не зарабатывает столько, чтобы иметь за обедом ежедневно стакан водки и кусок мяса. Вы хотите слышать доклад, в котором были бы предложены меры к удешевлению земледельческого труда. Одна только мера и есть – возвратиться к крепостному праву; но этой меры не дождаться. Не лучше ли было бы бросить все попытки изыскать меры к удешевлению труда? Не лучше ли бы было попытаться изыскать меры к таким улучшениям в хозяйстве, которые дали бы возможность удвоить, утроить, удесятерить заработанную плату? Приятнее было бы слушать такую ученую беседу. А то все – «удешевить труд»; какая же это ученая беседа! Наука должна стремиться увеличить благосостояние каждого.


[Закрыть]) «Побирающийся кусочками» и «нищий» – это два совершенно разных типа просящих милостыню. Нищий – это специалист; просить милостыню – это его ремесло. Он, большею частью, не имеет ни двора, ни собственности, ни хозяйства и вечно странствует с места на место, собирая хлеб, и яйца, и деньги. Нищий все собранное натурой – хлеб, яйца, муку и пр. – продает, превращает в деньги. Нищий, большею частью калека, больной, неспособный к работе человек, немощный старик, дурачок. Нищий одет в лохмотья, просит милостыню громко, иногда даже назойливо, своего ремесла не стыдится. Нищий – божий человек. Нищий по мужикам редко ходит: он трется больше около купцов и господ, ходит по городам, большим селам, ярмаркам. У нас настоящие нищие встречаются редко – взять им нечего. Совершенно иное побирающийся «кусочками». Это крестьянин из окрестностей. Предложите ему работу, и он тотчас же возьмется за нее и не будет более ходить по кусочкам. Побирающийся кусочками одет, как всякий крестьянин, иногда даже в новом армяке, только холщевая сума через плечо; соседний же крестьянин и сумы не одевает – ему совестно, а приходит так, как будто случайно без дела зашел, как будто погреться, и хозяйка, щадя его стыдливость, подает ему незаметно, как будто невзначай, или, если в обеденное время пришел, приглашает сесть за стол; в этом отношении мужик удивительно деликатен, потому что знает, – может, и самому придется идти в кусочки. От сумы да от тюрьмы не отказывайся. Побирающийся кусочками стыдится просить и, входя в избу, перекрестившись, молча стоит у порога, проговорив обыкновенно про себя, шепотом: «Подайте, Христа ради». Никто не обращает внимания на вошедшего, все делают свое дело или разговаривают, смеются, как будто никто не вошел. Только хозяйка идет к столу, берет маленький кусочек хлеба, от 2-х до 5-ти квадратных вершков, и подает. Тот крестится и уходит. Кусочки подают всем одинаковой величины – если в 2 вершка, то всем в 2 вершка; если пришли двое за раз (побирающиеся кусочками ходят большею частью парами), то хозяйка спрашивает: «вместе собираете?»; если вместе, то дает кусочек в 4 вершка; если отдельно, то режет кусочек пополам.

У побирающегося кусочками есть двор, хозяйство, лошади, коровы, овцы, у его бабы есть наряды – у него только нет в данную минуту хлеба; когда в будущем году у него будет хлеб, то он не только не пойдет побираться, но сам будет подавать кусочки, да и теперь, если, перебившись с помощью собранных кусочков, он найдет работу, заработает денег и купит хлеба, то будет сам подавать кусочки. У крестьянина двор, на три души надела, есть три лошади, две коровы, семь овец, две свиньи, куры и проч. У жены его есть в сундуке запас ее собственных холстов, у невестки есть наряды, есть ее собственные деньги, у сына новый полушубок. С осени, когда еще есть запас ржи, едят вдоволь чистый хлеб и разве уже очень расчетливый хозяин ест и по осени пушной хлеб – и таких я видел. Придет нищий – подают кусочки. Но вот хозяин замечает, что «хлебы коротки» Едят поменьше, не три раза в сутки, а два, а потом один. Прибавляют к хлебу мякины. Есть деньги, осталось что-нибудь от продажи пенечки, за уплатой повинностей, – хозяин покупает хлеба. Нет денег – сбивается как-нибудь, старается достать вперед под работу, призанять. Какие проценты платят при этом, можно видеть по тому, что содержатель соседнего постоялого двора, торгующий водкой, хлебом и прочими необходимыми для мужика предметами и отпускающий эти предметы в долг, сам занимает на оборот деньги, для покупки, например, ржи целым вагоном, и платит за один месяц на пятьдесят рублей два рубля, то есть 48 %. Какой же процент берет он сам? Когда у мужика вышел весь хлеб и нечего больше есть, дети, старухи, старики, надевают сумы и идут в кусочки побираться по соседним деревням. Обыкновенно на ночь маленькие дети возвращаются домой, более взрослые возвращаются, когда наберут побольше. Семья питается собранными кусочками, а что не съедят, сушат в печи про запас. Хозяин между тем хлопочет, ищет работы, достает хлеба. Хозяйка кормит скот – ей от дому отлучиться нельзя; взрослые ребята готовы стать в работу чуть не из-за хлеба. Разжился хозяин хлебом, дети уже не ходят в кусочки, и хозяйка опять подает кусочки другим. Нет возможности достать хлеба, – за детьми и стариками идут бабы, молодые девушки и уже самое плохое (это бывает с одиночками), сами хозяева; случается, что во дворе остается одна только хозяйка для присмотра за скотом. Хозяин уже не идет, а едет на лошади. Такие пробираются подальше, иногда даже в Орловскую губернию. Нынче в средине зимы часто встречаем подводу, нагруженную кусочками, и на ней мужика с бабой, девкой или мальчиком. Побирающийся на лошади собирает кусочки до тех пор, пока не наберет порядочную подводу; собранные кусочки он сушит в печи, когда его пустят ночевать в деревне. Набрав кусочков, он возвращается домой, и вся семья питается собранными кусочками, а хозяин в это время работает около дома или на стороне, если представится случай. Кусочки на исходе – опять запрягают лошадь и едут побираться. Иной так всю зиму и кормится кусочками, да еще на весну запас соберет; иногда, если в доме есть запас собранных кусочков, подают из них. Весной, когда станет тепло, опять идут в кусочки дети и бродят по ближайшим деревням. Хозяевам же весной нужно работать – вот тут-то и трудно перебиться. Иначе как в долг, достать негде, а весной опять повинности вноси. Станет теплее, грибы пойдут, но на одних грибах плохо работать. Хорошо еще, если только хлеба нет. Нет хлеба – в миру прокормиться можно кое-как до весны. С голоду никто не помирает, благодаря этой взаимопомощи кусочкам. «Были худые годы», – говорила мне нынешнею осенью одна баба, у которой в октябре уже не было хлеба, «думали, все с голоду помрем, а вот не померли; даст Бог и нынче не помрем. С голоду никто не умирает». Но вот худо, когда не только хлеба, но и корму нет для скота, как нынче. Скот в миру не прокормишь.

Вот выдержка из письма одного крестьянина к сыну, который находился в Москве [1.6]1.6
  Там, где, по мнению членов петербургского собрания хозяев, так дорог рабочий труд, что составляет больное место хозяйства.


[Закрыть] на заработках (письмо сочинено самим крестьянином): «Милый сын В. И., свидетельствуем мы тебе нижайшее почтение и уведомляем мы тебя, что у нас в доме так плохо, так худо, как хуже быть не может, – нет ни корму, нет ни хлеба, словом сказать, нет ничего, сами хоть миром питаемся кое-как, а скот хоть со двора гони в чистое поле. Купить не за что, денег нет ни гроша и сам не знаю как быть». Нынешний год такая бескормица, что теперь в марте не ездят в кусочки на лошадях, как ездили в средине зимы, потому что кусочки подают, а для лошади никто клочка сена не даст. Из всего сказанного ясно, что «побирающийся кусочками» не нищий – это просто человек, у которого нет хлеба в данную минуту; ему нельзя сказать «Бог подаст», как говорят нищему, если не желают подать; ему говорят: «сами в кусочки ходим», если не могут подать; он, когда справится, сам подает, а нищий никому не подает. Не подать кусочек, когда есть хлеб, – грех. Поэтому и старуха стала подавать кусочки, не спросясь у меня, и я думаю, что если бы я запретил ей подавать кусочки, то она бы меня выбранила, да, пожалуй, и жить бы у меня не стала.

Кусочки старуха подает всем одинаковой величины – только солдатам (отставным, бессрочным, отпускным) старуха подает побольше, кажется, потому, что солдатам запрещается или запрещалось прежде (я этого наверно не знаю) просить милостыню.

«Старуха» командир – иначе я ее не могу назвать – в застольной избе, при которой состоят также свиньи и птицы. Старуха вечно возится и, кажется, даже ночью не спит. Жалостлива она до крайности и любит всякую скотину до-нельзя. Зато и в порядке у нее все – и куры, и утки, и свиньи. Целый день она их кормит, поит, щупает. Хотя все утки серые, но старуха знает каждую утку в лицо. Летом она то и дело считает цыплят и утят, путается в счете и при этом непомерно волнуется. Пропадет цыпленок или утенок – коршак [1.7]1.7
  Коршун. – Примеч. Н. Э.


[Закрыть] унесет – старуха ищет, ищет, десятки раз пересчитывает всех птиц (а у меня их не мало – в течение прошедшего года я съел 83 цыпленка), и когда все поиски оказываются тщетными, смущенная приходит доложить мне, что утенок пропал, плачет, что не досмотрела, и просит вычесть из жалованья (она получает полтора рубля в месяц). Свиньи тоже на руках у старухи, и она с ними тоже постоянно возится: то моет поросят, то кормит, то выгоняет на солнце, то гоняет в воду купаться. Наконец, на ее же попечении находится ребенок, родившийся у одной из подойщиц и помещающийся в люльке же в застольной, и с ребенком старуха находит время возиться, но больше муштрует мать, чтобы опрятно держала соску, почаще мыла ребенка, не слишком закачивала и т. п.

Знает старуха, что нужно каждой птице, каждой скотине, до тонкости. Лечит она скот превосходно. Заболеет скотина – сейчас ее к старухе. Смотришь, через неделю, две, поправилась. Просто даже удивительно. И лекарств старуха никаких не употребляет, разве что иногда припарку из каких-то трав сделает или язык корове медным купоросом помажет. Обыкновенно, возьмет корову в теплую избу, в экстренных случаях даже на ночь оставляет в избе подле своей кровати, окропит святою водой из трех сел (на крещение привозят воду из трех разных сел и берегут ее круглый год; без этой воды нельзя обойтись в хозяйстве, потому что ею надо обрызгать каждого новорожденного теленка и ягненка), окурит свечкой, вымоет и начинает кормить то тем, то другим: сенца мякинького даст, хлеба печеного, овса с мякиной, овсяной муки, мучного пойла, воды чистой. Ходит за ней, приглядывает, ласкает, замечает, что корова ест, – смотришь, и поправилась. Я уверен, что даже профессор Бажанов, который написал столько книг по скотоводству, не лучше умеет ухаживать за скотом, чем моя старуха. Сам профессор, – но у нас нет профессора-специалиста по части откармливания скота, – сам профессор Грувен, который собрал все опыты относительно кормления в своем «Kritische Darstellung aller Futterungs-Versuche» [1.8]1.8
  «Критическое изложение всех опытов кормления» (нем.).


[Закрыть], едва ли откормит свинью, гуся или утку до такого безобразия, как старуха. Главное, старуха делает все это как-то на глаз, попросту, не развешивая кормов, не рассчитывая, сколько нужно дать протеину, углеводов и проч. У меня, должен сознаться, и весов-то нет в хозяйстве, на которых можно было бы взвешивать скот и кормы. Все делается на глазомер – так уже привыкли все. «Здесь 27 аршин будет», говорит плотник; меряю, выходит 27 аршин с четвертью, – не стоит и мерить, потому что четверть не имеет значения. Скотник и скотница думают, что старуха «знает», то есть что она умеет ворожить; но это вздор. Старуха просто-напросто, как говорят мужики, «понимает около скота»; она до тонкости знает его природу, любит скот, обладает громадною опытностью, потому что пятьдесят лет жила между коровами, овцами, свиньями, курами. Старуха лечит скот чистым воздухом, солнечным светом, подходящим кормом, мягкою подстилкой, внимательным уходом, лаской; изучает индивидуальность каждой скотины и, сообразно этому, ставит ее в те или другие гигиенические условия, кормит тем или другим кормом. Я так верю в знания старухи, что если она сказала: «Бог даст, пройдет», я совершенно убежден, что скотина поправится. Старухе я поверю скорее, чем ветеринару, который думает, что его лекарства суть специфические средства против болезней.

Иногда я захожу к старухе – она это любит. Старуха сообщает мне свои радости – такая-то курица нестись начала, больная корова, Господь с ней, поправляется, – и горести – утке ногу отдавили, котенок что-то скучен – и ведет в хлевки показать свиней, гусей, уток. У старухи всегда все в порядке – в хлевах постлано, посуда чиста, свиньи. Бог с ними, растут хорошо.

Осмотрев все у старухи, я второй раз иду на скотный двор. Скот напоили второй раз и задают корм на ночь. Смотрю, хорошо ли съедена вторая дача, как принимается скот за вечернюю дачу. Смотрю, как поят телят, доят коров.

Вечереет. Я возвращаюсь домой пить чай. Приготовить самовар к моему приходу – дело Савельича, потому что Авдотья в это время под коровами. До сих пор не было случая, чтобы кондитер запоздал с самоваром. Вхожу в кухню – самовар кипит. Это Савельич порадел.

Во время вечернего чаепития у меня доклад. Прежде всего является Авдотья и докладывает, сколько надоили молока, в каком положении коровы и телята, какие коровы причинают, какие поназначились, каков у той или другой коровы причин и пр. и пр. Так как делать зимой вечером нечего, то доклад бывает продолжительный, подробный и обстоятельный. После Авдотьи является с докладом Иван и сообщает, что сделано сегодня по хозяйству, что будет делаться завтра. С ним мы толкуем ежедневно подолгу: советуемся о настоящем, обсуждаем прошедшее, делаем предположения о будущем. Он же сообщает мне все деревенские новости.

– Сегодня, А. Н., суд в деревне был.

– По какому случаю?

– Василий вчера Еферову жену Хворосью избил чуть не до смерти.

– За что?

– Да за Петра. Мужики в деревне давно уже замечают, что Петр (Петр, крестьянин из чужой деревни, работает у нас на мельнице) за Хворосьей ходит. Хотели все подловить, да не удавалось, а сегодня поймали. (Мужики смотрят за бабами своей деревни, чтобы не баловались с чужими ребятами; со своими однодеревенцами ничего – это дело мужа, а с чужими не смей.) А все Иван. Заметил в обед, что Петра в кабаке нет и Хворосьи нет. Догадались, что, должно быть, у Мореича в избе – того дома нет, одна старуха. Нагрянули всем миром к Мореичу. Заперто. Постучали – старуха отперла, Хворосья у ней сидит, а больше никого. Однако Иван нашел. Из-под лавки Петра вытащил. Обсмеяли.

– Что же муж, Ефер?

– Ничего; Ефера Петр водкой поит. А вот Василий взбеленился.

– Да Василью-то что?

– Как что? Да ведь он давно с Хворосьей живет, а она теперь Петра подхватила. Под вечер Василий подкараулил Хворосью, как та по воду пошла, выскочил из-за угла с поленом, да и ну ее возить; уж он ее бил, бил, смертным боем бил. Если бы бабы не услыхали, до смерти убил бы. Замертво домой принесли, почернела даже вся. Теперь на печке лежит, повернуться не может.

– Чем же кончилось?

– Сегодня мир собирался к Еферу. Судили. Присудили, чтобы Василий Еферу десять рублей заплатил, работницу к Еферу поставил, пока Хворосья оправится, а миру за суд полведра водки. При мне и водку выпили. – А что ж Хворосья?

– Ничего, на печке лежит, охает. Еще Листара побили. Листар, выпивши, над Кузей куражиться стал. Панас ему и говорит: что ты куражишься? Листар и похвались: отчего мне не куражиться, – я ни царю, ни пану не виноват. А! говорит Панас, так ты с меня панские деньги взыскивать хочешь! Бац его в рыло. Кузя тут взялся, Ефер, Михалка – все на Листара навалились; уж они его били, били, – а Михалка все приговаривает: не ходи к чужой жене, не ходи – в кровь избили. Я им говорю: что это вы, ребята, все на одного. Так ему, говорят, и надо: мы знаем, говорят, за что бьем.

Иван ушел, чаепитие кончилось. Скучно. Сижу один и читаю романы Дюма, которыми меня снабдил один соседний помещик. Авдотья, Иван, Савельич, напившись чаю, собираются итти ужинать. «Мы ужинать пойдем, – говорит Авдотья, вошедшая убирать постель, – а я вам ужин поставила в столовой». Люди ушли в застольную. Я иду в столовую. Кошки, зная, что я дам и за ужином лакомый кусочек, бегут за мной. У меня две кошки – большой черно-белый кот и черно-желто-белая кошечка; такую кошечку национального цвета я завел для опыта. Говорят, что только кошки бывают черно-желто-белого цвета и что котов такого цвета никогда не бывает; говорят, что когда народится кот черно-желто-белого цвета, то значит скоро светопреставление. Я хочу посмотреть, правда ли это. Первый признак близости светопреставления – это, как известно, появление большого числа нытиков, то есть людей, которые все ноют; второй – рождение черно-желто-белого кота. После «Положения» появилось множество нытиков. Хочу посмотреть, не народится ли черно-желто-белый кот.

Кошки у меня приучены так, что когда я сажусь ужинать, то они вспрыгивают на стулья, стоящие кругом стола, за которым я ужинаю: одна садится по правую сторону меня, другая – по левую. Выпив водки, я ужинаю и во время ужина учу кошек терпению и благонравию, чтобы они сидели чинно, не клали лапок на стол, дожидались, пока большие возьмут, и т. п.

А на дворе вьюга, метель, такая погода, про которую говорят: «хоть три дня не есть, да с печки не лезть». Ветер воет, слышен наводящий тоску отрывистый лай Лыски: «гay», «гay», через полминуты опять «гay», «гay», и так до бесконечности. Волки, значит, близко бродят.

Поужинав, я ложусь спать и мечтаю… [1.9]1.9
  Первое «письмо» А. Н. появилось в 1872 году в «Отечественных записках», которые редактировал тогда Некрасов. Вот что говорит покойный Сергей Атава (Терпигорев) о впечатлении, которое произвело это «письмо»: «На него тогда же все обратили внимание. С ним одни соглашались, другие нет, но его читали все, всех оно волновало, как это бывало всегда с произведением из ряда вон. Ждали следующего письма „из деревни", но дождались его только в следующем году. С тех пор – одиннадцать лет – в одной из последних книжек „Отеч. зап." каждого года являлось письмо „из деревни", с которого обыкновенно и начиналось чтение этой книжки журнала… „Из деревни" должна сделаться настольной книгой каждого образованного человека… Ее обязательно должны прочитать в России все – от студента до министра» (см.: «Золотая книга» II «Новое время». 1882. № 2321). – Примеч. Н. Э.


[Закрыть].

ПИСЬМО ВТОРОЕ

Деревенские интересы. – Зачем мужик идет к барину. – Костик – специалист, охотник и вор. – Пьяница ли мужик. – На благовещенье воры заворовывают. – Кулак Матов. – Суд над Костиком. – Случаи и слухи. – Насчет леченья. – Пушной хлеб. Девка умрет – расходу меньше – Организация медицинской помощи в деревнях. – “Попы”. – Их доходы. – На станции. – На съезде. Удобства нового судопроизводства.

Я описал вам мой зимний день. Утром чаепитие, потом прогулка на скотный двор, обед, прогулка к «старухе» и на скотный двор, вечернее чаепитие и доклад, ужин…

И так изо дня в день…

С утра до ночи голова наполнена хозяйственными соображениями. Интересов, кроме хозяйственных, никаких. Как? скажете вы. Как никаких интересов! А дворянские дела, земские дела, деятельность новых судебных учреждений, наконец, политика?!

Никаких-с. Позвольте. Во-первых, я не желаю служить, я исключительно посвятил себя хозяйству и посредством хозяйства желаю зарабатывать средства для своего существования – и потому службы по земству, мировым или дворянским учреждением не ищу. Ни в председатели управы, ни в предводители, ни в мировые, ни даже в члены опеки я не мечу. Если раз я не желаю заполучить местечко, какое же мне дело до земства, мировым и дворянских учреждений? Какое мне дело? – ведь я, повторяю, ни в какие должности не мечу. Во-вторых, я живу в деревне, в городе никогда не бываю, следовательно, о земстве, которое находится в городе, ничего не знаю. А можно ли интересоваться тем, о чем ничего не знаешь? Как ничего не знаете? скажете вы, да ведь окладной лист получаете? Получаю – ну так что ж?

Политика? – Но позвольте вас спросить, какое нам здесь дело до того, кто император во Франции: Тьер, Наполеон или Бисмарк?

Разумеется, не каждый день проходит совершенно одинаково. Случается, придет кто-нибудь; но, разумеется, по делу, и всегда по одному и тому же. «Мужик пришел из Починка», 2 – докладывает Авдотья. Я иду в кухню. Мужик кланяется и говорит:

– Здравствуйте, А. Н.

– Здравствуй. Что? хлеба?

– Ржицы бы нужно.

– Куль?

– Кулик бы.

– Восемь рублей.

– Подешевле нельзя ль?

– Нет, дешевле нельзя. Позаднюю бери без полтины.

– Да что уж позадняя. Хорошей возьму. Извольте деньги. Мужик достает восемь засаленных билетиков – у мужиков все больше билетики (рублевые бумажки), трояки и пятерки тоже бывают, красный билет (10 руб.) редкость, четвертной (25 руб.) еще реже, а билет (100 руб.) бывает только у артелей – и идет со старостой в амбар получать хлеб.

– «Мужик пришел из Дядина», – докладывает Авдотья. Иду в кухню.

– Здравствуйте, А. Н.

– Здравствуй. Что? хлеба?

– Хлебца бы нужно.

– Осьмину?

– Да хоть осминку бы.

– Четыре рубля.

– Денег нет. Опустите под работу. Кустиков нет ли почистить?

– – Кустиков нет. Работы все сданы, только полдесятины льну не сдано.

– Знаю. Мы ленку бы взяли.

– Нельзя. Ты один с женой и дочкой, у тебя только пара лошадей. Не сделаешь.

– Да оно точно что пара. .

– Нельзя. Не сделаешь. Лен, сам знаешь, много работы ко времю требует.

– Да уж сделаем. Взявшись, нельзя не сделать. Свои работы бросим, а по договору сделаем. У соседа лошадь прихвачу. Только бы теперь перебиться.

– Нет, нельзя. Не сделаешь. Тебе лен не под силу. Да и живешь далеко – за семь верст. Ищи тебя тогда. Нельзя, не сподручно.

– Оно точно не сподручно. Трудно со льном одиночке. Точно – не сделаешь. Дело-то плохо. Хлеба нет, а в кусочки итти не хочется. А тут скот продать грозятся за недоимку. Что ты будешь делать!

Мужик уходит пытать счастья в другом месте.

«Панас пришел из Бардина», – докладывает Авдотья. Иду в кухню. Этот уже и здравствуй не говорит, а начинает прямо.

– А. Н., дай хлеба хоть пудик – есть нечего.

– Да ведь за тобой и без того долгу много.

– Отдам. Ей-богу, отдам. Сам знаешь, отдам. Дай, А. Н. Есть нечего. Жена с девочкой в кусочки пошли, много ли они выходят – старуха да девочка – разве что сами прокормятся. Сноха дома – скот убирает. Мы с сыном дрова возим. Ей-богу, сегодня, что было мучицы, последнюю замесили. Дай, А. Н. Справлюсь, отдам. Овцу бы продал – хозяйство свести не хочется. Может, как и перебьюсь, а там, даст Бог, и хлебушка уродится.

– Ну, хорошо. Меру дам.

Панас доволен. Теперь он на несколько дней обеспечен, а там, может, жена с девочкой кусочков принесут, а там… Но мужик без хлеба не думает о далеком будущем, потому что голодный, как мне кажется, только и может думать о том, как бы сегодня поесть.

И так каждый день. Приходит мужик: работы дай, хлеба дай, денег дай, дров дай. Нынешний год, конечно, не в пример, потому что неурожай и бескормица, но и в хорошие года к весне мужику плохо, потому что хлеба не хватает. А тут еще дрова, с проведением железной дороги, дорожают непомерно – в три года цена на дрова упятерилась, а дров ведь у мужика в наделе нет. Лугов у мужика тоже в наделе нет, или очень мало, так что и относительно покоса, и относительно выгона он в зависимости от помещика. Работы здесь около дома тоже нет, потому что помещики после «Положения» опустили хозяйства, запустили поля и луга и убежали на службу (благо, теперь мест много открылось и жалованье дают непомерно большое), кто куда мог: кто в государственную, кто в земскую. Попробуйте-ка заработать на хозяйстве 1000 рублей в год за свой труд (не считая процентов на капитал и ренты на землю)! Тут нужна, во-первых, голова да и голова, во-вторых, нужно работать с утра до вечера – не то, что отбывать службу – да еще как! Чуть не сообразил что-нибудь – у тебя рубль из кармана и вон. А между тем, тысячу рублей, ведь, дают каждому – и председателю управы, и посреднику. Понятно, что все, кто не может управиться со своими имениями, – а ведь теперь не то, что прежде: недостаточно уметь только «спрашивать», – побросали хозяйство и убежали на службу. Да что говорить: попробуйте-ка, пусть профессор земледелия или скотоводства, получающий 2400 рублей жалования, заработает такие деньги на хозяйстве; пусть инспектор сельского хозяйства заработает на хозяйстве хотя половину получаемого им жалованья. Помещики хозяйством не занимаются, хозяйства свои побросали, в имениях не живут. Что же остается делать мужику? Работы нет около дома; остается бросить хозяйство и итти на заработки туда, где скопились на службе помещики, – в города. Так мужики и делают…

Пришел мужик – значит, хлеба или работы просит. У меня есть только один знакомый мужик, который никогда ни хлеба, ни дров не просит – если и просит иногда, то порошку, но, впрочем, всегда предлагает за порох деньги; с этим мужиком мы никогда не говорим о хозяйстве, которое его нисколько не интересует.

Мужик этот – зовут его Костик – специалист. Он охотник и вор. Он занимается охотой и воровством. Охотится он преимущественно на волков и лисиц – ловит капканами и отравляет. Весной стреляет тетеревей и уток, собирает для меня кости (для удобрения), исполняет разные поручения – что прикажешь – ток тетеревиный высмотрит и т. п. Воровством занимается во всякое время года. Ворует что попало и где попало. У Костика есть двор, есть надел; нынче, впрочем, он двора лишился, потому что последнюю кобылу продал и сено продал. Он пашет, косит, даже берет иногда на обработку полкружка (не у меня, конечно, а у какой-нибудь помещицы), но хозяин он плохой. Так все больше перебивается. Костик пьяница, но не такой, как бывают в городах пьяницы из фабричных, чиновников, или в деревнях – из помещиков, поповских, дворовых, пьяницы, пропившие ум, совесть и потерявшие образ человеческий. Костик любит выпить, погулять; он настолько же пьяница, насколько и те, которые, налюбовавшись на Шнейдершу, ужинают и пьют у Дюссо. Вообще нужно заметить, что между мужиками-поселянами отпетые пьяницы весьма редки. Я вот уже год живу в деревне и настоящих пьяниц, с отекшими лицами, помраченным умом, трясущимися руками, между мужиками не видал. При случае мужики, бабы, девки, даже дети пьют, шпарко пьют, даже пьяные напиваются (я говорю «даже», потому что мужику много нужно, чтобы напиться пьяным, – два стакана водки бабе нипочем), но это не пьяница. Ведь и мы тоже пьем – посмотрите на Елисеева, Эрбера, Дюссо и т. п. – но ведь это еще не отпетое пьянство. Начитавшись в газетах о необыкновенном развитии у нас пьянства, я был удивлен тою трезвостью, которую увидал в наших деревнях. Конечно, пьют при случае – Святая, никольщина, покровщина, свадьбы, крестины, похороны, но не больше, чем пьем при случае и мы. Мне случилось бывать и на крестьянских сходках, и на съездах избирателей-землевладельцев – право, не могу сказать, где больше пьют. Числом полуштофов крестьяне, пожалуй, больше выпьют, но необходимо принять в расчет, что мужику выпить полштоф нипочем – галдеть только начнет и больше ничего. Проспится и опять за соху. Я совершенно убежден, что разные меры против пьянства – чтобы на мельнице не было кабака, чтобы кабак отстоял от волостного правления на известное число сажен (экая штука мужику пройти несколько сажен – я вот за 15 верст на станцию езжу, чтобы выпить пива, которого нет в деревне) и пр. и пр. – суть меры ненужные, стеснительные и бесполезные. Все, что пишется в газетах о непомерном пьянстве, пишется корреспондентами, преимущественно чиновниками, из городов. Повторяю, мужик, даже и отпетый пьяница – что весьма редко – пьющий иногда по нескольку дней без просыпу, не имеет того ужасного вида пьяниц, ведущих праздную и сидячую комнатную жизнь, пьяниц, с отекшим лицом, дрожащими руками, блуждающими глазами, помраченным рассудком. Такие пьяницы, которых встречаем между фабричными, дворовыми, отставными солдатами, писарями, чиновниками, помещиками, спившимися и опустившимися до последней степени, между крестьянами – людьми, находящимися в работе и движении на воздухе, – весьма редки, и я еще ни одного здесь такого не видал, хотя, не отрицаю, при случае крестьяне пьют шпарко. Я часто угощаю крестьян водкой, даю водки помногу, но никогда ничего худого не видел. Выпьют, повеселеют, песни запоют, иной, может, и завалится, подерутся иногда, положительно говорю, ничем не хуже, как если и мы закутим у Эрбера. Например, в зажин ржи я даю вечером жнеям по два стакана водки – хозяйственный расчет: жней должно являться по 4 раза десятину (плата от десятины), но придет по 2, по 3 (не штрафовать же их); если же есть угощение, то придет по 6 и отхватывают половину поля в один день – и ничего. Выпьют по два стакана подряд (чтобы скорее в голову ударило), закусят, запоют песни и веселые разойдутся по деревням, пошумят, конечно, полю-безнее будут с своими парнями (а у Эрбера разве не так), а на завтра опять, как роса обсохнет, на работу, как ни в чем не бывало.

Я уже сказал, что Костик занимается охотой. Мы с ним по этому случаю и познакомились. Сошлись мы с ним потому, что это был первый человек, от которого я услыхал в деревне химическое слово. Вскоре после моего приезда в деревню, – когда дрова, хлеб, навоз еще не вытеснили из моей головы крезол, нитрофенол, антрацен и т. п., – Костик принес мне продавать зайца и просил – мы разговаривали с ним об охоте, – чтобы я ему достал для отравы лисиц «стрихнины», которая, по его словам, действует отлично. Не скрою, слышать слово «стрихнин» мне, привыкшему толковать о дифениламинах, летицинах и т. п., было чрезвычайно приятно, точно родное слово услыхал на чужбине. Мне кажется, что слово «стрихнин» было причиной, почему я тотчас почувствовал к Костику особенное расположение, выразившееся, разумеется, угощением водкой не в счет платы за зайца. Потом Костик стал носить мне тетеревей, уток, рябцов, весной собирал для меня кости (кости он, однако, не носил сам, а присылал с мальчиком, потому что хозяину неловко, неприлично продавать такой пустой товар), дрова мне рубил перед Святой, чтобы заработать на несколько полуштофов к празднику.

Я сказал уже, что, кроме охоты, Костик занимается еще воровством. Он плут и вор, но не злостный вор, а добродушный, хороший. Он сплутует, смошенничает, обведет, если можно, – на то и щука в море, чтобы карась не дремал, – но сплутует добродушно. Он украдет, если плохо лежит, – не клади плохо, не вводи вора в соблазн, – но больше по случаю, без задуманной наперед цели, потому что нельзя назвать обдуманным воровство при случае. Костик всегда готов украсть, если есть случай, если что-нибудь плохо лежит: мужик зазевался, Костик у него из-за пояса топор вытащит и тотчас пропьет, да еще угостит обокраденного. Попадется – отдаст украденное или заплатит; шею ему заколотят, поймав в воровстве, – не обидится. Мне кажется, что Костик любит самый процесс воровства, любит хорошенько обделать дельце.