Текст книги "Рука мира (СИ)"

Автор книги: Александр Нефёдов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

В январе 1945 года наша небольшая группа из троих солдат направлялась в сторону недавно открытого госпиталя, который располагался вблизи небольшого городка, давно потерявшего свое имя под толстым слоем обломков и мертвых тел. К счастью, в нашем распоряжение был еще совсем новенький ГАЗ-55, в нем мы перевозили ящики с медикаментами, требующие срочной доставки.

Над этим тихим бескрайним местом застыла странная серая дымка. В ней беспорядочно летали невесомые снежинки, пытающиеся создать что-то похожее на метель, но это больше напоминает замерзшие слезы тысячи умерших, чьи тела покоятся на земле до самого горизонта, погрузившись в вечный спокойный сон. Через окно грузовика мы с привычным для нас безразличием разглядывали развороченную землю, разорванные на части поваленные деревья, из-под которых выглядывали чьи-то бледные обездвиженные руки, тянущиеся к дневному свету. Данная картина представала такой повседневной, такой знакомой, что никто из нас даже не вздрогнул при виде всего этого кошмара, что царил повсюду, скрывая даже само солнце.

Я попал на фронт еще совсем мальчишкой, тогда мне едва исполнилось восемнадцать лет, и пришлось впервые держать в руках оружие. В первое время было страшно, даже немного больно, но постепенно мое тело начало привыкать к такой жесткой и суровой обстановке. Здесь нет многословия, каждое действие совершается быстро и с предельной точностью. Это правило мне пришлось усвоить очень быстро.

В мирные деньки я часто пропадал в обувной мастерской своего отца, где за час мог из полуразвалившихся сапог создать новорожденную сверкающую в лучах солнца обувь. Тогда все меня звали просто Димой, и этим именем я очень гордился, хотя оно казалось простым и неприметным. Из окна мастерской я каждое утро видел комнату девушки, живущей в доме напротив. Она бывала в моей мастерской лишь однажды, но мне хватило одного ее взгляда, чтобы влюбиться в эту девушку до безумия, но какое-то неприятное чувство, разносившееся по всему телу, не позволяло мне заговорить с ней вновь, выразить свои чувства. Мне оставалось только наблюдать за этой прелестной особой каждое утро, смотреть, как она расчесывает свои длинные рыжие волосы, любуется собой в зеркале, надевает на себя обтягивающее белое платье, подчеркивающее все достоинства стройной фигуры. Даже издалека я чувствовал ее дыхание, тепло ее тела, представлял, как трогаю своими огрубевшими пальцами ее нежную ключицу, опускаясь все ниже и ниже…

Сейчас я вижу вокруг только десятки лиц, сидящие в тени траншея, прижав к своей щеке верное, покрытое каплями дождя ружье. Кто-то спал, кто-то молча наблюдал за проезжающим мимо них грузовиком, где сидел наш измученный и голодный отряд, кому-то же посчастливилось раздобыть холодный суп, который они с жадностью поглощали, ничего не замечая вокруг. Но ни один из них не выражал на своем лице радость или спокойствие, они были хмурые, серые, как и все вокруг. Свет будто навсегда исчез из их души, они перестали верить в лучшее.

А все потому, что мы продолжали убивать, продолжали лицезреть насилие и смерть. Я до сих пор помню свой первый выстрел, своего первого убитого немецкого солдата.

Сержант Меньшиков, которого мы прозвали «Святым отцом» был моим наставником на протяжении всех эти долгих нескольких лет. Я его одновременно любил и ненавидел. Это жесткий человек, суровый, безэмоциональный. Он готов прикончить даже родного брата, если тот осмелится хотя бы подумать о переходе на сторону врага ради спасения. Сержант не жертвовал ничем, в его голове были только мысли о спасении собственной страны. Его патриотизму завидовали многие. Но «святым» мы его обозвали не из-за шутки, а из-за его сильной веры в Бога. Возможно, кому-то покажется невозможным, что такой стальной и угрюмый человек способен верить во что-то светлое и праведной, но он был таким. Его главным занятием во время затишья стало чтение маленькой карманной Библии, с которой этот человек ни за что бы не расстался. О данной книге знали лишь те, кому он доверял. И в глубине души я был рад, что сержант поделился со мной своей сокровенной тайной.

Именно этот человек смог переломить мой еще детский ум и помог увидеть истинное лицо войны.

Когда я отказывался стрелять в лежащего передо мной фашиста, убившего прямо на моих глазах несколько моих людей, сержант сжал мою руку, которая боязливо держала пистолет и не желала нажимать на курок. Он помог мне направить дуло в нужное место и, полностью завладев моими действиями, произвел выстрел, не обращая внимания на все мои сопротивления и крики. Я не хотел убивать, но сейчас осуждаю себя за такие мысли, ведь тот человек был настоящим зверем, в нем не было ничего, что могло бы охарактеризовать его как разумное существо.

Но сейчас мы так устали от этой жестокости, от этого запаха гари и крови, что были готовы на все, лишь навсегда забыть, как держать оружие в руках. Даже в эту минуту я остро ощущаю прикосновение холодного металла на своей коже, чувствую легкую отдачу после совершенного выстрела, аромат дымящегося дула верного огнестрельного оружия. Мне почему-то нравились эти ощущения, я гнался за ними и старался испытывать как можно чаще. Подобные мысли уже не пугали, страх перед смертью, перед убийством затупился, воспринимался как что-то обыденное и родное.

Я сидел рядом с водителем. Это был мужчина в возрасте, которого мы все ласково называли «Васильком». Прозвище возникло из-за его удивительной любви к этому хрупкому растению, он был готов рассказывать о нем часами, раскрывая всем удивительные свойства цветка, детально вырисовывая перед слушателем каждый лепесток, каждый листик. Разумеется, вскоре ему и самому надоело об этом рассказывать, так как его перестали слушать, но его прозвище крепко закрепилось за ним и быстро стало вторым именем, о чем он ничуть не жалел. В мирное время он звался Игорем и работал сварщиком на недавно открытой фабрике. Но проработал он там недолго и через год оказался на поле боя. Но этот удивительный человек не утратил свою любовь ко всему прекрасному, не оставил ее в мирном прошлом, как это сделали многие. Василек не погрубел, не почерствел, этот мужчина остался все таким же светлым и веселым человеком. Поэтому, когда он был за рулем, все моментально забывали о военном времени, внутри транспортного средства начинала царить странная дружелюбная гармония, сразу же затихали выстрелы, появлялось невидимое солнце и начинало слепить глаза.

Третьим нашим спутником была медсестра Анюта – молоденькая девчушка лет двадцати, чуть младше меня. Ее покрытое веснушками лицо было на удивление беззаботным, краснощеким и улыбчивым, будто никакая тревога не могла пошатнуть ее жаркое сердце. С ней мы знакомы совсем немного, ее направили вместе с нашей группой в госпиталь, где, как оказалось, катастрофически не хватало медицинской помощи после очередного налета неугомонных фашистских истребителей. Но эта милая особа очень быстро смогла завоевать мужское внимание и вжиться в наш небольшой коллектив.

Остальные двое являлись ранеными солдатами, которых мы перехватили по дороге. Мы могли взять еще больше, но у нас попросту не хватило бы места, так как весь кузов был практически доверху забит ящиками с драгоценными медикаментами.

Сержант Меньшиков даже сейчас продолжал держать оружие наготове, так как боялся, что среди наших солдат могут затаиться диверсанты, которые помешают нам доставить груз в пункт назначения. Я понимал его тревогу, ведь даже сейчас, когда враг серьезно ослабел, нам необходимо держать все под контролем. Он будто чувствовал приближение опасности, отсчитывал время до какого-то события и молча ждал его, боясь поделиться своим знанием с остальными. Впервые я заметил на его стальном суровом лице легкую смесь страха и волнения. Мне казалось, что это обман зрения, но вскоре осознал, что сержант заметил опасность, которая уже окружила нас со всех сторон.

– Ложись! – это единственное, что я смог услышать до того момента, как меня оглушили выстрелы, пронзившие наш грузовик откуда-то сверху. Затем смертельные пули вновь вернулись и со свистом стали разноситься повсюду, разрезая воздух с мелодичным звуком.

Когда я смог прийти в себя, то увидел рядом с собой прелестное лицо еще совсем юной Анюты, на губах которой застыл алый ручеек крови, медленно стекающий вниз по белоснежной коже. Я понял, что она мертва, но быстрота происходящих событий не давали мне возможности переварить все эти мысли и поверить в случившееся.

Я услышал крики сержанта, его отчаянные выстрелы, но все происходило в каком-то тумане, в какой-то странной густой мгле, где все потеряло свои очертания и смысл. Реальность растворялась перед глазами, сменяясь совершенно незнакомой тьмой, куда я стал стремительно проваливаться, чувствуя, как жгучая боль разносится по всему телу, не давая возможности сделать хотя бы маленький глоток воздуха.

***

Зима в этом году выдалась холодной, слишком суровой и какой-то недружелюбной, чего не было в те далекие мирные годы. Снег казался слегка колючим и одновременно горячим, обжигал онемевшую кожу ледяными прикосновениями, царапал ее, будто пытался через созданные им ранки пробраться внутрь человеческого тела, наполнить каждую клеточку и поглотить последние капельки тепла. А тепло сейчас было намного ценнее, чем даже нетронутый паек, прячущийся где-то глубоко в кармане.

Я не мог ни о чем думать. Мое тело лишилось сил, лишилось всего того, что позволяло ему называться живым. Если вы пройдете рядом и взглянете на меня, то, наверное, решите, что я уже давно покинул этот мир. Возможно, так оно и есть. Может, я действительно уже мертв? Тогда почему чувствую биение своего еще слегка теплого юношеского сердца, которое отчаянно пытается разогнать горячую кровь по стремительно остывающему организму? Почему так ясно ощущаю свое слабое, но такое живое и настоящее дыхание?

Еще совсем недавно эти мысли и не смели проникать в мою голову, боялись коснуться моего некрепкого сознания. Я не знал, что такое боль, что такое голод, что такое смерть. Эти понятия виделись мне чем-то далеким, неосязаемым, несуществующим. Война была лишь на слуху, о ней мы слышали из десятых уст, но не могли представить, что сможем увидеть эту Особу вживую, почувствовать ее обжигающее дыхание и ядовитый взгляд. Мы были детьми, и любое проявление жестокости казалось нам чуждым. Но времена изменились, человеческий разум помутнел. Зло вторглось в наши дома.

Пистолет-пулемет, еще не успевший остыть после очередного выстрела, был единственным источником тепла, горячий металл приятно обжигал тонкий слой бледно-синей кожи, и я пытался как можно сильнее прижаться к нему, чтобы ощущать себя еще живым и готовым двигаться дальше.

Выстрелы, крики, дрожь земли – все исчезло. Повсюду стояла странная и незнакомая мне до сего дня тишина, такая красивая и пугающая одновременно. Впервые за долгие дни я услышал говорливых птиц, их радостный и живой крик. В их обществе, к счастью, нет чувства, похожего человеческую жестокость, глупую и бессмысленную. Мы убиваем друг друга просто так, веря в какие-то высшие цели, силы, а на конце пути сталкиваемся с неуправляемым хаосом, из которого, к сожалению, не в силах создать полноценное будущее, ради которого мы все уничтожали.

В эти минуты я слышу голос прошлого, он спокойный, нежный, ласковый. Чувствую далекие и до боли знакомые прикосновения матери, горячие, как мой верный автомат. Она успокаивает меня, смотрит с такой любовью, мудростью, уверенностью, что мое сердце от подобных мыслей забилось еще сильнее, разгоняя по умирающему хрупкому телу остатки горячей крови. Я чувствую тебя, мама. Пожалуйста, не уходи. Будь рядом. Я не хочу оставаться один. Мне очень страшно.

Начинает смеркаться. Где-то поблизости раздаются чьи-то тихие и удивленные голоса. Безликие фигуры повсюду, они медленно передвигаются, что-то ищут, высматривают. Я пытаюсь услышать в их голосах знакомые слова, но мой слух настолько ослабел, что даже пение птиц стало восприниматься мной обычным бесформенным шумом.

Мои пальцы вгрызаются в твердый острый снег, сочатся кровью, но они уже не чувствую боли, поэтому их движения ничто не сможет остановить, ничто не сможет преградить им путь.

Я ощущаю рядом с собой чью-то руку. Сначала по ошибке принял ее за кусок льда, но когда мои пальцы изучили этот лежащий рядом предмет, то узнали в них знакомые человеческие очертания.

С трудом повернув голову, я увидел рядом фигуру солдата. Было слишком темно, поэтому узнать в этом обездвиженном теле кого-то знакомого я не мог, чему был даже немного рад. Мне просто хотелось верить, что мои товарищи были живы.

Что мне теперь делать? Куда идти? О чем думать?

Весь этот хаос, царивший вокруг, теперь обитал в моем сознании, разбирал его по кирпичикам, без единой доли жалости. Единственное, о чем я мог думать, так это о собственной смерти, ужасом разносившейся вместе с кровью по ледяному телу. Я знал, что она близко, прячется где-то за деревьями, их темными силуэтами, похожими на ужасных монстров из различных древних легенд.

Я не помню, как смог подняться на ноги, но действия моего тела удивляли. Было трудно поверить, что в нем еще имеется сила, вера и желание жить. Сейчас мое сознание и собственное тело существовали отдельно друг от друга. Одно продолжало бороться, другое же сдалось и тонуло в выдуманных сомнениях. Наш разум не должен взять вверх над телом, тело знает, что нужно делать, чтобы выжить. Разум должен лишь давать небольшие подсказки, но не брать вверх над всем человеческим организмом, иначе нас ждет неминуемая гибель. Тело никогда не думает о смерти, никогда не сомневается, оно борется за жизнь, идет дальше и никогда не останавливается. И сознание должно брать у него пример.

Мои руки автоматически сжали огнестрельное оружие, механически перезарядили его и привели в полную боевую готовность. Эти движения я совершал так часто, что порой не замечал, как в моих руках оказывается орудие смерти и целится в появившегося на горизонте врага.

А ведь раньше я был совсем другим человеком. Я смутно помню те далекие солнечные дни.

Меня произвели на свет в обычной забытой богом деревне где-то вблизи Смоленска. Жителей здесь было немного. Молодые, в основном, уезжали в город, а старое поколение упрямо оставалось на насиженной земле, пыталось поддерживать свое медленно гниющее в объятиях времени поселение. Земля здесь была хорошая, не знала неурожая, поэтому деревня могла спокойно жить вдали от цивилизации и полностью себя обеспечивать. Но так продолжалось недолго. Вскоре власти полностью начали контролировать все наше хозяйство и сделали нас полностью от них зависящими. Деревня быстро потеряла свое неземное очарование, своих трудолюбивых и преданных людей. Больше никто не работал ради нее, все стали жить ради государства. Но так или иначе я любил те места, теплые, знакомые, пахнущие сеном и укропом.

Недавно наши войска были в этих местах, поведали мне об обстановке в моей родимой земле. Все те любимые запахи материнской деревни сменились ядовитым ароматом дыма, крови, поджаренного человеческого мяса. Великолепные зеленые места навсегда засыпаны пеплом и покрывалом смерти. Мир объят хаосом, все тепло сменилось холодом, и нам негде от него укрыться, он повсюду, в каждом доме, в каждом человеческом теле.

Я иду вглубь леса, с трудом преодолеваю глубокие окаменевшие сугробы в своих дряхлых ботинках. Каждый шаг дается мне с нестерпимой болью, но я не останавливаюсь, надеюсь найти свое последнее пристанище в самом укромном и тихом месте, там, где нет тех загадочных голосов и трупного запаха. Я трусливо бегу вперед, не замечаю, как плачу, плачу от бессилия, неутихающего ужаса, без остановки преследующего меня, боли, мечтающей с криком вырваться наружу. Внутри меня было столько эмоций, столько слов, но я все упрямо держу внутри, как что-то токсичное и взрывоопасное.

Боже! Почему ты не хочешь убить меня быстро? Почему заставляешь страдать? Почему не даешь умереть спокойно? Почему заставляешь бежать от самого себя?

Но мое тело, в отличие от моего помутненного рассудка, настырно цепляется за жизнь, смело идет вперед, разрывая израненными ногами толстый слой белоснежного снега, на котором виднеются пятна запекшейся крови и легкий слой копоти, медленно сыплющийся с покрытых густыми свинцовыми тучами небес.

Птицы, наблюдающие за мной с высоких ветвей оголенных деревьев, будто не видят следов войны, они продолжают со своим наивным любопытством наблюдать за всем происходящим, и все также радуются каждому дуновению ветерка. И я завидую их счастью. Я готов отдать все, лишь бы оказаться на их месте, ощутить их безразмерную свободу, легкость мыслей. Почему мы, люди, придумываем себе проблемы, войны? Почему не можем жить в мире? Почему убиваем друг друга? Ради чего? Ради какой цели? Разве смерть другого сделает нас счастливее? Разве война спасет наших детей? Почему мы не можем жить в спокойствии и полной гармонии? Почему насилие является для нас единственным стимулом двигаться дальше?

Я хотел отделиться от этого человеческого жестокого мира, истребляющего самого себя ради выдуманных мотивов. Мне хотелось просто упасть в этот глубокий снежный покров и стать его маленькой хрупкой частью, полностью забыть обо всем плохом и предаться воспоминаниям.

Перед моими глазами возник очаровательный берег пруда, а рядом жаркий рыжий костер, напоминающий своим цветом шерсть хитрой лисицы. Это был 1931 год. Мне тогда было девять лет, я являлся беззаботным озорным карапузом с русой копной кудрявых волос. Отец тогда взял меня с собой на рыбалку, что было для меня впервые. Обычно он отправлялся на такое занятие вместо со своими товарищами, но в этот раз решил посвятить все свое время мне, своему сыну. Помню свою ребячью радость, неутихающий смех от вида рыбы, которая прыгала у отца на крючке, не желая стать нашим уловом. Только сейчас я понимал, что она боролась за жизнь, боролась с человеческим насилием. Но тогда это воспринималось мной как что-то забавное и совершенно обычное.

Мои детские мальчишеские глазки изучали все подряд, мне хотелось изучить каждую травинку, каждого мотылька, порхающего над водной гладью спокойного озера. Вскоре я заметил на противоположном берегу двух медведей. Тогда мой детский организм вряд ли знал, что такое опасность, поэтому я быстро начал привлекать внимание больших живых созданий своими забавными криками и рычаниями.

Но те, как назло, не замечали меня и продолжали идти дальше. Я сразу успел заметить, что среди этих двоих грозных медведей затерялся маленький медвежонок, который, навострив ушки, наблюдал за моим неуклюжим весельем. Его родители остановились и стали гладиться своими большими мокрыми носами о его маленькое пушистое тельце, призывая своего любопытного малыша идти дальше.

– Папа! А что они делают? – тогда мой еще неокрепший ум не мог понять многого, поэтому отцу приходилось отвечать на многие, как мне сейчас кажется, глупые вопросы.

– Это любовь, сынок. Родительская любовь. Самое удивительное и великое чувство в мире.

Любовь… Как же сладко это слово на вкус… И как же оно часто встречается в наших разговорах. Но знаем ли мы его значение? Знаем ли его применение? Неужели война движется любовью? Неужели жестокость строится на этом потрясающем человеческом чувстве? Почему тогда мы позволили себе забыть о любви, почему впустили в свои дома безнравственность и зло? Что нами руководит? Ради чего мы совершаем такие отвратительные действия? Разве ради любви? Нет, любовь отрицает это. Любовь – яркий луч света, где все темное и аморальное моментальное сгорает. Тогда почему мы позволили погаснуть этому лучу? Почему позволили тьме завладеть собой?

Силы стремительно покидают меня. Мое тело начало сдаваться вместе с разумом. Я не могу идти дальше.

Но все равно продолжаю двигаться, упрямо и через боль. Впереди больше нет ничего: ни цели, ни чувств, ни даже времени. Все осталось где-то позади, в том охваченном войной мире. Я находился в какой-то мертвой пустоте, где нет ничего, кроме любопытных птиц, продолжающих наблюдать за каждым моим движением, будто они пытались указать дорогу в лучший мир, где нет насилия и смерти. И я, словно завороженный, следовал их указаниям, продолжал разрывать своими онемевшими белокожими ногами снег, который с каждым шагом становился все тверже и тверже.

Внезапно мои уши уловили тихий хриплый кашель, он раздался где-то рядом, прямо передо мной. Я, словно ужаленный, оборачиваюсь и пытаюсь найти в этой кромешной ночной тьме человеческий силуэт. К счастью, снег своим темно-голубым свечением быстро выдал чужака этого безлюдного места. Он сидел в паре шагов от меня, прижавшись к окаменевшему от мороза стволу дерева и с ужасом смотрел на меня. Даже во тьме я смог различить очертания немецкой каски, совсем юное лицо, на котором застыл неподдельный страх и беспомощность. Мой нос учуял острый запах крови, я быстро понял, что мой враг смертельно ранен и смиренно ждет смерти.

Мои руки автоматически сжимают пистолет-пулемет и предательски наставляют его на врага, не спросив разрешения даже у меня. Мои конечности давно стали самостоятельным организмом и действовали только в своих личных целях. Но сейчас я не позволю им это сделать, нет.

Стиснув зубы, я с трудом отвожу оружие от беззащитного человека, лежащего у моих ног. Почему я назвал его врагом? Что он мне сделал? Почему я хотел убить его? Что мной руководило? Долг, честь? Патриотизм? Эти чувства никак не могут оправдать себя перед убийством человека. Неужели этот юноша мог убить мою семью, проявить бесчеловечность? Его заставили это делать, ему угрожали, как и мне. Он находится здесь не по своему желанию, он также думает о мире, также думает о любви.

Сейчас перед моими глазами возник образ не вражеского немецкого солдата. Я видел самого себя, такого же юного, наивного и запутавшегося в себе паренька. Нас столкнули лбами, как неразумных петухов и решили посмотреть на представление. Но я не позволю свершиться этому зрелищу. Я не стану участником этого поединка.

Бросив оружие в снег, я склонился над раненым солдатом, посмотрел в его опухшие безжизненные глаза. В них виднелась доброта, такая настоящая и живая, что мое сердце предательски екнуло, и я, сам того не замечая, заплакал.

– Не переживай, теперь все будет хорошо. Больше никто не сможет потревожить нас. Война позади, – дрожащим голосом прошептал я и крепко сжал его обездвиженную ладонь, чувствуя, как тепло стремительно покидает ее.

Он сжал мою ладонь в ответ и издал слабую улыбку, которая навсегда застыла на его синих губах, как знак человеческой доброты, мира и любви.

Мы умерли, так и не дождавшись рассвета солнца. Мы умерли, как люди, в чьих сердцах до последнего жила доброта и любовь ко всему живому. Мы не боролись за выдуманные высшими чинами цели, мы боролись за мир между людьми, за единство всего человечества.

Все люди должны помнить, что они живут на очень маленькой планете, и что рано или поздно им придется объединиться, стереть границы, забыть о войнах и насилии, иначе их ждет полное уничтожение и смерть, после которой не будет ничего, кроме бесконечного хаоса и пустоты.