Текст книги "Мой венок"
Автор книги: Александр Найденов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
– Посмотрим,– решил я,– какие линолеумы вы придумаете теперь, любезный ясновидящий, какие вам примечтаются кольца?
Заведующая очень удивилась такой необычной просьбе, я сочинил для нее какое-то объяснение, может быть – и не очень правдоподобное, кроме того, авторитет моего удостоверения в очередной раз мне помог – заведующая, взяв с меня расписку, в которой я указал кроме всего прочего и мои служебные координаты, позвонила, чтобы к нам принесли этот череп.
Вблизи он оказался – местами темно-желтый, местами – почти черный и очень напоминал цветом и увесистостью обожженный биллиардный шар. Челюсти у черепа на месте не было, но сам он был почти целый. Для своего возраста 160 тысяч лет, он удивительно хорошо сохранился. На обратной стороне у черепа был нарисован краской музейный инвентарный номер.
Питекантроп – это та обезьяна, которая на эволюционной лестнице ближе всех стоит к человеку. Я читал, что с этими питекантропами произошла какая-то не совсем понятная вещь: они вдруг ни с того – ни с сего, стали мутировать, и за очень короткий по эволюционным меркам срок, тысяч, скажем, за тридцать, превратились в людей. Причем считается, что в людей они превратились не сразу, а что между ними должен был быть какой– то промежуточный полузверь-получеловек, симекантроп, но вот странность: имеется во множестве ископаемых останков древнего человека и питекантропа, а этого симекантропа ни разу так и не обнаружили. Конечно, для любого специалиста сразу бы стало понятно, что перед ним кости не человека, но сказать по правде, от человеческого он не так уж и отличался, и еще я понадеялся, что Соколов в своем институте Метрологии антропологию не изучает наверняка.
На нашей следующей встрече с Виталием Юлиановичем, я ему подал череп обезьяны, как прошлогодние останки сгоревшего человека. Очевидно, он поверил, надел на нос очки и старательно уставился на кость. Я не засекал, сколько прошло времени, может быть минут пять, когда я заметил, что с нашим экстрасенсом происходят неприятности: он очень сильно побледнел, на лбу у него выступила испарина, Соколов судорожно потянул узел галстука у себя на горле, но не ослабил его, а вместо этого стал валиться набок со стула. Я не успел его подхватить, и он упал, стукнувшись головой о пол. Петренко сегодня был на задании, мы с Виталием Юлиановичем находились в кабинете одни. Я подбежал к Соколову, перевернул его на спину, распустил узел его галстука, схватил со стола графин с водой и с ладони брызнул воду на лицо Соколова.
Я уже думал начать делать экстрасенсу искусственное дыхание, когда он открыл глаза.
– Что с вами, Виталий Юлианович?– спросил я, стоя возле него на коленях,– Вы сегодня себя плохо чувствовали?
Сначала он не отвечал мне, сел, оглядывая стены кабинета, и на его лице почему-то ясно проступило чувство удовольствия, особенно необъяснимое, если принять во внимание состояние, в котором он находился.
– Так это померещилось мне,– сказал он.
Постепенно он пришел в себя, успокоился и пересел с пола обратно на стул.
– Что с вами случилось?– спросил я.
Этот простой вопрос его отчего-то смутил.
– Не знаю, я не могу этого понять. Так, ерунда какая-то причудилась.
– Расскажите.
Как ни неприятно, видимо, было Соколову рассказывать, но и отказываться было тоже неудобно. Ясновидящий попил из стакана, надел подобранные с пола очки и, смущаясь, мне поведал такую историю.
Когда Виталий Юлианович начал смотреть на череп, он очень удачно и быстро вошел в транс, то есть не стал замечать ничего, кроме него, потом он как бы заснул, а пробудился он оттого, что все тело у него зудело и щипало, он открыл глаза, однако, к своему удивлению, ничего не увидал. Было темно.
– Свет, что ли выключили?– подумал экстрасенс, и вдруг понял, что он не видит из-за того, что его глаза смотрят на какую-то каменную стену, а вокруг, и правда, было темно. Виталий Юлианович захотел обернуться на том твердом лежаке, на котором он почему-то лежал,– и вдруг вместо этого он быстро сел, зарычал и впился зубами себе в руку. Он ощутил одновременно: боль в руке от сильного укуса, какую-то длинную и очень шершавую шерсть во рту, и расширяя ноздри впахнул в себя дух этой же шерсти, в которую утонул его нос. Она пахла потом и словно бы псиной, была солона на вкус, и, очевидно, запачкана землею или песком.
Сам себе удивляясь, ясновидящий стал клацать зубами по ремку этих густющих волос, выросших у него на руках и высасывать из него насекомых. Испытывая сильное отвращение, Виталий Юлианович попытался прекратить это занятие, однако не он, а кто-то другой – он теперь почувствовал это,продолжал со злостью и дикой страстностью процеживать отвратительную шерсть между зубами. Самое же
неприятное состояло в том, что он, Виталий Юлианович, представлял собою часть этого непонятного чудовища и при огромном своем желании, все-таки не в состоянии был от него отделиться. Все чувства и все эмоции зверя проникали сквозь ясновидящего и делались его собственными чувствами и эмоциями. Они заполоняли его, и только в те мгновения, когда они ослабевали, в Виталии Юлиановиче проявлялись человеческие ощущения – в основном, отвращение, возбуждение и страх. Заглушив своими укусами ноющую боль от укусов насекомых, зверь – и одновременно он же и человек мало-помалу успокоился и осмотрелся по сторонам.
Он сидел в конце пещеры, небольшая брешь вдалеке была окрашена светом начинающегося утра, вокруг на каменном полу, покрытом слоем грязи, лежали вповалку скорченные большие тела, слышалось с разных сторон похрапывание, сопение и приглушенные стоны. Воздух в яме скопился вонючий, спертый – Виталию Юлиановичу очень захотелось пить. Зная, где он может найти воду, Соколов перевернулся на четвереньки и поднялся на ноги.
У Виталия Юлиановича теперь было другое тело: гораздо мускулистее и шире в плечах. После нескольких осторожных шагов, Соколов понял, что у него сильно болит колено левой ноги, болит так, что на левую ногу он почти не может приступать. Экстрасенс остановился и положил на колено свою длинную руку – для этого ему не пришлось даже нагибаться: он и так шел, словно прихваченный ревматизмом. Колено было опухшим, размером с голову взрослого человека, и тоже, к удивлению Виталия Юлиановича, обросло жесткой шкурой. Наконец, доковыляв на двух руках и на правой ноге до дыры, Соколов вытянул себя за крайний камень из пещеры наружу.
Два косматых чудовища, отдаленно напоминающие людей, дежурили возле лаза в логовище и с ненавистью посмотрели на Виталия Юлиановича. От их взгляда тоскливо сделалось в груди у ясновидящего. Он потащился по оброшенной траве, сел в стороне от них, прислонившись спиной к сосне, и стал слушать звуки и втягивать запахи.
Очевидно, никакой опасности не было, потому что Соколов поднялся на четвереньки и поплелся дальше.
Пещера, в которой жили питекантропы, находилась на склоне невысокой горы. Пробравшись по прозрачному сосновому лесу к ее подножию, Соколов нашел родник. Почва около ручья была утоптана племенем. Виталий Юлианович наклонился к воде, погрузил в нее свои мохнатые мускулистые щеки и, отфыркиваясь, начал всасывать жидкость. Утолив жажду, он вдруг почувствовал давний, ставший уже привычным голод. Надеясь подобрать какие-нибудь отбросы, животное побрело наискось вверх по склону.
Нора племени осталась в стороне и ниже по уровню. Дойдя до скалистого утеса, ясновидящий стал нюхать землю, отыскивая пищу. Здесь была яма, в которой питекантропы держали пойманных зверей – больной Виталий Юлианович разыскивал остатки корма, который обычно кидали плененным.
Ему на этот раз не повезло. Он нашел только раскрошенный мосел и поглодал эти сухие косточки, однако спазмы в животе ими нисколько не унял. Тогда он начал искать коренья, разрывать дерн и, набредя на молодую сосенку, объел ее свежие побеги.
Питекантроп был беспокоен и раздосадован: он очень хорошо помнил, где он мог бы найти для себя вкусную еду, но не смел ее тронуть. Кое-как наевшись, он сел отдохнуть возле ямы. В глубине ямы что-то зашевелилось, Виталий Юлианович лег на живот и поглядел туда. Счастье уже давно отвернулось от племени. В яме находился самый жалкий улов, который только можно было придумать. На дне сидел, сжавшись в комочек, маленький питекантропчик. Он был очень похож на тех двух зверей, которых Соколов недавно встретил у входа. Несмотря на младенческий возраст, тело и морда у него были покрыты шерстью, лоб был скошен, челюсти вытянуты вперед. Пленник поднял голову и взглянул вверх. Выражение его глаз поразило Виталия Юлиановича: он привык видеть ожесточенность в таких глазах, сверкавших на него из-под меха, и в последнее время очень боялся их. Эти же глаза на него смотрели с тоскливой мольбою.
Инвалид отслонился от обрыва и сел, прислушиваясь к тому, что делалось у него на сердце и что-то словно соображая. Неожиданно он поднялся на искалеченные ноги, взял с земли тонкую лесину и опустил конец ее в яму. Разные чувства боролись в звере, когда он это проделал. Расчетливый Виталий Юлианович, поселившийся в нем, кричал ему изо всех сил так не поступать, но голос экстрасенса заглушал и топил удовлетворенный чем-то рык питекантропа. Мальчишка, сидевший в ловушке, быстро выбрался по стволу, и не оглядываясь на своего спасителя, бросился со всех ног от ямы. Он стал уже еле виден между деревьями, когда Соколов услыхал у себя за спиной ярый вскрик, кто-то его пихнул в плечо, и он повалился. Падая, он увидел старую самку, с которой он долго жил. Она перепрыгнула через него и побежала догонять ребенка. Питекантроп вытянул свою руку, чтобы ее зацепить, но уже не достал, тогда он вскочил и, преодолевая сильнейшую боль, начал бежать за ней следом. Его охватила паника от мысли, что старуха поймает детеныша, он на мгновение вспомнил его умоляющие глаза, представил, что с ним может стать и жалость вдруг отозвалась в нем такой мукой, что обезьяна задохнулась и потеряла сознание.
– Надо же, какая блажь пришла в голову,– сказал Виталий Юлианович и вздохнул,– Я не понимаю, почему этот опыт мне не удался – такого со мной еще не было.– Он выглядел удрученным.– Давайте еще один раз повторим,– попросил он.– Я уверен, что на этот раз все будет нормально.
Ясновидящему так хотелось доказать свой класс, что он даже еще не успокоившись от пережитых впечатлений, снова сел напротив черепа и стал на него глядеть. Я подумал, что опять может произойти какая-нибудь неожиданность и не отходил от Виталия Юлиановича.
Через пятнадцать минут экстрасенс отвел глаза и растерянно посмотрел на меня.
– Опять были какие-то обезьяны,– обескураженно произнес он, и на мою настойчивую просьбу неохотно рассказал мне следующее.
Он испытал опять пробуждение в пещере, увидел двух сторожей у лаза, снова он высвободил ребенка и опять перепрыгивала через него старая самка, гонясь за питекантропом, и он терял сознание. Затем он увидел себя уже сидящим в пещере. С треском горел костер из сухих веток, от чего дыма было мало, но было жарко. Впрочем, близко к костру ему не дали подсесть, и он жался возле стены, с завистью и обидой посматривая на сидевших у огня женщин и детей. Все мужчины ушли на охоту, остался лишь бесполезный калека Виталий Юлианович, питекантропихи озлоб– ленно щерились на него и не подпускали к еде. Старая самка, давняя жена питекантропа, которого из себя представлял Соколов, находилась неподалеку от него. Виталий Юлианович посмотрел на нее и к своему изумлению поймал на себе ее взгляд, не дикий и злой, но почти как у того затравленного ребенка. Этот взгляд говорил ему то, что он и сам хорошо знал: – Ты отпустил нашу единственную добычу. Знаешь, что это для тебя будет значить, если охотники снова придут сегодня пустые? Ты окажешься на его месте.
Больной питекантроп вдруг понял, почему он так часто предпочитал эту женщину, когда был здоров и силен, хотя рядом всегда было много молодых и алчущих, чтобы он поделился с ними дичью.
Виталий Юлианович и его жена долго смотрели, печальные, друг на друга, и потом отвели глаза. На этом видение экстрасенса закончилось.
– Что-то нынче ничего путного не выходит,– сказал Соколов и неуверенно добавил,– если вы не против, давайте не будем это записывать в протокол.
Я поглядел на его помятый, разъерошенный вид и ответил: Как хотите,мне ей-богу, не хотелось сегодня иметь с ним объяснения о моем подлоге.
Написав эти строки, я должен в очередной раз извиниться перед Виталием Юлиановичем Соколовым и подтвердить: после этого сеанса я для себя однозначно решил, что Виталий Юлианович – ясновидящий и ни в коем случае не мошенник. К сожалению, все, о чем мне рассказал в последнюю встречу экстрасенс, проверить никак нельзя, однако на кое-какие мысли он все же навел, подтвердил мне то, о чем я и сам уже понемногу догадывался. Древним людям, чтобы выжить в стае зверей в то жестокое время, нужно было иметь друг к другу много доброты. Сострадание – безусловно, было сильнейшим чувством, только от таких эмоций можно впасть в обморок. В наши времена осталось этих чувств два: боль и страх – о чем верно говорил ясновидящий. Несколько раз я видел, как люди падали в обморок от страха, от боли я однажды терял сознание сам. Если верить старинным писателям, то еще в прошлом веке было третье такое чувство – любовь, теперь же от любви ни одна, даже самая нежная барышня не свалится в обморок, можно заключить, что эта способность у людей отмирает. То же самое, очевидно, произошло с состраданием, только гораздо раньше. Питекантропу, превращающемуся в человека, нужно, наверное, было иметь этих мощных чувств много, как птенцу необходима бывает мозоль на клюве, чтобы продолбиться на свет. Когда же звери стали людьми – лишнее с них начало осыпаться: видимо, ни во что лучшее люди развиваться не собираются. Мельчают способности и души и тела – и сила, и все чувства тела: слух, обоняние, вкус; слабеет воображение, память, редкостью становятся честность и доброта. Для своего собственного сохранения человеку достаточно, конечно, одного эгоизма – он же подскажет и породит то, что в любом конкретном случае будет выгодно: страх, или жестокость, или желание нравиться, или сделать добро,– все, что угодно, но все – только лишь из расчета. Если это так – то зачем же мне-то мучаться? Наша профессия невольно подталкивает нас к ощущению жалости, ее очень скоро накапливается столько, что душа ее уже не может вместить. Это мучительнейшее чувство. Бывает разная жалость. У слабых женщин с тонкими лицами – это скорее, скука, тоска. Жалость для меня – это сопротивление, схватка.
– Вот и пожалуйста, сопротивляйся, борись,– может быть скажете вы,тебе за это платят зарплату.
– Это так. Только против чего мне бороться?
Вернувшись после сеанса с Соколовым к себе домой, я долго ходил по комнате, затем взял свой детский портрет: мне на нем пять лет, я наряжен в матросский костюмчик с вышитым на груди якорем, прическа на голове "челочка", как тогда называли, помню, что я всегда ревел в парикмахерской, когда мне обривали всю голову, кроме челочки надо лбом, делая ее. На фотоснимке я чему-то широко улыбаюсь.
С этим портретом я отправился в парк Маяковского, бросил его на дорожке в парке прямо в дождевую лужу и сел на скамейку в нескольких шагах от него. Конечно, в мальчике на портрете никто бы меня не узнал. Я проводил свой последний следственный эксперимент.
По аллее изредка проходили люди, удивленно смотрели на лицо ребенка в грязи и шли дальше, женщина с коляской стороною объехала портрет и тоже прошла. Никто не захотел пачкать руки, вытаскивая улыбающегося ребенка из холодной воды.
– Значит, он излучает к ним уже слишком мало тепла,– подумалось мне.
Помню, как в суворовском училище, где я провел два лучшие года своей юности, мы возмущались, что один кавказец выколол на фотоснимке глаза человеку, к которому он имел что-то против. Я тогда голосовал на бюро роты, чтобы его исключили из комсомола, и значит, автоматически – уволили из училища. Видимо, отношение к людям с этих пор изменилось.
Наконец, подошел нищий и поднял карточку, но пройдя немного, выломал портрет из рамки и кинул на землю, а рамку сунул в свою авоську и ушел.
Я встал со скамейки и побрел по тропинке к реке, оставив свой портрет лежать в парке. На одной из скамеек я нашел крохотный венок из коротких октябрьских цветов, забрал его с собой и спустился на берег. Здесь я вынул из плаща фотографию Ани Кондратьевой, наколол ее за угол на обломок сука, надел на него венок, и оттолкнул ветку плыть по течению.
– Пусть это будет мой венок ненайденной девочке,– подумал я.– Венок, который почему-то происходит от слова "венец".
На другой день я подал раппорт об увольнении из органов внутренних дел. Теперь, если можете, жалейте уже себя сами. Я за это денег не беру. Ни из-за кого страдать больше я не намерен.
