Текст книги "Песни (СИ)"

Автор книги: Александр Городницкий

Александр Городницкий
ПЕСНИ

Об авторе

Городницкий Александр Моисеевич родился 20 марта 1933 г. в Ленинграде, в настоящее время живёт в Москве.

Пережил блокаду. Окончил факультет геофизики Ленинградского горного института им. Г. В. Плеханова (1957). Геолог, океанолог, поэт. Доктор геолого-минералогических наук. Работал в НИИ геологии Арктики, в геологических партиях в районе Игарки, начальником геологического отряда в Туруханском крае. С 1962 г. плавает на исследовательских судах. Принимал участие во многих океанологических экспедициях как сотрудник Института океанологии им. Ширшова АН СССР. Автор более 130 научных работ, статей в журналах.

Член Союза писателей СССР (1972). Пишет песни с 1953 г. Лауреат конкурса туристской песни I Всесоюзного похода молодёжи в Бресте в 1965 г., I Всесоюзного конкурса на лучшую туристскую песню в 1966 г. и др.

Член и председатель жюри многих фестивалей, в том числе – Грушинского.

А женщина уходит от тебя…

 
Еще в застолье пьют за вас друзья,
Но от беды грядущей нет спасенья,
И предсказать приход ее нельзя,
Как предсказать нельзя землятресенье.
А ветерок, речную гладь рябя,
Кружит листву над городом окрестным,
А женщина уходит от тебя,
Хотя тебе об этом неизвестно.
 
 
Где и когда все сделалось не так,
Уже неважно, поздно лезть на стену,
Вся жизнь твоя, как стершийся пятак,
С ее уходом потеряла цену.
Стремись вперед, противника дробя,
Бойцовские оттачивая свойства,
А женщина уходит от тебя,
Ей дела нет для твоего геройства.
 
 
Она уходит, гений красоты,
На световые наступая пятна,
Ее теперь уже не в силах ты,
Схватив за плечи, повернуть обратно.
И грянут трубы, миру раструбя
Еще недавно бывшее секретом,
Что женщина уходит от тебя,
И жизнь твоя кончается на этом.
 

Атланты

 
Когда на сердце тяжесть
И холодно в груди,
К ступеням Эрмитажа
Ты в сумерки приди,
Где без питья и хлеба,
Забытые в веках,
Атланты держат небо
На каменных руках.
 
 
Держать его махину
Не мёд со стороны.
Напряжены их спины,
Колени сведены.
Их тяжкая работа
Важней иных работ:
Из них ослабни кто-то —
И небо упадёт.
 
 
Во тьме заплачут вдовы,
Повыгорят поля,
И встанет гриб лиловый,
И кончится Земля.
А небо год от года
Всё давит тяжелей,
Дрожит оно от гуда
Ракетных кораблей.
 
 
Стоят они – ребята,
Точёные тела,
Поставлены когда-то,
А смена не пришла.
Их свет дневной не радует,
Им ночью не до сна.
Их красоту снарядами
Уродует война.
 
 
Стоят они, навеки
Упёрши лбы в беду,
Не боги – человеки,
Привыкшие к труду.
И жить ещё надежде
До той поры, пока
Атланты небо держат
На каменных руках.
 

1965

Ах, как у времени нашего…

 
Ах, как у времени нашего норов суров!
Дня не пройдет, чтоб какой-нибудь дом не разрушить.
Скоро не будет арбатских зеленых дворов,
Скоро не будет арбатских веселых старушек.
 
 
Ах, как стремительно мы убегаем вперед, —
Что нам теперь деревянных домишек обломки?
Что доживает, само постепенно умрет,
То, что само не умрет, доломают потомки.
 
 
Годы уходят, состаримся скоро и мы, —
Смена идет нам, асфальтом на смену брусчатке, —
Дети скрипящей и снежной арбатской зимы,
Дети исчезнувшей ныне собачьей площадки.
 
 
Буду некстати теперь вспоминать перед сном
Солнечный мир тишины переулков, в которых
Не уважают газеты и свой гастроном
И уважают соседей, собак и актеров.
 
 
Будет глаза мои радовать липовый цвет,
Будут кругом улыбаться забытые лица.
Нет разрушенья в помине, и времени нет,
Да и войны никакой, говорят, не случится.
 
 
Ах, как у времени норов сегодня суров!
Дня не пройдет, чтобы что-нибудь в нас не разрушить.
Скоро не будет арбатских зеленых дворов,
Скоро не будет арбатских веселых старушек.
 

Аэропорты девятнадцатого века

 
Когда закрыт аэропорт,
Мне в шумном зале вспоминается иное:
Во сне летя во весь опор,
Негромко лошади вздыхают за стеною,
Поля окрестные мокры,
На сто губерний ни огня, ни человека…
Ах, постоялые дворы,
Аэропорты девятнадцатого века!
 
 
Сидеть нам вместе до утра, —
Давайте с вами познакомимся получше.
Из града славного Петра
Куда, скажите, вы торопитесь, поручик?
В края обвалов и жары,
Под брань начальства и под выстрелы абрека.
Ах, постоялые дворы,
Аэропорты девятнадцатого века!
 
 
Куда ни ехать, ни идти,
В любом столетии, в любое время года
Разъединяют нас пути,
Объединяет нас лихая непогода.
О, как к друг другу мы добры,
Когда бесчинствует распутица на реках!..
Ах, постоялые дворы,
Аэропорты девятнадцатого века!
 
 
Какая общность в этом есть?
Какие зыбкие нас связывают нити?
Привычно чокаются здесь
Поэт с фельдъегерем – гонимый и гонитель.
Оставим споры до поры,
Вино заздравное – печали лучший лекарь.
Ах, постоялые дворы,
Аэропорты девятнадцатого века!
 
 
Пора прощаться нам, друзья, —
Окошко низкое в рассветной позолоте.
Неся нас в разные края,
Рванутся тройки, словно лайнеры на взлёте.
Похмелье карточной игры,
Тоска дорожная да будочник-калека…
Ах, постоялые дворы,
Аэропорты девятнадцатого века!
 

1971

Бахайский храм

 
У вершины Кармель, где стоит монастырь кармелитов,
У подножья её, где могила пророка Ильи,
Где, склоняясь, католики к небу возносят молитвы
И евреи, качаясь, возносят молитвы свои,
Позолоченным куполом в синих лучах полыхая,
У приехавших морем и сушей всегда на виду,
Возвышается храм новоявленной веры Бахаи
Возле сада, цветущего трижды в году.
 
 
Этот сказочный храм никогда я теперь не забуду,
Где все люди живут меж собой в постоянном ладу.
Одинаково чтут там Христа, Магомета и Будду,
И не молятся там, а сажают деревья в саду.
Здесь вошедших, любя, обнимают прохладные тени,
Здесь на клумбах цветов изваянья животных и птиц.
Окружают тебя сочетания странных растений,
Что не знают границ, что не знают границ.
 
 
Буду я вспоминать посреди непогод и морозов
Лабиринты дорожек, по склону сбегающих вниз,
Где над синью морской распускается чайная роза
И над жаркою розой недвижный парит кипарис.
Мы с тобою войдём в этот сад, наклонённый полого,
Пенье тихое птиц над цветами закружится вновь.
И тогда мы вдвоём осознаем присутствие Бога,
Ибо Бог есть любовь, ибо Бог есть любовь.
 

1991

Беженцы-листья

 
Беженцы-листья, гонимые ветром.
В сером окне догорает звезда.
Киевской линии синяя ветка
Гонит в дождливую ночь поезда.
Снова торопит кого-то дорога,
Даль расцветив желтизною монет,
В поисках родины, в поисках Бога,
В поисках счастья, которого нет.
 
 
К югу летят перелётные птицы,
Тянутся листья за ними вослед.
В дальние страны легко им летится…
Мне только ветра попутного нет, —
Сколько бы ни сокрушался, растерян:
Время не то и отчизна не та, —
Я не из птиц, а скорей из растений —
Недолговечен полёт у листа.
 
 
Поздно бежать уже. И неохота.
Капли, не тая, дрожат на стекле.
Словно подруга печального Лота,
Камнем останусь на этой земле.
Теплится утро за тёмною шторой,
И наступает пора холодов…
Слышу, как сердце тревожное вторит
Дальнему стуку ночных поездов.
 

1993

Боюсь запоздалой любви…

 
Боюсь запоздалой любви,
Беспомощной и бесполезной.
Так детских боятся болезней,
Сокрытых у взрослых в крови.
 
 
Боюсь запоздалой любви,
Щемящей её ностальгии.
Уже мы не станем другими,
Как годы назад ни зови.
 
 
Был потом посолен мой хлеб.
И всё же, уставший молиться,
Боюсь я теперь убедиться,
Что был я наивен и слеп.
 
 
Когда на пороге зима,
Высаживать поздно коренья.
Милее мне прежняя тьма,
Чем позднее это прозренье.
 
 
Боюсь непрочитанных книг,
Грозящих моим убежденьям, —
Так кости боится старик
Сломать неудачным паденьем.
 

1987

Брусника

 
Ты мне письмо прислать рискни-ка,
Хоть это всё, конечно, зря.
Над поздней ягодой брусникой
Горит холодная заря.
 
 
Опять река несёт туманы,
Опять в тепло уходит зверь.
Ах, наши давние обманы,
Вы стали правдою теперь.
 
 
Меня ты век любить могла бы,
И мне бы век любить ещё,
Но держит осень красной лапой
Меня за мокрое плечо.
 
 
И под гусиным долгим криком,
Листвою ржавою соря,
Над поздней ягодой брусникой
Горит холодная заря.
 

1962

район Игарки, р. Гравийка

Вальс тридцать девятого года

На земле, в небесах и на море

Наш напев и могуч, и суров.

Если завтра война, если завтра в поход,

Будь сегодня к походу готов.

Песня 1939 года «Если завтра война»

 
Полыхает кремлёвское золото.
Дует с Волги степной суховей.
Вячеслав наш Михайлович Молотов
Принимает берлинских друзей.
 
 
Карта мира верстается наново,
Челядь пышный готовит банкет.
Риббентроп преподносит Улановой
Хризантем необъятный букет.
 
 
И не знает закройщик из Люблина,
Что сукно не кроить ему впредь,
Что семья его будет загублена,
Что в печи ему завтра гореть.
 
 
И не знают студенты из Таллина
И литовский седой садовод,
Что сгниют они волею Сталина
Посреди туруханских болот.
 
 
Пакт подписан о ненападении —
Можно вина в бокалы разлить.
Вся Европа сегодня поделена —
Завтра Азию будем делить!
 
 
Смотрят гости на Кобу с опаскою.
За стеною гуляет народ.
Вождь великий сухое шампанское
За немецкого фюрера пьёт.
 

Вдовы поэтов

 
– Бабы, кто вы, бабы, кто вы?
Тёмны ваши лики.
– А мы вдовы, а мы вдовы
Поэтов великих…
Вам, как крест, носить их имя,
В вечной вы опале.
С ними спали вы с живыми,
Только их проспали.
 
 
Свет погас, разлиты вина,
Пусты пепелища.
Виноватых и безвинных
Среди вас не сыщешь.
Вам чужим спасаться словом,
Спасти не сумевшим.
Ах, не верьте, люди, вдовам
Поэтов умерших.
 
 
Шум весенний заоконный
Слушать им несладко.
Тускло светит под иконой
Жёлтая лампадка.
– Бабы, кто вы, бабы, кто вы?
Тёмны ваши лики.
– А мы вдовы, а мы вдовы
Поэтов великих…
 

1967

Великие когда-то города…

 
Великие когда-то города
Не вспоминают о былом величье —
Владимиру не воротить обличья,
Которое порушила орда.
 
 
Ростов великий вовсе не велик —
Собор да полустершиеся плиты,
И Новгород когда-то знаменитый
Сосем не тот, что знали мы из книг.
 
 
Не сетует на Зевса Херсонес —
В чужом краю покинутый ребенок,
И Самарканд, песками погребенный,
Давно уже не чудо из чудес.
 
 
Великие когда-то города
Не помышляют об ушедшей славе —
Молчат колокола в Переяславле,
Над Суздалем восходит лебеда.
 
 
Они средь новых городов и сел —
Как наши одноклассники ребята,
Что в школе были первыми когда-то,
А жизнь у них не вышла, вот и все.
 

Воздухоплавательный парк

 
Куда петербургские жители
Толпою веселой бежите вы?
Какое вас гонит событие
В предместье за чахлый лесок?
Там зонтики белою пеною
Мальчишки и люди степенные,
Звенят палашами военные,
Оркестр играет вальсок.
 
 
Ах летчик отчаянный Уточкин,
Шоферские вам не идут очки.
Ну что за нелепые шуточки —
Скользить по воздушной струе?
И так ли уж вам обязательно,
Чтоб вставшие к празднику затемно
Глазели на вас обыватели,
Роняя свои канотье?
 
 
Коляскам тесно у обочины,
Взволнованы и озабочены,
Толпятся купцы и рабочие,
И каждый без памяти рад
Увидеть как в небе над городом,
В пространстве, наполненном холодом,
Под звуки нестройного хора дам
Нелепый парит аппарат.
 
 
Он так неуклюж и беспомощен!
Как парусник ветром влеком еще,
Опору в пространстве винтом ища,
Несется он над головой.
Такая забава не кстати ли?
За отпрысков радуйтесь, матери,
Поскольку весьма занимателен
Сей праздничный трюк цирковой.
 
 
Куда петербургские жители,
Толпою веселой бежите вы?
Не стелят свой след истребители
У века на самой заре,
Свод неба пустынен и свеж еще,
Достигнут лишь первый рубеж еще…
Не завтра ли бомбоубежище
Отроют у вас во дворе?
 

Волчья песня

 
В реке, омывающей берег,
В зелёном лесу над рекой
И рыбе, и всякому зверю
Для отдыха нужен покой.
Спешит перелётная птица
Родные найти берега,
И путник усталый стремится
На свет своего очага,
И тёплое логово волчье
Мохнатую манит родню.
И мы собираемся молча
И тянем ладони к огню.
 
 
С утра приключений мы ищем,
Но вечером этого дня
Нам тёплое нужно жилище,
Одетое светом огня.
Пустеет вечернее поле,
Холодные ночи близки.
И сердце сожмётся от боли,
И выбелит иней виски,
И осень звенит в колокольчик,
Сжигая траву на корню.
И мы собираемся молча
И тянем ладони к огню.
 
 
Спеши же, охотник усталый,
В тобою покинутый дом:
Цветок распускается алый
Под чёрным кипящим котлом,
Забыты недавние муки,
Близка долгожданная цель,
Где женские лёгкие руки
Тебе застилают постель
И месяц является ночью
На смену сгоревшему дню.
И мы собираемся молча
И тянем ладони к огню.
 

1988

Малеевка

Воробей

 
Было трудно мне первое время
Пережить свой позор и испуг,
Став евреем среди неевреев,
Не таким, как другие вокруг,
 
 
Отлучённым капризом природы
От ровесников шумной среды.
Помню, в Омске в военные годы
Воробьёв называли «жиды»…
 
 
Позабыты великие битвы,
Голодающих беженцев быт, —
Ничего до сих пор не забыто
Из мальчишеских первых обид.
 
 
И когда вспоминаю со страхом
Невесёлое это житьё,
С бесприютною рыжею птахой
Я родство ощущаю своё,
 
 
Под чужую забившийся кровлю,
В ожидании новых угроз.
Не орёл, что питается кровью,
Не владыка морей альбатрос,
 
 
Не павлин, что устал от ужимок,
И не филин, полуночный тать,
Не гусак, заплывающий жиром,
Потерявший способность летать.
 
 
Только он мне единственный дорог,
Представитель пернатых жидов,
Что, чирикая, пляшет «семь сорок»
На асфальте чужих городов.
 

1996

Все, что будет со мной…

 
Все, что будет со мной, знаю я наперед,
Не ищу я себе провожатых.
А на Чистых прудах лебедь белый плывет,
Отвлекая вагоновожатых.
 
 
На бульварных скамейках галдит малышня,
На бульварных скамейках – разлуки.
Ты забудь про меня, ты забудь про меня,
Не заламывай тонкие руки.
 
 
Я смеюсь пузырем на осеннем дожде,
Надо мной – городское движенье.
Все круги по воде, все круги по воде
Разгоняют мое отраженье.
 
 
Все, чем стал я на этой земле знаменит, —
Темень губ твоих, горестно сжатых…
А на Чистых прудах лед коньками звенит,
Отвлекая вагоновожатых.
 

Галатея

 
В летней Греции полдень горяч,
Пахнут мёдом высокие травы…
Только в доме у скульптора – плач,
Только в доме у скульптора – траур.
 
 
Причитанья и слёзы вокруг,
Хоть богов выносите из дому.
– Что с тобою случилось, мой друг?
– Галатея уходит к другому!
 
 
Позабыв про еду и питье,
Он ваял её нежно и грубо.
Стали тёплыми бёдра её,
Стали алыми белые губы.
 
 
Над собою не видя беды,
Жизнь он отдал созданью родному.
Пропадают напрасно труды —
Галатея уходит к другому!
 
 
Не сиди же, печаль на челе,
Принимайся, художник, за дело:
Много мрамора есть на земле,
Много женского жаркого тела.
 
 
Но пустынно в его мастерской,
Ничего не втолкуешь дурному,
Он на все отвечает с тоской:
– Галатея уходит к другому!
 
 
А у храма растёт виноград,
Красотой поражает природа,
И опять на Олимпе доклад,
Что искусство – оно для народа.
 
 
Бродят греки весёлой толпой,
Над Афинами песни и гомон…
А у скульптора – мёртвый запой:
Галатея уходит к другому!
 

1965

Галилей

 
Отрекись, Галилей, отрекись
От науки ради науки!
Нечем взять художнику кисть,
Если гады отрубят руки,
 
 
Нечем гладить бокал с вином
И подруги бедро крутое.
А заслугу признать виной
Для тебя ничего не стоит.
 
 
Пусть потомки тебя бранят
За невинную эту подлость, —
Тяжелей не видеть закат,
Чем под актом поставить подпись,
 
 
Тяжелей не слышать реки,
Чем испачкать в пыли колено.
Отрекись, Галилей, отрекись, —
Что изменится во Вселенной?
 
 
Ах, поэты и мудрецы,
Мы моральный несем убыток
В час, когда святые отцы
Волокут нас к станкам для пыток.
 
 
Отрекись глупцам вопреки, —
Кто из умных тебя осудит?
Отрекись, Галилей, отрекись, —
Мне от этого легче будет.
 

Гномы

 
Там, где лес грустит о лете,
Где качает сосны ветер,
Где в зеленом лунном свете
Спит озерная вода,
Мы идем в минуты эти
На людей расставить сети.
Все – и взрослые и дети,
Разбегайтесь кто куда.
 
 
Гномы, гномы, гномы, гномы,
Не дадим житья чужому, —
Уведем его от дому
И возьмем на абордаж.
Если ты не пахнешь серой,
Значит ты не нашей веры,
Если с виду ты не серый, —
Это значит – ты не наш.
 
 
Наших глаз сверкают точки,
Мы слабы поодиночке,
Но, собравшись вместе ночью,
Не боимся никого.
Нету сил у инородца
Против нашего народца.
Грудью, ежели придется,
Встанем все на одного.
 
 
Гномы, гномы, гномы, гномы,
Не дадим житья чужому, —
Уведем его от дому
И возьмем на абордаж.
Если ты не пахнешь серой,
Значит ты не нашей веры,
Если с виду ты не серый, —
Это значит – ты не наш.
 
 
Мы борцы-энтузиасты,
Человек наш враг, и баста!
Словно волки мы зубасты,
Ядовиты, как оса.
За отечество радея,
Изведем его, злодея,
Наша главная идея:
Бей людей, – спасай леса!
 
 
Гномы, гномы, гномы, гномы,
Не дадим житья чужому, —
Уведем его от дому
И возьмем на абордаж.
Если ты не пахнешь серой,
Значит ты не нашей веры,
Если с виду ты не серый, —
Это значит – ты не наш.
 

1988

Гражданская война

 
Клубится за окном пожара едкий чад, —
Не жаворонки в нём, а вороны кричат.
Голодная страна огнём обожжена, —
Гражданская война, гражданская война.
 
 
Гражданская война, гражданская война,
Где жизни грош-цена, и Богу грош-цена.
Дымится за межой неубранная рожь,
Где свой и где чужой, никак не разберёшь.
 
 
Гражданская война, гражданская война,
Где сыты от пшена и пьяны без вина.
Где ждать напрасный труд счастливых перемен,
Где пленных не берут и не сдаются в плен.
 
 
Гражданская война, гражданская война,
Земля у всех одна и жизнь у всех одна,
А пулю, что летит, не повернуть назад.
Ты думал – враг убит, а оказалось – брат.
 
 
И кровь не смоешь впредь с дрожащих рук своих,
И легче умереть, чем убивать других.
Гражданская война, гражданская война,
Будь проклята она, будь проклята она!
 

Ноябрь 1990

Москва

Грохочет дождик проливной…

 
Грохочет дождик проливной,
Стучит волна во мгле.
Давайте выпьем в эту ночь
За тех, кто на земле.
Дымится разведенный спирт
В химическом стекле —
Мы будем пить за тех, кто спит
Сегодня на земле.
 
 
За тех, кому стучит в окно
Серебряный восход.
За тех, кто нас давным-давно
Наверное не ждет.
И пусть начальство не скрипит,
Что мы навеселе —
Мы будем пить за тех, кто спит
Сегодня на земле.
 
 
Чтоб был веселым их досуг
Вдали от водных ям.
Чтоб никогда не знать разлук
Их завтрашним мужьям.
Не время для земных обид
У нас на корабле —
Мы будем пить за тех, кто спит
Сегодня на земле.
 

1963

Губернаторская власть

 
Выделяться не старайся из черни,
Усмиряй свою гордыню и плоть:
Ты живёшь среди российских губерний, —
Хуже места не придумал Господь.
Бесполезно возражать государству,
Понапрасну тратить ум свой и дар свой,
Государю и властям благодарствуй, —
Обкорнают тебе крылья, сокол.
Губернаторская власть хуже царской,
Губернаторская власть хуже царской,
Губернаторская власть хуже царской, —
До царя далёко, до Бога высоко.
 
 
Ах, наивные твои убежденья! —
Им в базарный день полушка – цена.
Бесполезно призывать к пробужденью
Не желающих очнуться от сна.
Не отыщешь от недуга лекарства,
Хоть христосуйся со всеми на Пасху,
Не проймёшь народ ни лаской, ни таской,
Вековечный не порушишь закон:
Губернаторская власть хуже царской,
Губернаторская власть хуже царской,
Губернаторская власть хуже царской, —
До царя далёко, до Бога высоко.
 
 
Заливай тоску вином, Ваша милость.
Молодую жизнь губить не спеши:
Если где-то и искать справедливость,
То уж точно, что не в этой глуши.
Нелегко расстаться с жизнию барской,
Со богатством да родительской лаской.
Воздадут тебе за нрав твой бунтарский —
Дом построят без дверей и окон.
Губернаторская власть хуже царской,
Губернаторская власть хуже царской,
Губернаторская власть хуже царской, —
До царя далёко, до Бога высоко.
 

1981

Дворец Трезини

 
В краю, где суровые зимы и зелень болотной травы,
Дворец архитектор Трезини поставил у края Невы.
Плывет смолокуренный запах, кружится дубовый листок.
Полдюжины окон на Запад, полдюжины – на Восток.
 
 
Земные кончаются тропы у серых морей на краю.
То Азия здесь, то Европа диктуют погоду свою:
То ливень балтийский внезапен, то ветер сибирский жесток.
Полдюжины окон на Запад, полдюжины – на Восток.
 
 
Не в этой ли самой связи мы вот так с той поры и живем,
Как нам архитектор Трезини поставил сей каменный дом? —
То вновь орудийные залпы, то новый зеленый росток.
Полдюжины окон на Запад, полдюжины – на Восток.
 
 
Покуда мы не позабыли, как был архитектор толков,
Пока золоченые шпили несут паруса облаков,
Плывет наш кораблик пузатый, попутный поймав ветерок, —
Полдюжины окон на Запад, полдюжины – на Восток.
 

1987

Деревянные города

 
Укрыта льдом зеленая вода,
Летят на юг, перекликаясь, птицы.
А я иду по деревянным городам,
Где мостовые скрипят, как половицы.
 
 
Над крышами картофельный дымок,
Висят на окнах синие метели.
Здесь для меня дрова, нарубленные впрок,
Здесь для меня постелены постели.
 
 
Шумят кругом дремучие леса,
И стали мне докучливы и странны
Моих товарищей нездешних голоса
Их городов асфальтовые страны.
 
 
В тех странах в октябре – еще весна.
Плывет цветов замысловатый запах,
Но мне ни разу не привидится во снах
Туманный запад, неверный дальний запад.
 
 
Никто меня не вспоминает там.
Моей вдове совсем другое снится,
А я иду по деревянным городам,
Где мостовые скрипят, как половицы.
 

1959

Для чего тебе нужно…

 
Для чего тебе нужно в любовь настоящую верить?
Все равно на судах не узнаешь о ней ничего.
Для чего вспоминать про далекий покинутый берег,
Если ты собираешься снова покинуть его?
 
 
Бесполезно борта эти суриком красить стараться —
Все равно в океане они проржавеют насквозь.
Бесполезно просить эту женщину ждать и дождаться,
Если с нею прожить суждено тебе все-таки врозь.
 
 
Для чего тебе город, который увиден впервые,
Если мимо него в океане проходит твой путь?
Как назад и вперед ни крутите часы судовые,
Уходящей минуты обратно уже не вернуть.
 
 
Все мы смотрим вперед – нам назад посмотреть не пора ли,
Где горит за кормой над водою пустынной заря?
Ах, как мы легкомысленно в юности путь свой избрали,
Соблазнившись на ленточки эти и на якоря!
 
 
Снова чайка кричит и кружится в багровом тумане,
Снова судно идет, за собой не оставив следа,
А земля вечерами мелькает на киноэкране, —
Нам уже наяву не увидеть ее никогда.
 
 
Для чего тебе нужно по свету скитаться без толка?
Океан одинаков повсюду – вода и вода.
Для чего тебе дом, где кораллы пылятся на полках,
Если в доме безлюдном хозяина нет никогда?