Текст книги "Бремя русских"

Автор книги: Александр Михайловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Или тем более под его личным командованием… – задумчиво сказал канцлер. – Ладно, Джон, посмотрим.

Виктор, однако, сначала принял эту идею, как говорят русские, в штыки.

– Джон, да какой я нахрен ирландский король? Я русский! Понимаешь? – недовольно сказал он. – Мало ли что мой предок когда-то был вашим королем – это было так давно, что уже никто и не скажет, что это было на самом деле…

Однако после моих длительных уговоров и, самое главное, после одного продолжительного разговора с канцлером Тамбовцевым, Виктор все-таки согласился возглавить нашу борьбу и сесть после победы над англичанами на ирландский трон. Причем, судя по его словам, приказ поступил с самого верха, где ему было сказано: «Надо, Федя, надо!» Причём тут какой-то Федя, я так и не понял.

Виктор захлопнул учебник, взял в руки гитару и запел что-то грустное, берущее за душу: «И вот опять вагоны, перегоны, перегоны, и стыки рельс отсчитывают путь…». Так он перевел с русского на английский исполняемую им песню.

Да, поет он хорошо – что тоже немаловажно для ирландца. Конечно, гитара – не арфа, но и на ней можно наигрывать жигу или рил. Дорога нам предстоит неблизкая, попробую научить его ирландским песням; будущий ирландский король обязан знать музыку своей страны.

И тут я вдруг подумал, что ведь еще совсем недавно ирландская независимость для меня была чем-то вроде надежды на Царствие Небесное – я верил, что оно придет, но будет это нескоро, и я до этого счастливого времени не доживу.

Теперь же я уверен в том, что Ирландия уже в следующем году станет свободной, и возблагодарил Господа за то, что он послал нам этих безбашенных русских. Мы, ирландцы, совершенно такие же, и если я смогу хоть как-нибудь повлиять на это, то Ирландия всегда будет лучшим другом России. Мы, ирландцы, умеем помнить добро.

3 сентября (22 августа) 1877 года. Утро. Константинополь. Кабинет канцлера Югороссии.

Тамбовцев Александр Васильевич.

Сегодня на прием у меня записан статский советник Илья Николаевич Ульянов. Недавно я пригласил его в Константинополь, предложив пост министра просвещения Югороссии. И я очень рад, что обремененный большой семьей Илья Николаевич все же решился приехать по моему приглашению. Хотя, как доложили мне с таможни, прибыл он сюда пока что один. Видимо, семью в дальнюю дорогу брать он пока не рискнул. В общем, с его стороны это вполне правильное решение.

Моя секретарша позвонила мне из приемной и сказала, что господин Ульянов уже там и ждет моего приглашения.

– Пусть войдет, Дашенька, – ответил я. – И принесите нам чаю.

Внешне Илья Николаевич был очень похож на фотографии, которые мне приходилось встречать в книгах, посвященных его знаменитому сыну. По чуть скуластому лицу и характерному разрезу глаз можно было сделать вывод о его восточных корнях. Я вспомнил, что предки Ильи Николаевича по материнской линии происходили от крещеных калмыков. Но, как бы то ни было, Илья Николаевич – стопроцентный русский. Русский – это не национальность, русский – это состояние души.

– Добрый день, Илья Николаевич, – вежливо поздоровался я со своим гостем и представился: – Тамбовцев Александр Васильевич, к вашим услугам. А должность мою вы, наверное, уже знаете.

– Да, Александр Васильевич, знаю, – живо ответил он. – Скажу сразу: приехал я сюда потому, что меня больше всего заинтересовало ваше предложение о введении в Югороссии всеобщего начального образования. Я здесь уже второй день, немного осмотрелся, и понял, что задача эта будет архисложная…

– Согласен, – кивнул я. – Но при этом она еще и архиважная.

– Разумеется, – ответил Ульянов, – но ведь у вас здесь просто вавилонское столпотворение. Тут и русские, и болгары, и греки, и турки. Это я перечислил только тех, кто населяет Югороссию в значительных количествах. И как тут проводить обучение, если даже не знаешь, на каком языке его проводить?

– Вы правы, Илья Николаевич, – ответил я, – все обстоит именно так, как вы говорите. Только деваться нам некуда – население наше должно уметь хотя бы для начала читать и писать. Разумеется, в большей своей части по-русски. Впрочем, и местные языки не будут забыты. Но общегосударственный язык у нас русский. Ведь после трагических событий, что произошли здесь совсем недавно, согласитесь, трудно заставить турка и болгарина общаться друг с другом на их родных языках. А русский язык нивелирует всю их прежнюю вражду, хотя забудется она не скоро. Впрочем, поживем – увидим.

Тут Дашенька вкатила в кабинет столик с двумя пиалами и горкой восточных сладостей. Потом она принесла горячий чайник с заваркой. Улыбнувшись, длинноногая красавица разлила чай по пиалам. Одуряюще запахло лимоном и еще чем-то неуловимо восточным.

Илья Николаевич, по жизни прекрасный семьянин и верный муж, с удивлением и восхищением посмотрел на мою секретаршу, но воздержался от комплиментов и комментариев.

Я усмехнулся. Да, для большинства приезжих «с Большой земли» вид наших девушек – как выстрел картечи в упор. Такое в Европе будет еще не скоро. Впрочем, возможно, под нашим влиянием эмансипация женщин там произойдет гораздо раньше, чем в реальной истории.

Но, как поется в песне наших времен, «первым делом самолеты»…

– Илья Николаевич, – сказал я, – сейчас мне хотелось бы поговорить с вами об образовании, массовом всеобщем и начальном… Наступили времена, когда неграмотный человек уже не может рассчитывать на достойное место в обществе. Так что министерство, которое вам предстоит создать…

– Создать? – удивленно переспросил мой собеседник.

– Да-да, именно создать, ведь вашего министерства пока еще не существует, – «утешил» я его, – и вам придется все начинать с нуля. Что же вы хотите – наша Югороссия существует всего три месяца, и все это время она почти непрерывно воевала. Но пришло время заняться и народным образованием. Конечно, вы получите от нас всю возможную помощь, начиная от денег и кончая кадрами, которые составят костяк вашего министерства. Не буду скрывать, что позже, на основании вашего опыта император Александр III развернет в Российской империи похожую программу… Проблемы у Большой России почти такие же, как и у Югороссии, а вот масштаб неизмеримо больше.

– Да? – удивился Илья Николаевич, – абсолютно не представляю сходства вашей многоязычной Югроссии и Российской империи…

– Сходство имеется, – сказал я, – ведь в России проживает около двух сотен различных народностей, включая и те, чьи языки считаются изолированными и не похожими ни на какие другие. Да и местные говоры великороссов зачастую настолько различны, что архангелогородский помор порой плохо понимает речь уральского казака. Все это придется приводить к общему знаменателю – литературному русскому языку, при этом бережно сохраняя местные языки и диалекты. Единство в многообразии. Ну, до России еще не скоро руки дойдут, а пока давайте поговорим о Югороссии… – Я вздохнул. – А начать вам, Илья Николаевич, придется с Ликбеза…

– Простите, не понял – с чего начать? – изумленно переспросил Ульянов.

– Ликбез означает ликвидацию безграмотности всего населения, – пояснил я. – Он и должен стать первой ступенькой к всеобщему начальному образованию. А потом и к всеобщему среднему…

– Любопытно-любопытно… – пробормотал удивленный и немного заинтригованный господин Ульянов, – и как же вы намерены преодолеть эту первую ступень? – Заметив мой укоризненный взгляд, он поспешно извинился: – Простите, Александр Васильевич, я хотел сказать – как же МЫ собираемся это сделать?

«Вот и отлично, – подумал я, – кажется, господин Ульянов клюнул и загорелся энтузиазмом. Теперь надо рассказать ему о плане, который был задуман его сыном, и воплощен в жизнь Сталиным…»

– Так вот, Илья Николаевич, – начал я, – Ликбез должен начаться с агитации. Да-да, именно с агитации. Надо везде пропагандировать пользу грамотности, рассказывать всем, что только наличие образования позволит детям тех, кто даже не мечтает вывести их в люди, добиться такого места в жизни, которые они никогда бы не получили, будучи неграмотными. Надо агитировать с помощью плакатов, печатного слова, общественного мнения. Впрочем, как я уже успел убедиться, большинство простого народа все понимает правильно, и долго преимущество грамотности им доказывать не придется. Далее: в каждом населенном пункте, где неграмотных свыше пятнадцати, нужно будет организовать «школу грамоты». Срок обучения в такой школе, по нашим расчетам, будет составлять от трех до четырех месяцев. Программа обучения будет включать чтение, письмо и счет. По мере обучения будут вводиться дополнительные занятия с целью научить читать ясный печатный и письменный шрифты; делать краткие записи, необходимые в жизни и в работе; читать и записывать целые и дробные числа, проценты, разбираться в диаграммах и схемах… Да, я забыл вам сказать, что учиться в этих «школах грамотности» не только дети, но и взрослые.

– Взрослые? – воскликнул удивленно Илья Николаевич. – А будет ли у них желание учиться? Ведь они работать, зарабатывают на пропитание своей семьи… Да и время для занятий они вряд ли найдут.

– Мы сделаем так, чтобы для взрослых учащихся сокращали рабочий день с сохранением заработной платы, – сказал я. – А тем, кто работает индивидуально, мы будем выплачивать пособие. Ну и, конечно, «школы грамотности» будут снабжаться за счет государства учебными пособиями и письменными принадлежностями.

– Да, но где же мы найдем требуемое количество учебников, письменных принадлежностей, а главное, преподавателей? – воскликнул Илья Николаевич. – Задача, которую мы намерены разрешить – грандиозная, благородная, но, как мне кажется, неразрешимая…

– Извините, – ответил я, – но я вам и не обещал, что сия, как вы правильно сказали, грандиозная и благородная задача будет решаться в течение одного года. К тому же потребуется определенный подготовительный период. И тут нам понадобятся ваши знания и ваш опыт педагога, Илья Николаевич. Нужно будет составить программу для «школ грамотности», подготовить методическую литературу для будущих преподавателей – а их действительно потребуется много. Придется привлекать для работы в «школах грамотности» всех мало-мальски образованных людей. Кроме того, вам надо будет написать учебники для занятий по русскому языку, а также арифметике. Кроме того, красочно их оформить, чтобы детишки, да и взрослые тоже, с интересом учились, лучше запоминали материал. А для изготовления учебников и учебных пособий мы найдем лучшие типографии, которые напечатают их. И только когда будут все готово, мы и приступим к выполнению задачи по ликвидации неграмотности. Ну, как вам такая перспектива? – спросил я у своего визави, слушавшего меня, что называется, открыв рот от изумления.

– Да, Александр Васильевич… – Ульянов покачал головой, – умеете вы удивлять своих собеседников. Конечно, как практик и педагог со стажем, скажу вам, что трудностей будет очень много. Но зато какой размах, какое поле для дальнейшей работы! Вы ведь, как я понял, на этом не остановитесь?

– Не остановимся, Илья Николаевич, – смеясь, ответил я, – мы, югороссы, все время совершаем одно невозможное дело за другим. И пока у нас все получается. Думаю, что и в этот раз получится… Надеюсь, вы не передумали, и не откажетесь взяться за ликвидацию у нас безграмотности? Как я уже говорил, впоследствии это послужит отличным примером для руководства России и ваших тамошних коллег.

– Нет, Александр Васильевич, не откажусь, – сказал Илья Николаевич. – Я почему-то уверен, что нам удастся превратить Югороссию в страну, где все поголовно будут уметь читать и писать. А если Бог даст мне сил и здоровья, то и нашу Матушку-Россию тоже…

4 сентября (23 августа) 1877 года. Утро. Санкт-Петербург. Гатчинский дворец.

Контр-адмирал Ларионов Виктор Сергеевич.

Штабс-капитан Сергей Иванович Мосин – человек, имя которого золотыми буквами вписано в историю оружейного дела. Его трехлинейная русская магазинная винтовка образца 1891 года в свое время не только на несколько лет опередила всех возможных немецких, американских и британских конкурентов, но и стала лучшим из всех видов несамозарядных винтовок, исходя из таких показателей, как надежность конструкции, кучность огня и останавливающее действие пули.

Перед тем как пригласить этого человека, у нас состоялся длительный и обстоятельный разговор с императором Александром III, в котором так же приняли участие в качестве экспертов сопровождавшие меня в этой поездке старший лейтенант ГРУ Бесоев и старший лейтенант морской пехоты Синицын. Ну какой из меня, адмирала, эксперт по стрелковому оружию? Как моряк, я совершенно не воспринимаю всерьез калибр меньше ста миллиметров и вес конструкции менее полутора тонн. А вот два наших молодых офицера вполне могли осветить вопрос об оружии пехотинца, каждый со своей стороны. Ведь спецназ – это спецназ, а пехота, пусть даже и морская – это все-таки пехота.

Дело в том, что еще до начала войны русская армия отчаянно нуждалась в замене оружия пехоты на магазинную винтовку уменьшенного калибра, в связи с чем наступил период так называемой «ружейной чехарды», когда чуть ли не каждый год на вооружение принимался новый образец. Закончилось все это принятием на вооружение той самой винтовки Мосина, которая производилась в России с 1891 по 1944 год, когда на смену ей пришел самозарядный карабин Симонова, а потом и автомат Калашникова.

Но, кроме плюсов, у этой винтовки имелись и минусы. Точнее, не у нее, а у связанного с ней русского трехлинейного патрона образца 1891-1908 годов. Недостаток заключался в наличии закраины, осложнявшей использование этого патрона в автоматическом оружии. К примеру, датский пулемет Мадсена, прадедушка всех ручных пулеметов, с патронами всех типов имеющих кольцевую проточку работал нормально и серийно выпускался с 1903-го по 1955-год. А вот с русским патроном с закраиной работать отказался сразу и наотрез. Задержки, поломки, перекосы патрона, заклинивание механизма… В результате двести пулеметов Мадсена, закупленных на пробу для пограничной стражи, в конце концов так и остались на складе. А ведь машинка была удачная – последний модернизированный образец этого ручного пулемета состоял на вооружении бразильской жандармерии аж до 80-х годов ХХ века.

Мнение обоих наших молодых экспертов было однозначно – от закраины на гильзе надо избавляться. Кроме того, пуля сразу должна быть облегченной, оживальной формы, чтобы не заморачиваться потом с переделкой патронников.

Кроме прочих технических вопросов, на повестке дня остался один, и самый важный: как сделать так, чтобы при массовом производстве сама конструкция новой винтовки, превосходящей местные образцы, не утекла в распоряжение наших заклятых друзей, соперников и конкурентов. Ведь Россия в силу своей промышленной слабости не сможет обогнать в скорости перевооружения ту же Австро-Венгрию, Британию или Францию. Да и своему союзнику, Германии, нам тоже совершенно незачем показывать свою слабость. Нужно и перевооружение провести, и секретов конкурентам не выдать.

Винтовка Мосина была всем хороша, но с точки зрения дальнейшего развития оружейного дела являлась тупиковой ветвью эволюции пехотного оружия. Автомат Калашникова же, или самозарядная винтовка на его базе, на данном уровне развития производства просто неисполнимы технически. Кроме того, возросшая скорострельность винтовки, без изменения тактики боя, несет в себе еще одну неприятную особенность.

Из-за возросшего расхода боеприпасов в самый критический момент войска могут оказаться безоружными. Необходимо строжайше запретить стрельбу залпами в направлении противника, а вместо этого распространить на всю пехоту егерский одиночный огонь с прицеливанием по индивидуальной мишени. Егеря же, получив еще более дальнобойные винтовки с кучным боем и оптическими или диоптрическими прицелами, перейдут в разряд снайперов. Оружие и тактика на поле боя должны идти рука об руку. А ведь это означает большой расход боеприпасов в мирное время для обучения солдата прицельной стрельбе. Пожалуй, необходимо заказать капитану Мосину еще и мелкокалиберную учебную винтовку, с баллистикой, схожей с основным оружием армии, но стреляющую более компактными и дешевыми боеприпасами – к примеру, калибра 5,45 мм или 6,5 мм. С таким расчетом, чтобы облегченный учебный патрон в дальнейшем можно было бы использовать как боеприпас для автоматического оружия.

Обсуждение этого вопроса вчера затянулось до самого вечера. Ведь, прежде чем ставить задачу перед конструктором, император Александр III старался досконально разобраться в ней сам.

Для наглядного примера в кабинет принесли один АКС-74 – царь пожелал сам собрать и разобрать оружие из будущего. Пару раз проделав все манипуляции и собрав автомат (причем второй раз вполне уверенно), император покрутил в руках магазин, прищелкнул его к ствольной коробке, передернул затвор и подошел к открытому окну. Негромко треснул выстрел – и одна из ворон, устроившихся на ночлег в кронах парковых деревьев, под оглушительное карканье своих товарок, камнем свалилась вниз.

Удовлетворенно хмыкнув, Александр Александрович начал выискивать, во что бы ему выпалить еще, но тут в коридоре раздались легкие шаги, дверь распахнулась, и на пороге появилась встревоженная императрица Мария Федоровна. При виде своей дражайшей половины у императора на лице появилось виноватое выражение, словно у напроказившего ребенка. Он попытался спрятать автомат за спину. Убедившись, что все в комнате живы и здоровы, императрица обвела нас строгим взглядом, вздохнула: дескать, мужчины даже с усами и бородами – все равно большие дети, только игрушки у них побольше и поопасней. Потом она тихо удалилась, закрыв за собой двери.

Когда супруга ушла, император положил автомат на стол, и, заговорщицки подмигнув нам, резюмировал:

– Мда-с, господа, просто, надежно и убойно. – Потом он повернулся к старшему лейтенанту Бесоеву и сказал: – Так значит, вы, господин старший лейтенант, настаиваете на том, чтобы эта конструкция была взята нами за основу?

– Именно так, – кивнул спецназовец, – тут самое главное затворная рама с затвором и возвратной пружиной, а также отъемный магазин. В дальнейшем, при переходе на самозарядную винтовку и автомат, не придется полностью перестраивать все производство. Кстати, даже в несамозарядном варианте скорострельность будет выше, поскольку оттянуть назад затворную раму проще, чем передергивать поворотный затвор. Тем более что пока возвратная пружина при обратном ходе затвора сама взводит оружие, рука стрелка уже возвращается на спусковой крючок, а глаз снова целится. Кроме того, все детали сделаны с большими допусками и движутся свободно. В боевых условиях такое оружие не выходит из строя даже в случае падения в жидкую грязь. Достаточно поднять оружие из лужи, отряхнуть – и снова можно стрелять. В случае такого конфуза, уже потом, после боя, главное – не забыть произвести полную разборку, чистку и смазку оружия. А пока вокруг свистят пули, оно солдата не подведет. Все дело только в технологии производства. А штабс-капитан Мосин, которого вам порекомендовал товарищ адмирал, именно в этом вопросе сейчас лучший из лучших. Если он не сможет повторить конструкцию, тогда этого не может никто.

– Пусть будет так, – подвел итог император Александр III и обвел всех нас взглядом. Потом еще раз посмотрел на лежащий на столе автомат. – Попробуем сделать по-вашему. Я распоряжусь немедленно телеграфировать в Тулу, дабы вызвать штабс-капитана Мосина сюда. Тогда и поговорим. Скажем так, через неделю или десять дней.

4 сентября (21 августа) 1877 года. Константинополь.

Джордж Генри Бокер, специальный посланник президента САСШ Рутерфорда Бирчарда Хейса.

Итак, я вернулся в Константинополь – бывшую столицу Оттоманской Порты, куда президент Грант назначил меня в 1871 году послом Соединённых Североамериканских Штатов. До сих пор помню, как я впервые попал в этот город, и каким он тогда казался мне загадочным и прекрасным – этакая мозаика древних развалин, византийских и оттоманских древностей, мечетей и церквей, районов, населённых турками, греками, армянами…

Но постепенно моё первоначальное изумление и восторг стали сменяться разочарованием. Поначалу меня поразила местная грязь. А потом я понял, что на обещания местных чиновников невозможно положиться. Подучив немного турецкий язык, я с удивлением понял, что переводчики меня обманывали – как на рынках, где они договаривались с торговцами о завышенных ценах, часть которых шла «откатом» в их карманы, так и в переговорах с местными политиками – они переводили так, чтобы сказанное понравилось и мне, и моим собеседникам. И иногда и я, и мои партнеры по переговорам пребывали в полной уверенности, что мы добились искомого результата – хотя на самом деле наше понимание того, о чем мы договорились, было прямо противоположным. И еще меня раздражала велеречивость турок и то, что людям с определенным социальным статусом, к которым принадлежал американский посол, никто не скажет «нет» в лицо. Кстати, тем, кто был ниже чиновников по социальному статусу, жилось несладко. Особенно это касалось местных христиан. Дело даже не в том, что им приходилось платить специальный налог. Грабеж, изнасилования, даже убийства их были в порядке вещей.

Так что когда президент Грант перевел меня в Петербург два года назад, это стало лучшим для меня подарком. Да, и в России есть свои проблемы, но в Петербург я влюбился с первого взгляда. Такого красивого города я не видел нигде. И если турки были совсем чужими мне людьми, то русские оказались близки мне по духу, а русская литература, даже в переводе, меня как поэта и писателя поразила. Кроме того, у меня сложились весьма доверительные отношения не только с императором Александром II, с наследником престола, с другими людьми из высшего света, но и с писателями, художниками, музыкантами, да и просто людьми, окружавшими меня.

Увы, в конце прошлого года состоялись выборы, и в начале этого года президент Грант покинул свой пост. Я знаю, что Гранта все обзывают пьяницей и дураком. Что ж, пьет он действительно много, да слишком мало времени уделяет своим обязанностям. Но одного ему не занимать: именно он хотел укрепить отношения с европейскими державами.

Выборы 1876 года, казалось, выиграл Сэмюель Тильден, но в результате подковерных интриг в Коллегии выборщиков президентом в начале этого года стал Рутерфорд Хейс. Он меня давно недолюбливал, и потому я каждый день проверял, не пришла ли телеграмма о моей отставке. Но, как ни странно, если что и приходило из Вашингтона, то это были указания мелких клерков – похоже, российское направление никого в Америке не интересовало, и обо мне попросту забыли.

Но когда в Эгейском море неожиданно появилась русская эскадра, захватила Константинополь и пленила султана, события на русском направлении стали развиваться с бешеной скоростью. Вот так бывает: засыпаешь в одном мире, тихом и размеренно, а просыпаешься совершенно в другом, кипящем событиями и буйном, словно Бедлам.

Как ни странно, первые месяцы ко мне никто не обращался. И только две недели назад на мое имя в посольство пришла телеграмма от государственного секретаря Уильяма Эвертса. Мистер Эвертс предписывал мне немедленно забросить все дела в Петербурге и отправиться в Константинополь, чтобы проверить, в каком там состоянии переговоры, которые ведет там бывший президент Грант. Мне было поручено, в зависимости от сложившейся ситуации, самому провести переговоры с этим таинственным адмиралом Ларионовым и его канцлером Тамбовцевым.

Конечно, мне не очень хотелось покидать тихий и уютный Петербург, ставший моим вторым домом. Но что поделаешь – такова судьба дипломата. К тому же, в отличие от многих моих иностранных коллег, мне не приходилось жаловаться на отношение к моему государству русских властей. Суровый взгляд нового русского монарха, резкое мужицкое слово – и вот уже австрийский император в Вене или французский президент в Париже ведрами пьют валерьянку, чтобы избавиться от кошмара: русских полков, марширующих в их страны. В отношении меня ничего подобного не было. Ведь, в отличие от Австро-Венгрии, Франции или той же Британии, Соединенные Североамериканские штаты поддерживали с Российской империей неизменно дружеские отношения. Тогда, отправляясь в Константинополь, я, наивный, даже не предполагал, что все может быть иначе. Тогда я считал абсолютно лишенным смысла возможный конфликт двух крупнейших держав мира, расположенных по разные стороны Земли и не имеющих никаких взаимно пересекающихся интересов. Тогда я считал, что мы, североамериканцы, живем на своей половине мира, русские на своей, и нам абсолютно нечего делить. Примерно с таким радостным настроением я и отправился в путь.

Два дня назад мой поезд прибыл в Одессу, а вчера вечером я спустился с борта большого белого пакетбота на причал в бухте Золотой рог. Первое, что мне бросилось в глаза, это были кресты – на Святой Софии, на Святой Ирине и на других зданиях, которые турки в своё время превратили в мечети.

Серая громада крейсера «Москва», как напоминание о том, кто в доме хозяин, застыла на якоре напротив бывшего султанского дворца. На набережной царил образцовый порядок, стояли на своих местах городовые, фланировали гуляющие пары и отсутствовал какой-либо мусор. Зрелище, представляющее разительный контраст с той картиной, что я видел во время моего первого приезда в этот город.

На набережной меня встретил почетный караул в непривычной для меня зеленой пятнистой форме. Возглавлял его молоденький офицер с глазами старого вояки. После обязательного в таких случаях ритуала ко мне подошел седобородый человек в полувоенном костюме без знаков различия и с дружелюбной улыбкой крепко пожал мне руку.

– Добро пожаловать в Константинополь, мистер Бокер! – сказал он. – Меня зовут Александр Васильевич Тамбовцев, и я имею честь быть канцлером Югороссии. Увы, мистер Бокер, американский консул отбыл из Константинополя после занятия нами Константинополя и захвата султана, и более не возвращался. Мы даже и не знаем, что его так напугало. Со зданием консульства ничего не случилось, оно находится в целости и сохранности. Если хотите, мы можем сопроводить вас туда. Просто нужно какое-то время, чтобы заново нанять прислугу и убрать мусор, накопившийся в здании за последние три месяца. Немного ознакомившись с нынешней обстановкой, вы сможете лично убедиться, что в Константинополе стало безопасно жить. Сейчас же мы предлагаем вам разместиться во дворце Долмабахче – там, где уже находится ваша делегация во главе с бывшим президентом Грантом. Там же будет удобнее встречаться и нам с вами. А в консульство или в город вы сможете съездить в любое удобное для вас время – вам стоит об этом лишь попросить.

– Благодарю вас, мистер Тамбовцев, я буду вам очень признателен, – коротко ответил я.

После этого небольшого, но содержательного разговора мы с мистером Тамбовцевым сели на катер и полетели – да, именно полетели: я никогда еще не видел корабля, который передвигался бы с такой скоростью на другой берег Золотого Рога. У тамошнего пирса нас ждал еще один почетный караул, на этот раз одетый в греческую национальную одежду. Мы прошли во дворец, где у входа две очаровательные смуглые молодые женщины, распоряжавшиеся слугами, переносившими мой багаж, показали мне выделенные для меня весьма красиво обставленные апартаменты.

Когда формальности были закончены, канцлер сказал:

– Мистер Бокер, вы, наверное, желаете немедленно встретиться с членами вашей делегации и лично с экс-президентом Грантом. Вас к ним сейчас проведут. – Он сделал паузу, как будто обдумывал что-то. – Ну, а потом, если вы пожелаете, мы сможем вместе отужинать и обменяться мнениями. Передайте мистеру Гранту, что, если он пожелает, то тоже может принять участие в этом мероприятии – впрочем, это, мистер Бокер, на ваше личное усмотрение…

Недоумевая, что же могут означать последние загадочные слова канцлера Тамбовцева, я пожал ему на прощание руку, после чего меня отвели к президенту.

Я ожидал всего, что угодно, но не этого. За длинным столом сидел Грант и его люди; несмотря на довольно раннее время, в комнате разило алкоголем так, что любая филадельфийская таверна (а мой родной город славится ими) позеленела бы от зависти. На столе громоздились более дюжины бутылок, на полу – еще четыре пустых. С другой стороны стола сидели несколько русских, но они как ни странно, не выглядели пьяными, чего нельзя было сказать о нашей «делегации».

– Хо, Бокер! – закричал президент Грант, увидев меня. – Вот так встреча! Какими судьбами, старина? Добро пожаловать на наши переговоры, ха-ха!

Он схватил стакан, налил его до краев, сунул мне в руку и закричал по-русски, но с диким акцентом:

– Пиэй доу дэна! Пиэй доу дэна!

Похоже, это была единственная фраза, которую он выучил за время своего пребывания здесь. Один из русских незаметно кивнул мне на пожелтевшее дерево в кадке, и я, делая вид, что опрокидываю стакан, украдкой полил это несчастное растение. Я попробовал спросить у Гранта, что же происходит, но тот, похоже, уже «поплыл».

– Слушай, Бокер, не будь таким занудой! – воскликнул он в ответ на мой осторожный вопрос. – Садись с нами, выпьем, поговорим!

Я каким-то чудесным образом сумел выпить очень мало. Но вот бедному дереву в кадке досталось явно больше, чем мне. Интересно, в растительном царстве бывают свои алкоголики?

При этом все мои попытки хоть как-то разговорить Гранта кончались примерно такими словами последнего: «Я ж тебе говорил, не будь таким занудой! Все идет по плану. Скоро будет договор! А о чем, я тебе расскажу, когда мы его подпишем. Мало ли что там говорит Хейс – никуда этот договор от нас не убежит!»

Пользуясь моментом, я сумел-таки незаметно прошмыгнуть обратно в коридор, где ожидавший там слуга проводил меня обратно в мои апартаменты.

Прощаясь, слуга сказал:

– Мистер Бокер, уже половина шестого, а канцлер прибудет за вами в шесть часов. Если вы хотите, я могу ему передать, что вы еще не готовы.

– Нет, любезный, я в порядке, – ответил я. – Просто мне надо переодеться – от моей одежды слишком уж разит спиртным, – и к шести часам я буду готов к встрече с канцлером Тамбовцевым.

Слуга кивнул.

– Мистер Бокер, если вы положите вашу одежду вот в эту корзину, то ее постирают, погладят и повесят вот в этот шкаф, пока вы будете ужинать с канцлером.

– Спасибо, любезный, – ответил я.

Через полчаса, когда часы на Галатской башне пробили шесть, в дверь постучали. На пороге стоял канцлер Тамбовцев собственной персоной.