Текст книги "Низвержение Зверя"

Автор книги: Александр Михайловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Кто же тогда мог знать, что идея очистить управление страной от людей-инородцев, не желающих, чтобы моя страна снова стала мировой державой, обернется таким ужасом, от которого сейчас мне хочется выть и кататься по полу? Призрак будущего величия обернулся для Германии перспективой такого разгрома, что по сравнению с ним Версальское унижение выглядит легкой неприятностью. Ненависть к тем, кого Гитлер и его единомышленники заклеймили недочеловеками, отразилась от тех как от стены и, усилившись во сто крат, обрушилась на несчастный немецкий народ. Фрау Нина в свои прошлые посещения уже говорила, что в желании возвеличить и прославить свою страну нет ничего плохого; все дело в том, каким путем этого планируется достичь. Тому, кто сеет ветер ненависти, следует быть готовым пожать бурю благородной ярости, которая собьет его с ног и отбросит во тьму внешнюю.

Ефрейтор (Адольф Гитлер), мелкий человечек с уязвленным самомнением непризнанного художника, изначально планировал утопить весь мир в излиянии своей ненависти, так что стремление немецкого народа к достижению величия было для него не целью, а лишь инструментом к обретению власти. На восточной границе Рейха еще не прозвучало ни единого выстрела, Советский Союз еще считался невоюющим союзником Германии, исправно поставляющим немецкой промышленности хлеб и сырье, а в подписанных Гитлером программных документах НСДАП русских уже называли недочеловеками, по отношению к которым позволялись любые преступления, лишь бы не снижать тем самым боеспособность войск. Немецким солдатам объявили, что после победы над Советским Союзом они получат от Рейха большие поместья с послушными рабами, после чего они славили фюрера, не понимая, что тот ведет их навстречу всеобщему уничтожению.

Слава Господу Нашему Иисусу Христу, что в сорок первом году меня в России просто не было. В то время я вполне успешно гонял англичан по пескам Сахары, и продолжил бы эту деятельность и дальше, если бы русский медведь, разбуженный нашим бесцеремонным вторжением, не сожрал у фюрера слишком много так необходимых для войны генералов. Русские, по вышеизложенным причинам, восприняли наше вторжение с яростью – так, словно это было нашествие орды голодных людоедов. Не знаю, само так получилось или слишком большое количество жертв из их народа взывало к отмщению – но небеса снизошли к их молитвам и, на мгновенье приоткрывшись, выпустили в наш мир «старших братьев». Впрочем, фрау Нина сразу сказала, что не они предопределили исход этой злосчастной войны. Со «старшими братьями» или без них – но, по ее итогам, Третий Рейх должен был закончиться окончательно и бесповоротно на руинах разбитого вдрызг Берлина. Поражение в этой войне было предрешено с самого начала, ибо ефрейтор замахнулся на огромную мощь, истинных пределов которой он не понимал.

«Старшие братья» лишь ускорили процесс разгрома, в обязательном порядке сокращая потери своей страны и пытаясь в меру возможностей уменьшить и потери других игроков. Именно поэтому они были так мягки в отношении Румынии и Болгарии, почти без боя взяли Швецию и закончили войну с Финляндией одним решительным ударом. Но это случилось уже после того, как я попал в плен, и узнал я об этом от новых обитателей нашего лагеря, среди которых были два финских генерала и один швед. Бессильная ненависть ефрейтора по отношению к русским, скорее всего, и побудила его просить помощи у Сатаны. Сношение с Врагом Рода Человеческого – тягчайшее преступление, и Святой Престол, не имеющий собственных армий, был вынужден оглядеться по сторонам в поисках государя, готового обнажить свой меч в защиту Христовой Веры. Получилось так, что взгляд Папы не нашел никого, кроме русских, которые к тому моменту весело, с шутками и прибаутками, пинками выпроваживали нашу армию со своей земли (не стоит обманываться их видом лопоухих деревенских простофиль: выпроваживать они умеют гораздо лучше, чем встречать). А потом случилась Минская резня, после чего мы приготовились к худшему. Нам казалось, что сейчас в наш лагерь ворвутся разъяренные русские и отомстят нам за все то зло, что мы причинили их народу. Но тогда обошлось, никто к нам не ворвался и не убил. Такой исход можно списать только на загадочную русскую душу, проявляющую свою благородную ярость только на поле боя. У нас в Европе все совсем не так.

Но вот что не дает мне покоя… Конечно, есть неоспоримая истина в словах: «враг моего врага – мой друг», но ведь прежде его Святейшество Пий Двенадцатый выказывал такое резкое неприятие большевиков, что теперь и этот конкордат и эта энциклика кажутся мне чем-то до предела невероятным… А большевики? Прежде они казались такими непримиримыми противниками религии – вообще любой! Как случилось, что две этих непримиримых между собой силы сошлись для того, чтобы заключить самый тесный союз? Одного только наличия общего врага, пусть даже это Враг Рода Человеческого, как и одной только Воли старших Братьев, для этого явно недостаточно…

– Как могло получиться, что вы и Папа стали близкий союзник – такой близкий, что еще ближе уже не можно? – спросил я у фрау Нины на кое-как выученном мной русском языке. Этот прием, как я надеялся, позволил мне скрыть удивление, граничащее с крайней растерянностью.

Она глянула на меня сурово и внимательно и произнесла, сурово чеканя немецкие слова:

– А потому что и для католиков, и для большевиков нет ни эллина, ни иудея – а посему мы одинаково не приемлем идеи расового или национально превосходства. А обо всем остальном можно договориться, что мы и сделали. Большевикам давно пора было, не теряя стержня борьбы за всеобщее счастье, немного сдвинуться вправо, отойдя от богоборческой троцкистско-левацкой риторики о диктатуре пролетариата и беднейшего крестьянства. Этот путь ведет в пещеры. Имеет смысл говорить о диктатуре трудящихся, в число которых входят врач, агроном, инженер, офицер и учитель. Церковь – как римско-католическая, так и наша отечественная православная, за века своей власти над миром поросла толстой коркой фарисейства, скопидомства и лицемерия, что породило не только реформацию и атеизм просвещенных кругов, но и восприятие этого института как чего-то ненужного, без чего можно обойтись. Поэтому Римско-католической церкви, напротив, требовалось полеветь, вспомнить об идеалах первых христиан, и о том, что суббота для человека, а не человек для субботы. Ей требовалось понять, что она для малых сих пастырь, а не алчный волк; и как только все стало на место, то выяснилось, что коммунистам и католическому духовенству по большому счету больше нечего делить…

– Хорошо, – кивнул я, – думаю, что вы, Старшие Братья, способны даже корову уговорить полетать по небу… но какое отношение все это имеет ко мне? Да, я добрый католик, но при этом простой мирянин, а не епископ и не кардинал.

– Вы, Эрвин, нужны своей родине Германии, – сказала фрау Нина, – и сейчас эта нужда в вас даже больше, что в тот момент, когда вы водили за собой в наступление танковые армады.

– А будет ли она, эта Германия? – с горечью спросил я. – Ведь вы, русские, уже почти разгромили наш Рейх и поставили его на колени… Пройдет совсем немного времени – и от немецких городов не останется и камня на камне, а от немецкого народа – ни мужчины, ни женщины, ни ребенка.

– И кто вам сказал такую ерунду, Эрвин? – с усмешкой спросила фрау Нина, – на территории России живет более двухсот народов, и мы можем гордиться, что на протяжении нескольких сотен лет существования нашего государства ни один из них не исчез с лица планеты. Существованию немецкой нации и Германии – как земли, населенной немцами – с нашей стороны ничего не угрожает. Опасность исходит со стороны вашего старого приятеля Гитлера, в предчувствии поражения уже готового утянуть за собой в могилу весь немецкий народ.

Сказав это, фрау Нина раскрыла свой портфель и стала доставать из него фотографии, раскладывая их передо мной на столе подобно пасьянсу.

– Смотрите, Эрвин, смотрите, внимательно… – сказала она, со значением взглянув на меня. – Это Австрия, где три дня назад наши войска начали наступление. Со славянами и прочими причисленными к недочеловекам народностями там плохо, поэтому эсесовские мясники начали резать во славу своего темного бога немецких женщин и детей – таких же добрых католиков, как вы, ваша жена, ваш сын и ваша дочь. Вы, может, и забыли об ее существовании, но в нашем ведомстве помнят все, да и Всевышний тоже не склонен спускать такие «шалости». Но, впрочем, сейчас это неважно. Вы смотрите, смотрите…

Все ниже наклоняясь над столом, я всматривался в эти фотографии – и от ужаса у меня на голове дыбом вставали редеющие волосы, а в горле нарастал ком, который мешал мне дышать. До этого слова «жертвоприношение», «сатанизм» и прочие были всего лишь словами. Никаких изображений прежде нам не показывали, а услышанное не производит такого впечатления, как увиденное…

Фрау Нина пристально наблюдала за мной все это время, и, конечно же, от ее взгляда не укрылось то, что происходило со мной. Я отчетливо чувствовал, как холодок омерзения растекается по моей коже; пульс мой участился и я машинально провел рукой по горлу. Казалось, мне хватает воздуха. Мне хотелось закрыть глаза и забыть все, что я увидел, но при этом я понимал, что забыть это будет невозможно уже никогда. Кошмарные фотографии, разложенные на столе, были подобны куче ядовитых змей – и я, как загипнотизированный, все не мог оторваться от них и продолжал вглядываться, отмечая мельчайшие детали чудовищных преступлений. Меня накрывало ощущение абсурда, но при этом разум беспощадно твердил, что все это самая настоящая реальность – реальность, к которой я тоже приложил руку, сам не ведая того. Я – чудовище, я преступник! Все это происходило с ведома и молчаливого согласия меня и таких как я… Передо мной вдруг встали образы жены и детей. Это их искаженные болью и ужасом лица смотрели на меня с этих фотографий! Это их кровь черной рекой текла на жертвенный алтарь! Они взывали ко мне, они молили о спасении! В ушах моих звучали их голоса – и эти вопли умирающих перекрывал гулкий нечеловеческий хохот…

– Часть этих фотографий мы сняли с трупов самих участников этих темных мистерий, – донесся до меня голос фрау Нины, мгновенно оборвавший мои видения.

Я откинулся на спинку стула и опустил руки вдоль тела. Наверное, я был бледен, потому что фрау Нина глянула на меня каким-то цепким взглядом, в котором сквозило мрачное удовлетворение. А она продолжила:

– Как это ни странно, но палачи, особенно немецкие, просто обожают фотографироваться на месте своего преступления. Другие снимки были сделаны нашими офицерами контрразведки и политического воспитания, которым вменяется фиксировать преступления гитлеровского режима. Зачастую жертвоприношения в оскверненных церквях идут до последнего момента, когда туда врываются советские солдаты и истребляют человекоубивцев до последнего служки… Зверь, у которого отобрали то, что он считал своей законной добычей, с голодухи начал жрать поклоняющийся ему немецкий народ. С бешеным зверьем всегда так – никогда не знаешь, кого они укусят и когда.

В ее голосе звенела сталь. Она видела, что я впечатлен этими фотографиями и совершенно подавлен. Очевидно, именно этого эффекта она и добивалась.

– Хорошо, фрау Нина… – опустив голову и глядя в пол, сказал я, и мой голос мне самому показался каким-то чужим и уставшим, – я вас понял. А теперь скажите… что вы хотите от меня лично?

– От вас, Эрвин, мы хотим, чтобы вы пошли и выполнили свой долг перед немецким народом, – ответила мне пришелица из будущего, четко проговаривая каждое слово. – Ведь вы у нас фольксгенерал, любимец нации и все такое. Вас любят женщины и уважают мужчины. Ваш народ сейчас сбит с толку и растерян. Его предал тот, на кого он возлагал все свои надежды. Не умея достойно проигрывать, ваш фюрер бросил в пасть дьяволу сначала покоренные народы, а потом немецких мужчин и женщин. Сейчас те из них, что остались живы, не понимают, что происходит, и кто им враг, а кто друг. Им нужен тот, кому они поверят, который скажет им, что жизнь не кончилась, кошмар остался позади и теперь все будет хорошо.

– Так вы… – судорожно сжимая и разжимая пальцы, медленно произнес я, – вы не будете мстить немцам за то, что мы натворили в вашей стране?

– Господи! – воззвала к небесам фрау Нина. – Будь добр, вразуми этого неразумного! Нельзя мстить тому, кто ничем не виновен лично, и в то же время вашего фюрера и его подельников нельзя повесить больше одного раза. Мстительные рефлексы в таких делах требуется оставлять побоку. – Она положила руки на стол и слегка наклонилась в мою сторону. – Наша задача – сделать так, чтобы в Европе больше никогда не смогла начаться большая война и чтобы больше никогда, никто и ни при каких обстоятельствах ни в одной стране не сделал ненависть к другому народу частью своей государственной политики. Вы уж меня извините, но большая Советская Континентальная Империя от Лиссабона до Владивостока не далее чем через год станет реальностью, данной вам в ощущениях. И немцы в этой большой семье народов будут занимать такое же место, как и все остальные – ни хуже, ни лучше; и то, какой будет их жизнь в дальнейшем, будет зависеть только от вас. Ведь именно вам мы предлагаем должность лидера немецкой нации, который соберет воедино всех, кто остался в живых и поможет восстановить им мирную жизнь.

Я не мог поверить собственным ушами. Лидер немецкой нации? Впрочем, не приходилось сомневаться, что дурацкие шутки людям, подобным фрау Нине, совсем не свойственны – и поэтому я, подавив в себе замешательство, спросил:

– А если я не справлюсь? Что тогда?

– Справитесь, – ответила фрау Нина, и в ее лице, и в голосе было столько уверенности, словно ее устами говорил сам Господь, – непременно справитесь. Ведь с одной стороны вас будем поддерживать мы, советские большевики, а с другой стороны вам гарантирована помощь Святого Престола. Его Святейшество обещал вам всевозможную поддержку.

– Вы с ним встречались? – быстро спросил я.

– Да, – кивнула она, – и не один раз. С гордостью могу сказать, что со стороны этого незаурядного человека я встретила только понимание и поддержку.

– Что ж… тогда можете считать меня добровольцем, – сказал я, одергивая мундир и чувствуя, как недавнюю растерянность и подавленность вытесняет радостное воодушевление. – Я согласен на ваше предложение…

При этих словах я подался вперед, всем своим видом демонстрируя непоколебимую готовность.

– Ну вот и замечательно! – произнесла фрау Нина, одобрительно оглядывая меня с ног до головы. – Если у вас есть личные вещи, которые дороги вам как память, рекомендую забрать их с собой. Вы больше никогда не вернетесь на это место – оно для вас прошлое, а вы теперь принадлежите будущему…

18 июня 1943 года. 23:35. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего.

генерал-полковник Эрвин Роммель.

Итак, согласившись на предложение фрау Антоновой, я сменил положение военнопленного на статус дорогого гостя. Перед тем как отправиться в Вену и приступить к своим обязанностям, мне предстояло пройти собеседование с господином Сталиным. Ирония судьбы… Я долгое время жил и работал вместе и Гитлером, – и вот мне, почти в том же качестве, предстоит личная встреча с его оппонентом и полной противоположностью. Понятно, что даже если инициатива о моем назначении исходила от фрау Антоновой, большевистский вождь наверняка затребовал на меня все имеющиеся материалы – как местного происхождения, так и из другой истории. Я на его месте сделал бы именно так. И раз я здесь, можно предположить, что впечатление от этих материалов у него осталось сугубо положительное. И вот теперь он, перед тем как принять окончательное решение, желает встретиться со мной лично. Как-никак я для него вчерашний враг, да и сейчас не союзник, а всего лишь попутчик…

Поселили меня буквально под боком у господина Сталина, в гостинице «Москва». Это было весьма примечательное место. С двенадцатого этажа, где располагался мой номер, открывался прекрасный вид на Кремль. Кроме того, из окна я мог обозревать всю Москву до самых окраин. Город расстилался передо мной как на ладони – и я не мог удержаться, чтобы не любоваться на него через свое окно. Особенно впечатляюще она выглядел на рассвете, когда розовая заря заливает небосвод… Да, очевидно, не зря мне выделили именно этот номер. Созерцание русской столицы невольно навевало мысли о величии этого народа.

Вот и сегодня утром я стоял у окна и не без удовольствия обозревал раскинувшуюся внизу столицу России с ее Кремлем. Утренняя дымка висела над городом, и казалось, что это само Божье благословение укутывает столицу. Постепенно дымка рассеивалась и лучи яркого солнца начинали раскрашивать город в яркие краски: оно золотило купола на церквях, радостными бликами играло в окнах. Город просыпался, наполняясь звуками дня. Где-то вдали прозвучал заводской гудок, застучали первые трамваи… В голубом безоблачном небе я увидел стайку белых голубей – они кувыркались в воздухе, словно бы купаясь в ласковых солнечных лучах. Все это было так безмятежно и мирно, так восхитительно прекрасно, что я особенно остро почувствовал стыд – за то, что мы собирались уничтожить все это, навсегда изменив лик этого благословенного города…

Теперь эти планы уже никогда не претворятся в жизнь – и русская столица будет жить, сохранив свой неповторимый облик! И это хорошо. Будет жить и процветать и весь народ этой страны, благословенный самим Всевышним, и никакие темные силы не смогут повергнуть этот народ в прах и попрать его ценности – никогда мне уже больше не придется сомневаться в этом… А если будет жить этот народ – то и всем остальным не грозит участь быть стертыми с лица земли. Я, по крайней мере, постараюсь сделать все, чтобы оправдать оказанное мне доверие. Все, ныне происходящее со мной, я могу расценивать не иначе как улыбку Господа… Если все сложится удачно, то от меня будет многое зависеть, и, возможно, я оставлю свой – не самый худший – след в истории…

Мне вдруг пришла в голову мысль, что только здесь, в этой стране, местом дислокации правителя и правительства является самая настоящая крепость, а не какой-нибудь там дворец. Дворец, разумеется, в Кремле тоже есть, да только он заключен в кольцо крепостных стен и боевых башен. Конечно, сейчас не пятнадцатый век, когда итальянский фортификаторы взводили тут стены и башни из обожженного кирпича с вполне определенной целью защиты города от врагов – но как символ воинствующей страны-крепости Московский Кремль как раз на своем месте. Сюда мы, немцы, по приказу своего фюрера стремились два года назад и почти дошли, но потом откатились, не сумев взять твердыню. А ведь ради этой цели, оказавшейся недостижимой, мы залили своей и чужой кровью половину России! Эта кровь была пролита напрасно…

Фрау Антонова сумела меня убедить, что культ «арийского бога» – это не экспромт, случайно пришедший в голову бесноватому ефрейтору, а домашняя заготовка, теоретическая работа над которой шла с того самого момента, когда Гинденбург привел Гитлера к власти. Пустить этот культ в дело планировалось только после окончательной победы Рейха в Европе, и именно он должен был стать основным итогом развязанной Гитлером войны, а не величие Германии. И вот тогда на Рейх и все подвластные ему страны опустился бы беспредельный тысячелетний ужас господства сатанинских сил, и некому уже было бы поколебать их могущество. О Боже, как я был наивен! Страшно подумать, сколь много людей оказались одурачены, обольщены пламенными речами нашего фюрера. Я видел в Гитлере величайшего военного вождя немецкой нации, но проглядел другие особенности его характера. Но, к всеобщему счастью, его карьеру прервали русские большевики. Сначала они сорвали план войны на востоке, отбив наше наступление на Москву, а потом бесноватый ефрейтор, испугавшись неизбежного поражения, пустил в ход свой давно заготовленный план, превративший Германию во врага всего человеческого рода, сделав из нее рассадник мерзости и греха. Безумец – он пытался изменить Божий промысел! В итоге поражение в войне превратилось в угрозу уничтожения всей немецкой нации. Изменить это ни я, ни даже старшие братья русских уже не можем, остается только бороться с последствиями… И это весьма печально.

Этой ночью я почти не спал – все думал о предстоящей встрече с русским вождем. Тем не менее чувствовал я себя довольно бодро. Многое обдумав и переоценив, морально я был готов к этому ответственному шагу.

Перед визитом к господину Сталину меня переодели – мой изрядно потрепанный мундир генерал-полковника вермахта для подобных мероприятий совершенно не годился. Вчера люди фрау Антоновой в закрытой машине отвезли меня в особое ателье, где с меня сняли мерки, а уже сегодня для меня был готов серый с искрой штатский костюм, который сидел на мне так же ловко, как и генеральский мундир, при этом таковым не являясь. Осмотрев себя в зеркало, я остался очень доволен и решил, что человек, носящий такой костюм, внушает к себе повышенное доверие. Хотя, скорее всего, на людей, подобных господину Сталину, эта магия не действует, поэтому мне на этой встрече лучше быть самим собой.

События, непосредственно предшествующие визиту, не отложились в моей памяти. Хоть от гостиницы до Кремля путь пешком занимал не более четверти часа, меня на эту встречу везли в закрытой машине. С фрау Антоновой мы встретились уже внутри – как я понимаю, на охраняемой территории. Я вышел из машины, она внимательно осмотрела меня и сделала комплимент, что в этом костюме, дополненном такой же серой шляпой, я выгляжу чрезвычайно представительно. Я ответил, что в этом никакой моей вины нет, и все претензии должны быть к портному; затем фрау Антонова сделала мне знак – и я направился вслед за ней. Сосредоточенный на предстоящей миссии, я не особо смотрел по сторонам во время следования по внутренним покоям Кремлевского дворца; я просто шел за ней – за своим Вергилием, сопровождавшим меня по темному большевистскому царству – ориентируясь на стук ее каблуков.

По мере приближения к кабинету господин Сталина мое волнение нарастало. Как-никак мне предстояла встреча с одним из величайших политиков современности… А если считать, что Черчилль уже мертв, то фигур такого класса на мировой шахматной доске остается всего две: Рузвельт, сумевший вытащить свою страну из цепких лап Великой Депрессии и господин Сталин, поднявший Большевистскую Россию из руин гражданской войны. Все остальные – это так: либо хорошо подготовленные посредственности, либо импульсивные дилетанты, к которым, кстати, я отношу и Гитлера. Умный и ответственный политик не полез бы в Россию и не стал бы связываться с Сатаной, ведь Князя Тьмы никогда не интересовала судьба его миньонов… На какое-то мгновение в мою голову закралась мысль, что, так сразу давая фрау Антоновой согласие, я едва ли проявил достаточно ума. Ведь мои жена и сын находятся во власти бесноватого ефрейтора, и если тот узнает о моем сотрудничестве с русскими, моих близких ждет незавидная судьба… скорей всего, они будут мгновенно уничтожены. Наверняка как родственники генерала, находящегося в советском плену, они и так находятся под особым контролем. Но раз я нужен господину Сталину, то, вероятно, имею право просить его об ответной услуге… Я знаю, что у него есть головорезы, сумевшие вытащить короля Георга из-под самого носа у заговорщиков, и почему бы мне не попросить большевистского вождя проявить подобную заботу и в отношении моих родных… Этим я себя немного успокоил.

И вот перед мной распахивается плотная дубовая дверь – и я стою в приемной господина Сталина. Нас встречает плотный лысоватый человек в полувоенной форме без знаков различия[7]7
  До введения погон, судя по историческим фотографиям, Поскребышев в петлицах френча знаков различия не носил, а потом сразу вдруг оказался генерал-майором.


[Закрыть], с холодными и проницательными глазами. Внимательно посмотрев на меня и фрау Антонову, он снял трубку внутреннего телефона и сказал в нее несколько слов по-русски, запрашивая для нас разрешения войти. После его кивка фрау Антонова решительно направилась к двери в кабинет своего вождя, и я пошел за ней следом. Оказавшись внутри, я вдруг ощутил себя так, будто оказался наедине с большим и опасным зверем вроде тигра. Взгляд желтых глаз затягивал меня как в воронку… Русский вождь выглядел обычным человеком, но тем не менее я всей кожей ощущал его непохожесть на других. Странное дело: невысокого роста, он выглядел гораздо внушительнее, чем можно было предположить, исходя из его изображений, которые мне доводилось видеть. От него будто бы исходило невидимое свечение. Кроме того, его движения, посадка головы и, главное, этот взгляд – все говорило о том, что передо мной истинный титан: решительный, бесстрашный, жесткий и ироничный, чрезвычайно умный и хладнокровный, непоколебимый в своих убеждениях.

– Здравствуйте товарищ Антонова, – сказал хозяин кабинета, – и вас, господин Роммель, я тоже рад видеть. – Говоря это, он оценивающе оглядел меня с ног до головы и, кажется, остался вполне удовлетворен. – То, что год назад вас удалось изъять живым и здоровым, было большой удачей для Советского Союза. Умных людей на этом свете слишком мало для того чтобы разбрасываться ими направо и налево.

С момента моего пленения я уже достаточно изучил язык, чтобы понять каждое слово и даже воспринять эмоции большевистского вождя. Только понять и сказать самому – это далеко не одно и то же. Любая немецкая овчарка способна понять, что ей говорит хозяин, но не способна сказать ни единого слова. Я, конечно, не овчарка, но мой уровень владения русским языком все же далек от идеала.

– Господин Сталин, – сказал я, – то время я не быть рад этот факт. Ваш люди быть решительны, и брать меня и убить все мой солдат. Целый один год я бездельничать и ждать, когда вы меня пытать, чтобы я изменять мой фюрер, то теперь я сам хотеть работа. Вы можете сказать, почему это так?

– Только время и человеческий труд способны превратить виноград в вино… – задумчиво и с назидательным оттенком произнес большевистский вождь, пройдясь по кабинету вкрадчивыми, едва слышными шагами. Затем он вновь остановился передо мной и произнес: – Этот год для вас, господин Роммель, тоже не пропал даром. Вы много работали над собой – и сейчас вы совсем не тот человек, что был год назад…

– Да, это есть правда, – согласился я, – сейчас я так доверчиво не идти бы навстречу Крымский Мясник. Этот человек способен использовать любой прием, даже если он быть противный офицерская честь.

– О какой офицерской чести вы говорите, господин Роммель? – прищурился Сталин. – Неужели о той, что позволила вам напасть на Советский Союз без объявления войны и выдвижения претензий? Или о той, что разрешила вашим солдатам любые преступления в отношении нашего мирного населения? Или о той, что морила наших пленных голодом в лагерях, расстреливала и вешала их по малейшему поводу и без? Или, может быть, германская офицерская честь позволяет вашим коллегам продолжать служить Гитлеру в то время, когда он уже полностью проявил свою сатанинскую сущность? Товарищ Бережной извлек вас живым из этого гадюшника и, отодвинув в сторону, позволил вам не измазаться в грязи и крови как некоторые прочие. Вы ему спасибо должны сказать, а не жаловаться на жизнь. Наша армия ведет священную войну с врагом, который вторгся к нам для того, чтобы кого-то из нас убить, а остальных сделать своими рабами, и в такой войне будут хороши все средства, ибо вас к нам никто не звал. К тому же ваш диверсионный спецполк Бранденбург-восемьсот в начале войны проделывал в наших тылах и не такое. А то взяли, понимаешь, моду жаловаться, что русские воюют неправильно – вот и получили тем же самым и по тому же месту. Вы меня поняли, господин Роммель, или надо попросить товарища Антонову перевести вам все это на немецкий язык?

– Я вас хорошо понять, – сказал я, – я вообще хорошо понимать по-русски, но все же я просить позволить мне говорить по-немецки, а фрау Антонова нас переводить. Говорить ваш язык – для меня это такой же, как таскать дрова, если я правильно помнить этот поговорка.

– Почти правильно, – буркнул большевистский вождь, – но суть сейчас не в этом. Товарищ Антонова сказала мне, что вы дали согласие сотрудничать с нами в деле управления тем, что будет представлять собой Германия после окончательного краха Третьего Рейха…

– Да, господин Сталин, я действительно дал на это согласие, – сказал я по-немецки, и фрау Антонова перевела мои слова. – Немецкий народ совсем не виноват в том, что Гитлер пришел к власти, и я хочу насколько возможно облегчить его участь.

Сталин хмыкнул и посмотрел на меня очень нехорошим взглядом своих желтых глаз, от которого струйка холодка пробежала по моему позвоночнику.

– А разве не немецкий народ ходил с цепями и кастетами бить евреев и коммунистов? – спросил он. – Разве не немецкий народ аплодировал Гитлеру, когда тот произносил свои человеконенавистнические речи, и голосовал за его партию на выборах? Разве не немецкий народ, одетый в серые мундиры солдат и офицеров вермахта, пошел на нас войной, чтобы захватить тут себе поместья со славянскими рабами? Разве не немецкий народ жег наши дома, убивал, грабил и насиловал наших людей? Разве не немецкий народ породил таких чудовищ, которые заставили поблекнуть даже злодеяния турецких янычар? Разве не немецкий народ присягнул Гитлеру и служит тому верой и правдой даже тогда, когда тот привел Германию и немцев на край окончательной погибели?

Его артикуляция, расстановка слов, тональность голоса во время этой речи – все действовало на меня так, словно мне в голову вбивали гвозди. Этот человек, бесспорно, обладал редким даром воздействовать на умы масс, и по большей части потому, что сам был горячо предан своим идеалам – они настолько тесно вплелись в личность этого человека, что составляли саму его суть. При беседе с ним почему-то становилось понятно, что с его стороны не может быть никакого обмана, лукавства или попыток манипулировать. Он был честен, его дело было священным для него – и народ его был таковым же. Очевидно, в этом и сила русских…

После того как он замолчал, пытливо поглядывая на меня, прошло несколько секунд, в течение которых я молчал, не зная, с чего начать отвечать на эти вопросы, которые, будучи, по сути, риторическими, все же требовали какой-то реакции с моей стороны.

Чтобы немного разрядить обстановку, последние слова Сталина решила прокомментировать фрау Антонова.

– Что касается слепого поклонения немецкого народа своему фюреру-дьяволопоклоннику – то это, на мой взгляд, можно уже расценивать не как преступное деяние, а как признак идиотизма, – сказала она.