Текст книги "Апланта (СИ)"

Автор книги: Александр Якунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Скромно обещаю подумать. Юлины комплименты делают меня эгоистом настолько, что последнюю фразу пропускаю мимо ушей. Надеюсь, мне можно простить такую невнимательность, поскольку первый раз в жизни я услышал в свой адрес комплимент. Хотя в глубине души я всегда верил в свою привлекательность.

– Интересно знать, – говорит Юля, – если с "лампочкой" понятно: ты – электрик и каждый день меняешь сгоревшие лампочки; с "фотоаппаратом" тоже все более или менее ясно: у тебя начальник – известный фотохудожник, и ты мог подсмотреть у него кое-какие движения; но вот откуда взялась "иголка"? Ты настолько красочно изобразил, как

иголка впивается в палец, что мне стало не по себе.

Смотрю на Юлю отстраненно. Знаю за собой, и знаю давно, одну ничем не объяснимую особенность или странность. Она состоит в том, что иногда ни с того ни с сего мне приходит какая-нибудь шальная мысль сказать что-нибудь или совершить нечто глупое и вредное. Вредное, исключительно, по отношению к самому себе. И чем глупее, нелогичнее и вреднее этот поступок, тем сильнее желание его совершить. Как правило, я иду до конца и делаю то, чего, казалось бы, не должен делать никогда. После, когда уже ничего нельзя поправить, долго, очень долго сожалею о сделанном. И даже получаю удовольствие от жалости к себе. Но это уже другая сторона моей особенности.

Иногда, крайне редко, ценой неимоверных усилий мне удается справиться с собой и погасить дурное желание.

Такая вот особенность моей натуры. В армии за свою особенность я едва не угодил на гауптвахту. Мог загреметь в дисбат. Пожалел капитан, которого я оттолкнул и даже почти ударил за то, что тот запрещал читать книги в карауле.

Здесь, на "гражданке", с такой силой моя натура проявила себя впервые. Мне ужасно захотелось открыть Юле тайну апланты прямо сейчас, немедленно! Прежде чем сделать признание, прошу у апланты прощения. "Прости, но я обязан это сделать. Не бойся, Юля хороший человек. Она не станет смеяться, презирать нас, тебя и меня. Она все поймет, простит и научит, что нам, тебе и мне, делать дальше".

Я собираюсь рассказать Юле всю историю с момента зарождения идеи апланты до ее сотворения. Я расскажу ей о каждом из десяти дней, проведенных мною на 26-м техническом этаже, о пальцах, исколотых иголками. Хочу поведать обо всем, что пришлось вытерпеть ради апланты и, в конечном счете, ради Юли. Новый человек, которым я стал после знакомства с Юлей, настойчиво советует все рассказать и тем самым приобрести независимость от апланты.

Но есть аргументы "против". Благодаря апланте я сделался другим человеком. Не станет апланты – не станет меня сегодняшнего. Чувство самосохранения говорит, что говорить об апланте нельзя. Юля не поймет.

– Что с тобой? Ты так побледнел! – спрашивает Юля. – Сделай несколько глубоких вдохов. Вот так, молодец.

Прихожу в себя, начинаю думать. Желание поделиться тайной апланты становится меньше, но еще не столь неотвратимо. Делаю еще несколько дыхательных упражнений. Юля встревожена.

– Не пугай меня. Что у тебя болит? Сердце?

– Все в порядке.

– Не хочешь – не говори. Тоже мне, друг!

– Друг – и только? – пытаюсь отшутиться я.

Юля куксится. Я бессилен что-либо сделать. У меня нет права успокаивать ее, обещать, что все образуется, что в будущем мне не придется что-либо скрывать и у нее не будет причин для обиды. Сколько будет существовать апланта, столько между нами будут продолжаться недоговоренности и обиды. На моем месте порядочный человек обязан был бы попросить у Юли прощения и уйти, не оглядываясь, навсегда. Но от одной этой мысли мне делается жутко. Страшнее, чем перед прыжком с парашютом.

Беру Юлю за плечи, с силой разворачиваю к себе и целую в губы грубо, жадно, взасос. Проносится пьяная, кружащая голову мысль: "Моя! Вся моя!"

Часть 18. "Поверить в очарованность свою".

Любимый поэт Юли – Окуджава. Мне он тоже нравится. Его стихи легким грустным туманом ложатся на сердце и запоминаются после первого прочтения. Муж сестры Борис помогает мне разучить на гитаре песню Окуджавы "Мне нужно на кого-нибудь молиться". Слова песни в наивысшей степени соответствуют моему теперешнему душевному настрою.

Борис, конечно, глуп, как пень, страшно невоспитан, неаккуратен, но в целом он добрый, незлобливый малый. Пусть живет со мной до тех пор, пока не получит квартиру. А получит он ее скоро. Это не "ля-ля", ибо в России во все времена квартиры ментам выделяли в первую очередь.

Юля настойчива в своем желании познакомить меня со своими друзьями – Светой и Максом. Я понимаю, что рано или поздно знакомиться придется.

– Пожалуйста, не волнуйся, – успокаивает меня Юля, – они совершенно не помнят о том случае, когда ты так позорно бежал.

– Юля, мы договорились не вспоминать об этом!

– Все, все, молчу. Но даже если и вспомнят, они настолько воспитанные люди, что ни слова не скажут. Увидишь, какие они прекрасные, отзывчивые, хорошие люди.

– У тебя все хорошие. Знаешь почему? Потому что ты сама хорошая.

На встречу с друзьями Юли, назначенную во внутреннем дворике театрального училища, иду как на Голгофу. Я почему-то более чем уверен: Макс найдет повод вспомнить тот злосчастный эпизод и вволю посмеяться надо мной. Но настроение у меня решительное. Если он вздумает достать меня, я просто дам ему в... Ударю так, чтобы он упал на землю, в грязь. Конечно, я помогу ему подняться. И скажу: "Смеяться над собой никому не позволю".

Вот и они: с ногами на сидении, сидят на спинке скамейки. Юля с ними. Макс бренчит на гитаре. Напевает что-то на английском языке. При моем появлении никто, даже Юля, не находит нужным приветствовать меня, хотя я поздоровался. Макс вместо приветствия берет аккорд, зажимает струны и говорит:

– Между прочим, я так и думал, что это именно ты увел нашу Юльку.

– Приятно иметь дело с умным человеком, – отвечаю я.

– Ого! Это по-нашему, – вступает в разговор Света. – Мне нравится, когда люди не лезут в карман за словом.

– Что значит "увел"? – полушутливо, полусерьезно возмущается Юля.

Макс не сказал ничего оскорбительного. Наоборот, в его устах "увел" звучит как комплимент. Непонятно, чем задели Юлю слова Макса.

– Может быть, наш новый друг сбацает на гитаре? – улыбается Макс.

– Он не играет, – говорит Юля, краснея.

Такое заступничество мне не нужно. Оно сродни стеснению и неприятно режет слух. Тем более оно не останавливает Макса.

– Не играет на гитаре? Жаль, – говорит он. – Может быть, он владеет роялем или, простите за смелое предположение, фаготом, духовым, так сказать, инструментом?

– Ничем он не владеет, – говорит Юля. – Он работает в Совете Федерации.

Кажется, Юля на самом деле стыдится меня! Зачем тогда нужна эта встреча? Макс и не думает останавливаться и продолжает в том же духе.

– В Совете Федерации? – говорит он. – Ничего себе! Боже правый, а я-то, как идиот, сижу и ведать не ведаю, с каким человеком уготовила судьба встретиться! Какая честь для нас! Ну и как там, в Совете Федерации, тяжело, поди, законы принимать?

Макс опасно приблизился к черте, за которой начинается то, что я определяю как "доставание", с вытекающими из этого последствиями.

Юля приготовилась что-то сказать, но я не дал.

– Юля, подожди. Я сам. Во-первых, в Совете Федерации я работаю электриком. Законы принимают те, кому положено. На рояле и фаготе я не играю. Я могу сыграть на твоей гитаре.

– Слушай, Юлька, твой парень мне все больше и больше нравится, – заявляет Света.

Юля с сердитым лицом обращается ко мне:

– Играть совсем не обязательно.

– Поздно! – кричит Макс и протягивает мне инструмент.

Без настройки исполняю на трех аккордах "Мне нужно на кого-нибудь молиться" Окуджавы.

Мне нужно на кого-нибудь молиться,

Подумайте, простому муравью

Вдруг захотелось в ноженьки валиться,

Поверить в очарованность свою.

Первый куплет страшно фальшивлю. Ко второму успокаиваюсь и выпеваю гладко, остальные исполняю так, как будто я один в комнате: свободно и легко. Я закончил так, что самому понравилось.

В полной тишине возвращаю инструмент. На лицах читается легкое изумление. Юля почему-то густо краснеет. Я сам поражен и обрадован своим исполнением. Даже мурашки пробежали по телу.

– Старичок, да ты просто гений! – восклицает Макс. – Я с тобой дружу.

Это первые слова, произнесенные Максом без ерничества.

– Ерунда, – отмахиваюсь я. – Окуджаву петь легко, любой сможет.

– Легко для тех, у кого сердце есть, кто умеет чувствовать, – говорит Света и с укоризной смотрит на Макса.

Мне припомнились слова Юли: "Макс – не мужчина".

Может быть, и на самом деле Юлины друзья – неплохие люди? В них есть что-то человеческое. Юля молчит, но я вижу, чувствую: мое исполнение ей тоже понравилось.

Часть 19. Она любит меня!

Узкая полоска льда со всех сторон ограничена лучами мощных прожекторов. Появляясь из темноты с одной стороны льда и пропадая в тени с другой, бесконечной лентой катят на коньках разнополые и разновозрастные люди с выражением блаженства и восторга. Лишь изредка можно увидеть человека с лицом, – "какого черта меня сюда занесло!" Движения катающихся, на первый взгляд, кажутся хаотичными, и только присмотревшись, понимаешь, что ритм этого движения, его скорость задается музыкой, льющейся сверху, оттуда, откуда стеной падает медленный крупный снег. В искусственном свете просматривается структура каждой снежинки.

Я стою на краю катка. На мне вязаная шапочка, которую я когда-то использовал в бесполезной борьбе с облысением, неизменная белая курточка с капюшоном и металлическими пластинами вместо пуговиц, на ногах – коньки, взятые напрокат. Мы разъехались с Юлей. Но вот она выезжает на освещенную часть катка. Сильно оттолкнувшись, лечу к ней. Ноги сами собой делают все необходимое для устойчивого и быстрого катания.

– Вот тебе и раз, – издалека кричит мне Юля. – Ты говорил, что не умеешь кататься!

– Даю честное слово, стою на коньках первый раз!

– М-да! Нет слов! Ты просто весь окутан тайнами и загадками. Может быть, ты инопланетянин?

– Да, я инопланетянин! Только никому не говори.

Мы въезжаем в темную полосу. Здесь я совершаю то, что задумал раньше: сдергиваю с головы шапку.

Через минуту мы вновь оказываемся на освещенной части катка.

Ветер неприятно шевелит мои искусственные волосы. С трудом преодолеваю желание натянуть шапочку обратно. Не отрываясь, смотрю Юле в глаза. Спина сама собой выпрямляется. Жду Юлиного приговора апланте. Вместо этого Юля целует меня в щеку и, смеясь, уезжает далеко вперед. Я бросаюсь за ней.

Меня охватывает волна счастья! Апланта выдержала свой самый главный экзамен!

Весь вечер смеюсь и шучу столько, сколько не смеялся и не шутил за всю свою жизнь.

Провожаю Юлю до подъезда ее дома в Большом Николопесковском переулке. Я без головного убора, как говорит моя мама – простоволосый. Как на катке я снял шапочку, так она и лежит в кармане. Испытываю ни с чем не сравнимую радость: теперь я могу, как все, ходить без головного убора. Новая жизнь! Не хочется расставаться с Юлей, но пора. Иначе рискую вообще не попасть к себе домой. Перед прощанием хочу поцеловать Юлю. Она вдруг отстраняется. Сердце мое обрывается. Почему-то сразу прочувствовал серьезность ситуации и причину ее возникновения. Это мои волосы! Хорошее настроение закатывается, как осеннее солнце – сразу и без надежды на рассвет.

– Что? Что-нибудь не так? – спрашиваю.

– Все так, – начинает Юля, но осекается. – То есть не совсем.

– Что именно не так?

– Ты не обидишься?

– Постараюсь, – отвечаю голосом приговоренного к смерти.

– Ты носишь парик? – с трудом выговаривает она.

Вот и все! Я разоблачен! Моя апланта оказалась не так хороша, как я уже привык думать о ней. А я-то, идиот, расслабился, шапку снял! Хотел быть, как все!

Это конец! Я вижу Юлю последний раз!

Страшная мысль приводит меня в чувство, заставляет собраться. Нет, так просто я не сдамся. Кажется, не я, а кто-то другой за меня начинает говорить и действовать.

– Юля, – произношу я чужим голосом. – Как ты могла подумать, что я ношу парик?

Бедная Юля смотрит на меня с надеждой. "Она любит меня!" – где-то далеко проносится в моей голове. Но нельзя расслабляться, нужно идти до конца.

– Юля, ты знаешь, что я служил в армии.

– Конечно, знаю.

– А ты знаешь, где и кем я служил?

– Нет.

– Я не рассказывал потому, что не хотел понапрасну беспокоить тебя. Я служил в ракетных частях стратегического назначения. В Сибири...

– Говори, говори, я слушаю.

– В ракетных частях, стратегических частях... произошел несчастный случай...

– О боже!

– Мы с напарником заправляли жидким топливом стратегическую ракету дальнего действия. Он шел первым номером, я – вторым. Дело было ночью. Сначала все протекало согласно регламенту, то есть нормально. Ничто не предвещало беды. И вдруг происходит обрыв питающего шланга...

– Какой ужас! – восклицает она.

Потрясенный, смотрю на Юлю – неужели верит?!

– ...да, произошел обрыв питающего шланга, ядовитая жидкость попадает на моего напарника... он погиб... на месте... умер в муках... на моих руках, его похоронили. Отличный был парень. Мне тоже досталось. Меньше, чем моему другу, но все же...

В заметном волнении Юля берет меня за руку. Я отстраняюсь.

– Подожди, – говорю я, – не сбивай меня. Давно нужно было все рассказать.

– Ты ждал удобного случая, – подсказывает Юля.

– Наверное. Топливо попало мне на правую ногу. – Я задираю брючину и показываю красное пятно – след из далекого детства. Когда-то я варил банку сгущенки и опрокинул на себя кастрюлю с горячей водой.

– На ноге рана почти зажила, – говорю я. – Кроме того, ядовитое топливо попало на мне на голову. С головой пока плохо. Доктора говорят, что ожог кожи на голове затянется через год. Но пока что мне больно дотрагиваться до головы.

Говорю и слушаю себя как бы со стороны. Мой загнанный в угол мозг услужливо подсказывает оправдательные ходы, которые в нормальных условиях я ни за что бы не нашел. Мне остается только пользоваться этим, презирая себя и не ведая, что из этого получится. Одна надежда на то, что Юле захочется поверить моему трепу.

– Какие доктора? – спрашивает Юля.

– Вот видишь, ты и этого не знаешь! Да, Юля, каждую неделю мне приходится ходить к врачам, проходить курс лечения. Меня лечат лазером. От этого волосы кажутся неживыми, но это мои волосы. Как ты могла подумать, что я ношу парик!?

– Прости, я не знала.

– Мне кажется, ты просто ищещь повод расстаться. Если не хочешь со мной встречаться, так прямо и скажи. Я понимаю, кому хочется иметь с не вполне здоровым человеком!

Юля вновь берет меня за руку и больше уже не выпускает. К горлу подкатывает комок.

– Юля, я так тебя люблю! Не знаю, переживу ли я наше расставание, – говорю я.

Она бросается в мои объятия. – О каком расставании ты говоришь! Я тоже тебя люблю!

– Ты не уйдешь от меня? – спрашиваю я.

– Не уйду.

– Юля, любимая, даю слово, клянусь, – говорю я, утирая слезу. – Если через год не выздровлю, то сам уйду от тебя.

– Молчи, молчи. Мы никогда не расстанемся. Ты обязательно вылечишься. Я подожду. Сейчас пойдем ко мне. Родителей нет дома. Дедушка давно спит.

Я соглашаюсь. Она и я понимаем, что сегодня случится что-то важное, что изменит нашу жизнь.

Часть 20. Атака на свадьбе.

Стою голый в ванной под сильной струей воды. Апланта лежит рядом.

– Юля, любовь моя, прости меня, подлеца, за обман!

Брызги летят в разные стороны. Я разговариваю сам с собой:

– У меня не было другого выбора. Про апланту я пока не могу тебе сказать. А без нее я не смог бы овладеть тобой. Теперь ты моя. Я победил! Есть чем гордиться. Мне удалось выторговать у тебя целый год! За год я обязательно что-нибудь придумаю с аплантой. Я умный, и что-нибудь обязательно придумается.

Выключаю воду. Вытираюсь. Глядя в зеркало, наклеиваю апланту. Широко улыбаюсь своему отражению в зеркале. Ненавижу себя. Мне жаль Юлю. Она слишком доверчива. На ее месте я бы ни за что не поверил в историю с аварией при заправке ракеты. "Жалко девчонку", – цинично думаю я.

Мы увидимся с Юлей завтра. Мы должны пойти в театр Вахтангова. В этом театре я еще не был.

* * *

Сегодня день моей свадьбы. Я женюсь на Юле. Родители Юли хорошие, но очень занятые люди. Так совпало, что их направили в командировку, и на свадьбе их не будет. Жаль. Родственники невесты будут представлены одним дедушкой. Дедушку зовут Зурабом, хотя он русский. Ему под восемьдесят лет. Последний месяц Зураб провел в больнице. С ним я еще не знаком.

Со стороны моих родственников будет сестра с мужем Борисом. Мои родители тоже не придут. Мама – из-за плохого самочувствия, папа – из-за мамы. Дело, конечно, не в здоровье. Мама принципиально против нашей свадьбы. Ей не нравится Юля. Мама считает, что я "рублю сук не по себе", что Юля "не моего поля ягода" и что "счастья у нас не будет, и мы скоро разбежимся в разные стороны". Я не хочу ее слушать.

Не хотят приходить на свадьбу – и не надо. Я даже рад. Мои родители со своими деревенскими привычками не вписываются в общество, к которому теперь я принадлежу. Да, стесняться своих родителей – большой грех. Больший, чем стесняться самого себя. Но думать об этом сейчас мне некогда. Подумаю как-нибудь после.

Скучно не будет. К свадебному столу приглашены все Юлины сокурсники по театральному училищу. Свидетелями, естественно, выступают Света и Макс. Вместо Светы я хотел видеть Милу со своей работы, но она отказалась.

После регистрации в загсе, игнорируя традиционные посещения смотровой площадки на Воробьевых горах, моста у Храма Спасителя с вывешиванием на его ограждении замка и выбрасыванием ключа в Москва-реку и прочее, прочее прямиком едем в Большой Николопесковский переулок, на Юлину квартиру, где уже накрыт стол.

За столом человек двадцать уже изрядно подвыпивших незнакомых молодых людей и Юлин дедушка. На удивление, Зураб молодо выглядит. Он строен и красив. Копна седых волос и орлиный нос делают его похожим на грузинского князя. Зураб мне понравился с первого взгляда. Надеюсь, я ему тоже.

Зураб берет на себя роль тамады и отлично с ней справляется. Тосты за здоровье молодых, обязательное "горько" с затяжными поцелуями он умело чередует шутками, анекдотами. Своевременно организует перерывы для танцев. Когда все надоедает, Зураб затевает концерт. Гости по очереди берут гитару и поют или что-нибудь декламируют. Некоторые поют под аккомпанемент Зураба на старинном рояле. Все выступают охотно и профессионально. Очередь доходит до Бориса. Борис не отказывается, хотя я заранее просил его не петь. Краснея за родственника, выхожу на кухню. Оттуда слышу приглушенный голос Бориса. Естественно, в своей оригинальной интерпретации он выдает своего любимого поручика Голицына, которому "не нужна ля-ля-ка". Борис умолкает. "А сейчас минута позора", – мелькает у меня в голове. Но раздается взрыв аплодисментов. Возвращаюсь в комнату. Выступление Бориса очень понравилось гостям. Борис переплюнул всех, кто выступал до него. Можно сказать, мент утер нос профессионалам! Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Как однажды сказала Юля, "чем тупее человек, тем ярче он может проявить себя в искусстве".

Зураб предлагает "свернуть концерт и размять косточки танцами". И только Макс не может угомониться. Пьяный, он бегает вокруг стола и требует "песню жениха".

Петь мне не хочется. Не могу! После памятного исполнения Окуджавы меня словно вырубило: на гитару смотреть не могу, к собственному голосу испытываю отвращение.

Макс ничего слушать не желает. Пристает всё настойчивее и даже начинает хватать меня за руки: спой да спой Окуджаву. Гости, и даже Юля, на его стороне.

– Не стану, не буду петь, – говорю я и пытаюсь повернуть всё в шутку. – Граждане, пожалейте бедного жениха. Жених устал. Он не в форме. Даю честное слово спеть в следующий раз, на золотой свадьбе.

– Нашел дураков, – орет безумный Макс. – Ни каких "потом"! Хотим сейчас. Братцы мои, жених играет на гитаре и поет замечательно! Мы хотим, а он не хочет! Это неуважение к гостям. Давайте все дружно попросим жениха. Просим, просим, ну, все вместе, три-четыре:

– Просим! Просим! – орут все, и даже Юля.

Выручает Зураб. Он объявляет о полной готовности к игре в бутылочку на "желание". Гости вскакивают со своих мест и перетекают в соседнюю комнату.

Макс остается наедине со мной. Очень хочется сказать ему что-то такое, после чего он бы отстал от меня. Руки сами собой сжимаются в кулаки, но я сдерживаюсь. Выхожу молча.

Гости расположились вокруг ковра, в центре которого Зураб раскручивает пустую бутылку из-под шампанского. Правила игры просты: тот, на ком остановится бутылочное донышко, заказывает желание, а на ком горлышко – его исполняет. Первая крутка заканчивается банальным поцелуем, вторая – стихотворением А. С. Пушкина, а третья – ядовитой улыбкой вездесущего Макса, на котором остановилось бутылочное донышко, и моей жалкой улыбкой под наведенным прямо на меня зеленым бутылочным горлышком.

Макс делает характерное движение рукой, говорящее о том, что я попался, и тоном победителя произносит:

– Хочу, чтобы жениха причесали на прямой пробор!

Присутствующие смотрят на меня серьезно-выжидающе и, как мне кажется, угрожающе. Глазами ищу Юлю. И не нахожу ее. Кроме нее, встать на мою защиту некому.

– Макс, это глупо, – говорю я. – Никому это не интересно. Я готов исполнить любое другое желание. Хотите, спою? Или пойдемте к столу, выпьем, а потом продолжим игру.

– Э, нет! Хитер электромонтер! – кривляется Макс. – Сначала – прямой пробор, а потом можно выпить и закусить.

Я встречаюсь глазами с Зурабом. Тот разводит руками:

– Воля фантующего – закон.

В комнату входит Юля. Наконец-то!

– Юля, скажи Максу. Пусть отстанет от меня.

По ее рассеянному взгляду понимаю – она меня не защитит.

– Юля тут ни при чем! – говорит Макс. – Закон есть закон, сел играть – играй. Проиграл – отвечай. Правда, ребята?

Гости соглашаются с Максом. Дело принимает серьезный оборот.

– Не стану причесываться, и весь разговор! Загадывайте любое другое желание.

– А мы желаем прямой пробор! – вредничает Макс.

Я заявляю о выходе из игры и пытаюсь уйти. Макс показывает на меня пальцем и орет, как недорезаный:

– Господа, держите его! Фант отказывается выполнять волю фантующего! Хватайте жениха! Приведем приговор в исполнение! Несите расческу. Я сам сделаю ему пробор.

Слышится слабый голос Юли:

– Ребята, не нужно! Не делайте этого. Прекратите!

Подлетают два парня и начинают выкручивать мне руки, заводить их за спину. С диким воплем я вырываюсь. Бью одного в лицо, другого толкаю в грудь так, что тот падает на пол и по инерции влетает под стол, увлекая за собой еще нескольких человек. Гости дружно ахают.

Парень, которого я ударил, утирает кровь из разбитого носа. Второй, выглянув из-под стола, гундосит:

– Ты что, совсем сдурел?! Мы ведь пошутили.

Ищу глазами Юлю. Она, чужая, стоит у дверей с поникшей головой. Ко мне подходит Зураб и говорит:

– Ну, знаете ли, молодой человек, всему есть предел!

И уже обращаясь ко всем, добавляет:

– Хочу пожелать всем доброй ночи и откланяться. Устал, годы берут свое.

Уход Зураба сопровождается гробовым молчанием. Следом свадьбу покинул Макс, за ним – Света и парень с разбитым носом, а потом дружно толпой – все остальные.

Со мной никто не попрощался.

Помогаю Юле убрать квартиру после свадебного застолья. Делаем все молча. Юля сердится на меня. Я сердит на нее. Почему она не помогла мне, не остановила Макса?

Юля садится на стул и начинает плакать. Забывая обиду, бросаюсь к ней и начинаю целовать, целовать.

– Юля, люблю тебя страшно! А ты?

Юля молчит. Отворачивается.

– Ты уже не любишь меня? Юля, скажи, скажи одно слово, и я уйду.

Юля произносит слова, которые я меньше всего хотел услышать.

– Ничего бы страшного не случилось, если бы Макс тебя причесал на прямой пробор.

– Как "ничего страшного"! – возмущаюсь я. – Ты забыла, о чем я тебе говорил?

– О чем забыла?

– Ты шутишь? – говорю я, потрясенный. – Как о чем? О том, что случилось со мной в армии, о том, что у меня болит голова, о том, что я прохожу курс лечения и сейчас мне больно не только расчесывать голову, но и дотрагиваться до нее. Мне нужен один год. Доктор говорит, что за это время я обязательно вылечусь. Ты забыла?!

– Ничего я не забыла!

– Не забыла? А раз так, то почему же не выручила меня, не защитила от Макса?

– Я очень устала и хочу спать, – холодно отвечает Юля.

– Как хочешь, – сдаюсь я.

Часть 21. Кровь.

Просыпаюсь среди ночи. Нестерпимо болит голова. Подобной боли я еще никогда не испытывал. Перед глазами зелено-красные круги. Мне кажется, я могу потерять сознание. Мне страшно. Стараясь не разбудить Юлю, в темноте пробираюсь в ванную. Включаю лампу. Пучки яркого света иголками вонзаются в глаза. Первые минуты ничего не вижу, только слышу чей-то стон. Не сразу доходит, что это мой стон. Всматриваюсь в зеркало. На лбу вижу следы кровоподтеков. Бордовые полосы тянутся из-под апланты, стекая по щекам. Отдираю апланту, как отдирают пластырь с волосатой груди. Мой череп – сплошная кровавая, разъеденная до кости рана.

В предсвадебной суматохе я перестал следить за аплантой. Почти неделю носил ее, не снимая. В результате кожа под аплантой сопрела и сошла лоскутами. Боль такая, будто голову жгут открытым огнем. За дверью слышу шаги и едва успеваю защелкнуть задвижку. Слышу Юлин голос:

– Что с тобой?

– Ничего страшного. Иди спать. Сейчас приду.

– У тебя болит голова?

– Нет. Иди спать.

– Подушка вся в крови. Что происходит? Мне страшно. Открой дверь.

Голос Юли срывается. Она плачет.

– Умоляю, сделай, как прошу: иди спать, – говорю я, едва сдерживая рыдания. – Через минуту я приду. Ну же...

– Я не уйду. Немедленно открой. Пожалей меня.

– Уходи, Юля. Иначе не знаю, что с собой сделаю!

– Господи! Да что же такое могло случиться! Хорошо, я жду тебя в спальне.

Смотрю на свое отражение в зеркале. Произношу вслух:

– Вот и все.

Прячу апланту под чугунной ванной. Заберу перед уходом. Заматываю голову полотенцем и выхожу. Юля бросается ко мне.

– Как ты напугал меня! Я думала, тебе плохо, – шепчет она, целуя мне лицо. – Прости, тысячу раз прости меня!

– За что?

– Макс, идиот, обидел тебя. Я, дура, до конца не верила тебе.

– А теперь веришь?

– Верю и больше никому не позволю тебя обидеть.

– Юля, я устал. Ничего не соображаю. Давай спать. Завтра поговорим и все решим.

– Да, да! Идем спать, спать, спать. Обнявшись, мы проходим в спальню. Под одеялом Юля обнимает меня. Я реагирую.

– После, все после. Ты устал. Люблю тебя, – шепчет она.

Дождавшись, пока Юля уснет, осторожно вылезаю из-под одеяла. В полной темноте одеваюсь. Подхожу к входной двери и оборачиваюсь.

В глубине коридора в полумраке замечаю Зураба. Наши глаза встречаются. На его лице нет удивления.

Часть 22. Это ...

Стою у раскрытого настежь окна на 26-м техниче-ском этаже здания Совета Федерации. В одной руке у меня апланта, другой держусь за косяк. Сильный ветер сдувает вниз. Стоит отпустить руку – и все, конец!

Внизу, подо мной, крыша дома, в котором живет Юля. Вернуться к ней я не смогу! Как глупо все по-лучилось! Я сам собственными руками сломал жизнь Юле и погубил себя! Очередной порыв ветра. Я ору:

Поручик Голицын, тра-та-та, тра-та-та,

Корнет Оболенский, налейте ля-ля.

Зачем нам, поручик, тра-та-та, тра-та-та?

Чужая ля-ля-ка нам совсем не ля-ля...

и отпускаю руку…