Текст книги "Апланта (СИ)"

Автор книги: Александр Якунин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Любин запах меня убивает, мешает соображать. Пытаюсь отодвинуться. Люба начинает хныкать:

– Послушайте, я отлично готовлю. Хотите, борщ украинский сварю? Пожалуйста, не бросайте меня! Я здесь пропаду.

Девушка зарывается лицом в мою белую куртку и крепко хватается за одну из металлических пластин. Любины плечи мелко трясутся. Она плачет. Мне противно, словно ко мне прислонили мертвое тело. Я отталкиваю Любу и, протиснувшись сквозь закрывающиеся двери, выскакиваю на платформу.

Оборачиваюсь. На меня смотрит спокойное, взрослое лицо Любы. Она улыбается. От этой улыбки делается не по себе. Уж не забавлялась ли она со мной?

Дома пришла мысль, что Любе нужно было бы помочь. Она помылась бы, и тогда... Ради кого я лишил себя удовольствия общения с женщиной? Ради Юли? Но ведь Юля – всего лишь мираж!

Я все-таки странный человек! Не беру то, что само идет в руки, и стремлюсь к тому, что недостижимо.

Часть 11. Эл-тон Джон.

Наконец я получил в милиции паспорт. И устроился электриком в дирекцию по обслуживанию высотных зданий. Контора находится на Новом Арбате. Мне поручили обслуживать корпус, который занимает Совет Федерации. Корпус расположен рядом с театральным училищем имени Щукина. Мой начальник – известный фотохудожник. Его работы публикуются во всех центральных газетах и журналах страны. В центральном манеже была его персональная выставка. Начальствует он поневоле. Как он сам говорит, "руковожу, потому как настоящим искусством на хлеб не заработаешь". В поисках натуры он целыми днями носится по Москве на своем стареньком "Жигуленке" . На службе показывается редко.

Всю работу за него выполняет Мила, его помощница. Мила молода, не замужем, но с характером.

У Милы потрясающая фигура, осиная талия, умопомрачительная линия бедра, точеные ножки, которые она не устает демонстрировать всем, подряд. Единственное, с чем Миле крупно не повезло, так это с лицом. Без всякого преувеличения, ее огромный нос, торчащий между двух впалых щек, покрытых плотными желтоватыми пластинками струпьев, производит отталкивающее впечатление. Последнее время стал замечать на себе ее особые взгляды. Как товарищ по работе Мила мне даже нравится. С ней неплохо поболтать, но не более того. Как женщина она меня не волнует. Один раз Мила пригласила меня в гости. Я отказался. Мила обиделась. Несколько дней она не смотрела в мою сторону и не разгова-ривала. Но прошло немного времени, и Мила опять начала одаривать меня своим особым взглядом. Ничего хорошего от этого я не жду.

Каждое утро, получив в конторе наряд на работу, неспешно шагаю в свой корпус, поднимаюсь в скоростном лифте на последний, двадцать шестой технический этаж, открываю дверь склада, набиваю сумку лампами и отправляюсь по длинным коридорам Совета Федерации, кишащим серьезными людьми в галстуках и дорогих костюмах.

Склад представляет собой огромный зал, одна стена которого сплошь стеклянная. Отсюда открывается умопомрачительный вид на Москву. Как на ладони виден весь Большой Николопесковский переулок. Если открыть окно и наклониться, то можно увидеть крышу училища имени Щукина.

Посередине зала проходят трубы. По ним в здание подается теплый воздух. Из-за этих труб здесь всегда жарко. Вдоль глухой стены уложены картонные коробки с запасными лампами.

В этой истории больше всего мне нравится то, что ключ от склада находится только у меня. Практически я могу попасть сюда в любое время суток. Здесь хорошо думается. Внизу – сплошное движение. Ты над всей этой суетой словно паришь! Никто об этой красоте не знает! Ни с кем ее не нужно делить!

Из коридоров Совета Федерации потихоньку натаскиваю мебель: два шикарных стула, пуфик, стеклянный журнальный столик. Теперь на складе можно с комфортом провести ночь.

Как правило, с делами справляюсь до обеда. Остальное время гуляю по Москве. На первую зарплату покупаю шикарную зимнюю шапку. В ней могу гулять подолгу и не мерзнуть. Но как бы далеко ни уходил, к трем часам всегда возвращаюсь в Большой Николопесковский переулок, занимаю позицию напротив театрального училища и жду. Стараясь быть неприметным, наблюдаю за суетой студентов, входящих и выходящих из загадочного учебного заведения. Изучаю их лица, пытаюсь представить, как живется им, избранным.

Несколько раз довелось увидеть Юлю. В отличие от других она всегда одна, без компании. И это мне нравится. Но то, что Юля не обращает на мою персону никакого внимания, обижает и даже сердит меня.

Иногда у меня появляется желание подойти к ней. Но я знаю, что мое время еще не наступило. Я еще не готов. Все никак не могу преодолеть страх перед возможной реакцией Юли на мою позорно лысеющую голову.

Суббота. В большой комнате, кроме меня, мама, папа и сестра. Традиционно лежу на раскладушке. По телевизору показывают концерт зарубежной эстрады. Выступает английский певец Элтон Джон. В его голосе нет ничего особенного, но слушать приятно. У Элтона Джона странная прическа.

– Красиво поет, – говорю я.

– Поет хорошо, только на мужика не похож, – говорит мама.

– А он и есть "не мужик", – заявляет сестра.

– Как так? – удивляется папа.

– В брюках – и не мужик? – вторит ему мама.

– Ну, родители, вы даете! Как будто вчера из деревни приехали, – говорит сестра. – Все знают, Элтон Джон – голубой. Он живет с мужиком. Он носит парик.

– Как голубой? – восклицает мама.

– Как парик? – поражаюсь я. – Разве мужики носят парики?

– Еще как носят, – отвечает сестра со знанием дела.

– Какая гадость, – говорю я, внимательно вглядываясь в прическу Элтона Джона.

– Переключите на другую программу, – предлагает мама. – Противно смотреть на этого петуха.

Я взрываюсь:

– Хоть раз в жизни дадите спокойно посмотреть телевизор?

В спор вступает папа. За моей спиной он делает угрожающие знаки и говорит:

– Что ты, мать, в самом деле? Мне тоже интересно на этого педика посмотреть.

– Тьфу, срамота! – фыркает мама и выходит из комнаты.

Английский певец Элтон Джон открыл мне глаза. Теперь всюду я стал замечать мужчин в париках. Оказывается, их немало в метро, на улице, в магазинах.

0x01 graphic

Часть 12. Апланта – дело интимное.

Как-то раз менял я лампы в приемной Совета Федерации. Из высокого кабинета вышел гражданин и остановился в задумчивости рядом со мной. Лицо красное. Волосы нереально густые и черные, как смоль. За километр видно, что волосы не настоящие. Не понимаю, какой смысл носить парик, если все видят, что это парик? По-моему, если уже носить парик, то такой, чтобы об этом никто не догадался.

Как быстро летит время! Скоро Новый год. Работа электрика меня устраивает. Было бы совсем здорово, если бы не доставала Мила. Помощница начальника продолжает смотреть на меня огромными синими глазами, вздыхать и жаловаться на одиночество. Однажды, вручив мне очередной наряд на работу, она интересуется, как я собираюсь встречать Новый год.

– Еду с друзьями за город, – отвечаю.

– Рада за тебя, – улыбается Мила. – А я буду дома. Одна. Мои предки уезжают к родственникам.

– Рад за тебя, – равнодушно отвечаю я. – Между прочим, у меня нет резиновых перчаток. Без них работать нельзя.

– Будут тебе перчатки, – говорит Мила.

– Можно идти?

– Иди, – вздыхает Мила и отводит взгляд.

На самом деле никаких друзей у меня нет, и за город я не собираюсь. Соврал потому, что приставания Милы меня раздражают. Она думает, что может меня клеить, поскольку у меня лысина. Лучше умереть от одиночества, чем жить с такой уродиной.

У меня температура, голова горит огнем, горло пересохло, руки потные. Ночью спал плохо. Ослаб настолько, что даже храп отца не раздражает.

Нет, я не болен. Меня съедает сумасшедшая идея – сотворить парик, не отличимый от настоящих волос. Главное, я точно знаю, как это сделать! Это знание вошло в меня само собой, ночью. После чего, собственно говоря, я потерял сон.

Похоже на чертовщину, но я уверен, что при помощи резинового бинта, резинового клея и шиньона, который (как теперь понимаю, не случайно) обнаружился в шкафу в комнате сестры, я сотворю себе шикарный парик – вещь, которая изменит мою жизнь. Я перестану комплексовать. Никакой Шурик не посмеет нудить по поводу моей лысины. Никакая Куля не посмеет пренебречь мною. Я позвоню продавщице Ире, к которой не пришел на свидание, постеснявшись своей лысины, и мы прекрасно проведем время. Страшила Мила не посмеет на пушечный выстрел подойти ко мне с двусмысленными предложениями. А в метро все девушки (не чета потной Любе из Волгограда) будут коситься на меня и сгорать от желания познакомиться. Останавливать их будет только мой презрительный взгляд.

Наконец я смогу подойти к Юле из театрального училища. Я приглашу ее в самый дорогой ресторан Москвы.

Все это будет. Но сначала нужно сделать парик.

Как будто специально для меня по телевизору показали фильм о диком племени, обитающем в центральной Африке. Взрослые мужчины деревни бреют головы и носят волосяные накладки – апланты, как назвал их корреспондент. Название мне понравилось. По сравнению с ним "парик" звучит грубо и негигиенично. "Апланта" – нежно и красиво. Свое будущее творение я решил называть "апланта".

Отношение аборигенов к своим аплантам сверхтрогательное и нежное. Они ухаживают за ними, молятся им и даже разговаривают с ними, как с живыми существами. Общение с аплантой – дело интимное. Потерять апланту считается великим позором. Даже если теряешь ее в бою, вместе с жизнью. Обнажить череп прилюдно у них то же, что у нас – появиться в обществе с голым местом чуть ниже спины.

Сотворить апланту – целое искусство! Оно сродни ручной вязке ковра. Нужно сделать миллион стежков, потратить уйму времени, полгода, год или даже два. Трудности меня не пугают. Когда ясна цель и известен путь ее достижения, ничего не страшно.

Часть 13. Кретин!

Вновь стою перед подъездом Щукинского училища. Как обычно, снуют студенты с отрешенными лицами. Загадочность заведения, в котором учится "моя" Юля, сегодня томит особенно сильно.

Приходит шальная мысль: посмотреть, что делается внутри здания. Решение приходит мгновенно. Поправив на голове норковую шапку, начинаю движение в сторону тяжелых дверей. Иду, как на амбразуру. Поднимаюсь на первую ступеньку, заношу ногу для перехода на вторую, и тут...

Лежу на кушетке, на 26-м техническом этаже. Лежу долго, бездумно, не дыша. Смотрю в бетонный потолок и боюсь пошевелиться. Шевельнусь – сразу начинаю вспоминать тот кошмар, который случился на ступеньках театрального училища имени Щукина. Неожиданно чихаю. И сам собой запускается механизм самобичевания. Сквозь смех и слезы вырываются ругательства:

– Урод! Дубина! Кретин! Жалкая мокрица!

Только что из-за собственной глупости я потерял Юлю. Навеки! – Урод! Дубина! Кретин! Жалкая мокрица!

Во все горло ору:

Поручик Голицын, тра-та-та, тра-та-та,

Корнет Оболенский, налейте ля-ля.

Зачем нам, поручик, тра-та-та, тра-та-та?

Чужая ля-ля-ка нам совсем не ля-ля.

Час назад случилось непоправимое. Едва я подошел к дверям училища, как оттуда на меня выскочили, как угорелые, три студента. Делаю шаг влево – и они влево, я вправо – и они вправо. Поднимаю глаза и вижу Юлю. Она без пальто. Потому узнаю ее не сразу. Рядом с ней тоже красивая девушка. И парень.

Тот самый, со спокойной прической, который просил Юлю не задерживаться (в тот день, когда я увидел Юлю впервые).

Вместо того, чтобы уступить дорогу, я, как дурак, стою и завороженно (разве только не открыв рот) смотрю на Юлю.

Она, по-моему, тоже растерялась. А вот ее подруга, та, наоборот, во всем сразу разобралась и специально громким голосом сказала:

– Юля, оказывается, при встрече с тобой молодые люди теряют голову. В тихом омуте черти водятся!

– Света, перестань, – отвечает Юля.

Света не унимается.

– Макс, почему ты молчишь! Разве не видишь, что происходит? Юлю собираются у нас отбить.

– Вижу и уже ревную.

Ответ Макса, его снисходительный тон мне не по душе. Подобных типов – наглых и самоуверенных – терпеть не могу. Минуты идут, а я все стою.

– Молодой человек, – обращается ко мне Света, – что-то раньше я вас здесь не видела. На каком курсе изволите учиться?

Молчу, как парализованный. Света подначивает Юлю:

– Может быть, вам нужно пообщаться с молодым человеком, так сказать, наедине, тет-а-тет? Макс, пошли!

Мне стало страшно. Почти так же страшно, как перед прыжком с парашютом. Голова отключилась, а тело не нашло ничего лучшего, чем развернуться на сто восемьдесят градусов и дать деру. Я слышал позади громкий смех и выкрики:

– Молодой человек, куда же вы?

Не оглядывался, но точно знаю: смеялись и улюлюкали только Света и Макс. Юля молчала. От этого, правда, не легче. В глазах Юли я выглядел полным болваном.

План сотворения (звучит высокопарно, но использование любого другого слова мне категорически претит) апланты созрел окончательно.

Часть 14. Секретное дело.

В последний рабочий день старого года, перед тем как служба безопасности начнет опечатывать комнаты, я должен проникнуть на свой склад на 26-м техническом этаже Совета Федерации и закрыться изнутри своим ключом. За десять дней праздников я обязан сотворить апланту. Из этого расчета я намерен сделать запасы продуктов питания, воды, шампанского (для встречи Нового года), а также всего необходимого для апланты: резиновый бинт, резино-вый клей, иголки в ассортименте и шиньон, который я уже выкрал из шкафа в комнате сестры.

С шиньоном, правда, вышла неувязка. Его пропажа обнаружилась практически в тот же час. Сестра перевернула вверх дном всю квартиру, подходила к маме, отцу и все выпытывала с милицейскими интонациями в голосе: "Кто взял шиньон?" Сестра кругами ходила вокруг меня, пока, наконец, не решилась задать вопрос о пропаже. Я на корню пресек все разговоры.

– Сразу говорю: на дурацкие вопросы отвечать не собираюсь.

Сестра была озадачена и растеряна.

– Конечно, шиньон тебе ни к чему. Но на месте его нет. Значит, его кто-то взял. Мама не брала. Папа не брал. Тогда кто?

На это я категорически заявил, что у нее не только дурацкие вопросы, но и сама она дура, а шиньон нужно искать у Бориса, которому он может понадобиться для оперативной работы.

– То есть как это? – удивляется сестра.

– Он у тебя сидит в засадах, выслеживает людей. Или не сидит?

– Сидит, кажется.

– Ну, вот видишь! Парик может понадобиться для изменения внешности.

Были и другие вопросы, но я так ловко, твердо, с необходимой долей иронии и наглости отвечал, что сам уже поверил: пропажа шиньона – дело не моих рук.

Наступают решающие дни. Объявляю родителям, что на все новогодние праздники уезжаю за город, к друзьям. Родители обеспокоены, но, по большому счету, рады за меня. Отец дает совет много не пить, держать ноги в тепле и быть осторожным в общении с незнакомыми девицами.

– Ну, ты меня понимаешь? – подмигивает он мне.

На прощание присаживаемся на дорожку, обнимаемся. Провожают, как в армию. Знали бы милые старики, что задумал их сынок!

Незадолго до окончания последнего рабочего дня старого года проникаю на склад. Запираюсь изнутри. Некоторое время сижу тихо – выжидаю. Слушаю,как постепенно замирает жизнь в огромном здании Совета Федерации. Раскладываю материалы для апланты. Беру в руки ножницы.

В этот момент скорее чувствую, чем слышу, какую-то возню снаружи. Прислушиваюсь. Определенно шаги и разговор. Глухой металлический звук. Связка ключей! Ручка двери медленно поворачивается. Мое сердце готовится к прыжку из груди. Как глупо попался! Если меня поймают, то начнется такое, о чем лучше не думать! Возня с замком затягивается. Ка-жется, они не могут открыть, потому что в замочной скважине торчит мой ключ, и ругаются между собой. Наверняка будут ломать дверь. Нужно идти сдаваться. Меня посадят в тюрьму как террориста. Доказывай потом, для чего мне понадобилась еда на десять дней, резиновый жгут, клей, иголки и женский шиньон.

Время идет, но ничего не происходит. Только слышится сразу несколько голосов, спорящих о чем-то, затем удаляющиеся шаги и неожиданно громкий голос.

– Не хотите – как хотите! Мне тоже все по барабану!

И еще одна пара быстрых ног удаляется.

Кажется, пронесло! Значит, апланте быть!

Быстро темнеет. Включаю настольную лампу, для конспирации обернутую газетой. Склоняюсь над журнальным столиком и, подобно хирургу над операционным столом, приступаю к работе над аплантой.

Спроси меня, какой сейчас день недели, – не отвечу. Отдыхал ли я хотя бы час? Не знаю. Но чем больше углубляюсь в работу над аплантой, тем больше работы остается. Время от времени меня охватывает паника. Кажется, я не успею сделать апланту. А если даже успею, ничего хорошего из этого не получится. Носить ее я не стану. Но мне удается взять себя в руки, и я работаю, работаю и совсем не думаю об отдыхе. Я неудержим. Апланта рождается на глазах.

Позволяю себе отвлечься от дела только для встречи Нового года. В полночь, с боем курантов, желаю себе сотворить апланту и одним махом выпиваю бутылку шампанского. Вообще я малопьющий. Алкоголь ударяет в голову. Малознакомые, но интересные ощущения!

Подхожу к витражу, через который открывается сумасшедший вид праздничной Москвы. Распахиваю окно. Подо мной обезлюдевший, притихший Большой Николопесковский переулок; крыша дома, в котором живет Юля. Она сидит за праздничным столом в окружении родителей, дедушки и друзей. Юля смеется, общается с друзьями, танцует. Она не догадывается, что в каких-то тридцати метрах над нею находится человек, то есть я, делающий все возможное и даже в определенном смысле нечто фантастическое, чтобы завоевать ее сердце.

Мысленно проникаю под металлическую крышу, толщу перекрытий и, кажется, вижу Юлю.

– Ты будешь моею! – говорю я.

Юля беспомощно оглядывается.

– Не бойся, любимая. Я тебя не обижу. Веселись, танцуй. Скоро я приду за тобой.

Холодно! Закрываю окно. Я уже разговариваю сам собой. Плохой признак. Этак можно сойти с ума. Я возвращаюсь к журнальному столику и продолжаю свою работу.

Наступил переломный момент: еще немного усилий – и апланта будет готова. Но сил уже не осталось. Сжав зубы, я довожу дело до конца. Первая примерка показывает ее полную непригодность. Ножницами разрезаю апланту на мелкие кусочки. Отчаяния никакого. У меня в запасе еще несколько дней. Я знаю ошибку и спокойно принимаюсь за работу с самого начала.

Завтра кончаются десятидневные праздники встречи Нового года. На столике лежит апланта. Еще не примерял, но знаю – на этот раз у меня все получилось. Делаю попытку встать: ноги, как ватные, держат с трудом. Спина не разгибается. Пальцы кровоточат от иголки, которой вшивал волосы шиньона в резиновую основу.

Отрезая путь назад, сбриваю на голове волосы и наклеиваю апланту на голый череп. Долго всматриваюсь в зеркало, привыкаю к новой внешности. Нравлюсь и не нравлюсь себе одновременно. Стал не хуже и не лучше, но решительно другим. Из зеркала на меня смотрит молодой парень с шикарной прической и синими кругами под глазами.

Но это все ерунда: главное, волосы как настоящие, что и требовалось доказать. Смогу ли в таком виде показаться на людях? Это еще вопрос. Есть еще время подумать, принять верное решение. Подчиняясь высшей силе, сваливаюсь на кушетку и забываюсь тяжелым сном.

Часть 15. Страшный эксперимент.

Первый рабочий день нового года. В контору спускаюсь непосредственно со склада. В одиночестве я пробыл ровно десять дней, показавшихся мне вечностью.

Как всегда, большая комната полна сотрудниками дирекции. Все оживлены по-особенному: долго не виделись, есть что обсудить. Занимаю место у задней стены. Идти вперед, на люди пока не решаюсь. На мне апланта. Внимательно наблюдаю за реакцией присутствующих. Все идет, как обычно: начальника нет, наряды выдает Мила. Электрики в ожидании очереди ведут между собой неспешные разговоры. Ко мне тоже обращаются с вопросами. Я отвечаю. Все как всегда.

Все свидетельствует о том, что первый экзамен апланта держит успешно. Вот только поведение Милы немного настораживает. Она возбуждена сверх всякой меры даже в сравнении с тем днем, когда она предлагала встретить Новый год вместе. Она смотрит на меня и улыбается не так, как всегда. Вручая мне задание, Мила говорит:

– Не пойму, в чем дело. Волосы, что ли, покрасил?

– С какой стати? – напрягаюсь я.

– А это что такое?

Мила протягивает ко мне руку. Я невольно дергаюсь.

– Ой, какие мы нынче нервные! – дурашливо говорит она и снимает с моего плеча длинный волос.

Это волос из шиньона!

– Что это? – вопрошает Мила.

– Откуда мне знать, – растерянно отвечаю я и делаю неловкую попытку выхватить из рук Милы волос.

Мила прячет руку за спину.

– А я знаю, что это такое. Сказать? – говорит Мила.

Сейчас со своей аплантой я буду разоблачен. В комнате наступает нехорошая тишина. Взгляды присутствующих устремлены на меня. С мольбой о пощаде заглядываю в огромные синие глаза Милы. Они искрятся мстительным весельем. Такие глаза не знают пощады. Уверен, следующей фразой Милы станет: "Сними парик". Но она тянет время!

Почему-то сожалею только о том, что Мила не знает, что свой парик я называю аплантой.

– Сказать, что это такое? – повторяет Мила. – Это волос шикарной брюнетки, с которой ты встречался.

Чувствую, как на нервной почве у меня начинает дергаться щека.

– Не твое дело, – устало сержусь я и быстро выхожу из комнаты.

Не могу понять: раскусила Мила мою апланту или нет? С одной стороны, ее предположение о том, что я покрасил волосы, есть не что иное, как свидетельство высокого качества апланты. С другой стороны, ее взгляд красноречиво говорил, что она догадалась. От этого предположения мне делается не по себе, бросает в жар. Нечего гадать. Срочно нужно искать другую работу, где без апланты меня не видели.

Родители после десятидневной разлуки встречают меня с радостью. А я рад тому, что они ни словом не обмолвились насчет моей изменившейся внешности. Только отец с едва заметной завистью в голосе произносит:

– Сынок, ты как бы с лица спал, осунулся. Пил, наверное, много. Или с девицами лишку дал. Я предупреждал. Во всем, сынок, нужна мера!

И еще сестра высказывается в том смысле, что у меня неопрятная прическа и неплохо было бы подстричься.

Пусть неопрятная, но все же прическа! Разве это не говорит в пользу апланты, о том, что я могу ее спокойно носить, не опасаясь разоблачения. В этот вечер я с особым удовольствием ужинаю и заваливаюсь на свою раскладушку пораньше, чтобы без помех обдумать план будущей встречи с Юлей.

Пришло время решительно с ней объясниться. Нужно, так сказать, расставить все точки над "и". Завтра или никогда! Либо пан, либо пропал! Или, как еще говорят, либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Завтра подойду к ней без головного убора. Подойду и прямо скажу о своем чувстве и желании с ней встречаться. Когда-то я нашел в себе силы для объяснения в любви другой девушке. Если смог тогда, смогу и сейчас.

От того, что мне предстоит, буквально захватывает дух. Невольно думаю о последствиях своего шага. В случае отказа немедленно увольняюсь с работы – раз, напиваюсь до бессознательного состояния – два и три – уезжаю из Москвы к черту на куличики. Устроюсь где-нибудь дворником и в полном одиночестве доживу до самой смерти.

Положительный исход, то есть вариант согласия Юли, я не рассматриваю в принципе. Зачем думать о том, что никогда, ни при каких условиях случиться не может.

Конечно, я лукавлю. Я верю в апланту. И, следовательно, в себя. Засыпаю с молитвой: я обращаюсь к апланте с просьбой помочь, не подвести. "А уж я тебя отблагодарю как следует", – думаю я.

Просыпаюсь среди ночи, как от толчка. Знаю, случилось что-то страшное, но что именно – не пойму. По комнате гуляет сквозняк. Голове холодно. Трогаю апланту. На месте ее нет! В нервическом припадке вскакиваю с раскладушки. Ногой наступаю на что-то колкое и жесткое. Это апланта! Лежит, несчастная и беспомощная, на полу! Видимо, во сне я нечаянно ее сдернул.

С самого начала у меня было ощущение, что тело мое не принимает апланту и отчаянно ей сопротивляется. Подумаю об этом после. А сейчас нужно спасать положение. Хватаю апланту и бегу в ванную, где припрятано все необходимое для ее переклейки. Мне повезло: родные все спали, и никто ничего не заметил. Можно только представить лицо мамы и отца, если бы они увидели мои волосы, валяющиеся на полу отдельно от меня. Об этом лучше не думать!

Ясно одно: встречу с Юлей нужно отложить до тех пор, пока мое тело не свыкнется с аплантой, чтобы исключить повторение подобной истории в будущем.

Часть 16. Не могу без нее жить.

Этот январский день выдался по-особому солнечным и морозным. Ровно три часа пополудни. Занимаю исходную позицию напротив подъезда театрального училища имени Щукина. С минуты на минуту должна показаться Юля. Сейчас решится моя судьба. Нет, я не сбегу, буду ждать до конца, потому как знаю: уйду – повторить все заново не смогу. Сегодня, именно сегодня должно все определиться! Конечно, Юля узнает меня. Она спросит, тот ли я парень, что убежал от них. Я отвечу:

– Да, это был я. Мне стыдно за свой поступок. Такое больше не повторится.

Скажу и признаюсь, что не могу без нее жить.

Отвлеченный мечтаниями, упускаю собственно момент выхода Юли из училища. Замечаю ее в трех шагах от себя. Она бросает на меня равнодушный взгляд и проходит мимо. Следую за ней.

Юля не узнала меня! На мое позорное бегство, стоившее мне стольких бессонных ночей, моральных и физических страданий, она даже внимания не обратила. Ей было все равно. Это означает, что как мужчина я ей не интересен. Возможно, я принадлежу к той несчастной категории мужчин, которых женщины не замечают в упор? Если это так, то мне ничто не поможет завоевать сердце Юли. Я зря сотворил апланту.

Терзаемый этими мыслями, я передвигаюсь в плотной толпе довольных и шумных пешеходов по Новому Арбату в пяти шагах от Юли. Из уличных колонок льется музыка: поет Элтон Джон. Собираюсь с духом догнать Юлю и напоследок высказать ей все, что у меня лежит на сердце.

– Я люблю тебя, Юля, – скажу я и тут же добавлю. – Прощай, любимая, навсегда!

На моем пути неожиданно возникает Мила.

По инерции продолжаю движение и несколько шагов волоку за собой не ожидавшую такого напора Милу. Она едва устояла на ногах.

– Стой! Да подожди же ты! Сумасшедший! Я вынужденно останавливаюсь.

– Тебя начальник вызывает. Пришла машина с лампами. Их нужно положить на склад. Ключи только у тебя.

Большой рот Милы растянут в глупой улыбке. Струпья на щеках светятся розовым светом изнутри. Она отвратительна. Я вырываю рукав и, увернувшись от нового захвата, ухожу от нее быстрым, похожим на бег шагом. Несколько шагов Мила бежит за мной.

– Ты куда? Тебя уволят с работы!

– Нет, нет, нет, – мотаю я головой.

– Что "нет, нет"?

– Нет! – кричу в лицо Миле и, грубо оттолкнув ее, бросаюсь вдогонку за Юлей.

* * *

Старый Арбат, как всегда, полон людей. Я неспешно иду по направлению к Садовому кольцу. Рядом со мной Юля. Выглядит она после занятий в своем театральном училище устало, но от этого она только милее. В очередной раз Юля приглашает к себе домой, в гости. Я опять отказываюсь.

– Почему? Папа и мама будут рады, – говорит она. – А уж дедушка как будет рад! Я уже всех предупредила о твоем приходе. Мама даже торт испекла.

– Зря. Нужно было со мной посоветоваться.

– Ну и...?

– Нет. При всем желании сегодня не получится.

Юля останавливается с поникшей головой. Это означает, что она сердится.

– В следующий раз, ладно? – говорю я, поправляя шапку на голове.

С Юлей я встречаюсь больше месяца, но еще ни разу она не видела меня без головного убора.

– Странный ты какой-то, – говорит она обиженно. – Все хотят с тобой познакомиться, а ты...

– И что тут странного?

– Не знаю. Это тебя нужно спросить. Мне кажется, ты что-то от меня скрываешь. У тебя есть тайна?

– Есть, – вырывается у меня. Юля замирает. В ее глазах испуг.

– Я шучу, – смеюсь я.

– Как знаешь. А мне пора домой.

Юля не умеет долго сердиться. Через десять шагов мы опять общаемся как ни в чем не бывало. Мне легко с ней. Поражает ее абсолютная правдивость. Юля всегда говорит то, что думает. И все это отражается на ее лице. Ее эмоции правдивы так же, как и слова. В этом она похожа на большого ребенка. В ней чувствуется неприятие любой лжи. Мне кажется, столкнувшись с обманом, она сначала сильно удивится. В этом смысле мне нелегко хранить тайну своей апланты. Апланта ставит меня в невыносимое положение постоянного обманщика, обманщика поневоле, но от этого не легче.

– Может быть, сходим в Парк Горького? Покатаемся на коньках, – предлагаю я.

– Отличная идея! Завтра же и пойдем. Коньки возьмем напрокат, – добавляет Юля, полагая, видимо, что своих коньков у меня нет.

Часть 17. Я становлюсь другим.

С появлением Юли моя жизнь круто изменилась. И продолжает меняться каждодневно. Я и сам изменился до неузнаваемости. Можно сказать, что в меня вселился другой человек: умный, веселый, талантливый, не знающий усталости. Могу не спать целыми сутками. Как правило, мы расстаемся с Юлей далеко за полночь. Убедившись по зажженному свету в ее комнате, что она благополучно добралась, возвращаюсь домой пешком (метро закрыто, такси дорого). Глухой ночью через всю Москву, не зная страха, не замечая холода и ветра, вышагиваю огромное расстояние от Арбата до Первомайской только для того, чтобы сделать глоток горячего чая и тотчас ехать обратно, на работу.

Редкие дни, когда я не встречаюсь с Юлей, целиком и полностью посвящаю любимому занятию: я вспоминаю тот день, когда все же догнал Юлю и признался ей в любви. Наверное, я был настолько убедителен, что Юля не нашла в себе силы отказать мне. Я горжусь собой. Ведь я мог испугаться, не подойти и не объясниться. Эта победа подняла мое самоуважение на такую небывалую высоту, что у меня сразу проснулась куча талантов.

Однажды Юля пожаловалась, что ей никак не дается наблюдение – домашнее задание.

– Завтра придется что-то показать, а голова пуста, как бочка.

Уяснив суть задачи, с лета предлагаю три решения, то есть три темы: "лампочка", "фотоаппарат" и "иголка". На ходу придумываю и показываю движения, по которым безошибочно, без подсказок, можно отгадать выбранные предметы. Юля в восторге.

– Гениально! Определенно, у тебя есть талант! Послушай, поступай учиться к нам, в театральное училище! Во-первых, ты – мужчина. У нас совсем нет мужчин!

– Как же так? А Макс? – спрашиваю я.

– Макс – не мужчина, – говорит Юля.

Ее ответ – бальзам на мое сердце, отравленное ревностью к Максу.

– Ты служил в армии, – продолжает Юля, – а люди с армейским опытом – на вес золота: пройдешь вне конкурса. У тебя выразительная внешность. Из тебя получится настоящий артист. Чего нельзя сказать про меня.