Текст книги "«...Расстрелять!»"

Автор книги: Александр Покровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Я – Зверев!

Те, что долго толкаются на флоте, знают всех. Как собаки с одного района – подбежал, понюхал за ножкой – свой!

Если вам не надо объяснять, почему на флоте нет больных, а есть только живые и мертвые, значит, вы должны знать Мишу Зверева, старшего помощника начальника штаба дивизии атомоходов, капитана второго ранга.

Когда он получил своего «кап-два», он шлялся по пирсу пьяненький и орал в три часа ночи, весь в розовом закате, нижним слоям атмосферы:

– Звезда! Нашла! Своего! Героя!

У него была молодая жена. Придя с моря, он всегда ей звонил и оповещал: «Гони всех, я начал движение», – и жена встречала его в полном ажуре, как у нас говорят, по стойке «смирно», закусив подол. И он никогда не находил свои в беспорядке брошенные рога. Всегда все было в полном порядке.

С ним все время происходили какие-нибудь маленькие истории: то колами побьют на Рижском взморье, потому что рядом увели мотоцикл, а рожа у Миши не внушает доверия, то еще что-нибудь.

Он обожал их рассказывать. При этом он улыбался, смотрел мечтательно вдаль и рассказывал не торопясь, с паузами для смеха, поджидая отстающих. Обычно это происходило после обеда, когда все уже наковырялись в тарелках. Рассказ начинался с этакого романтического взгляда поверх голов, кают-компания замирала, а Миша вздыхал и начинал с грустной улыбкой:

– Родился я в Нечерноземье… на одном полустанке… едри его мать… Мда-а… Так вот, в отпуске я задумал однажды сходить в баню…

Для того, чтобы сократить количество «едри его мать» до необходимого минимума, расскажем всю историю сами.

Перед баней он оброс недельной щетиной до самых глаз, надел ватничек на голое тело, треух, синие репсовые штаны, наши флотские дырявые сандалии на босую ногу, взял под мышку березовый веник и двинулся не спеша.

А вокруг лето; птички чирикают; воздух, цветы, настроение, сво-бо-да!

Давно замечено, что чем дальше от флота, тем лучше твое настроение, и чем ближе к флоту, тем оно все пакостней и пакостней, а непосредственно на флоте – оно и вовсе никуда не годится.

Далеко от флота ты хорошо дышишь, шутишь, смеешься веселый, говоришь и делаешь всякие глупости, как все прочее гражданское население.

Для того, чтоб дойти до бани, нужно миновать полустанок. На нем как раз остановился какой-то воинский эшелон. У ближайшего вагона стоял часовой. Ну какой строевик, я вас спрашиваю, пройдет спокойно мимо солдата и ничего не скажет? Это ж так же тяжело, как псу пройти мимо столба.

Миша не мог пройти он почувствовал сопричастность, остановился и подошел.

– Откуда едете?

Часовой покосился на него и хмуро буркнул:

– Откуда надо, оттуда и едем.

– А куда едете?

– Куда надо… туда и едем…

– А что везете-то?

– А что надо… то и везем…

– Ну ладно, сынок, служи, охраняй. Родина тебе доверила, так что давай бди! А я пошел.

– Куда ж ты пошел, дядя, – скинул часовой с плеча карабин и передернул затвор, – стой, стрелять буду…

Капитан, начальник эшелона, с трудом оторвал голову от стола. Вид у него был синюшный (их бин больной).

Перед ним стоял Миша Зверев, и сквозь дремучую щетину на капитана смотрели веселые глаза.

– Здрасте, хе-хе…

– Здрасте…

– Вот, взяли… хе-хе… – некстати захекал Миша.

– Интересовался, – вылез вперед часовой, – куда едем, что везем.

– Молодец, Петров! – прокашлял капитан. – Документы есть?

– Как-кие документы, отец родной? – сказал Миша. – Я же в баню шел…

– Значит, так! Особый отдел мы с собой не возим. Поэтому на станции сдадим.

– Товарищ капитан, я – капитан второго ранга Зверев, старший помощник начальника штаба, я документы могу принести, если надо!

– Не надо, – сказал капитан, застряв взглядом в Мишиной щетине. – Сидоров!

Появился Сидоров, который был на три головы больше того, что себе физически можно представить.

– Так, Сидоров, заверни товарища… м-м… старшего помощника начальника штаба… и в тот, дальний штабной вагон. Писать не выводить, пусть там делает. Ну, и так далее…

Сидоров завернул товарища (старшего помощника начальника штаба) под мышку и отнес его в тот дальний вагон, бросил ворохом на пол и – со словами: «Ша, Маша» – закрыл дверь.

«В вагоне раньше ехали лошади», – успел подумать Миша. Дернуло. От толчка он резко пробежался на четвереньках, остановился, подобрал веник и рассмеялся.

– Надо же, – сказал он, – поехали…

Вагон как вагон. Перестук колес располагал к осмыслению, и Миша расположился к осмыслению прямо на соломе.

Скоро остановились. Станция. Зверев вскочил и заволновался. Сейчас за ним придут. «Это что ж за станция? – все беспокоился и беспокоился он. – Не видно. Черт знает что! Чего же они?» За ним не шли.

– Эй! – высунулся он в окошко, перепоясанное колючей проволокой. – Скажите там командиру эшелона! Я – Зверев! Я – старший помощник начальника штаба! – обращался он ко всем подряд, и все подряд пугались его неожиданной физиономии, а одна бабка так расчувствовалась, от внезапности, что сказала: «О-о, хос-поди!» – ослабела и села во что-то, чвакнув.

Миша хохотал над ней, как безумный, пока вагон не дернуло.

О нем явно забыли. Станции мелькали, и на каждой он орал, подкарауливая у окошка прохожих: «Я – Зверев! Скажите! Я – Зверев!..»

Через трое суток в Ярославле о нем вспомнили («У нас там был этот… как его… начальник штаба») и сдали в КГБ.

За трое суток он превратился в дикое, волосатое, взъерошенное существо, с выпученными глазами и острым кадыком. Пахло от него так, что вокруг носились взволнованные мухи.

– Ну? – спросили его в КГБ.

– Я – Зверев! – заявил он с видом среднего каторжанина. – Я – старший помощник начальника штаба! – добавил он не без гордости и подмигнул. Мигать не хотелось, просто так получилось. Рожа – самая галерная.

– Документы есть?

– Как-ки-е до-ку-мен-ты? – в который раз задохнулся Миша. – Я в баню шел! Вот! – и в доказательство он сунул им под нос веник, которым иногда подметал в вагоне.

– А чем вы еще можете доказать?

– Что?

– Ну то, что вы – Зверев.

Миша осмотрел себя и ничего не нашел. И тут он вспомнил. Вспомнил! Что в Ярославле у него есть дядя! Ы-ы! Родной! Двадцать лет не виделись!

– Дядя у меня есть! – вскричал он. – Ы-ы! Родной! Двадцать лет не виделись! Родной дядя! Едри-его-мать!

К дяде поехали уже к ночи.

– Вы такой-то?..

– Я… такой-то…

– Одевайтесь!

И дядя вспомнил то героическое время, когда по ночам выясняли, кто ты такой.

Родного дядю привезли вместе с сандалиями. Когда он вошел в помещение, к нему из угла, растопырив цепкие руки, метнулось странное существо.

– Дядя! Родной! – верещало оно противно, дышало гнилым пищеводом и наждачило щеку.

– Какой я тебе дядя?!. Преступник!.. – освобождался дядя, шлепая существо по рукам.

Дядю успокоили, и под настольной лампой он признал племянника и прослезился.

– Служба у нас такая, – извинились перед ним, – вы знаете, черт его знает, а вдруг…

– Да! Да!.. – повторял радостный дядя. – Черт его знает! – и пожимал руки КГБ, племяннику и самому себе. Радующегося непрерывно, его увезли домой.

– А вы, товарищ Зверев, если хотите, можете прямо сейчас идти на вокзал. Здесь недалеко. А мы позвоним.

На вокзал он попал в четыре утра. Серо, сыро, и окошко закрыто. Миша постучал, тетка открыла.

– Я – Зверев! – сунул он свою рожу. – Мне билет нужен. Вам звонили.

– Давайте деньги.

– Какие деньги? Я же без денег! Ты что, кукла, – он заскреб щетиной по прилавку, – совсем, что ли, людей не понимаешь?

«Кукла» закрыла форточку.

Нервы, расшатанные вагоном, КГБ и дядей, не выдержали.

– Я – Зверев! – замолотил он в окошко. – Я – от КГБ! Вам звонили! Я – от КГБ! От! Ка! Ге! Бе! – скандировал он.

Тетка взялась за телефон:

– Здесь хулиганят! Миша молотил и молотил.

– Я – Зверев! Открой! Эй!

За его спиной уже минут пять стоял милиционер. Он дождался, когда Миша устал, и вежливо постучал его по плечу. Миша обернулся.

– Вы Зверев?

– Да-а… – Миша до того растерялся оттого, что его хоть кто-то сразу признал, что расплакался и дал себя связать. В машине он припадал к милицейскому плечу и, слюнявя его, твердил, что он – Зверев, что он – в баню, что он – в КГБ…

– Знаем, знаем, – говорили ему мудрые милиционеры.

– А я еще старший начальник помощника штаба! – останавливался среди соплей Миша и, отстранившись и вперившись, напряженно искал возражений.

– Видим, видим, – отвечали ему милиционеры. Мудрые милиционеры сдали его немудрым, а те заперли его до понедельника.

Миша замолотил опять.

– Я – Зверев! Сообщите в КГБ! Я – Зверев!

– А почему не в ООН? Пересу де Куэльяру, ему тоже будет интересно, – говорили немудрые и пожимали плечами. – Ну, так нельзя! Не дают работать. Накостылять ему, что ли? Чуточку… – и накостыляли…

В конце концов в понедельник все разобрались во всем! (Едри его мать!) КГБ с милицией проводили его на вокзал, вручили ему билет, посадили в поезд, и он начал обратный путь на свой полустанок…

Когда он слез с поезда, от него шарахнулись даже гуси. Миша пробирался домой огородами. Подойдя ближе, он услышал музыку. В его доме творилось веселье. Миша присел в кустах. Жизнь научила его осторожности.

Вскоре на крыльцо вывалился друг детства Вася. Вывалился, встал с кряком и отправился в кусты, гундося и расстегиваясь по дороге. У кустов он остановился, закачался, схватил себя посередине, и из него тут же забил длинненький фонтанчик.

Когда фонтанчик свое почти отметал, навстречу ему из кустов вдруг поднялось странное создание.

– Чего это здесь?.. А? Вася? – спросило создание голосом Мишки.

– Вот надо же было так упиться! – сказал Вася. – Привидится же такое… – и, сунув недоделанный фонтанчик в штаны, повернул к дому.

– Стой! – одним махом настиг его Миша, и Вася засучил ножками, утаскиваемый.

Оказалось, что Мишу всем полустанком дней десять искали баграми на озере, а потом решили – хорош! – и справили поминки.

Где вы были?

– Где вы были?

– Кто? Я?

– Да, да, вы! Где вы были?

– Где я был?

Комдив-раз – командир первого дивизиона – пытает Колю Митрофанова, командира группы.

– Я был на месте.

– Не было вас на месте. Где вы были?

Лодка только прибыла с контрольного выхода перед автономкой, и Колюня свалил с корабля прямо в ватнике и маркированных ботинках. Еще вывод ГЭУ[2]2
  ГЭУ – главная энергетическая установка.


[Закрыть] не начался, а его уже след простыл.

– Где вы были?

– Кто? Я?

– Нет, вы на него посмотрите, дитя подзаборное, да, да, именно вы, где вы были?

– Где я был?

Колюша на перекладных был в Мурманске через три часа. Просто повезло юноше бледному. А в аэропорту он был через четыре часа. Сел в самолет и улетел в Ленинград. Ровно в семь утра он был уже в Ленинграде.

– Где вы были?

– Кто? я?

– Да, да! – Вы, вы, голубь мой, вы – яхонт, где вы были?

– Я был где все.

– А где все были?

Шинель у Коленьки висела в каюте; там же ботинки, фуражка. Его хватились часа через четыре. Все говорили, что он здесь где-то шляется или спит где-то тут.

– Где вы были?!

– Кто? Я?

– ДА! ДА! ВЫ! – сука, где вы были?!

– Ну, Владимир Семенович, ну что вы в самом деле, ну где я мог быть?

– Где вы были, я вас спрашиваю?!

За десять часов в Ленинграде Коля успел: встретить незнакомую девушку, совершить с ней массу интересных дел и вылететь обратно в Мурманск. Отсутствовал он, в общей сложности, двадцать часов.

– Где вы были, я вас спрашиваю?!

– КТО? Я?

– Да, сука, вы! Вы, кларнет вам в жопу! Где вы были?

– Я был в отсеке.

Комдив чуть не захлебнулся.

– В отсеке?! В отсеке?!Где вы были?!!! Я ушел из каюты, чтоб не слышать эти вопли венского леса.

«Ботик Петра Первого»

Закончился опрос жалоб и заявлений, но личный состав, разведенный по категориям, остался в строю.

– Приступить к опросу функциональных обязанностей, знаний статей устава, осмотру формы одежды! – прокаркал начальник штаба.

Огромный нос начальника штаба был главным виновником его клички, известной всем – от адмирала до рассыльного, – Долгоносик.

Шел инспекторский строевой смотр. К нему долго готовились и тренировались: десятки раз разводили экипажи подводных лодок под барабан и строили их по категориям: то есть в одну шеренгу – командиры, в другую – замы со старпомами, потом – старшие офицеры, а затем уже – мелочь россыпью.

В шеренге старших офицеров стоял огромный капитан второго ранга, командир БЧ-5, по кличке «Ботик Петра Первого», старый, как дерьмо мамонта, – на флоте так долго не живут. Он весь растрескался, как такыр, от времени и невзгод. В строю он мирно дремал, нагретый с загривка мазками весеннего солнца; кожа на лице у него задубела, как на ногах у слона. Он видел все. Он не имел ни жалоб, ни заявлений и не помнил, с какого конца начинаются его функциональные обязанности.

Перед ним остановился проверяющий из Москвы, отглаженный и свежий капитан третьего ранга (два выходных в неделю), служащий центрального аппарата, или, как их еще зовут на флоте, – «подшакальник».

«Служащий» сделал строевую стойку и…

– Товарищ капитан второго ранга, доложите мне… – проверяющий порылся в узелках своей памяти, нашел нужный и просветлел ответственностью, – …текст присяги!

Произошел толчок, похожий на щелчок выключателя; веки у «Ботика» дрогнули, поползли в разные стороны, открылся один глаз, посмотрел на мир, за ним другой. Изображение проверяющего замутнело, качнулось и начало кристаллизоваться. И он его увидел и услышал. Внутри у «Ботика» что-то вспучилось, лопнуло, возмутилось. Он открыл рот и…

– Пошшшел ты… – и в нескольких следующих буквах «Ботик» обозначил проверяющему направление движения. Ежесекундно на флоте несколько тысяч глоток произносят это направление.

– Что?! – не понял проверяющий из Москвы (два выходных в неделю).

– Пошел ты… – специально для него повторил «Ботик Петра Первого» и закрыл глаза. Хорош! На сегодня он решил их больше не открывать.

Младший проверяющий бросился на розыски старшего проверяющего из Москвы.

– А вот там… а вот он… – взбалмошно и жалобно доносилось где-то с краю.

– Кто?! – слышался старший проверяющий. – Где?! И вот они стоят вдвоем у «Ботика Петра Первого». Старшему проверяющему достаточно было только взглянуть, чтобы все понять, он умел ценить вечность. «Ботик» откупорил глаза – в них была пропасть серой влаги.

– Куда он тебя послал? – хрипло наклонился старший к младшему, не отрываясь от «Ботика».

Младший почтительно потянулся к уху начальства.

– Мда-а? – недоверчиво протянул старший и спокойно заметил: – Ну и иди, куда послали. Спрашиваешь всякую… – и тут старший проверяющий позволил себе выражение, несомненно относящееся к животному миру нашей родной планеты.

– Закончить опрос функциональных обязанностей! – протяжно продолгоносил начальник штаба. – Приступить к строевым приемам на месте и в движении!

Бабочка

Офицер свихнуться не может. Он просто не должен свихнуться. По идее – не должен.

Бывают, правда, отдельные случаи. Помню, был такой офицер, который на эсминце «Грозный» исполнял, кроме трех должностей одновременно, еще и должность помощника командира.

Его год не спускали на берег. Сначала он просился, как собака под дверью: все ходил, скулил все, а потом затих в углу и сошел с ума.

Его сняли с борта, поместили в госпиталь, потом еще куда-то, а потом уволили по-тихому в запас.

Говорят, когда он шел с корабля, он смеялся, как ребенок. Бывает, конечно, у нас такое, но чаще всего офицер, если окружающим что-то начинает казаться, все же дурочку валяет – это ему в запас уйти хочется, офицеру, вот он и лепит горбатого.

Раньше в запас уйти сложно было; раньше нужно было или пить беспробудно, или, как уже говорилось, лепить горбатого.

Но лепить горбатого можно только тогда, когда у тебя способности есть, когда талант имеется и в придачу, соответствующая физиономия, когда есть склонность к импровизации, к театру есть склонность или там – к пантомиме…

Был у нас такой орел. Когда в магазине появились детские бабочки на колесиках, он купил одну на пробу.

Бабочка приводилась в действие прикрепленной к ней палочкой: нужно было идти и катить перед собой бабочку, держась за палочку; бабочка при этом махала крыльями.

Он водил ее на службу. Каждый день. На службу и со службы. Долго водил: бабочка весело бежала рядом.

С того момента, как он бабочку водить стал, он онемел: все время молчал и улыбался.

С ним пытались говорить, беседовать, его проверяли: таскали по врачам. А он всюду ходил с бабочкой: открывалась дверь, и к врачу сначала впархивала бабочка, а потом уже он.

И к командиру дивизии он пошел с бабочкой, и к командующему…

Врачи пожимали плечами и говорили, что он здоров… хотя…

– Ну-ка, посмотрите вот сюда… нет… все вроде… до носа дотроньтесь…

Врачи пожимали плечами и не давали ему годности. Скоро его уволили в запас. На пенсию ему хватило. До вагона его провожал заместитель командира по политической части: случай был исключительно тяжелый. Зам даже помог донести кое-что из вещей.

Верная бабочка бежала рядом, порхая под ногами прохожих и уворачиваясь от чемоданов. Перед вагоном она взмахнула крыльями в последний раз: он вошел в вагон, а ее, неразлучную, оставил на перроне. Зам увидел и вспотел.

– Вадим Сергеич! – закричал зам, подхватив бабочку: как бы там в вагоне без бабочки что-нибудь не случилось; выбросится еще на ходу – не отпишешься потом. – Вадим Сергеич! – зам даже задохнулся. – Бабочку… бабочку забыли… – суетился зам, пытаясь найти дверь вагона и в нее попасть.

– Не надо, – услышал он голос свыше, поднял голову и увидел его, спокойного, в окне, – не надо, – он смотрел на зама чудесными глазами, – оставь ее себе, дорогой, я поводил, теперь ты поводи, теперь твоя очередь… – с тем и уехал, а зам с тем и остался.

Или, вернее, с той: с бабочкой…

Химик

– Где этот моральный урод?!

Слышите? Это меня старпом ищет. Сейчас он меня найдет и заорет:

– Куда вы суетесь со своим ампутированным мозгом?!! А теперь разрешите представиться: подводник флота Ее Величества России, начальник химической службы атомной подводной лодки, или, проще, – химик.

Одиннадцать лет Северный флот качал меня в своих ладонях и докачал до капитана третьего ранга.

– Доросли тут до капитана третьего ранга!!! – периодически выл и визжал мой старпом, после того как у него включалась вторая сигнальная система и появлялась, извините, речь, и я знал, что если мой старпом забился в злобной пене, значит, все я сделал правильно – дорос!

Умный на флоте дорастает до капитана первого ранга, мудрый – до третьего, а человек-легенда – только до старшего лейтенанта.

Нужно выбирать между капитаном первого ранга, мудростью и легендой.

«Кто бы ты ни был, радуйся солнцу!» – учили меня древние греки, и я радовался солнцу. Только солнцу и больше ничему.

Химия на флоте всегда помещалась где-то в районе гальюна и ящиков для противогазов.

– Нахимичили тут! – говорило эпизодически мое начальство, и я всегда удивлялся, почему при том оно не зажимает себе нос.

Химик на флоте – это не профессиональный промысел, не этническая принадлежность и даже не окончательный диагноз.

Химик на флоте – это кличка. «Отзывается на кличку «химик»».

– Хы-мик! – кричали мне, и я бежал со всех ног, разлаписто мелькая, как цыпленок за ускользающим конвейером с пищей; и мне не надо было подавать дополнительных команд «Беги сюда» или «Беги отсюда». Свою кличку «химик» лично я воспринимал только с низкого старта.

– Наглец! – говорили мне. – Виноват! – говорил я.

– Накажите его, – говорили уже не мне – и меня наказывали.

«НХС» – значилось у меня на карманной бирке и расшифровывалось друзьями как – «нахальный, хамовитый, скандальный».

– С вашим куриным пониманием всей сущности офицерской службы!!! – кричали мне в края моей ушной раковины, на что я хлопал себя своими собственными крыльями по бедрам и кричал:

– Ку-ка-ре-ку!!! – и бывал тут же уестествлён. «Кластерный метод» – как говорят математики. Берется «кластер» – и по роже! И по роже!

На флоте меня проверяли на «вшивость», на «отсутствие», на «проходимость» и «непроходимость», на «яйценоскость» и на «укупорку», и везде стояло – «вып.» с оценкой «хорошо».

– Наклоните сюда свой рукомойник!!! (Голову, наверное.)

– Я сделаю вам вливание! Я вас физически накажу! Есть, наклонил.

– Перестаньте являть собой полное отсутствие!!! Есть, перестал.

– И закусите для себя вопрос!!! Уже закусил.

– А что вы вообще можете, товарищ капитан третьего ранга, подводник флота Ее Величества России?

Я могу все:

От тамады до дворника,

От лопаты до космоса,

От канавы до флота!

Могу – носить, возить, копать, выливать, вставлять!

Могу – протереть влажной ветошью!

Могу – еще раз!

– А Родину защищать?

А это и есть – «Родину защищать». Родина начинается с половой тряпки… для подводника флота Ее Величества России… и химика, извините за выражение…