Текст книги "Пастырь"

Автор книги: Александр Казбеги

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

«О, ласточка, здесь щебечи,

 
Звени под оконцем моим!
Коль вправду ты любишь меня,
Зачем улетаешь к другим?»
 

Быть рядом с ней, прикоснуться к ней, ласкать ее – только это одно всепоглощающее желание теперь овладело Онисе. Он кинулся к двери, постучал.

Маквала замерла, прислушалась. Стук повторился еще сильнее, еще громче,

– Маквала, Маквала! – исступленно звал Онисе. Маквала подбежала к двери, схватилась за засов.

– Любимая, любимая, разве ты не слышишь меня? – колотил в дверь Онисе.

– Кто там, что тебе надо? – вся дрожа, отозвалась Маквала.

– Открой, это я, открывай скорей, если не хочешь, чтоб моя кровь обагрила тебя!

– Зачем ты пришел ночью? Не открою! – робко защищалась Маквала.

– Любимая! Дай взглянуть на тебя, дай еще раз посмотреть на тебя, а потом, клянусь богом, накормлю воронов своим телом.

И было столько неукротимой страсти, безутешной мольбы в голосе Онисе, что женщина испугалась.

– Онисе!

– О! – воскликнул Онисе, словно горячая пуля ударила ему в сердце, – открой, открой!.. Я взгляну на тебя и уйду… Уйду навсегда… Только без тебя не могу, не могу не взглянуть на тебя… Открой… Я не могу больше жить, не для жизни я больше…

Маквалу пронзил страх за Онисе. Дольше не в силах бороться с собой, она отодвинула засов, и дверь распахнулась.

Онисе, шатаясь, перешагнул порог и припал к косяку. Он похож был на умирающего: лицо бескровно, глубоко запали глаза.

Маквала словно оцепенела. Она низко склонила голову, опустила глаза, и только ее тонко очерченные ноздри слегка вздрагивали.

Казалось, не было на свете силы, способной удержать их вдали друг от друга, а теперь они стояли рядом и боялись шелохнуться, боялись вздохнуть. Онисе глядел на трепещущую Маквалу и с робостью, со страхом ждал ее приговора. Маквала не смела поднять глаз на Онисе, чувствуя пронизывающую силу его взгляда; счастье переполняло ее. Она, любящая, не столько видела, сколько чувствовала его бесконечно усталое лицо, с такой любовью, мольбой и призывом, с таким горестным отчаянием обращенное к ней.

Ей трудно было говорить. Да и что могла она сказать? Упрекать его в том, что пришел к ней? Но ведь все ее мысли, все ее душевные мольбы неизменно были обращены к нему, чтобы пришел он, чтобы хоть раз ей удостоиться встречи с любимым, хоть раз еще изведать счастье, сказать ему о своей беспредельной любви. Открыть ему всю свою душу. Слить свое сердце с сердцем единственного! Да, но ведь Бежиа сегодня рассказывал ей, что Онисе собирается жениться на другой и что он счастлив и радостен.

Маквала вздрогнула, чаша ее испытаний переполнилась, она заговорила тихо, властно.

– Зачем ты пришел? – сердце громко колотилось в груди.

– Я люблю тебя! – твердо сказал Онисе.

Наступило молчание. Волна счастья и надежды снова залила Маквалу.

– Ты меня любишь? – безотчетно спросила она, подняла на него свои лучистые глаза и тотчас же снова опустила их.

Он гордо выпрямился, подошел к ней, почувствовал – победа за ним, и лицо его озарилось.

– Маквала! Мы встретились и полюбили друг друга. Потом старались забыть друг друга… и не смогли. Не по нашей воле это случилось и не в нашей воле расстаться… Я старался, видит бог, старался удалить тебя из своего сердца, вырвать с корнем любовь к тебе, каленым железом выжечь твой образ из своей груди, но только напрасно измучил себя: весь истаял, сгорел, и вот снова пришел к тебе!..

Онисе говорил спокойно и твердо, сам веруя в то, что говорил. Слова шли из сокровеннейших глубин его души, где закалялись они, очищались в огне любви.

Женщина покорялась этой уверенной силе, его голос, слова его проникали ей в душу, она таяла, растворялась в них, безмолвно им подчинялась.

Онисе обнял ее, привлек к себе, крепко обхватил руками, заглянул ей в глаза.

– Желанная!.. – тихо, почти шепотом, говорил он. – Родная моя!.. Скажи мне… Я в последний раз пришел к тебе, скажи, куда мне деваться, что делать? Будешь ты когда-нибудь моей?! – голос его оборвался. – Нет? – спросил он одними губами.

Она замерла, притаилась, почти не дышала, как заяц, чуящий близость орлиных когтей.

– Скажи, любимая, скажи! – молил Онисе, все крепче сжимая ее в объятиях.

Сладкая истома охватила Маквалу, она поникла бессильно, и вдруг стон вырвался из ее груди; вскинув гибкие руки, она обвила их вокруг шеи любимого. Онисе приник к ее губам долгим жарким поцелуем.

– Маквала! – простонал он, легким движением подхватил ее на руки и стал покрывать поцелуями.

Тлеющие угольки в очаге погасли, подернулись пеплом. Мрак залил мельницу. В глубокой тишине изредка слышался только воркующий шепот влюбленных: они призывали в свидетели бога на небесах и жизнь свою на земле, что будут вечно принадлежать друг другу, навеки сольются воедино.

10

Безоблачны были первые дни их счастья. Созданные друг для друга, слишком долго томились они друг без друга и теперь самозабвенно отдавались радости встречи, и эта радость заполняла все их часы.

Каждый вечер, после часа крестьянского ужина, встречались они, и пламя любви жгло их, и не было у них досуга, чтобы пораздумать о будущем.

Так всегда пролетает весна человеческой жизни. Редко кого посещает она во всей своей пышности, но если приходит, заставляет забыть обо всем и обо всех на свете.

Время шло, близился срок возвращения Гелы. А влюбленные не только не ждали его, но словно и не допускали мысли о таком бедствии.

Как-то Онисе пришел к своей любимой в назначенный час, крепко обнял ее, едва переступив порог.

– Почему ты опоздал? – ласково спросила Маквала.

– Разве опоздал? Вон взгляни! – и Онисе указал ей рукой на вечернюю звезду.

Маквала посмотрела на небо и улыбнулась, лучистая радость замерцала в ее глазах. Звезда еще не успела дойти до отмеченной ими черты, – значит, Онисе пришел раньше условленного часа.

– Не знаю, – капризно ласкаясь, говорила Маквала, – мне показалось, что уже скоро рассвет.

– Ах ты, моя ворчунья! – улыбнулся Онисе. – Обманываешь меня!

– Нет, нет! – пьянея от близости любимого, шептала Маквала.

Они вошли в комнату и сели рядом на скамейку. Маквала склонила голову на плечо друга, искоса взглядывая на него. Онисе казался озабоченным. Дни счастья отучили ее от грусти и даже от простой повседневной скуки. Много горя, много забот выпало на долю Маквалы, но близость любимого излечила ее раненое сердце, и она, полная радости, забыла о печалях.

«Онисе любит и любим… О чем же он может грустить?»– думала Маквала.

– Милый! – сказала она. – Не грусти так, а то, ей-богу, заплачу.

Онисе восторженно, благодарно взглянул на нее.

– Разве могу я грустить, когда ты со мной? Как солнечный луч, поселилась ты в моем сердце, навсегда озарила его.

– Тогда отчего ты молчишь?

– Так просто, задумался…

– Нет, не хочу я печальных дум, не хочу горя! Говори, говори со мной все время, я хочу слышать тебя!

– Жизнь моя!.. Что мне делать, как мне ласкать тебя, чтобы утолиться твоей любовью? Чем отплатить тебе за счастье, как суметь никогда не огорчать тебя, не печалить твой взор?

– Сам не будь печален, – буду и я всегда радостной.

Онисе снова поник головой, задумался.

– Ты опять? – встревожилась Маквала.

Онисе поднял глаза на женщину, изведавшую в жизни так много горя и все же сумевшую сохранить всю чистоту свою и наивность.

– Маквала, сегодня я узнал, что Гела скоро вернется домой.

– Гела? – побледнела женщина. – Кто тебе сказал?

– Из Чечни вернулись пастухи, они и сказали.

Долго сидели они в глубокой задумчивости.

– Маквала! – прервал молчание Онисе. – Мы были так счастливы, что позабыли обо всем… Готовься в путь, – пора нам уходить.

– А как мне готовиться?

– Мало ли? Пошить, постирать. Только много вещей не бери с собой. Трудно нам придется.

– А я ничего и не хочу.

– Когда же мы уйдем?

– Хоть сегодня.

– А ты не спрашиваешь, куда?

– Зачем спрашивать?

– А вдруг тебя потянет в другие места?

– С тобой мне всюду рай.

– Маквалаиси! Кто тебя, такую чудесную, породил? – Он горячо обнял ее. – Значит, я послезавтра приду, и мы, помянув бога, тронемся в путь!..

– Хоть сейчас же!

На рассвете Онисе простился с Маквалой и пошел в горы. Он решил продать отару, собрать хотя бы столько денег, чтобы в новых местах, до обзаведения новым хозяйством, не обречь Маквалу на горькую нужду.

Он шел спокойно-радостный и думал о будущем. Но когда он достиг тех мест, где паслась отара, и увидел раскинувшееся по родным склонам стадо, тоска сжала ему сердце. Только теперь почувствовал он, как трудно ему будет расставаться с местами, где протекало его детство, вся его жизнь, где вкушал он и горе и радости, где научился чувствовать и думать. Шум родных ручьев ласкал и убаюкивал слух Онисе. Ему чудилось, что огромные, голые и бесплодные скалы таят в себе необъятные силы, и даже блеяние овец звучало для него, как песня

Все вокруг, – от горделиво-синеющего высокого неба и величавых гор до самого мелкого щебня, – все здесь было безмерно дорого Онисе, и расставание стоило ему полжизни. Но он любил Маквалу, и ради того, чтобы обладать ею, сохранить ее, он готов был, не задумываясь, отдать всю свою жизнь.

А стадо, обреченное на продажу, благородная скотина, охраняя которую он провел столько бессонных ночей! Многих нежных чувств лишался он, расставаясь со всем, что любил с детства, с чем прожил всю жизнь. Но любовь требовала, чтобы он отказался от всего.

Онисе созвал пастухов и сказал им, что решил продать свое стадо, потому что ему нужны деньги. Это известие поразило пастухов, но все они считали, что только крайняя нужда могла толкнуть его на этот шаг. Все высказывали ему сочувствие, как в большой беде. Так приняли пастухи решение Онисе. Однако народ, теми, смотрел на дело иначе.

В те времена суждение народа, общины, еще сохраняло свою древнюю силу. Теми был единой семьей, и беда любого из его членов считалась общей бедой. Община защищала своих членов, заботилась о них. Тем же платил своей общине каждый из них. Жизнь вне теми, в стороне от него представлялась невозможной. Каждый чувствовал себя под защитой своей общины. Оскорбление человека принималось как оскорбление общины, и это придавало каждому чувство гордости, внушало силу и непреклонность.

Когда теми узнал о решении Онисе, он пожелал, пользуясь своим правом, спросить у него отчета в его делах и, если в этом будет надобность, помочь ему.

Старейшие собрались, озабоченные не только тем, что единая их семья может потерять одного из сильных членов общины, а тем, что пример одного мог пагубно отразиться на других, мог развалить, ослабить общину. Не посягая ни на чью собственность, община считала своим долгом всеми мерами воздействовать на сознание своего члена, доказать ему всю неосновательность принятого им решения.

И когда Онисе беседовал со своими пастухами о продаже овечьего стада, к нему подошел Бежиа и передал, что на Ваке-Мта собрались старейшие и требуют его к себе.

Онисе попросил пастухов поскорее найти покупателя и пошел с Бежиа.

По дороге Бежиа рассказал Онисе, что сход теми собрался ради него.

– Зачем ты хочешь продать овец? – опрашивал Бежиа Онисе, – ведь труд свой на них положил, от зверя их охранял, растил их, как детей родных.

На Ваке-Мта, на лугу, собрались старейшие. Когда подошел Онисе, многие встали, приветствуя его.

– Садитесь, садитесь, уважаемые, я не заслужил такой чести! – и Онисе поздоровался с собравшимися.

– Отчего же? Ты из хорошей семьи, хорошего рода, – ответил один из старейших.

Наступила тишина.

– Начинай, Пареша, пора! – обратились мохевцы к седовласому старцу.

Пареша кашлянул, провел рукой по усам.

– Подойди сюда! – обратился он к Онисе, стоявшему поодаль от остальных.

Онисе приблизился к старейшим и почтительно остановился. Обычно он держал себя с каждым из них в отдельности, как равный с равным, и если кому-нибудь из них оказывал особый почет, то честь эта воздавалась возрасту, седине. Совсем иначе было теперь. Он стоял перед собранием старейших – хранителем чести общины, блюстителем вековечных обычаев народа, и покорно склонял голову перед его гордым величием.

– В народе прошел слух, что ты хочешь продать свое стадо, Онисе! Правда ли это? – спросил Пареша.

– Правда! – тихо подтвердил Онисе.

– Значит, хочешь разрушить свой очаг?

– Да.

Снова наступила тишина.

– Онисе, – начал Пареша, – теми хорошо тебя знает и ценит тебя. Ты от плоти и крови нашей. Ты всегда был верной опорой общины, другом своих соседей, всегда был первым среди лучших и в труде и в борьбе, добрым хозяином, храбрым защитником своего народа от врагов…

Голое старца задрожал, он остановился, чтобы перевести дыхание.

Онисе воспользовался этим.

– Люди!.. Не заслужил я такой чести, – пусть жизнь моя ляжет жертвой на ваш алтарь!.. Вы сами были всегда опорой и надеждой моей!..

– Постой! – прервал его Пареша. – Поистине, теми много помогает своим членам, поистине, человеку нельзя жить вдали от общины. Что может сделать человек, если он останется один? Одинокий человек несчастен, жалок. Теми считает тебя сыном своим. Расскажи ему о своей беде, и он поможет тебе, и братья твои станут рядом с тобой.

Онисе побледнел, потом стыд залил его лицо шафрановой краснотой. Как ему быть? Он не может открыться общине, но не может и лгать. А народ ждет ответа.

– Народ мой любимый! – прервал он наконец тягостное молчание. – Не могу я ответить на ваш вопрос. Не принуждайте меня лгать, лучше побейте меня камнями.

– Хорошо, – сказал старейший, – сердце человека для того и сокрыто от глаз, чтобы не все могли заглядывать в него. Община требует от тебя, чтобы ты не разрушал очага своего, не наносил вреда людям, не подавал им дурного примера. Что ты ответишь на это?

– На это? – повторил Онисе. – А вот что… Где бы я ни был, – пусть земля разверзнется подо мной, если я помыслю изменить общине! Клянусь быть верным и послушным ей… Но как же мне быть, если не могу я оставаться здесь!.. – горько воскликнул он.

– Останься, останься! – послышалось кругом.

– Тише! – сурово сказал Пареша. – Продолжай! – обратился он к Онисе.

– Теми зовет меня братом, я в долгу перед теми…

– Говори, что хочешь сказать.

– Больше тысячи голов в моем овечьем стаде. Есть у меня еще крупный рогатый окот, лошади. Хочу разделить все это поровну на две части. Половину хочу продать, а половину передать общине для тех, кто в нужде.

– Онисе! – встал один из старейших. – Твоя доброта нам известна. Добро же твое нажито твоим трудом, и пусть оно останется у тебя. Но ты – брат наш, и мы просим тебя, не принуждаем, остаться с нами, не уходить!

Долго еще шла беседа, долго старейшие уговаривали Онисе, но тверда была клятва, данная Маквале, и незыблем, хоть и труден, был его долг перед ней.

Народ решил отпустить Онисе, он понял, что только необходимость могла побудить этого человека покинуть родные места.

– Онисе! – сказал Пареша, напутствуя его на прощанье. – Ты не хочешь остаться, и сердца наши стонут, разлучаясь с тобой. Добрый путь тебе, но помни всегда родину свою, братьев своих, могилы отцов своих! Не забывай никогда наших святых! Ты в любой день волен вернуться сюда. Помни материнское молоко, вскормившее тебя, вспоминай, что сердце наше печалится, расставаясь с тобой. Взгляни на горы! Здесь жили твои предки, горы эти были свидетелями их радостей и печалей!.. Не забывай о них, ибо все это твое!..

Старец обнял его и простился с ним.

11

Онисе попрощался со всеми и вернулся к своему стаду. Здесь ждали его покупатели. Они уже побывали у его родных, от которых, по горскому обычаю, получили согласие на покупку стада.

Онисе разделил все стадо пополам, половину он передал выборным лицам теми, за другую половину получил деньги от покупателей.

Стадо еще не тронулось в путь. Онисе не отходил от него. Сердце тяжело стучало в груди, душу терзала печаль. Надо с детства жить около своего стада, чтобы понять чувства, которые обуревали Онисе.

Наконец стадо двинулось. Опираясь на посох, стоял Онисе у дороги и безмолвно следил за ним. Стадо текло мимо, и вся жизнь Онисе, казалось, проходила перед его мысленным взором. Вот идет пестроголовая годовалая овечка, которая крошечным ягненком осталась без матери, и Онисе долго выхаживал, нежил и холил ее. А вон холощеный баран. Блюстители порядка как-то хотели отнять его у Онисе, и он возмутился против несправедливости и отстоял его; а вон и козел, которого он отпустил вожаком с отарой, отправленной в Дзауг для продажи, и какой-то толстопузый купец захотел тогда завладеть вожаком, уверяя, что и он входит в купленное стадо. Онисе припомнил, сколько сил пришлось ему потратить, чтобы отстоять свои справедливые права на этого козла. А вот и широкогрудый вожак-баран, которого Онисе из года в год выставлял на бой баранов и ни разу не знал с ним поражения. Ему вспомнился его задор на боевой арене, его высокие прыжки и громоподобные удары рогов, неизменно восхищавшие горца. О каждом животном Онисе мог что-нибудь вспомнить, каждое было чем-нибудь связано с его собственной жизнью. Баран узнал хозяина, узнал человека, с которым не раз делил свою славу. Он, словно гордясь своей верной службой, высоко закинул голову и зашагал прямо к нему. Спокойно и надменно покачивал он большими рогами, могуче сросшимися над крутым лбом. Он напряг шею и, еще выше задрав голову, с силой втянул ноздрями воздух. А потом, как бы охваченный страстью борьбы, стал тереться рогами о колени хозяина.

Мохевец долго ласкал барана, и тот как будто чувствовал, что навсегда прощается с другом. Пора было расстаться, стадо ушло далеко, и Онисе, подтолкнув барана, погнал его прочь от себя. Тот сделал несколько шагов вперед, потом, удивленный и обиженный, остановился, повернул голову и, навострив уши, посмотрел на хозяина долгим преданным и печальным взглядом Онисе не выдержал этого взгляда, махнул рукой и отвернулся.

Быстро вскочил он на лошадь, взял другую за повод и понесся прочь от пастбища. В поздние сумерки подъехал Онисе к дому Гелы. Он соскочил с коня, перекинул поводья через луки седел, чтобы лошади не потерялись, и подошел к воротам. Он мысленно обнял Маквалу, подумал о предстоящем побеге, и тяжелый камень забот спал с его души. Маквала уйдет с ним, будет принадлежать ему одному, никто их больше не разлучит, – эта заветная его мечта, почти уже осуществленная, радостью переполнила сердце, опустила покров на минувшее горе.

Он уже открыл ворота и шагнул через поперечный брус, как вдруг чья-то рука схватила его.

– Стой, не ходи!

– Маквала, ты?

– Тише!

– Что случилось?

Маквала увлекла его прочь от ворот.

– Сегодня бежать нельзя! – тихо прошептал ее голос.

– Почему? – холодный пот выступил на лбу у Онисе.

– Нельзя!

– Сейчас же собирайся!.. – прервал ее Онисе. – Медлить не стану! – твердо добавил он.

– Только не сегодня, сердце мое, нельзя сегодня! – жалобно молила Маквала.

Онисе, наклонившись, пытливо всмотрелся в ее лицо.

– Послушай, почему не сегодня? – спросил он почти резко.

Маквала молчала.

– Говори, почему? – он до боли сжал ей руки. – Ты что молчишь? Не слышишь разве? И отчего мы стоим здесь, идем в дом! – и Онисе шагнул к воротам.

– Куда ты? – испуганно уцепилась за него Маквала.

– Я хочу войти в дом.

– Нет, нет! Постой здесь! – зашептала она, вся трепеща, – я выйду сейчас… Мы уйдем, сейчас уйдем!

Он обхватил руками ее голову и приблизил лицо к ее лицу. Женщина опустила глаза.

Дрожь прошла по лицу Онисе, сердце замерло, в горле перехватило дыхание.

– Маквала! – с усилием выдавил он из себя, – говори кто там? – он указал рукой на дом.

– Пусти меня, никого там нет!

– Никого! А почему же нельзя войти?

– Чего тебе надо? Отпусти меня, и мы сейчас же уйдем.

– Кто там у тебя, – спрашиваю я!

– Ведь иду же я с тобой! Чего тебе еще надо?

– А того надо, что нынешней ночью прольется кровь, – его или моя!.. Тьфу! – плюнул он, – баба, колдунья проклятая!..

И, оттолкнув ее, он в бешенстве кинулся к дому и… вдруг замер на месте. С порога его окликнули:

– Ну, удалец, храбро же ты шагаешь сюда, клянусь твоей жизнью, – посмотрим, как обратно пойдешь?!

Гела не мог в темноте узнать вошедшего, но отсвет очага из комнаты упал на дуло ружья. Онисе отскочил за стоящую перед домом арбу и нацелился в Гелу. Перед ним был его лютый враг, отнявший у него любимую, смертельно ранивший его сердце, и в этот миг жажда мести обуревала его, владела им всецело.

Два человека, одержимые страстной враждой, стояли друг против друга и мерили друг друга горящими, ненавидящими глазами.

Маквала бессильно опустилась на землю и, вне себя от напряжения, с ужасом следила за происходящим.

– Эй, ты, – крикнул врагу Онисе, – выйди во двор, и мы посмотрим, чье солнце померкнет раньше!

– Эх, удалец, клянусь твоей жизнью, лучше бы нам разойтись, не увидев друг друга!

– Трус ты, трус! Позор мужчине, просящему о мире, когда он держит оружие в руках!

– Пусть грех будет на твоей душе!

И звякнули два взводимых курка. Мрак, казалось, сгустился, на мгновение все стихло. Два огненных язычка метнулись с двух сторон, гул выстрелов огласил тишину, две пули понеслись навстречу друг другу, неся смерть двум сердцам.

Дым рассеялся. Один человек, обливаясь кровью, лежал на земле, а другой стоял над ним и спокойно чистил ружье.

Маквала припала к груди раненого Онисе, приникла к нему, словно вросла в него всем своим существом.

Взгляд Гелы упал на нее.

– Бесстыжая, даже не скрываешься передо мной! – крикнул он. – Ты любила его одного, так и уходи вместе с ним!

Он замахнулся и хотел вонзить ей в спину кинжал, но прибежавшие на выстрел соседи, схватив его за руку, оттащили от полумертвой Маквалы.

К Онисе приставили лекаря. Нелегко было успокоить два враждующих рода, ежечасно готовых мстить друг другу за пролитую кровь.

Маквала с той ночи исчезла, и никто ничего не слышал о ней. Гела ушел из своего дома, скрылся от преследования кровников.