Текст книги "Митюкова и Сидоров"

Автор книги: Александр Гейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

– Вася, ты чего там стонешь? – послышался голос дворника Сидорова. – Сидел себе, сидел – и вдруг сполз… Поди, отравился на помойке какой-нибудь дрянью?

– Нет, не на помойке… – слабо отвечал ему Сидоров. Он пытался придти в себя. Он отлеживался.

Ушли на это не одни сутки. Легче не становилось. Снова занимался погожий ясный день, но на сердце у Сидорова была мрачная ночь. Он понял, что лучше уж чем-то заняться. Василий вышел во двор и огляделся. С виду мир оставался прекрасным, как раньше, – теми же были стены тех же домов, и обитали там все те же люди и кошки, но небесные сферы уже не исполняли симфоний, а в жизни Сидорова уже не было Митюковой. Казалось, до нее можно по-прежнему добраться через форточку Фельдмана и чердак или подождать, пока откроют железную дверь подъезда, ведь Митюкова жила все там же, подъезд через двор, квартира семнадцать, в двух шагах – но так только казалось. Митюкова была уже воспоминанием, и двух шагов до нее сделать было нельзя. Ум Сидорова понимал это бесповоротно, а глупое сердце – еще нет и продолжало болеть и надеяться. Надо было чем-то отвлечься. Обучать ворон, как Кошкин, Василию не хотелось, и Сидоров поймал мышь и пошел навестить Фельдмана.

– Фельдман, – спросил между прочим Сидоров, – а как ты думаешь, почему нынче у котов и кошек исчезли всякие понятия? Я давно замечаю в кошачестве падение традиций. Представляешь, нынешние кошки взяли моду на дереве с котом не сидеть и по чердаку уже не бегают. И воровать коты стали больше. И на чужую территорию залезть норовят. И вообще отношение к жизни такое, ну, знаешь… мол, нам все трын-трава…

– Цинизм, – понимающе подсказал Фельдман.

– Что?

Фельдман охотно объяснил – он любил делиться своими знаниями:

– Это в Греции очень давно философы жили. Они считали, что для полного счастья челам надо во всем подражать собакам. Спать где придется, ногу задирать у каждого дерева…

– Задней лапой уши чесать, – вслух подумал Василий.

– Вот-вот. А собака по-гречески «кино», вот их и стали звать киниками или циниками. Собачатниками то есть.

– В самую точку, Фельдман! – подхватил Сидоров. – В том-то и горе, что нас, кошек, нынче совсем уже за собак держат, оттого и настала нам жизнь собачья. Барсика знаешь из третьего подъезда? Видал, наверно, из окна – его же по двору, как пуделя, на поводке выгуливают. Я считаю, Фельдман, это откровенный цинизм!

Сидорову даже как-то легче стало. А то он все не мог понять, откуда это такое поведение у нынешних кошек. Крыс в подарок не принимают, письма пишут позорные… А это, оказывается, цинизм. У собак набрались, вот оно что! Ну, тогда все понятно.

Вскоре недалеко от двора Сидоров повстречал Кошкина. Кошкин тащил связку из двух сосисок, а над ним летали Ася и Дуся и вели репортаж. Поскольку они поминали про чудеса ловкости и молниеносную реакцию, а еще оставшуюся с носом злую буфетчицу, происхождение добычи Кошкина указывало на столовую. Обрадованный встрече Кошкин положил сосиски на землю, покосился на Асю и Дусю, наступил на свой приз лапой и принялся разглагольствовать:

– Сидоров! Ты слыхал, как мы с Фельдманом в прошлый раз погудели? Доберманом буду – этот трезвенник больше меня вылакал! Такие стал теории загибать, у меня аж голова закружилась, ну, вообще!

– Цинизм это, – мрачно отвечал Сидоров. – Ты Фельдмана не спаивай, ему нельзя.

– Чего-чего? – удивился Кошкин. – Какой еще синизм?

– А такой. Нечего собачьих повадок держаться. Это они только у буфетчиц сосиски тырят. А мы – кошки.

Кошкин вытаращил глаза:

– Сидоров, да ты ж сам как-то из столовой замороженный бифштекс тащил, я ж видел! Ну, Вася, ты со своей Митюковой совсем уже крышой едешь!

Не помяни Кошкин Митюкову, ничего бы и не было. Но Кошкин присвоил ее Сидорову – "твоя Митюкова", а она уже была и вовсе не его, не Сидорова, а сама по себе, и это показалось Сидорову непереносимо обидным. Он начал чувствовать, что его возмущает сам факт, и огрызнулся:

– С чего ты взял, что я из-за Митюковой? Да я ее и не видел ни разу. Фельдман говорил, что живет у них такая, вот и все.

Кошкин – вот уж, действительно цинично – расхохотался.

– Да брось ты, Васька! Весь двор зырил, как ее чела тебя за шкирку из подъезда выносила!

Нервы Сидорова был натянуты, как паруса во время внезапного шторма, и этого он уже не вынес. Сидоров совершил то, на что не решился бы в любое другое время даже по более серьезному поводу – он без подготовки и предупреждения прыгнул на Кошкина и, застав его врасплох, сбил с ног и вцепившись в ухо, принялся драть когтями. А Кошкин – это вам не кто-нибудь, он с царь-крысой не боялся нос к носу схлестнуться. Он от стаи столовских собак отбился. Он… ну, я про него рассказывал. Кошкин поддался лишь на один краткий миг, а опомнившись, тотчас, не щадя уха, вырвался из захвата, стряхнул Сидорова и жарко принялся за дело. И произошел знаменитый бой, вошедший в летописи двора и навеки прославивший его участников. Отчет о нем сохранился – я привожу его ниже.

Действия Кошкина:

Проводит знаменитую связку Кошкина: обрушивает на морду Сидорову удар обеих лап, целя когтями сразу в оба глаза.

Комментарий Аси и Дуси, комментаторов матча:

– Это знаменитый каскад Кошкина, бессменного чемпиона нашего микрорайона!

Действия Сидорова:

Ловко уклоняется, подставляя под удар всего лишь нос. Проводит контрприем – валится на землю и задними лапами дерет пузо Кошкина.

Действия Кошкина:

Возвращая Сидорову нокдаун в начале схватки, впивается в ухо и прочно его закусывает.

Комментарий Аси и Дуси:

– Кошкин взвинчивает темп и полностью перехватывает инициативу!

Действия Сидорова:

Применяет действие из секретнейшего арсенала боевых кошачьих искусств: воздействует на противника акустическим ударом и верещит на весь двор.

Действия Кошкина:

Выполняет прием «мельница»: не выпуская Сидорова, дерет его сверху сразу четырьмя лапами.

Комментарий Аси и Дуси:

– Похоже, Кошкин достиг полного перелома в этом поединке!

Действия Сидорова:

Усиливает звуковое воздействие на противника – верещит еще громче.

Комментарий Аси и Дуси:

Дуся: – Таков стиль Кошкина!

Ася: – Кошкин провел сто один бой и во всех одержал победу!

Дуся: – Нокаутом!

Ася: – Как сейчас!

Но с последним комментарием Ася и Дуся поторопились. В свою очередь, и Сидоров пришел в себя, а точнее, им вдруг овладело ледяное безразличие вместе с решимостью постоять за себя. С какой-то непостижимой легкостью он стряхнул с себя Кошкина, поднялся и принялся драться насмерть, как если бы это был его последний бой, и незачем было беречь силы, чтобы жить завтра. К этому Кошкин не был готов – он всего лишь отвечал Сидорову на его нападение и хотел задать приличную трепку. Биться вот так, до чьей-нибудь смерти, ему было незачем, и он дрогнул. Но не отступил – это же все-таки был Кошкин. И во дворе началось что-то по-настоящему страшное и даже сверхъестественное.

Как записано в протоколе матча, в поединке была зафиксирована техническая ничья ввиду остановки матча. А именно, дворнику Сидорову позвонила в дверь сердобольная старушка и сообщила, что его кот смертным боем дерется с другим известным дворовым разбойником, а разнимать их все боятся. Дворник Сидоров (в протоколе – комиссар матча) с метлой поспешил к месту побоища и увидел, что старушка не преувеличила. Мало того, что от кошачьих завываний закладывало в ушах, так над полем битвы еще летали какие-то вороны и каркали по-ненормальному.

– Я тебе сейчас! – заорал дворник Сидоров – и умудрился схватить обеими руками сразу обоих котов. Василия он поднял вверх, а Кошкина откинул в сторону и принялся гнать прочь. Он бы огрел его метлой, но руки были заняты, потому что Василий Сидоров изо всех сил вырывался, чтобы продолжить схватку. Но Кошкин отступил. Он уходил прочь, оборачивась и крича:

– Ну, Сидоров, падла, друг называется! Зайдешь ты еще ко мне ловить крыс, ханорик!

А Сидоров, не помня себя, вопил вслед:

– Вали, вали отсюда, а то догоню и еще не так накидаю!.. И не суйся больше на нашу помойку! И к Фельдману!

Кошкину было так обидно, что впервые в жизни он чуть не ревел. Он довольно-таки серьезно пострадал в этом побоище, но горько ему было не из-за этого. И даже не из-за оставленных на поле боя сосисок, которые уже подобрали Ася и Дуся. И даже не из-за самой по себе драки. Обидно Кошкину было, что не удалось сообщить хорошую новость: его вороны отыскали-таки скульптора, и так предвкушалось обсудить это именно с Сидоровым. А теперь кому это расскажешь? Такой важный, интересный разговор пропал ни за что, ни про что! Ну, Сидоров, падла! Чего это он вдруг взбеленился-то? Да еще какой-то собачий синизм выдумал…

А кот Сидоров, унесенный домой дворником Сидоровым, помаленьку отходил, вылизывая себя на пролежанном диване, и обескураженно вздыхал. Бой он не проиграл, а итоги все равно были неутешительны. Исцарапанный нос кровоточил, ухо разодрано, бок прокушен… Да еще с другом навек поссорился. Романтика! И ведь, сокрушался Сидоров, самое смешное, что подрались-то, получается, действительно из-за кошки. А чего ее теперь-то делить? Про Кошкина Митюкова только слышала, а Сидоров ей – пришей кобыле хвост. Нехорошо получилось. Цинично.

Но после того, когда Сидоров дал выход всей накопившейся горечи и напряжению, на душе у него стало как-то легче. А вот телесно он занемог – как Сидоров сам считал, не из-за ран, а из-за того, что переусердствовал в драке. Хотя на самом деле это был все тот же душевный, сердечный его недуг, просто он перешел в телесную форму, чтобы Сидоров мог переболеть и выздороветь.

Увидев утром, что Василий кое-как слазит с дивана, а однако же все равно намеревается во двор, дворник Сидоров запер его у себя на квартире.

– Нет, Вася, ты уж дома сиди, оклемывайся. Какой из тебя нынче боец.

Видимо, поэтам и впрямь свойственна особая проницательность и душевная чуткость, потому что дворник Сидоров как-то так сразу вычислил причину болезни своего кота. Он крошил под кровать колбасу маленькими кусочками и утешал Василия:

– Ты, брат, не переживай. Из-за этой сестры не один ты под колеса судьбы попадал. Ну их, этих кошек, и хвостатых, и двуногих. Я-то это зловредное племя знаю, чай, не ты один любимым кошкам крыс носил.

Дело было в том, что в это же самое время у дворника Сидорова протекал очередной роман, а точнее, уже протек – правда, не по Интернету, а больше по телефону и на квартире. Сидоров иногда заставал дома эту даму, кралю своего чела, и она ему не понравилась – курящая, тощая, строит из себя, а нежности никакой. И он не ошибся – уже через пару месяцев дворник Сидоров сообщал одному из друзей в телефонном разговоре:

– Да не, старина, какая там Люся. Разбежались как кошки. Я ж для нее тАк только был, паузу жизни заполнить до лучших времен. Вопрос не сердца, а женского самоутверждения. Как там у Блока, помнишь:

Только встречным случайным я был,

Только встречным я был на пути…

«Вот-вот, – думал Сидоров (кот), – все правильно». Он повторял про себя строки человеческого поэта:

Протекли за годами года.

И слепому и глупому мне

Лишь сегодня открылось во сне,

Что она не любила меня никогда.

Как ни странно, а чужая печаль почему-то успокаивала и скрашивала собственную. «Наверное, это потому что складно написано, – думал Сидоров. – А еще говорят, что от стихов никакой пользы нет. Нет, от стихов великая польза – в них сердце лечится».

Он начал выбираться во двор, но никуда не ходил – забирался в кладовку и спал себе там, баюкая сам себя стихами великого поэта Блока. Дворник Сидоров и еду ему туда приносил, хороший он был у Сидорова, с понятием – почти как у кошки. Одно слово – поэт, родная душа!

Пока Сидоров болел, к нему повадилась ходить Митюкова. Во сне, конечно, а точнее – в грезах больного воображения.

– Сидоров, прости меня, пожалуйста, – упрашивала виноватая Митюкова. – Я знаю, что я недостойна тебя, я толстая, я глупая, не сердись на меня…

– Нет, Митюкова, – не прощал Сидоров. – Зачем тебе понижать свой социальный рейтинг? Живи уж себе в гордом одиночестве.

Но после того, как он отказывал Митюковой, настроение Сидорова менялась, и когда она приходила извиняться снова, Василий ее прощал.

– А ты сильно раскаиваешься? – спрашивал Сидоров.

– Да, Васенька, сильно-сильно!

– А ты готова к жизни в этой темной кладовке? И к тому, что придется вращаться в кругу бомжей и дворницких котов?

– Ради тебя я на все согласна, Васенька! Я так по тебе соскучилась!.. – уверяла Митюкова и смотрела невинными ласковыми глазами.

– Ну, если соскучилась… – смягчался Сидоров.

В один прекрасный день Сидоров проснулся от того, что над ним действительно склонилась милая кошачья головка. Даже целых три, только Митюковой среди них не было. Это дамы пришли навестить больного – Марфа Пяткина, Лиза Олешко и незнакомая до того Сидорову Миколакис. Та самая. Дамы принесли Сидорову какую-то импортную сардельку и китекат. Они знали про знаменитую драку и подшучивали над Сидоровым, потому что были уверены, что он и Кошкин сражались из-за Митюковой.

– А кто она, кто? Из-за которой вы дрались? – игриво расспрашивали дамы. – Наверно, ее Мура зовут, да?

– Вот еще глупости, никакая не Мура, – ворчливо опроверг Сидоров. – Он Фельдмана спаивать принялся, я и заступился. А Кошкин на личности перешел. Вот и получил.

– Марфа, Лиза, вы слышите? – смеялась Миколакис. – Нынче коты уже не из-за дам дерутся, а из-за охолощенных котов! Как вам это, девочки?

– А ну вас, трещоток… – насупился Сидоров.

Но дамы только шутили. Они хором пожелали Сидорову скорейшего выздоровления, а то, как с намеком заметила Пяткина, его – Сидорова то есть – во дворе ощутимо не хватает. Произошел ли этот визит по тайной просьбе Митюковой или же дамы надумали это сами, Сидоров даже не пробовал угадать. Какая разница. Но женское внимание было все же приятно и подбодрило Сидорова. Через пару дней он наконец выбрался во двор на обход своих владений. Дел накопилось много, – узнать новости, завизировать свое присутствие в качестве самовластного обладателя территории, ну и все такое. Только брачных объявлений Сидоров делать не стал, настроения не было.

В один из дней после выздоровления Сидоров снова повстречал Небесную Кошку. На этот раз она сидела вполоборота к нему, из чего Сидоров заключил, что ее появление не предзнаменует ничего худого, но и особенного хорошего тоже.

– Сидоров, – сказала Вещая Кошка, – ты ее больше никогда не увидишь.

– Я знаю, – спокойно отвечал Сидоров. – Я уже немного научился слушать свое вещее сердце, Небесная Кошка.

– Но у тебя в жизни еще будет много разного, и хорошего тоже, – обнадежила небесная покровительница кота Сидорова. – А вообще, Сидоров, ты мне очень нравишься.

И Небесная Кошка пропала из виду. Сидоров шел мимо контейнеров с мусором и размышлял над этой встречей. Он бы и не заметил Кошкина, если бы не его вороны. Ася и Дуся закаркали с тополя:

– Это Сидоров, не побоявшийся бросить вызов самому Кошкину!

– Он задавил царь-крысу!

– Гхм-хм, – подал голос Кошкин, – он находился тут же, под тополем – и вороны тотчас переключились:

– Это Кошкин, наш суперкот!

– Он отбился от своры столовских собак!

– Он свел вничью с самим Сидоровым!

"Смотри-ка, я, оказывается, стал самим Сидоровым!" – отметил Василий и остановился. Ему не хотелось драться, и он показал Кошкину, что просто идет по своим делам, но уж если тому так надо, то Василий себя в обиду не даст. Кошкин пару минут рассматривал Сидорова и вдруг произнес совершенно миролюбивым тоном:

– Сидоров, если ты хочешь котят своих увидеть, то поторопись. Минут пятнадцать назад их понесли на рынок продавать, я сам видел.

– Да, хочу, – отвечал Сидоров. – Спасибо, что подсказал, Кошкин.

Ему было неловко, и он не знал, что еще сказать. И после нового «спасибо», Сидоров побежал на рынок – это было недалеко, всего-то через несколько кварталов, а где продают котят, Сидоров знал: у входа с угла.

– Сидоров! – окликнул его Кошкин, и Сидоров поворотился к нему.

– Сидоров, – произнес Кошкин и прищурился, – а если двое друзей из-за незнакомой кошки друг на друга собачатся, а оба даже в глаза ее не видели, то это цинизм.

– Цинизм, – смущенно признал Сидоров. – Это, Кошкин, оголтелый цинизм! Я… я потом, Кошкин! некогда! – и Кошкин понимающе кивнул.

"Надо будет ему скульптора найти", – благодарно думал Сидоров по дороге к рынку – Кошкин ведь не успел тогда ему сообщить, что сам уже его отыскал. А еще Сидорову было теперь ясно, ради чего появилась Небесная Кошка: она просто не стала ему говорить про котят, потому что хотела, чтобы Сидоров и Кошкин помирились.

Василий немного волновался, не продадут ли котят, пока он добежит до места, но их продали только к обеду, и Сидоров прекрасно разглядел всех трех: двух кошечек и котенка. Он сидел почти прямо над ними, на крыше соседнего ларька, никем не замечаемый, и мог вдоволь налюбоваться своим резвым потомством. Митюковой с котятами не было – ее чела сочла, что расставание с детьми будет травмировать психику Муры, да и сама чела отправила на рынок домработницу, а с ней увязалась маленькая чела. Агнесса нахваливала котят, потому что девать их куда-то было надо, а по Интернету их пристроить не удалось: они были не из высшего общества и вообще с неизвестным происхождением. Но котята и впрямь вышли очень красивыми, а у мальчика на лапе было пятнышко точь-в-точь, как у Сидорова, и именно о его судьбе Сидоров особенно беспокоился, хотя и недолго, потому что симпатичного котика купили самым первым.

На следующий день Сидоров делился с Фельдманом:

– И вылезла из большой такой иностранной машины тетка, толстая, посмотрела на него и – купила и отдала своей дочери. А та и давать его гладить… Я вот что думаю, Фельдман, раз в иномарке ездят, то стало быть, живут богато и кормежка хорошая будет, как считаешь? И хозяйка такая толстая, а толстые – они… – тут Сидоров запнулся, он хотел сказать: «добрые», но кое-кого вспомнил и на миг омрачился. Из-за этого он продолжил иначе: – А толстые – они сами любят поесть и другим дают. Я это тебе не в обиду, Фельдман.

– Да я же понимаю, Василий, – благодушно отозвался кот Арнольд Фельдман.

– Эх, Фельдман, – вздохнул Сидоров, – а у него пятнышки-то у носа и на лапе – совсем, как у меня. Я вот Асю и Дусю попрошу, они мне эту семью разыщут, я номер иномарки запомнил. Навещу потом. Крыс ловить научу. Тебе, Фельдман, этого не понять, родительских чувств, все-таки несправедливо обделила тебя судьба, а так ты кот очень даже хороший.

Фельдман закусывал ломтиком севрюги и помалкивал. Он вовсе не считал себя обделенным, и чувства Сидорова у него никакой зависти не вызывали, – наоборот, собственная устроенная жизнь казалось Фельдману куда привлекательной, а то еще пришлось бы терпеть страсти и страдания, как Сидорову. Но он не стал ему этого говорить, Фельдман уважал чувства своих друзей да и вообще был хорошо воспитан.

октябрь – декабрь, окончено 24.12.2003