Текст книги "Митюкова и Сидоров"

Автор книги: Александр Гейман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Причиной этому параду котов-победителей были кое-какие другие предыдущие события. А именно, в то самое время, пока у дам происходили прения по злободневным вопросам брачного поведения, мысли Сидорова вертелись вокруг сходной темы. Правда, в отличие от Митюковой он не вдавался в теорию общения с дамами, а все более склонялся к конкретному действию. Практическому шагу. Поступку. Жениться на Митюковой Сидоров решил, вот что. Вот ведь дурак!

– Значит, это, – размышлял Сидоров, – поселиться есть где. Вариантов даже несколько. Кладовка в подвале, две квартиры. Хотя квартира Митюковой – там собаки и преподавательша, ну её. Ее уж котятам оставим. А вот у меня…

Воображению Сидорова ярко представилась картина семейного счастья: в уютном полумраке кладовки на связке метел полулежит Мура Митюкова бок о бок с Сидоровым. Он, привстав, наблюдает за тем, как котята выполняют домашнее задание – отрабатывают навыки охоты на принесенной Сидоровым мыши.

– А этот-то, с пятнышком у носа, весь в меня, – вполголоса говорит Сидоров.

– Мяу, – нежно соглашается Митюкова и лижет Василия в ухо.

От представленного сладко засвербило в носу и даже чихнулось. Сердце таяло. Медлить долее было решительно невозможно. Сидоров снялся с места и отправился делать официальное предложение.

– Конечно, – размышлял он дорогой, – годы мои уже немолодые, и семью заводить поздновато. Да и не принято это у котов. Не по правилам оно как-то. Но ведь из каждого же правила есть исключения, так ведь? Так почему бы Митюковой не заполучить исключительного кота – она же сама вся такая странная!

О том, что еще совсем недавно Сидоров считал себя самым обычным, а вовсе не исключительным котом и сомневался в своем праве составить женское счастье Митюковой, Сидоров уже не вспоминал. Конечно же. Совсем был заморочен кот. Одно слово, любовь. Это стихия бурная – и не такие коты голову теряют. Не то что коты – даже бегемоты. Ну и остальные тоже – волки, ондатры, козодои и прочие чижики.

Но даже потеряв голову, Сидоров не перестал быть ответственным положительным котом. Он и теперь хотел обставить все с надлежащей обстоятельностью. С пустыми руками идти было нельзя – надо было принести что-нибудь такое… внушительное. Чтоб сразу было ясно – вот, серьезный кот с серьезными намерениями. После недолгих раздумий Василий отклонил такие варианты как ломтик стерляди или ветчины. Сытно, конечно, но нет королевского шика. Такое и Фельдман может преподнести. А вот если приволочить крысу… Тут сразу будет видно – в семью идет охотник. Добытчик! Беркут!

С крысой, однако, была та загвоздка, что на территории, подведомственной Сидорову, этого племени не водилось. Случайно только, проходом забегали. А полагаться на случайность в таком деле было нельзя. И долго! Этак полдня можно прокараулить, а время-то не ждет. Вот в домах Атамана Кошкина крыс было пруд пруди, но территория-то чужая. А Кошкин – это вам не Фельдман. Кошкин был кот боевой, грозный и по-настоящему исключительный. Он держал четыре двора, включая смежный с Сидоровым. И как держал! В одиночку отвадил всех троих братьев Жигановых от помойки. Что Жигановы – Кошкин и кавказского овчаренка шуганул как-то. Да так шуганул, что тот бежал от Кошкина два квартала и с перепугу запрыгнул на дерево. А уж то, как Кошкин отбился от стаи столовских собак, было и вовсе легендой – взятый сворой в кольцо, он молнией метнулся на голову вожаку и ушел по спинам, как волк из стада коров. После такого подвига к нему и братья Жигановы не совались, и даже окрестные челы уважали. Нет, без слова Кошкина в его владения соваться было не след.

Из-за всех этих обстоятельств и адмиральских соображений маршрут сватовства Сидорова вел не прямо к Митюковой, но делал крюк – сначала за крысой, а до этого к Кошкину.

Атаман Кошкин сидел на крыше заброшенной голубятни и занимался обучением ворон. Сидорову он обрадовался – они друг другу этак издали симпатизировали.

– Василий, до чего ж ты кстати! Ну-ка, залезь сюда, оцени.

Запрыгнув, Сидоров увидал напротив Кошкина двух тощих ворон.

– Ася и Дуся, – небрежно кивнул в их сторону Кошкин. – Мои папарацци. Репортаж обо мне готовят. По конкурсу. Вот, на твой вкус полагаюсь – которая лучше справится, той и литературная премия будет.

Кошкин зацепил когтем и приподнял немаленький кусок сыра. При виде главного приза глаза Дуси и Аси загорелись огнем вдохновения, и перебивая друг друга, труженики пера наперегонки пустились представлять жюри свои репортажи:

– Кошкин – это супер! – во все горло каркнула Дуся – и глаза Кошкина тотчас замаслились, будто он увидел где-нибудь в соседском окне незакрытую банку сметаны.

– Кошкин – это высший класс! – тотчас перехватила Ася.

– Он в одиночку отбился от стаи дворовых собак! – заспешила Дуся.

– Он загнал на дерево кавказскую овчарку!

– Он ударом когтя рвет двухмиллиметровую леску!

– Кошкин – суперкот!

– Кошкину – карр-р! кар-р! ур-ра!..

– Ты знаешь, Атаман, – рассудил Сидоров, прослушав репортажи, – по-моему, им лучше выступать дуэтом. Тогда это будет супер. Высший класс.

– Да? – спросил Кошкин – а морда его уже лоснилась от удовольствия, как начищенный сапог. – Ну, так тому и быть.

Он разломил надвое кусок сыра и катнул к воронам.

– Я, Сидоров, твое мнение уважаю – ты правильный кот. Не как некоторые. Мышей ловишь, на собак м-мя делаешь, Жигановых, гадов, во двор не пускаешь. Все по понятиям! А то, к примеру, до чего доходит – знаешь Барсика из третьего подъезда? Его же на поводке на улицу водят. Смотреть противно, чистый пудель. И ведь трепку не задашь – рядом охрана ходит. Эх!.. Ты, наверно, насчет помойки ко мне потолковать завернул?

– Да нет, Кошкин, насчет помойки я не возражаю – хотя она наша, ее мой чел убирает, но ты лазай там когда надо, не жалко. Я тут, понимаешь, посвататься затеял. Крысу хочу поймать.

И Сидоров изложил свою нужду поподробней – он умолчал лишь о личности невесты.

– Я ж говорю – правильный кот! – одобрил Кошкин. – Придешь с крысой, как положено – сразу будет видно – боец! Тут любая кошка выскочит за порог. С лапочками!

– Крысу не всякая кошка ловит! – гаркнула Ася.

– С крысой только бойцовый кот сладит! – подхватила Дуся.

– Такой, как Кошкин и Сидоров!

– Кошкин – супер!

– Во, вишь как навострились, – похвалил Кошкин. – Моя школа. Только, знаешь, им бы художественности добавить, как считаешь? Ты ведь поэт, разбираться должен. А кстати, Сидоров, – загорелся он, – может, ты им какой текстик нарисуешь? А?

Сидоров кашлянул. Отказывать было не с руки. Очень кстати на память пришел стишок про шустрого котишку. Заодно Сидоров вспомнил и критику Митюковой – насчет среднего рода. Не очень-то любил Василий стихи, но отступать было некуда – вдохновение влюбленного пришло на подмогу. Переделанный с ходу стишок получился таким:

На вольной воле у помоек

Кот героический живет.

Он свое ухо лапой моет.

О нем вороний хор поет.

От восхищения Атаман Кошкин вылупил свои разбойничьи глаза и даже рот разинул:

– Ну, Сидоров, ну, талант… Поэтище! Ну, за такой-то стишок ты хоть каждый день ходи в мои подвалы крыс ловить. Ладно, пойдем сходим, место покажу – они там толпами шастают. Враз поймаешь кого-нибудь.

Пока шли, Кошкин откровенничал:

– Я, Сидоров, жутко тщеславен. Как подумаю, что через четыре улицы никто Кошкина не знает, у меня даже печенка болит. А мне хочется, чтоб меня каждая собака знала, не говоря о кошках. Понимаешь, хочется после себя что-нибудь оставить. Светлое такое, нетленное… А то потом никто и не вспомнит – был такой Кошкин, не было Кошкина, кому какое дело. Хоть бы мне памятник во дворе поставили, что ли… Я вот все думаю – какой бы мне подвиг совершить, чтобы запечатлели? Слушай, у тебя нет на примете знакомого скульптора?

– Ворон своих спроси, – подсказал Сидоров. – Они всюду бывают.

– Спрошу. Ну, вот пришли, полазь в эту дырку, а дальше по трубе – она как раз над крысиной тропой проходит. Я тут подожду, чтоб не спугнуть.

Сидоров появился довольно скоро – причем, хвостом вперед. Он пятился, а пятился он потому, что волок крысу, а волочить ее приходилось из-за тяжелого веса и огромадного размера. Мордой вперед протащить ее в дырку Сидоров не мог. А когда Сидоров выволок крысу, Атаман Кошкин ахнул:

– Васька, да ты же крысиную хозяйку завалил! Ну, дела-а!.. Я с ней позавчера пластался – сошлись, представь, нос к носу. Как на меня кинулась, зверюга! Хорошо, слесаря в подвал полезли, разбежались мы с ней вничью. Как ты с ней сладил-то?

– А я не пластался, – отпыхиваясь, объяснил Василий. – Гляжу, внизу бежит. Прыгнул, да на зуб. Всего раз трепыхнулась. Нос-то к носу и я бы такую не взял.

– Ну, Сидоров! Царь-крысу задавил! Я ведь с ней давно в контрах ходил, все под меня копала. Ну-ка, – осенило вдруг Кошкина, – погодь! я щас!

Он полез в ту же дырку в стене и через пару минут показался с крысой, поменьше, чем у Сидорова, но тоже большой.

– Вот, – объяснил Кошкин, – это тебе. Две крысы подаришь. Представь, открывает она дверь, а на пороге ты – одна крыса в зубах, другую гордо попираешь лапой. Тут любая фифочка от взаимности сомлеет, не изволь сомневаться.

– Да ты что, Кошкин! – возопил Сидоров. – Я как обоих-то потащу? Мне эту-то хорошо бы до места доволочить!

– Да я помогу, не бойся. Оставлю ее там и уйду. Не стесняйся, подглядывать не буду.

Сидоров посоображал и отказался:

– Нет, Кошкин. Нереалистично выйдет – сразу две крысы. Этой хватит.

– Куда же мне теперь крысу девать? – задумался Кошкин.

– А Фельдману унеси, – посоветовал Сидоров. – Самое то.

Он посвятил Кошкина в тонкости их дружеского общения. Кошкин слушал с интересом, а потом спросил:

– Ну, клен, навес, окно, понимаю, – а форточка? Что же, Фельдманы все время держат ее открытой? Этак в квартиру всякая ворона залетит или еще кто хуже. Как же такое может быть, Сидоров?

– Ты совершенно прав, Кошкин, этот факт действительно кажется странным, – согласился Сидоров. – Однако же, прими во внимание следующие обстоятельства. Во-первых, в доме у Фельдманов совершенно нечего взять. Запасов буженины и стерляди едва хватает для нас с Фельдманом, а остальное челы хранят вне стен своего жилища. Я бы сказал, они живут довольно скудно. Что у них брать? В доме нет ни лопат, ни метел, ни, на худой конец, железного лома или граблей. Не станут же воры уносить зубоврачебное кресло?

– А у Фельдманов дома стоит зубоврачебное кресло?!. – изумился Кошкин.

– А как же – со сверлилкой, клещами и всем прочим. Но не подумай, что они ведут частный прием на дому – нет, в этом кресле они лечат зубы исключительно сами себе, по очереди. Других пациентов они дома не принимают.

– Зачем?

– Фельдманы считают негигиеничным доверять свои челюсти посторонним людям, – пересказал Сидоров объяснения Фельдмана. – А видел ли ты, Кошкин, хоть одного человека, который сам, по своей воле полезет к зубному врачу? Даже если он заберется к нему по ошибке, то едва лишь увидит этот зубоврачебный станок, то расплачется от испуга и сразу убежит.

– Ты совершенно прав, Сидоров, – подтвердил Атаман Кошкин, – нервы у челов ни к черту. Совершенно никакой выдержки. Ни разу не видел, чтобы челы часами мерялись взглядами, как мы, кошки. Но какие странные люди эти Фельдманы!

– Верно, и это еще одна из причин круглосуточно открытой форточки. Другая же состоит в том, что у Фельдмана астма.

– У чела?

– Нет, у нашего. Вернее, он ее симулирует, но челы об этом не догадываются. Кстати, это я ему посоветовал. Когда чел Фельдман начинает ругать Фельдманшу за вечнооткрытую форточку, Фельдман принимается хрипеть и нарочно заскакивает на раму и громко дышит, выставив голову наружу. Хотя ему слегка неловко обманывать, но получается очень достоверно.

– Как же так, Сидоров, а челы не боятся, что Фельдман выпрыгнет в окно и убежит? или случайно выпадет?

– Ха-ха-ха! – от всей души рассмеялся Сидоров. – Фельдман убежит из дому! Да для него это страшнее, чем для нас с тобой сидеть взаперти. И уж это челы знают. А выпасть Фельдман не может – под окнами, как ты знаешь, проходит навес, и Фельдман в худшем случае свалится на него, но не на улицу. Далее, Кошкин, прими во внимание тот факт, что форточка очень мала, а окно забрано решеткой. Только кошке и пролезть, но никак не вору. Он еще может просунуть туда руку, но что толку? Шпингалеты удалены, а рамы этого окна заколочены намертво толстыми гвоздями. И наконец, Атаман, дожны же быть в жизни какие-то чудеса, как по-твоему?

– Должны, – согласился, подумав, Кошкин. – Вообще в мире много непостижимых явлений. К примеру, зачем в нем собаки?

– Вот именно! К таким сверхъестественным явлениям, Кошкин, я и отношу факт вечнооткрытой форточки в квартире Фельдманов. Ну, сам посуди – чтобы Фельдманы жили в нашем коварном мире и держали форточку настежь! Этому просто нет разумного объяснения. Мне так кажется, Кошкин, что некая незримая сила заставляет их поступать так. В высших целях, – под этим Сидоров понимал свою возможность беспрепятственно проникать к переговорному окошку на чердак, но не стал говорить это Кошкину. – А Фельдманы подчиняются ей, даже не сознавая ее наличия.

Сидоров не замечал, что противоречит сам себе: до этого он приводил вполне здравые убедительные обоснования поведения четы Фельдманов, а теперь утверждал, что тут скрывается мистика и вмешательство высших сил. Но таковы все влюбленные – им всегда кажется, что их встреча с любовью свершение неземное и произошло исключительно по воле самих Небес. Конечно, может быть и так, что они правы, да только все равно чудаками становятся невероятными.

Кошкин так на это и отвечал:

– Мистик ты, Сидоров, как все поэты. К тому же, влюбился и сильно поглупел. Но я тебя все равно уважаю – ты правильный кот. Царь-крысу завалил!.. Слушай, валерьянка есть. Давай по маленькой, а?

– Нет, Кошкин. Запах будет, – отказался Сидоров. – Я хочу, чтоб на тверезую голову все было. Слушай, ты знаешь что – поговори-ка там с Фельдманом о чем-нибудь философском. Он это любит, он интеллигентный.

– А я какой, по-твоему? – обиделся Кошкин. – Я страсть как по философии люблю толковать!

И они понесли своих крыс, отчего и создалась описанная несколько выше картина. При этом, Сидоров нес крысу и думал:

– Ну и пусть, что часто котиться будет – прокормимся. Раз мы с Кошкиным дружим, то можно столовую на бригадный подряд вдвоем взять. На предмет истребления крыс. Ну и, Мурка тоже поможет, если что. А там кормежка хорошая. И ни одна собака уже не сунется – а как же, работники столовой. Все по закону. Прокормимся!

О чем думал в это время Кошкин, сказать трудно, потому что рот его был занят крысой, а мысли Кошкина Сидоров не читал. У клена их процессия распалось – боец Кошкин полез вверх, а боец Сидоров пошел к подъезду Митюковой.

Велики же были удивление и испуг Фельдмана, когда вместо ожидаемого Сидорова в форточке вдруг появился здоровенный кот с какой-то совершенно пиратской физиономией и с крысой в зубах. Если Сидоров сигал с форточки на холодильник, то этот незнакомый кот молодецким прыжком перемахнул сразу на кухонный шкаф, выпустил из зубов крысу, подмигнул Фельдману и произнес неожиданно дружелюбно:

– Ты что ль, Фельдман? Я от Сидорова. Слушай, растолкуй мне – в чем смысл жизни? Крысу дам.

Но не тому коту задавал этот вопрос Атаман Кошкин. Присутствуй там Сидоров, он бы ответил не задумываясь: конечно, в любви! И вот в этом Сидоров прав на тысячу процентов. Я это тоже недавно понял. Раньше я нес всякую чепуху – вроде того, что смысл жизни в самой жизни, что смысл этот для каждого свой, что он в самОм этом вопросе и так далее в том же чепуховом духе. А смысл, конечно, в любви. Другое дело, что любовь явление очень обширное и бывает она очень разная. К примеру, когда мама любит деток, то это тоже любовь. А некоторые вот мороженое очень любят или в игры играть на компьютере. И надо сказать, некоторая частичка любви – вот той, настоящей, в которой смысл жизни – здесь присутствует. Как ни странно. Но только частичка, а вот львиная доля – это только тогда, когда живое существо добровольно идет жениться и несет любимому существу крысу в зубах. Вот тогда ему открываются тайны мира и все космические панорамы, и ангелы небесные лично для него симфонии исполняют. Спросите у Сидорова, если мне не верите – уж он-то знает. Убедился на собственном опыте.

Но не мог объяснить все это кот Сидоров Фельдману с Кошкиным – в эту самую минуту он находился в другом месте, у порога Митюковой, держал во рту крысу, а лапой царапал дверь, потому что звонить в звонок ему было высоковато. Кто-то из проходящих по подъезду соседей вник в ситуацию и позвонил Митюковым вместо Сидорова.

За дверью зашоркали шлепанцы, зазвенела цепочка, поочередно заскреблись ключи в трех замках, и чела Митюкова приотворила дверь. Была она толстая, как ее кошка, и даже еще толще, а на носу ее были очки. Преподавательница Митюкова посмотрела перед собой и никого не увидела, и тогда посмотрела вниз и увидела Сидорова. И крысу.

– Это что? Это кто? – грозно спросила чела Митюкова.

– По-моему, это к вам, – отвечал поднимающийся по лестнице сосед. – Мурке вашей крысу принес.

– Мама, я его знаю, – затараторила подоспевшая маленькая Митюкова. – Это Вася, он нашего дворника Сидорова кот. Он через двор живет.

При этих новостях глаза челы Митюковой округлились, как у кошки. Она наклонилась – и – правой рукой подняла за хвост крысу, а левой – за шкирку – доверчиво глядящего на нее Сидорова. Повернувшись назад она укоризненно спросила:

– Мура? ЭТО? ЧТО? ТАКОЕ?!.

– Мяу, – отвечала Мура с невинными глазами.

Не слушая долее этих неубедительных оправданий и не произнося ни слова, чела Митюкова, в шлепанцах, как была, вынесла из квартиры крысу и Сидорова и с багровым лицом начала спускаться по лестнице.

– Мама, а ты куда идешь? Ты к дворнику Сидорову идешь, да? – тараторила поспешающая за ней дочка. – Он в первом подъезде живет.

На улице опомнившийся Сидоров вывернулся из руки Митюковой, но не убежал, а последовал за ней. Он все еще ничего не понял и хотел посмотреть, что последует дальше. Последовало то, что на звонок преподавательницы Митюковой вышел дворник Сидоров, а он в это время готовил к зиме валенки. Так он и открыл дверь – с резиновой калошей и валенком в руке.

– Ваш кот, – заявила Митюкова – и в голосе ее шипела целая стая кобр, – носит нам крыс.

С этими словами она протянула вперед руку и отпустила крысиный хвост, отчего царь-крыса приземлилась точнехонько в валенок дворника Сидорова.

– Зачем вы бросили мне в валенок крысу? – спросил изумленный дворник Сидоров.

– Если еще раз, – продолжала чела Митюкова, и в голосе ее клокотали тайфуны, а вопрос она оставила без внимания, – если еще раз! ваш кот! посмеет принести моей Муре! крысссу, то я… то я подам на вас в суд! Я вас выселю!

И повернувшись спиной, разгневанная преподавательница университета надменно удалилась.

– Василий, – позвал потрясенный дворник Сидоров, – иди-ка уж ты лучше домой. Ну, брат, – выговорил он коту, закрывши дверь, – вот уж ты отчебучил. Нашел кому крыс носить. Да они каждый день окорок и бутерброды с красной икрой едят.

– И вовсе не каждый день, – возразил кот Сидоров, но чел его не понял – я ж говорю, у людей не развита способность к распознаванию иностранной речи. Не то что у кошек.

Следствием происшествия с неудачно подаренной крысой было то, что Митюкова (кошка) почему-то начала на Сидорова дуться. Она не откликалась на зов Сидорова и не подходила к телефону, то бишь к окошечку в ванной, она не отвечала на запросы Сидорова по Интернету, а в паре случившихся кратких разговоров была холодна и даже недоступна. «Чего им крыса не понравилась? Упитанная такая, мясистая. Да крысятина ж еще вкусней кролика. Ну, правда, челы ее готовить не умеют… Эх, надо было уж ветчину где-нибудь слямзить!» – переживал Сидоров.

Он отводил душу в беседах с Фельдманом. А да, да! кстати! – с Фельдманом же тоже приключились кое-какие чрезвычайные происшествия. Сидоров, забравшись к нему через пару дней, даже не нашел его на обычном месте, в кресле в гостиной, и кое-как разыскал под кроватью в дальнем углу.

– Я думал, это снова он… – жалобно объяснил Фельдман свое странное поведение.

– Кто?

– Кошкин… – простонал Фельдман.

– Да что у вас случилось-то? – недоумевал Сидоров.

А случилось то, что в результате знакомства Кошкина и Фельдмана произошло беспорядочное распитие валерьянки, и Фельдман не рассчитал собственных сил. Не был приспособлен к потреблению валерьянки организм Фельдмана, а Кошкин это неприспособленности не учел. В результате этой ошибки Фельдман стал носиться по квартире, громко петь песни и даже рвался вместе с Кошкиным сходить в большой поход за реку в лес и исследовать неизвестные земли, – а у Кошкина действительно была такая мечта, и он как-то звал Сидорова составить компанию.

– Погоди-ка, – прервал горестное повествование Фельдмана Сидоров, – а зачем же ты валерьянку-то стал пить? Ты же абсолютный трезвенник!

– А он меня спросил, – плачущим тоном объяснил Фельдман, – он спросил: "Фельдман, а ты рафинированный интеллигент?" Я отвечал, что да. Тогда он сказал: "Запомни, Фельдман, – рафинированный интеллигент никогда не откажет другому рафинированному интеллигенту". Не знаю почему, но в тот момент мне этот довод показался неопровержимым.

Когда в результате неопровержимости доводов Кошкина Фельдман стал требовать вести его к кошкам – и это несмотря на свой изъян, Кошкин и сам понял, что пора уносить ноги. От греха подальше он наскоро распрощался с новым другом, оставив Фельдмана самостоятельно адаптироваться к раздвинувшимся горизонтам реальности. На всякий случай Кошкин даже закрыл за собой вечнооткрытую форточку, с наружной стороны. И вовремя – в дверь уже как раз входили челы Фельдманы.

Завидев их, Фельдман с боевым кличем устремился навстречу, укусил чела Фельдмана в ботинок, расцарапал Фельдманше капроновый чулок от колена до пятки, подпрыгнул на месте и ринулся на кухню, к форточке, которая, к счастью, была в тот момент притворена. Затем оторопевшие Фельдманы проследовали из прихожей вглубь своего жилища, узрели у дивана преподнесенную в дар крысу и испытали испуг, смешанный с изумлением, и ликование, смешанное с признательностью за избавление от грозной опасности.

– Э, так вот он почему сегодня такой! – сказал чел Фельдман.

– Сёма, а как к нам попала крыса? – спросила чела Фельдман. – Да еще такая огромная!

Дело в том, что за трубой под ванной Фельдманов в совершенно недосягаемом месте находилась незаделываемая лазейка, через которую иногда просачивались мышки. Но они маленькие, а как могла просочиться такая здоровенная крыса?

– Может, ее нам кто-нибудь в форточку с улицы закинул? – предположил чел Фельдман, не подозревая, насколько он близок к истине. – Это из-за твоей дури ты не даешь ее закрывать!

Он решительно прошел на кухню и с удивлением обнаружил, что форточка как раз и притворена, а Фельдман (кот), царапает стекло и хрипло дышит, потому что ему действительно вдруг стало плохо и понадобился свежий воздух.

– Ну вот, видишь – Арнольд задыхается! – стала ругаться чела Фельдман и настежь отворила форточку, а Фельдман (кот) свесил голову наружу и стал очень громко выдыхать лишнее, пока не полегчало.

Вечером чел Фельдман принялся обзванивать всех родных и близких и рассказывать им о подвигах своего кота: "Изольда Марковна, как поживаете? Грызуны не беспокоят? А то наш Арнольд, представляете, такой смирный, такой ласковый – самостоятельно задавил крысу!" А родных и близких у Фельдманов было много, и он названивал, пока Фельдманша не отобрала у него телефон и не велела ложиться спать. Но и в кровати чел Фельдман не переставал размышлять о котах и крысах. У него созрела коммерческая идея – сдавать кота внаем для истребления грызунов. В три часа ночи Фельдман (кот) проснулся, оттого что над ним стоял чел и нашептывал: "Фельдман ты мой Фельдман, пушистенький Арнольд! С твоим охотничьим талантом мы сделаем большие бабки!" – а Фельдман, слыша это, дрожал всем телом. Хотя, возможно, все это ему приснилось. Но тут пробужденная Фельдманша стала ругаться, и вовсе не шепотом. Она велела мужу оставить кота в покое и выкинуть идеи коммерческого истребления крыс из головы, потому что от них Арнольд может нахвататься блох и вообще это негигиенично, и она никогда не доверит кота посторонним. И Фельдман (кот) перестал дрожать, но заснуть долго не мог.

– А утром, – жаловался он, – у меня сильно болела голова, и мне было очень стыдно. За дебош и поведение, недостойное рафинированного интеллигента. И еще я боялся, что Кошкин снова придет. Знаете, Василий, я теперь сделал окончательный выбор в пользу трезвого образа жизни. Пусть мой пример послужит хорошим уроком начинающим жизнь котам. А вдруг меня теперь заставят ловить крыс? Я же их боюсь, Сидоров!..

– Да не волнуйся ты, Фельдманша же не позволит, – успокаивал Сидоров. – А с Кошкиным я поговорю, не переживай! Вот у меня-я-а что было – тоже вот с крысой…

И Сидоров поверил Фельдману свою сердечную тайну, – в общих чертах, конечно.

– Так что, – заключил он, – возможно, скоро ты лишишься общества приятной соседки. Но мы будем навещать тебя, обещаю. Только, чур, пока обо всем молчок.

Сидоров полагался на Фельдмана – он умел хранить тайны и вообще был благородного воспитания. А насчет Муры его планы и надежды оставались прежними. Тем более, что она как будто оттаяла. В последний раз они поговорили очень даже ласково, и Митюкова сказала, что больше не сердится. Обрадованный Сидоров кинулся строчить любовное письмо, а послал его по Интернету – а что делать, если современные кошки не знают настоящей цены съедобным подаркам и больше верят буковкам на экране. Даже ветчину Сидорову не хотелось уже нести, а то выйдет опять выволочка дворнику Сидорову. Письмо вышло пылким, а кончалось так: "Давай поженимся, Митюкова. Обещаю, что ты будешь часто котиться". Последнее Сидоров написал, конечно, в шутку и из желания сделать даме приятное, да и вообще это еще не было официальным предложением руки и сердца, это Сидоров собирался сделать все ж таки по всей форме – он же был правильный кот. А сейчас это было, скорее, знаком внимания, предварительным таким.

Митюкова прочла письмо и занервничала. Муре нравилась непосредственность и страстность Сидорова. Она как-то даже сказала Миколакис: «Ты знаешь, в котах я уважаю сочетание прямоты и энергичной душевности, я считаю это признаком сильной мужественности», – а имела она в виду Сидорова. Митюковой хотелось, чтобы он и дальше продолжал ее любить. Но перебираться из обжитой квартирки куда-то в каморку на метлы ей совершенно не улыбалось, и еще меньше того ей хотелось ловить столовских крыс. «Что обо мне подумает Миколакис?» – переживала Мура. Она снова затаилась и не отвечала на письма Сидорова, а на звуковые сигналы посылала к окошечку в ванной таксу Симу врать, что ее нет дома. В этот момент неожиданно стал снова названивать он – ну, вот тот совершенно уже забытый заморский неприехавший кот. Это скрашивало Митюковой ее душевные терзания.

Через неделю молчания кот Сидоров получил внезапное письмо от Муры. Дворник Сидоров в это время выставил в Интернет новую подборку своих творений и то и дело залазил в сеть узнать, вызвали ли они всеобщий восторг, а поскольку такого восторга они не вызвали, то и узнавать это приходилось снова и снова. А Сидоров (кот) сидел у чела дворника на коленях и делал вид, что трется мордой об угол клавиатуры, а на самом деле читал свою электронную почту – читательские мнения его, конечно же, совершенно не интересовали, потому что кошки никогда не интересуются пустяками. В этот миг на частотах, недоступных человеческому слуху, прозвучало «динь-динь», означающее получение послания, и глаза Сидорова принялись жадно впитывать посланное. Оно было таким:

Знаешь, Сидоров, ничего у нас не получится. Во-первых, любые длительные отношения будут нарушать дорогое мне одиночество. Даже думать об этом не хочу.

Я была шокирована твоим бытом, если честно. Так нельзя жить. Слабой кошке с ее ранимой душой требуется больший комфорт и устроенность.

И я поняла, что на самом деле ничего для тебя не значу. Тебе лишь бы носить кому-то крыс.

Кошке, особенно домашней, сложно создать и поддерживать какой-то круг знакомых, но в какой круг можешь ввести меня ты?.. В круг всех этих Кошкиных, Нечитайловых и прочих дворницких котов и бомжей?

И т. д., и т. п. Мы не подходим другу другу. Нет, я-то бы тебе подошла. Только я не собираюсь вытягивать тебя из твоей дыры и поселять у себя. И не такая я идиотка, чтобы не сообразить, чей социальный рейтинг поднимется в этом случае.

А про то, что ты меня всю жизнь ждал – красивые слова! Никто меня не ждал! Я нарочно выбираю такой момент и вываливаю, когда никто и не подозревает, что я появлюсь.

Короче – мяу!

Сидоров… Эх, Сидоров… Сидоров! Бывает, Сидоров…

Сидоров опупел. Употребим здесь это емкое, выразительное слово, потому что точней его и не подобрать. «Ошалел», "был потрясен", даже «офонарел» здесь не годится. В последнем случае подразумевается как бы некий электрический разряд, этакое ослепление от очень уж яркой вспышки. Например, когда в глаз кулаком двинут и искры так и летят, то, пожалуй, можно и офонареть. Но в состоянии Сидорова не было ни малейшего намека на просветление, – нет, все его существо в один миг сжалось в какой-то комок, скукожилось, и правда что, этаким пупком, и Василий пребывал в полной беспросветности чувств и мыслей.

– Василий, а ну-ка послушай, что тут про мое стихотворение пишут! – обрадованно заговорил в эту минуту дворник Сидоров. – Василий… да что это с тобой? Как мешок на пол бухнулся…

А обмякший Сидоров, действительно, сполз на пол, как кулек с киселем, и поковылял под кровать. Еще лучше было бы оказаться сейчас в кладовке подвала в полном одиночестве, но не было сил так далеко идти. Перед мысленным взором Сидорова плыли строки отказного письма Митюковой, а его душу обуревали самые горькие, ядовитые и унылые сожаления. Значит, он, выходит, затеял перебраться под крылышко Митюковой в богатую квартирку? Повысить за ее счет свой социальный рейтинг? А они друг другу не подходят, хотя она бы ему подошла? Ну, Митюкова… А он-то, он-то! Котят собирался воспитывать… Бригадный подряд на истребление грызунов брать… Рассиропился – Мурочке в кладовку котлеты из столовой таскать… Ну, Митюкова… Кто стонал-то про свое постылое одиночество? Вот дурак, вот дурак…

В этот миг Сидорову стало понятно, почему в последние дни ни с того, ни с сего на сердце вдруг становилось как-то скверно, а еще бегло промелькивал образ Вещей Кошки, про которую он совсем забыл из-за бурных событий жизни. Вот теперь он ее вспомнил. Во всем была права Небесная Кошка, да ведь что толку? Сидоров все равно бы ее не послушал. Эх… Эх-х-х…