Текст книги "Радуга 2"

Автор книги: Александр Бруссуев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Саша пригубила свой фужер и внезапно вспомнила про убитую женщину в коридоре.

– Несколько минут назад ваш коллега без всякого смущения– забил до смерти женщину, вся вина которой была только в том, что она оказалась не в том месте и не в то время. Ученая-кельтолог очутилась здесь, хотя до этого была в Париже, – сказала она, ни к кому конкретно не обращаясь.

Макс сочувственно кивнул головой: он не мог никак реагировать на некоторые вещи, творящиеся в стенах этого, да и прочих других – аналогичных, заведениях.

– Позвольте, – внезапно осознал он. – Как это – в– Париже?

– Вот так, – чуть наклонила свободную от бокала ладонь– Саша. Успев ознакомиться с противопожарными табличками в коридоре, она отдавала себе отчет, в каком городеоказалась. – Я же тоже к вашему Смоленску никакого отношения не имею.

– А к чему ты имеешь отношение? – задал совершенно глупый– вопрос Макс.

– Я из Питера. Но была до того момента, как оказалась на– вашем милицейском столе, под Выборгом. Такие вот коллизии.

– Эх, блин! – Макс сокрушенно взмахнул руками. – А я тут– такую теорию придумал, объясняющую нынешние события. Все так складно, все так разумно. И про пыль эту. И про магнитную бурю. Только вот, как вы тут, дети разных народов, материализовались – ума не приложу. Данный фактик заставляет меня думать об ущербности, как ученого-теоретика.

Макс настолько разочаровался, что даже отложил свой недопитый бокал.

– Ну и что тогда мы имеем в наличии? – спросил он, – конкретно ни к кому не обращаясь.

С улицы опять раздались крики, причем двух различных тональностей. Одни – торжествующие вопли, как у радикальных футбольных болельщиков из Кавказа, чувствующих за спиной поддержку далеких гор и близких денег. Но самое важное – пятикратное численное преимущество над оппонентами. Другие – отчаянные крики задавленной толпы Ходынского поля: за что, почему я?

Макс выглянул в окно: разномастно одетые менты, кто в уличной форме, кто в бронежилете, некоторые даже в касках и со щитами исступленно били дубинками прохожих, которые метались затравленными зайцами по улице Дзержинского.

– Чего это так разухарились-то? – кивнул он на улицу.

– Ничего толком, конечно, я объяснить не могу. Но вот по– роду своей деятельности знаю, что было предзнаменование о так называемом «конце света». Как бы скептично к этому можно было не относиться, но реалии таковы: сначала пропала радуга, теперь пропали мы. Никак иначе объяснить творящееся невозможно. Хаос – он и есть хаос. Для кого это состояние естественное, тот и будет всеми силами его усугублять. Почему? Да потому что разрушать всегда легче, чем созидать. Посмотри на улицу, разве видишь ты там созидателей? Я не про несчастных прохожих говорю, – Саша говорила, как преподаватель, разъясняющая теорему Кромеккера-Копеллера: еще несколько логических реверансов – и она сама ее поймет.

Макс, пошевелив какими-то папками в ящике своего стола, вытащил телевизионный пульт. Вообще-то телевизор он никогда не смотрел: не только на работе, но и дома. Сейчас, вот, решил, вдруг, и включил. Наверно, лучше бы он этого не делал. На всех каналах показывали одно и то же, даже на местных. Какие-то карлики, пуча глаза и ужасно гримасничая, ожесточенно мутузили друг друга. Иногда кто-то из них, выбравшись из свары, подходил к камере, выпятив грудь и расставив ноги на ширине плеч, строго смотрел в нее выпученными глазами, а потом снова пропадал в ожесточенной драке: только галстуки, погоны и ширинки штанов мелькали.

– Вот такое теперь телевещание, – сказала Саша и выдернула вилку телевизора из розетки.

– Мда, – протянул Макс. – Что бы ни происходило с этим– миром, но возникает вполне естественный вопрос, озвученный давным-давно стариной Чернышевским: что делать-то?

Саша походила немного по комнате, словно решая про себя этот извечный вопрос творческих личностей. Потом пригубила свой бокал и сказала:

– Мне надо добираться в Питер. Наша организация имеет– несравнимо больше шансов найти верный путь, нежели любая другая государственная служба. Просто этим делом мы занимались еще тогда, когда про великую Россию и не менее великих россиян никто не знал, да и знать не хотел. И, честно говоря, мне нужен помощник. Одной, боюсь, не справиться. Как ты относишься к идее совершить некое путешествие?

– Спасибо, уважаемая Александра, за столь заманчивое– предложение, – в свою очередь приложился к бокалу Макс. – Понимаю: ты в достаточно сложном положении, раз первому встречному менту делаешь столь неожиданное приглашение. Замечу, сначала бьешь его между ног – для проверки на вшивость, я так понимаю. Потом вербуешь в загадочную «Дугу». Но я же все-таки мент, и мои коллеги на улице…

– Лошадь доедают, – оборвала она Макса. – Это правда, что– на тебе красивые майорские погоны. Но ты сам какой-то ренегатский. В семье не без урода. В вашей семье, профессиональной, имею ввиду. Если бы было иначе – ты бы меня уже из пистолета расстреливал и дубинкой избивал с бессмысленными глазами. Впрочем, мое предложение – всего лишь предложение. Нет – значит, нет.

Майор задумался. Не потому, что пытался взвесить все выгоды, сулящие Сашино предложение. Для себя он уже определился с точкой в карьере. Здесь, в Смоленске, делать ему по большому счету было нечего: жена в отпуске у родителей, надо двигаться за ней. Выйти просто так из здания не удастся. Хоть генеральские погоны себе нацепив. По большому счету, никакого корпоративного «товарищества» к нему коллеги не испытывали, также, как и он к ним. Если бы не та командировка в «горячую» точку, давным-давно выдавили бы на вольные хлеба с волчьим билетом. Теперь, судя по вырвавшейся на волю страсти к унижению и издевательству, никакие погоны не спасут от праведного «пролетарского» гнева. Объявят «контрой» и вычистят из своих рядов. Да еще и девушку эту, как соучастницу, нарекут Фаней Каплан, и – в расход. У нас – не забалуешь. Опыт, как говорится, не пропьешь.

– Ты меня не совсем правильно поняла, – наконец, сказал– он. – Это не я, это – ты должна выбирать. Побежим вместе в Питер, мне все равно, как бы, по пути. Только есть у меня одно условие, точнее даже – просьба.

– Говори, – кивнула Саша. – Можно мне на твой меч посмотреть? Уж больно он какой-то– необычный. Насколько мне удалось разглядеть, за те доли секунды, что ты его держала наголо.

Саша, ни слова не говоря, сдернула оружие вместе с ножнами. Макс, приняв предмет своего любопытства, вытащил за черную рукоять дивный клинок. Казалось, он сделан из неведомого темного дерева с синим отливом, потому как по всему лезвию виднелись застывшие узоры, как структура на хорошо отшлифованном деревянном бруске. Меч был слегка искривлен, как плавная дуга. Но самым примечательным было то, что острие, от рукояти до жала, напоминало зубья пилы, не такие, правда, частые (см. также «Мортен. Охвен. Аунуксесса»).

– О, блин, круто! – сказал Макс, поворачивая оружие под– разными углами. – Это не меч, это загогулина какая-то. Отлично заточенная, правильно сбалансированная загогулина.

– Это Пламя, – ответила Саша. – Вовсе никакая не– загогулина.

– «Гуннлоги» – согласился Макс. – Пламя Битвы. Но это не– меч. Точнее – не совсем меч.

– Почему это? – удивилась Саша, весьма впечатленная тем, – что майор легко и непринужденно выдал название на древненорвежском.

– Да потому, – ответил Макс и рассек воздух клинком. – Вроде все в порядке: 93 сантиметра в длину, полтора килограмма весом. Но нету клейма. Любой уважающий себя мастер-оружейник в верхней трети дола меча ставил свое имя, или фирменное название. Длина слова примерно 14–16 сантиметров, ширина букв в нем 2–2.5 сантиметра. Чтоб виднобыло при покупке. Здесь же – пусто. Состояние клинка – идеальное, но это не современная подделка. Это – древняя древность. Штучный экземпляр очень странной формы. Никакого намека на торевтику.

– Переведи. – Ну, Саша, это, понимаешь ли – собственно резьба по– металлу. Здесь даже рукоять не наборная. Обычно создавался некий рисунок тончайшими полосками меди, латуни и даже серебра. Очень трудоемкий процесс. В твоем Пламени – ничего подобного. Я вообще не понимаю, из чего такая черная рукоять. Впрочем, как и сам клинок. Словно металл с трансформированной кристаллической решеткой. Однако, без всякого сомнения, это – оружие.

Макс вернул Саше клинок и отошел к окну. Улица была пустынна, только кое-где лежали тела несчастных прохожих, оказавшихся на пути боевой дружины, несущей демократию в народ. Некоторые из них слабо шевелились, другие оставались неподвижны.

Просто удивительно, что никто до сих пор не постучался к нему в кабинет. Сейчас должны формироваться некие штабы по борьбе с беспорядками. С привлечением всего руководящего состава. Но принимать участие в этом безобразии он не собирался. План побега из здания, точнее – направление побега неожиданно обрисовалось. Несколько смутно, но тем не менее.

Он уже собирался поделиться мыслями с Сашей, как та отвлекла его своим вопросом:

– Послушай, Макс, а откуда ты все это знаешь? – У них были гораздо более важные задачи, чем предаваться рассуждениям о холодном оружии. Но эти ненавязчивые отступления от решения насущных проблем каким-то образом способствовали поиску выхода. Отвлекаясь на несколько секунд, варианты побега как-то сами складывались в реалии.

– Понимаешь, Саша! Я же не всю жизнь работал во– внутренних, с позволения сказать, органах, – ответил Макс. – Когда-то был я еще студентом питерского факультета тяжелого машиностроения Политехнического института. Интересовался мечами «Ulfberht». 55 клинков были обнаружены в Норвегии, 25 – в Финляндии, 20 – в Советском Союзе, 13 – в восточной Европе и порядка 26 штучные находки по всему миру. Из всех советских 4 меча достали в Олонецком районе Карелии, а 6 – в Ярославской и Смоленских областях вместе взятых. Дело-то в том, что там, в Карелии, плотных археологических изысканий, в отличие от того же Смоленска, не проводили. Мне было интересно, мечтал найти на берегах Ладоги не только неизвестные мечи, но и могилу некоего парня по имени: Hrorekr.

– Рюрика, что ли? В золотом гробу? – Ну, можно и так сказать. И во времена Союза-то– археологам на северах было трудно, а после развала – совсем невмоготу. Знать, так нужно.

Они чуть помолчали, каждый, думая о своем.

– Вообще-то и Пламя досталось нашей «Дуге» с этого– Олонца.

– Бывает, – согласился Макс. – Давай-ка будем отсюда– выбираться. Отсидеться здесь долго не получится. Скоро придут матросы Железняки и прикроют наше «временное» правительство.

11. Иван и Шурик Степченков

Иван приблизился сначала к телу в форменной одежде и осторожно ткнул его носком своей обуви. То не пошевелилось.

– Ты его, как барана, сбитого машиной, проверяешь, – заметил Шурик, не подымаясь с полу. – Ты даже не представляешь, Ванька, как я рад тебя видеть. Сегодня мне что-то не очень везет. Второй раз меня спасают, казалось, от неминуемой гибели. В первый раз девушка погибла. А я вот тут лежу, развалившись, как собака.

Шурик попытался встать, но только застонал и снова опустил голову назад.

Иван, подперев входную дверь единственным корявым стулом, подошел к былому однокашнику. Не говоря ни слова, начал ощупывать ему руки-ноги. Очень сосредоточенный и строгий.

– Помяли тебе, Шурик, изрядно, – наконец, сказал он. – Но, исходя из моего опыта врача-гинеколога, костей поломанных не прощупывается.

– Посмотрел бы я на твоих пациенток, если бы ты с такой– рожей, да еще и гинекологом работал, – ответил Шурик.

– Тебе часто с гинекологами приходилось общаться? – Не знаю, вообще-то. Бывало, думаешь: вот он – женский– врач. А потом выясняется, что просто сапогами торгует.

– Шурик, ты бредишь. Давай-ка попробуем встать и двигать– отсюда.

– На улицу нельзя, – поспешно проговорил Шурик, – вцепившись в Иванов локоть. Он здорово морщился, подымаясь: внутри тела ощущался некий дискомфорт, даже больше – боль. Что причиняло страдание, было непонятно. Казалось, каждая клеточка тела, избитая за сегодняшний день, жаловалась на недомогание и требовала компресса, мази, женщины и алкоголя. Наконец, удалось принять скрюченное вертикальное положение.

– Я и не предлагаю на улицу идти: насмотрелся, спасибо, – критически оценивая взглядом товарища, заметил Иван. – Чего – очки разбили, что ли?

– Знаешь, Ваньша, из всех сплошных минусов сегодняшнего– дня есть только один плюс, – ответил Шурик, пытаясь сделать несколько шагов, как человек, вставший на коньки впервые в своей жизни. – И это не торжество демократии на всей Земле.

Он, прихрамывая на обе ноги, походил взад-вперед, осторожно изобразил своими руками элемент танца маленьких утят и продолжил:

– Чудесным образом зрение мое восстановило утраченные в– далеком детстве диоптрии. Так что могу теперь обходиться без своих окуляров. Нечего было сегодня разбивать, а то мог с успехом проделать это не единожды.

Иван тем временем опять подошел к телу мента, не решаясь вытащить свой арбалетный болт из его горла. Наконец, махнул рукой и отвернулся. Весь его вид можно было охарактеризовать одним словом: мрачность. Даже – двумя: мрачная мрачность.

– Что такое, Ванадий? – поинтересовался Шурик. – Да тут такое дело получается, – вздохнул тот в ответ. – Я же за свою жизнь даже мотылька не обидел. Белочек с руки кормил, зайчикам дорогу уступал.

«Ага», – согласился Шурик мысленно. – «Мышек в общаге дрессировал. Котов воспитывал по понятиям».

– Всякое, конечно, в жизни бывало. Но вот такое, – он– дернул рукой в сторону тела, – впервые. Лишил человека жизни. Это полбеды. Можно как-то смириться, что, если бы не я – его, то он – тебя. Пренепременно. Но это же человек системы. Какие бы дурацкие законы она не устанавливала – их надо выполнять. Или, по крайней мере, стараться не сильно нарушать. Иначе – становишься вне этого идиотского Закона. Короче, чувствую вину за собой. Могу сто раз сказать себе, что прав. Но попадешься в руки толстойтетки – она заявит, что виновен. И – пожизненное заключение. Кранты.

– Да плюнь ты, Иван, и разотри, – убежденно возразил– Шурик. – Это же не человек. Одев мундир и опустившись до уровня дворового хулигана, возомнившего себя божком, он становится – кем? Правильно – оборотнем. А оборотни неминуемо заканчивают стрелой в жизненно важный орган, пусть даже и не серебряной. К тому же дворовые хулиганы не в состоянии лишить тебе свободы. Нам надо выжить, Иван. Такой простой человеческий инстинкт. И никакие придуманные законы его победить не смогут. Пока нам это удается. Так что, терзания закончены. Баста! Согласен?

– Да, – решительно ответил Иван. – Тогда пошли? – Погоди-погоди, – махнул рукой Шурик. – Нам не просто– уйти отсюда надо. Нам надо добраться до моего офиса на Большой Морской.

Он обрисовал кратенько положение вещей: где шел, что видел, как в «Баррикаде» казино крушат бывшие властители города. Идти-то к «Дуге» – сущий пустяк. Но это по улице. А там что-то типа комендантского часа. Наверно, еще снайперов по крышам главных улиц расставили. Будут очень жестко контролировать любое перемещение. По крайней мере – первое время.

– Шурик, – внимательно выслушав весь сказ, вздохнул Иван. – Ты, будто про оккупацию рассказываешь. Как в кино про подпольщиков. Когда-то в армии в госпитале я прочитал книгу двух монахов. Тайная перепечатка нелегального издания «Молота ведьм». Много, конечно, там всякой пурги. Да почти все – полная ерунда, хотя и с цитатами из Библии. Мне запомнилась одна идея, отчего тускнеют зеркала. Эти монахи, фанатики, но отнюдь не идиоты, пытались «научно» объяснить «дурной глаз» ведьм. Точнее, воздействие оного на младенцев, неверующих и зеркала. Душа, говорят, отображается через взгляд. Если она черная, ядовитая, обуяна дьяволом, то отравляет вокруг себя даже воздух. По направлению взора. Если в глаза ведьме не смотреть, то можно дальше себе гулять, пирожки с зайчатиной кушать. Ну, а взглянул – хана, уповай на особенности своего организма. Посредством воздуха отравляются, сначала, глаза потерпевшего человека раннего Средневековья, потом яд касается души. И, в лучшем случае – расстройство желудка, в худшем – тоска, иногда – помутнение рассудка, неведомая и неизлечимая болезнь и, в конечном итоге – кайки лоппи. То есть, безвременная кончина. Глаза – зеркала души. Если злым и недобрым глазом глядеть в обычное зеркало, оно тоже не выдержит. Помутнеет. А ты помнишь глаза тех, с кем довелось пересечься сегодня? Мы с тобой можем нормально беседовать. Почему же тогда даже не пытался говорить этот несчастный мент-оборотень?

– Молодец, дядя Ваня, – ответил Шурик. – Действительно, – глаза у них у всех – мертвые. Согласен с тобой, это значит, душа – тоже того. Легче, конечно, от этого не стало. Любой «не наш» может, к примеру, очки солнцезащитные напялить.

Они еще немного поговорили, но уже беспредметно и, как бы, попутно: Ваня вел своего институтского товарища под землю. К метро возвращаться не посчитали нужным, взяли за ориентир пучок то ли силовых, то ли коммуникационных кабелей и направились по ним, насколько это было возможным. Временами приходилось искать обходные пути, потому как провода уходили в тупиковые стенки. Шурик слегка нервничал по этому поводу, но Иван его успокаивал: чтобы протащить все эти «сопли» через породу, надо было проложить трубу. Бурить через весь город нецелесообразно. Поэтому где-то через десять метров обязательно должен быть выход в очередную подземную полость.

Они шли дальше, временами петляя по совсем «крысиным лазам». Иногда приходилось подниматься на другой уровень, иногда опускаться. Несколько десятков метров прошли по старой канализационной системе. Несмотря на архаичный вид, она была вполне действующей. То есть, по ней текли какие-то нечистоты. Без всяких коллекторов и очистителей от неизвестного промышленного (или какого другого) предприятия к Неве. Самая примечательная деталь – запаха практически не было. Только сейчас он, как бы робко, начинал обратно распространяться по всему замкнутому объему.

Шурику передвигаться было тяжело, он вообще потерял всякое чувство пространства, старательно пытаясь убить в себе боль, ощущаемую с каждым неловким шагом. Если бы не Иван, он бы совсем отчаялся: подземная прогулка казалась бесконечной. На самом деле такое воздействие на неискушенного диггера оказывает темнота и теснота. Время, исчисляемое минутами, кажется просто часами. Оно здесь, в подземельях, не течет. Оно медленно обволакивает.

Поэтому Шурик не видел некоторые вещи, попадавшиеся в поле зрения своего более опытного товарища. Это были и старые костяки, завернутые в полиэтилен, и неожиданныенадписи на совсем диких стенах и россыпи тусклых винтовочных гильз. Вот крыс не было никаких – ни обычных, ни мифических огромных. Покинули они эти места.

Что-то рядом тарахтело, невидимое и, наверно, далекое. Потом любые звуки исчезли, и они обнаружили перед собой сверкающую относительно новыми заклепками дверь. Все провода аккуратно огибали ее через уложенную и наполненную застывшей монтажной пеной пластиковую трубу. Иван потрогал за простую рукоять, убеждаясь, что путь, в принципе открыт – ни замками, ни внутренними щеколдами преграда не обладала. Он выключил фонарь, взял за плечо Шурика и потянул дверь на себя.

Не успела та открыться, как чья-то невидимая рука зажала Ивану рот и прошептала прямо в ухо: «Тихо. Сейчас патруль пойдет. Выходим обратно». Ваня, которому никогда еще до этого в жизни не доводилось общаться с говорящими руками, подчинился беспрекословно. Шурик, даже ничего не заподозрив, сунувшись, было, за своим поводырем, так же покорно отступил назад.

Темнота стояла кромешная. Говорящая рука прикрыла за собой дверь. Никто не разговаривал. Шурик не особенно понимал, что происходит, а Иван был просто очень вежливым человеком. Приступы вежливости бывали особенно сильны, если рядом обнаруживалось огнестрельное оружие, к тому же упиравшееся своим дульным срезом ему в какой-нибудь жизненно важный орган. Например, в мизинец.

«Надо навалиться на дверь», – прошептала «рука». – «Эти обязательно будут проверять на предмет незапертости». И рука, и Ваня, и даже Шурик, который, услышав обращенный из ниоткуда шепот нового неизвестного персонажа, отказал себе в праве удивляться, дисциплинированно уперлись правыми плечами в обшитую листовым некрашеным железом поверхность. Теперь они оказались друг за другом, а автомат или винтовка – по дулу-то разобрать не удалось – где-то под ногами.

Иван обнадежил себя: «Значит, врагами нас не считают, раз оружие опустил». Дальше подумать он не успел: с той стороны кто-то (или что-то) легонько ткнуло дверь. Потом посильнее. Парни напряглись и стояли стеной. Третий, последний натиск, был самым мощным, но подпираемая плечами дверь не шелохнулась. Потом давление прекратилось, но три «титана» еще некоторое время продолжали давить плечами, словно соревнуясь друг с другом в силе.

«Кажись, ушли», – сказала шёпотом «рука», и они все облегченно перевели дух.

– Это очень ловко я на вас тут нарвался, – не слишком– громко, но уже вполне нормальным голосом произнес незнакомец. – Удалось бы мне одному эту дверь удержать – вопрос сложный. Скорее всего – нет. Сцапали бы меня эти супчики, попинали бы для острастки – и к стенке. Они пока блюдут паритет в свое удовольствие. Ни тебе «прав», ни тебе «предварительного заседания» с выделенным обморочным «защитником», ни тебе «рассмотрения». Покалечат, а потом пристрелят. Из милосердия. Чтоб «мешкам» не достался.

– Так у тебя у самого какое-то ружье имеется, – вставил– Иван. – Можно и посопротивляться.

– Да какое же это ружье! Это же самый лучший в мире– агрегат, правда, без патронов. Кончились быстро. Это модификация под индексом А2, разработанная под 5,56 мм патрон SS 109. Из-за патрона увеличилась крутизна нарезки канала ствола, как следствие, сам ствол стал более прочным и тяжелым. Дальность стрельбы, зато, удвоилась. Пуля, благодаря стальному сердечнику, отличается улучшенным пробивным действием – со 150 метров она пробивает 3,5 мм стальную плиту, а с расстояния в 1300 метров стандартную, опять же стальную, американскую каску. Измененный пламегаситель несколько уменьшил подскок оружия при стрельбе лежа. Это снизило пылеобразование при стрельбе, что сыграло положительную роль во время операции «Буря в пустыне». Помните такую войну? Переводчик режима огня в двух вариантах: одиночный (непрерывный) огонь, или одиночный (фиксированными) очередями по три выстрела. Специально для левшей, чтобы стреляные гильзы не летели в лицо, даже установлен дополнительный щиток-отражатель. Видал, какая красота?

Иван промолчал, а Шурик заметил:

– Вообще-то здесь как-то темновато. – Да ладно! – будто бы махнула в непроглядной тьме рукой– «рука». – Темнота – друг молодежи. Смотрю и вы не с пустыми руками сюда прибились. Арбалет знатный, только маленький. Метров на сто, но уже неприцельно. Тридцать – дальность реального поражения. От 6 с половиной до 7 с четвертью в тысячах рублей в клубных лавках.

Иван, предположительно, пожал плечами:

– Я в обычном охотничьем купил за 6 750. – Слушай! А давай меняться! – вдруг обрадовалась «рука». – Мне твой арбалет – как раз то, что нужно. Возьмешь мое оружие.

– Так твоя винтовка без патронов! – хмыкнул Ваня. – Сдается мне, это «оружие достойное настоящего мужчины». Она же штурмовая винтовка, она же «черная винтовка», М-16.

– Точно, она самая. Конкурент нашего «калаша». Только– лучше, на мой взгляд. Потому что дороже. Никакая банановая республика наладить серию не может, а «Калашников»не только китайцы, но, по-моему, и негры с арабами в подворотнях лепить научились. Патронов себе еще найдешь. Гляди на ствол – только одиночными стреляли, то есть все путем. Хороший обмен, чувак!

– Ты очечки-то свои сними, я сейчас свет включу. – Посмотреть хочу, а не только на ощупь ориентироваться. Что это я – слепой кот Базилио, что ли?

«Рука», повозившись, сказал:

– Включай, чувак. – Жмурясь и моргая, они посидели на корточках, прикрывая глаза от оказавшегося чрезвычайно ярким света фонаря. «Рука» предстал перед парнями во всей своей красе: высокий, худощавый и широкоплечий, с банданой на голове, в городском камуфляже, небритый и вполне зрелый по возрасту – лет, эдак, тридцать пять.

– Здорово, парни, – сказал он и протянул широкую, как– лопату ладонь. – Эдик.

В другой руке он держал ПНВ, прибор ночного видения, с известной в узких кругах аббревиатурой. Ни Шурик, ни Иван столь специфическими знаниями не обладали, поэтому они просто с восхищением смотрели на столь полезный в нынешних странствиях гаджет. Представиться-то, конечно, они представились, вот только фонарем в глаза Эдику светить постеснялись – на предмет отсутствия в них душевной теплоты. Впрочем, по поведению нового знакомого можно было сделать вывод: он – свой, буржуинский, человек.

Эдик, не особо жеманничая, без лишних вопросов поведал, что он, как и его друзья, утонул в страсти, название которой «пейнтболл». Детская игра в войнушку. Если ей заниматься достаточно плотно, вложить в амуницию хренову кучу денег, объединиться с такими же серьезно настроенными мужчинами, то получается полное позитива времяпровождение. Только в этом году удалось пристреляться в условиях кромешной тьмы, то есть, используя ПНВ. Новый уровень, правда, достаточно дорогостоящий. Полную светомаскировку добиться ночью и развалинами былой стройки социалистического объекта не удавалось. Зато за некоторую мзду искомый мрак получилось создать для себя на подземной автостоянке под Фонтанкой у Сенной площади. Она, эта стоянка, еще очень далеко отстоит от торжественной речи губернатора, разрезанной ленточки и рек банкетного шампанского с омутами водки и коньяку. Но в этом-то и была вся прелесть. Выключил все освещение – и пали, сколько хочешь, даже не дожидаясь полуночи. Но тут возникла некоторая сложность идентификации: свой – чужой. Да и провалиться можно было в какое-нибудь незаделанное технологическое отверстие, ведущее к самому центру Земли. Поэтому принялись, не мудрствуя лукаво, обвязываться, как альпинисты. Просто кайф. Действительно, новый уровень.

И, вдруг, в самый разгар баталии обнаружили себя и своих противников за пределами отведенной для игры территории, валяющимися вповалку. Уже несколько позднее осознали, что это автомобильный тоннель от мэрии – кто же знал, что таковой тоже существует. Пытались выбраться обратно, но там, на выходе к стоянке, скопилось изрядное количество бесцветных мешков, просто целые залежи этой мерзости. Ценой потери двух человек осознали всю опасность тварей. Отстреливались краской, насколько было возможно, и отступили обратно. Сунулись по тоннелю, напоролись на каких-то озверевших ментов. Вооруженные чем попало: автоматами, винтовками и пистолетами – они на контакт не пошли, завалив еще двоих. Но увлеклись погоней и – мешки, приятного аппетита. Оттуда получилось оружие. Немного, но хватило на четверых человек. Потом удалось вооружить и остальных двоих. Менты-то без ПНВ скачут! Но самое главное, они как-то неестественно относятся к собственной безопасности. Будто уверены в личной неуязвимости. Они – могут убивать, а их – нет. Их-то за что?

Спрятались все шестеро в двух «карманах» по сторонам подземного тракта. Сзади – стоянка начинается с тысячами «мешков», спереди – держат периметр менты. Далековато до них, но те укреплены неплохо, как и положено. Да еще патрули свои поблизости отправляют, прочесывают на предмет наличия террористов.

Эдик пошел разведывать пути отступления. Сидеть в своей символической прятке до Страшного суда не хотелось. Через залежи «мешков» не пробиться, войной идти на ментов – себе дороже. А выйти надо. Вот он и нашел, практически под носом у распоясавшихся стражей «законности» эту загадочную дверцу. Запиралась дверь на красивый и модный кодовый навесной замок фирма «Abus», но сделанный, как то теперь водится, в Китае. Открывается с помощью отвертки, или монтировки, или, даже, дула. Или, на худой конец, набором кодовых цифр. Эдик шифр не знал, зато прекрасно знал китайцев. Дужка замка сдалась с первой же попытки, смяв к едрене-фене все китайские секреты. Скобы он тоже пальцами загнул по сторонам, чтоб никто даже под гипнозом не понял, что здесь когда-то висел настоящий непреодолимый запор. Едва он проделал все необходимые манипуляции, с грохотом поползли вверх ворота за поворотом тракта – это менты выходили из своей цитадели на патруль. А тут дверь распахнулась сама собой – это уже Ваньша с Шуриком пытались запихать в проход свои любопытные, как бы это помягче – лица.

– Парни! – сказал Эдик. – А у вас еда какая-нибудь– имеется? Оголодал я нежрамши. Вторые сутки без топлива.

Шурик взглянул на свои часы и присвистнул: где-то на поверхности наступало первое утро новой эры. Сразу же вся усталость напомнила о себе голодом, жаждой и некой вялостью.

Они поели из запасов рачительного хозяина, то есть, потомка белорусских партизан Ивана, попили минералочки, и настроение повысилось до такого уровня, когда организм милостиво соизволил прислушаться к команде усталого и у кое-кого – избитого тела: «Спать!»

Они и не догадывались, что в этой части планеты Земля не разгорался рассвет, а стоял вполне конкретный день, если верить определениям: тень укорачивалась, и без того будучи совсем маленькой. Двадцатичетырехчасовые сутки утратили свою актуальность, впрочем, как и магнитные полюса, как и направление вращения Земли в целом. Солнце теперь вставало на западе.

12. Шура Суслов и Бен Стиллер

Шура Суслов от протянутой бутылки не отказался – вряд ли вышедший из леса человек горел желанием отравить первого встречного. А вот вопрос проигнорировал: пес егознает этих амароканцев, могут вообще три шестерки на донышке наштамповать. 68, 89 – яка нам разниться? Он с удовольствием приложился к горлышку – виски мягко обожглогорло, оставив во рту ни с чем несравнимый аромат, и с благодарностью усвоилось желудком. Он вытащил из углей вполне пропеченного кальмара и, на правах хозяина, предложил своему гостю. Тот, по всей видимости, излишней манерностью и брезгливостью не страдал. Оторвав себе половину тушки, перебрасывая с руки на руку, сказал:

– Ну, здравствуй, дорогой. Надеюсь, в горячем виде ты– вкуснее, чем в сыром!

И с энтузиазмом, разве, что, не рыча, начал поедать белое мясо. Шура, завидев подобный аппетит, решил не отставать. У обоих кальмар кончился очень быстро. Оказался он вовсе не морепродуктом, а вполне кроликом, только необычной формы. По крайней мере, по вкусу. Вообще-то кролики встречаются и покрупнее.