Текст книги "Скитания"

Автор книги: Александр Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава шестая
Безмятежные дни

– Чем меньше тайны, тем лучше, – сказала синьора Васта. – Если Альда будет скрываться от посторонних глаз, это вызовет нежелательные толки.

И на следующее утро Альда, смущаясь, вошла в столовую, держась за руку мнимой тетки. На девушке было легкое розовое платье, долго провисевшее в гардеробе. Васта приспособила его к росту и фигуре Альды. Восхищенным пансионерам показалось, что сама заря появилась в большой мрачной комнате и осветила ее потемневшие дубовые стены.

Под пылающими взглядами школяров Альда прошла к столу и заняла место возле синьоры Васты. Та первой прервала неловкое молчание.

– Я так давно покинула нашу милую Флоренцию, – сказала она, обращаясь к Альде, – что уже начинаю забывать ее. Когда я была в твоем возрасте, мы с подружками любили купаться в Арно перед плотиной Оньисанти у моста Алла Карайя. Красив этот мост…

– Ах, тетя! – изумленно воскликнула Альда. – Разве вы не знаете, что Понта алла Карайя рухнул во время великого наводнения пятьдесят седьмого года?

Тут, в свою очередь, удивилась синьора Васта, и девушка рассказала подробности о наводнении.

– Мне исполнилось тогда восемь лет, – говорила Альда, – но я все хорошо помню. Ливень шел четыре дня и четыре ночи. Мама повела меня на городскую стену и показала оттуда реку – мутную, страшную, затопившую берега. На следующий день две арки Понте алла Карайя обрушились под напором воды. А с Понте Санта Тринита получилось еще хуже: его целиком унесла река…

Васта всплеснула руками:

– Какое несчастье!

– Большое несчастье, тетя! – серьезно подтвердила девушка. – У коммуны[98]98
  Коммуна – городская община в средневековой Италии.


[Закрыть] не было денег на восстановление мостов, и расходы возложили на купцов. Отцу пришлось заплатить пятьдесят восемь дукатов. Он так часто говорил об этом, что цифра запомнилась мне навсегда.

– Да, мой братец, а твой отец Бассо не любит расставаться с деньгами, – улыбнулась Васта и перевела разговор на другое. – А куда вы ходите молиться? По-прежнему в Санта-Мария Новелла?

– Конечно, куда же еще? Там мой любимый образ Девы Марии, помните, тетя, наверху между капеллами Ручеллаи и Барди ди Вернио? А вы еще не забыли прекрасное изображение Фомы Аквинского, патрона ученых?..

Разговор продолжался в том же духе. Тетка и племянница легко перебрасывались названиями флорентийских улиц, площадей, церквей, монастырей, городских ворот…

Санта-Чечилия, Санта-Мария дель Фьоре, больница Порчеллано, что на углу Виа Нуова, монастырь Санто-Спирито, цитадель Прато, Виа дель Кокомеро, предместье Сан-Фриано, Понте Веккио… У слушателей зазвенело в ушах, и они готовы были поклясться на Евангелии, что прекрасная Альда все до мелочей знает о своем родном городе – прекрасной Флоренции. Ведь если тетка путала что-нибудь за давностью лет, племянница тут же ее поправляла.

Но пансионеры не подозревали, что так легко и непринужденно разыгранный на их глазах спектакль потребовал большой и напряженной подготовки, отнявшей у исполнителей значительную часть ночи.

В это утро случилось неизбежное: все двадцать девять пансионеров Саволино стали соперниками Фелипе Бруно в любви к юной красавице. Во время уроков юноши и мальчики думали только об Альде Беллини, и из-за этого выходили курьезные случаи. На уроке латинского языка юный Манетто Барни вместо опостылевшего «arma» начал склонять «Alba», а Микеле Брандино на вопрос, кто создал знаменитую статую Персея, заявил: «Ваятель Беллини»[99]99
  Статуя «Персей» стояла во Флоренции перед дворцом герцога. Ее создал знаменитый Бенвенуто Челлини (1500–1571), ювелир и скульптор.


[Закрыть]

В часы, когда полагалось готовить уроки, пансионеры, прячась друг от друга, писали стихи в честь прелестной Альды, бессовестно обкрадывая древних и новых поэтов. Когда Альда ходила по дому, из того или другого закоулка появлялся красный от смущения поклонник и совал в руки девушки бумагу:

– Это вам, синьорина! Прочитайте на досуге, но никому не показывайте…

А вскоре выскакивал другой и тоже подавал листок:

– Великая тайна! Прошу вас, Альда, никому ни слова!..

Вечером в кабинете Саволино синьора Васта и Альда со смехом подсчитывали любовные послания:

– Три оды, одиннадцать сонетов и два мадригала!..[100]100
  Мадригал – стихотворение, в котором восхваляется возлюбленная.


[Закрыть]

– Ого! – говорил Джакомо. – Сегодня урожайно! Скоро можно составить библиотеку.

Васта подбавляла масла в огонь:

– Я слышала, что торговец бумагой на нашем рынке срочно послал в Венецию большой заказ на этот товар.

Фелипе, слушая шутки, багровел и хмурился.

Поклонники Альды, видя, что стихи не трогают сердце гордой красавицы, решили перейти к подаркам. Почему-то все подарки покупались на фруктовом рынке. Один преподносил девушке корзину винограда, другой апельсины, третий связку сушеных фиг.

Оригинальнее всех оказался подарок девятилетнего Бертино Миньянелли. Он только в этом году впервые пошел к причастию и поступил в пансион, но пылкости его чувства могли позавидовать многие старшие ребята.

За завтраком Альда сказала, что любит тыквенную кашу. Только маленький Бертино обратил внимание на эти слова, и в его восторженной головенке родилась дерзкая мысль.

Мальчик происходил из почтенной купеческой семьи, и к нему был приставлен слуга. Но даже слуга не заметил, как Бертино исчез после утренних уроков. Тревога поднялась не сразу, но, когда мальчугана не нашли в доме, весь пансион высыпал на улицу – искать пропавшего товарища.

Непонятное зрелище представилось их глазам: по крутому подъему улицы Добрых бенедиктинцев катилось огромное желтое колесо, в котором с трудом признали тыкву. И только потом за тыквой увидели голову Бертино Миньянелли.

С утра прошел дождик, неровные лавовые плиты мостовой были скользки, и кудрявый черноглазый малыш катил тыкву с величайшим трудом.

Школяры и слуги с хохотом помчались к Бертино. Его слуга, молодой и сильный Санти, хотел помочь своему господину и донести тыкву до дома Фазуччи. Но Бертино грохнулся на мостовую и, колотя по ней руками и ногами, поднял неистовый рев, в котором только и можно было разобрать слова:

– Я сам… синьорине Альде… сам!..

Вечером Альда и поблагодарила Бертино за подарок и поцеловала его в лоб. Восхищенный, обезумевший от счастья черноглазый малыш поклялся совершить в честь своей богини новые, еще более славные подвиги. Однако слуга стал бдительно следить за ним и не выпускал Бертино из дому.

Фруктовых подношений оказывалось так много, что кухарке Чеккине не приходилось покупать фрукты на рынке, а пансионеры стали требовать у родителей больше денег на карманные расходы, уверяя, что цены на учебники, бумагу и чернила сильно поднялись.

Каждое утро Фелипе просыпался с чувством, что в его жизнь вошло что-то необычайно хорошее, светлое.

Любовь к Ревекке и стремление освободить астрономию от заблуждений слились в душе Фелипе в одно неразрывное чувство. Юноша решил, что любимая должна изучать астрономию вместе с ним.

По вечерам на плоскую кровлю дома Фазуччи стали подниматься двое. Лежала на крыше разостланная карта звездного неба, ее освещала свечка, горевшая в фонарике, а юноша показывал Ревекке Марс, Юпитер, великолепное созвездие Ориона, уже всходившее на южном горизонте.

В сладком забвении протекали дни и вечера Фелипе, но синьора Васта жила в тревоге. Джузеппе Цампи, не подозревая всего значения своих слов, как-то рассказал хозяйке, что в день приезда ее племянницы перед их домом появился старый еврей, смотревший на окна пансиона с диким, угрожающим видом. Васта знала, какой мрачной известностью пользуется в Неаполе имя ростовщика Елеазара, как он беспощаден к тем, кто по несчастью попадает к нему в руки. Открыв убежище дочери, Елеазар будет мстить, и самые страшные удары направятся на Фелипе и Ревекку.

На следующий день после разговора с Цампи Васта побывала у одного из городских оружейников и заказала стальную кольчугу для Фелипе. Сделка была тайной. Испанские угнетатели не разрешали итальянцам иметь не только огнестрельное, но и холодное оружие. Приобретать кольчуги и другие доспехи тоже запрещалось.

Правда, за большие деньги можно было добыть разрешение носить оружие, но такое разрешение ставило его владельца в ряды подозрительных лиц, за которыми велась постоянная слежка. Ведь каждый вооруженный неаполитанец мог при случае пополнить силы фуоришити – изгнанников, боровшихся с иноземными захватчиками.

Многочисленные отряды фуоришити, оставивших родные города и села, скрывались в лесах и горах Южной Италии, и на борьбу с ними посылались целые полки конных жандармов.

Потому-то кольчугу для Фелипе патриот-оружейник сделал тайно. А великолепный кинжал из толедской стали нашелся у дяди: тот прятал оружие еще со времени своего участия в мятеже 1547 года.

Глава седьмая
Суд

Упавший без чувств у ворот гетто Елеазар бен-Давид был доставлен домой. Старая Мариам начала оплакивать мужа, но, заметив, что он дышит, послала Рувима за врачом.

В дом ростовщика пришел Эзра бен-Натаниэль, лысый старик со впалым ртом, с реденькой бородкой, с живыми проницательными глазами. Скинув с плеч черный бархатный плащ, Эзра подошел к больному, послушал сердце, поймал дыхание на серебряное зеркальце и поднес к ноздрям Елеазара открытый пузырек с сильно пахнущей жидкостью.

Бен-Давид чихнул, приоткрыл мутные глаза и забормотал гневно. Прислушавшись к речам больного, врач покачал головой.

– Клянусь Моисеем, половины того, что говорит реб Елеазар, довольно, чтобы навлечь на него беду Что у вас случилось?

Мариам с плачем рассказала об исчезновении дочери.

Эзра оставил флакон с эликсиром, составные части которого и способ приготовления были секретом доктора. Он велел давать лекарство трижды в день и предписал больному полный покой. Он запретил упоминать имя Ревекки и просил не подпускать к постели Елеазара никого из назареян.

Выздоровление больного подвигалось медленно, и только через три недели стали появляться признаки улучшения. Еще через неделю Елеазар призвал к постели сына и имел с ним долгий секретный разговор. Аарон отказался рассказать матери содержание беседы с отцом и ушел из дому.

Через час молодой еврей появился на улице Добрых бенедиктинцев; надвинув на брови ермолку, он внимательно следил за всеми выходившими из дома Фазуччи.

Долго простоял Аарон на улице, пока не увидел человека, который, по его мнению, мог оказаться ему полезным. Выбор пал на Санти, слугу маленького Бертино, так храбро сражавшегося с тыквой.

Санти, широкоплечий молодец с круглым красным лицом, с маленькими глазками, казался любителем поболтать за кружкой вина. Когда Аарон предложил лакею прогуляться в тратторию,[101]101
  Траттория (ит.) – трактир, ресторан.


[Закрыть] чтобы поговорить по делу, Санти ухмыльнулся:

– Я никогда не отказываюсь от выпивки, когда она оплачена из чужого кармана.

За отдельным столиком в дальнем углу зала собеседники выпили по три объемистых кружки кианти, но разговор шел о вещах, далеких от пансиона Саволино. Говорили об опасностях дальних морских плаваний, о том, что овечьи стада к зиме спускаются с гор в долины, о том, что шерстяные плащи в дороге греют лучше полотняных, и о многом другом. Наконец Аарон решил перейти к делу.

– А скажи, друг, ты не забыл бурю, что разразилась в день праздника Сан-Дженнаро?

Лакей оскорбился:

– Не тебе бы, сыну Иуды, выговаривать погаными устами имя нашего святого патрона!

Аарон долго и униженно извинялся, потом снова настойчиво спросил.

– А все-таки скажи, ты помнишь ту грозу?

– Как не помнить, коли я потерял башмак, спасаясь от ливня!

– Так вот, друг Санти, вспомни, кто появился в тот день в вашем пансионе?

– Кто появился? Дай подумать… Это, кажется, был вторник? По вторникам у нас появляется дядя Микеле из Савиано, продавец сыра. Поставщик оливкового масла – тот приходит по четвергам…

Санти глядел на еврея с откровенной насмешкой, и Аарон понял, что от этого хитрого парня одним угощением ничего не добьешься. Он со вздохом вытащил из кошелька флорин и положил перед лакеем на стол:

– Это тебе.

Парень взял монету и начал рассматривать.

– Редко попадает мне в руки такой золотой круглячок с портретом его бывшего величества Карла V, божьей милостью императора и короля Обеих Сицилий.[102]102
  В те времена Неаполь и Сицилия объединялись в королевство Обеих Сицилии.


[Закрыть] Да, ты спрашивал, кто у нас появился в тот день? Что-то начинаю припоминать… Как будто появилась… Нет, забыл!

Вторая золотая монета блеснула перед глазами Санти и исчезла в его потной руке.

– Да… появилась девушка… Вот как она выглядела, хоть убей, не помню!

Несколько флоринов окончательно прояснили память Санти, и он рассказал молодому еврею то, что слышал о девушке от хозяев пансиона.

– Так ты говоришь – Альда Беллини из Флоренции, внучка марана? А какой у нее выговор? Тосканский?[103]103
  Тоскана – область, главным городом которой была Флоренция.


[Закрыть]

Поощренный еще одной монетой, слуга припомнил, что выговор Альды в точности походит на здешний, неаполитанский.

Расставаясь, Аарон шепнул:

– О нашей встрече никому ни слова, особенно там.

Санти насмешливо брякнул золотыми монетами.

Вызов Джакомо Саволино на суд по обвинению в укрывательстве Ревекки, дочери Елеазара, не явился для содержателя пансиона неожиданным. Жена давно рассказала ему, что старому Елеазару известно убежище Ревекки. Непонятно было, почему еврей ничего не предпринимает, и молчание врага казалось грозным. По приказу тетки Фелипе каждый раз, выходя из дому, надевал под сутанеллу кольчугу и прятал кинжал.

Приказом градоправителя предписывалось явиться на суд, кроме синьора Саволино, его жене Васте, выдающей означенную Ревекку за свою родственницу, и школяру Филиппе Бруно, способствовавшему бегству означенной Ревекки.

Весть о предстоящем суде больнее всего поразила Альду. С потемневшим лицом, с опухшими от слез глазами девушка долго оставалась неподвижной, а потом сказала:

– Тетя Васта, дядя Джакомо, не нужно идти против судьбы. Отдайте меня отцу.

Фелипе вскочил с места, чтобы ответить, но его опередила Васта.

– Дочка моя милая, – сказала она, нежно обнимая Альду. – Мы не пошлем тебя на гибель.

– Да, да, – подтвердил Саволино. – Мы предвидели, что Елеазар потребует твоего возвращения, но это не помешало нам дать тебе приют.

– Права отца священны, – печально молвила Альда.

– Не во всех случаях, – многозначительно возразил синьор Джакомо. – Я говорил с законниками, и мне разъяснили, что отец еврей теряет власть над детьми, если… – Саволино замялся и не докончил свою мысль.

– Власть отца еврея прекращается, – пылко подхватил Фелипе, – если дети принимают христианство! Ты слышишь, Альда: власть прекращается!

– Мой Липпо, я это давно знала, – ответила девушка. – Такой случай был несколько лет назад в гетто: юноша, полюбивший христианку, ушел из племени.

– Ну, вот видишь! – торжествующе вскричал Фелипе. – Хватило же у него смелости!

– Но раввин и родные прокляли его страшной клятвой, а через несколько месяцев он внезапно умер в расцвете сил и здоровья.

Тень смерти точно прошла по комнате, оледенив сердца людей.

– Но у нас ты будешь в безопасности, – сказала синьора Васта. – Моя кухарка надежна, она не подсыплет яду в пищу.

– А я всюду буду сопровождать тебя с оружием в руках! – воскликнул Фелипе.

Альда зарыдала:

– Милые вы мои, дорогие, я вам бесконечно признательна, и боюсь не за себя. Я знаю, мне суждено погибнуть, но горько думать, что я навлекла беду на ваш дом…

Старый Джакомо нахмурился:

– Я много лет прожил на свете и привык отвечать за свои поступки. То, что я сделал, считаю законным и, защищая свое право, дойду до самого вице-короля. Живи спокойно под нашим кровом, Альда! Вопросы веры я оставлю на суд твоей совести, но помни, что, останешься ли ты еврейкой или перейдешь в христианство, ты всегда будешь одинаково дорога нам.

Лицо старого бунтаря дышало непреклонной энергией, когда он говорил с Альдой, и к девушке пришло успокоение. Она не посмела выразить свое чувство признательности синьору Джакомо и со слезами благодарности обняла Васту.

По дому быстро разнеслась весть, что Альда Беллини не та, за кого себя выдает, что в действительности она – Ревекка, дочь еврейского менялы Елеазара бен-Давида. Пораженные этим известием, почти все поклонники отшатнулись от юной красавицы. Лишь немногие остались ей верны, и в числе их оказался кудрявый Бертино Миньянелли.

– Я буду любить синьорину Альду до конца своих дней, – всхлипывая, говорил черноглазый малыш. – Но лучше бы ей принять христианство…

Любящим сердцем Бертино угадал единственный способ спасения Ревекки.

В назначенный день обвиняемые явились на суд.

Подеста, высокий представительный старик, сидел в золоченом кресле, поставленном на возвышении. С его плеч ниспадал плащ малинового бархата, на голове была черная шелковая шапочка, украшенная страусовыми перьями. На шее сановника висел испанский рыцарский орден Сант-Яго, пожалованный ему королем Филиппом II за то, что подеста помогал угнетателям держать неаполитанский народ в повиновении.

Две группы людей расположились перед креслом градоправителя поодаль одна от другой. Справа стояли Джакомо Саволино, Васта, Фелипе Бруно и дочь Елеазара Ревекка. Слева теснились евреи: изможденный болезнью Елеазар бен-Давид, его жена Мариам, сын Аарон, слуги Рувим и Нахама, оскорбленный жених Манассия бен-Иммер.

Прежде всего была установлена личность Ревекки, а потом назвали себя истец и ответчики. Христиан привел к присяге священник, а евреев раввин. Все поклялись говорить суду сущую правду не из корысти или телесного страха, а следуя законам своей религии.

Привлеченные необычным процессом, судебную залу переполняли любопытные: дворяне, испанские офицеры, монахи, купцы, богатые евреи. Люди переговаривались, шутили, смеялись, но все смолкло, когда подеста подал знак истцу.

Елеазар говорил долго. Он доказывал свое отцовское право текстами из Библии, грозил непокорной дочери божьим гневом, обвинял ее в неблагодарности. Ревекка слушала не перебивая.

Предоставляя слово другой стороне, подеста спросил синьора Саволино, есть ли у него адвокат. Прежде чем Саволино успел ответить, Ревекка отстранила его и выступила вперед.

– Адвокаты не нужны тем, кто возлагает надежду на Бога! – воскликнула она. – Я буду защищаться сама!

– Говори, девица! – приказал подеста.

– Все, что здесь сказано моим отцом, правильно по иудейскому закону. Но я отвергаю этот закон и желаю принять святую католическую веру!

По залу пронеслись возгласы, загремели аплодисменты.

Из толпы выдвинулся дон Кристофоро Монти. Благочестиво закатив глаза, он провозгласил:

– Святая апостолическая церковь берет заблуждавшееся, но раскаявшееся чадо под свою защиту!

Мягко, но решительно отстранив монаха, вперед выступил дон Грегорио Монтихо, кастеллан[104]104
  Кастеллан (ит.) – комендант.


[Закрыть] замка Санта-Эльмо, офицер средних лет в шляпе со страусовыми перьями, в блестящем мундире, увешанном знаками отличия, со шпагой, подвешенной впереди на испанский манер. Глядя на Ревекку, полковник заговорил:

– Испанская нация всегда чтит юность, особенно в тех, кто, отвергая ложное учение, прибегает в лоно святой апостолической церкви. Я предлагаю вам, девица, надежное убежище в стенах Санта-Эльмо.

Альда тихо ответила:

– Неприлично было бы мне, отказавшейся от жестокого отца, покинуть отца великодушного и сострадательного, хорошего христианина и доброго гражданина Неаполя…

– Кто этот новый отец? – недоверчиво спросил кастеллан.

– Достопочтенный синьор Джакомо Саволино, который приютил меня, когда я оставила гетто. Он выразил непременное желание удочерить меня тотчас же, как я приму святое крещение, и с моей стороны было бы черной неблагодарностью насмеяться над его добротой, хотя я высоко ценю внимание синьора испанца…

Саволино удивленно крякнул:

– Вот девчонка! Бес, а не девчонка!

В толпе пронеслось шушуканье:

– Еврейка умна, как судья, поседевший на службе… Испанцу нечего возразить…

И действительно, разочарованный кастеллан затерялся среди зрителей.

Подеста обратился к синьору Джакомо:

– Эта девица говорит правду?

– Истинную правду, – горячо подтвердил Саволино, – клянусь в этом святым животворящим крестом господним! – Он перекрестился. – Я беру ее в дочери.

– Еще один вопрос, – сказал градоправитель. – Как представитель гражданской власти, я обязан следить за точным исполнением законов. Имеет ли право сия несовершеннолетняя Ревекка, дочь Елеазара, принять христианство без согласия отца?

Елеазар хотел заговорить, но ему не дал дон Кристофоро.

– По точному смыслу указа Генеральной хунты 1488 года в Вальядолиде, – торжествующе выкрикнул монах, – мужчинам иной веры разрешается присоединяться к нашей святой религии в возрасте четырнадцати лет и женщинам в возрасте одиннадцати лет. Сколько тебе лет, девица?

– Мне исполнилось пятнадцать.

– Закон соблюден, – заметил подеста. – Жид, твоя претензия отвергнута. У тебя нет больше дочери. Она станет христианкой.

Глаза Елеазара мрачно сверкнули.

– Она никогда не станет христианкой, – пробормотал он так тихо, что его услышала только жена.

Мариам громко вскрикнула:

– Дочка моя, доченька!..

– Мама!.. – Ревекка бросилась к матери: – Мама, прости, прости за все!..

Елеазар грубо оторвал Мариам от дочери и, сопровождаемый ругательствами и насмешками, потащил жену за собой. Подеста сурово крикнул вслед уходящему:

– У вас, иудеев, длинные руки, но помни, Елеазар, что твоя дочь отныне находится под покровительством города Неаполя, и горе тебе, если ты задумаешь ей мстить!..

Бен-Давид не ответил. Под огнем враждебных взглядов кучка евреев оставила дворец градоначальника.