Текст книги "Красные огурцы"

Автор книги: Александр Маленков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Дедушка улыбнулся. Он считал упрямство фамильной чертой всех Коробкиных, именно оно, по его мнению, позволяло всем им добиваться успеха в столь разных науках. И именно оно, фамильное упрямство, не позволяло ни ему, ни Дуне закончить этот бесконечный спор.

– Смешная ты! Вот появится кто‑то, что конкретно ты будешь делать?

– Конкретно? Оцениваю, составляю план действий, веду его по матрице состояний. И через два дня он делает мне предложение.

– То есть влюбится в тебя?

Дуня фыркнула.

– А вот это как раз биохимия. Любовь – всего лишь сочетание гормонов – серотонин, эндорфины, дофамин, адреналин. Вызываются внешними раздражителями.

Теперь пришлось фыркнуть дедушке.

– Вот так значит, да? Любовь! Сочетание гормонов? Я всегда говорил, что вам на философском факультете только мозги засоряют. То есть Шекспир, Толстой, Пушкин потратили жизнь, весь свой гений, чтобы разгадать великую тайну любви, а у вас это, наверное, на первом курсе преподают? Запишите тему следующего семинара: «Любовь как сочетание гормонов».

– Ой, посмотрите на него, – рассмеялась Дуня, – в какие эмоциональные дебри завело. Дед, ты ж кроме «Науки и жизни» принципиально ничего не читаешь. И вдруг Шекспир. Ты когда его в последний раз открывал‑то? Когда за бабушкой ухаживал?

– Бабушка влюбилась в меня, когда я предложил наглядное гидродинамическое истолкование теоремы Остроградского‑Гаусса. – Дедушка снял очки и мечтательно уставился на потолок. – Шекспиром ее было не пронять. Вот это была романтика! Доказал – и влюбилась. А ваши умствования – сотрясание воздуха, ни доказать, ни опровергнуть.

– А я докажу!

– И как же ты, интересно, это докажешь?

– Хочешь поспорим? Вот первого встречного заставлю в себя влюбиться, да так, что он позовет меня замуж. Это будет достаточно убедительным доказательством?

Дедушка молча протер очки салфеточкой, которую всегда носил в кармане рубашки, посмотрел через них на печку, дабы убедиться в надлежащих светопроводящих и светопреломляющих свойствах очков, посадил их на нос, пожевал задумчиво губами и сказал:

– Это событие в конце твоего эксперимента будет необходимым и достаточным критерием доказательства.

– Вот и отлично!

Дуня и дедушка замолчали. Так далеко их спор не заходил еще ни разу. И они оба пытались сейчас осмыслить произошедшее. Зная друг друга хорошо, каждый понимал, что обратного пути нет. Первым сжалился дедушка.

– Хорошо. Мы как‑нибудь это обязательно устроим. А сейчас давай уже выпьем наливки.

– Мне понадобится твоя помощь, – буркнула Дуня.

– В чем?

– В эксперименте.

– Ради науки – что угодно! – Дед откупорил старую бутылку и разлил наливку по маленьким рюмкам.

В глубине души он надеялся, что Дуня не станет тратить свою юную энергию на странный эксперимент с каким‑то сказочным первым встречным, надеялся, но не очень сильно. Она с детства любила эксперименты и опыты, и он узнал этот азартный огонек в этих круглых васильковых глазах.

Прошло месяца два. Ни один индивид, формально подходящий под определение «первый встречный», не потревожил их жилища, и дедушка начал уже забывать о споре. Пока одним прекрасным июньским вечером, когда в доме стало влажно и он уже запустил свою дизельнодисперсную печку, в дверь не постучали.

И когда Степан Трофимович вышел на крыльцо и увидел у калитки неприкаянного молодого человека с корзинкой, а в глазах внучки огоньки, разгорающиеся в молнии, он понял – Дуня не забыла.

Первый встречный ушел мыть руки. Дуня в крайней степени возбуждения обратилась к деду:

– Ты помнишь, что обещал мне помогать?

– Дуня, может, не надо? Все же живой человек…

– Надо! Я сказала, что докажу, и я докажу. Ты будешь мне помогать?

Степан Трофимович вздохнул, но согласился.

Пожалуй, он недооценивал артистических способностей внучки. Язвительная и колючая Дуня напустила на себя такой простодушный вид, что первый встречный по имени Антон совершенно не сомневался, что перед ним деревенская девушка, бросившая подойник и соху, чтобы восхититься обаянием городского гостя.

Пока хозяин водил Антона в мастерскую, Дуня забежала к себе в комнату и вернулась с наброском плана эксперимента. Улучив секунду, она объяснила дедушке его задачу.

– Объект – типичный городской интеллигент, эмпатичный, нравственно полноценный, – торопливо говорила она. – В этом его слабость. Ты уже заработал авторитет в его глазах, теперь постарайся укрепить его самоощущение честного, доброго человека.

– Зачем?

– Завтра ты умрешь! – с восторгом прошептала Дуня.

– Что?!

– Мы инсценируем твою смерть, и я попрошу его взять меня с собой. Я – слабоумная сирота, родители погибли в авиакатастрофе, мне некуда идти. Совесть не позволяет ему бросить меня. Огромная эмоциональная встряска! Чувство долга! Сострадание!

Степан Трофимович смотрел на подпрыгивающую от возбуждения внучку и чувствовал, как ужас от услышанного постепенно затмевается научным азартом. Эксперимент! Он уже давно вышел на пенсию и страшно скучал по тем временам, когда от него зависело что‑то большее, чем техническое оснащение избы посреди леса. Он узнавал в Дуне себя. Он так хотел, чтобы у нее все получилось! И в то же время так хотел доказать, что прав!

– Я все понял, – сказал он. – Он устал. Мы распарим его в бане, напоим и уложим. А ночью все приготовим.

– Что приготовим?

– Кое‑что… Кое‑что… – Дедушка снял очки и принялся с мечтательной улыбкой протирать их тряпочкой.

Дуня, в свою очередь, узнала этот блуждающий взгляд – дедушка находился во власти новой идеи.

Она действительно прочитала всю возможную научную литературу об эмоциональной сфере человека, всю философскую, а заодно и художественную, благо ни о чем другом писатели не писали. В теории все получалось просто. Если отбросить романтику, любовь возникала у мужчин по пяти причинам: сострадание (нисходящая любовь, как у Толстого), самолюбование (наблюдение себя в другом, как у Маркеса), эгоизм (прагматическая любовь, описанная греками), ревность (как у Мопассана) и, наконец, банальное вожделение. Таков был анализ. Синтезом Дуня, поразмыслив, решила считать метод, объединяющий все эти подходы: вначале разжалобить объект, потом восхищаться им, потом стать ему полезной, а потом заставить ревновать. Миссию вызова плотского желания она, мельком глянув в зеркало, решила доверить своей спортивной фигуре, голубым глазам и мини‑юбке, купленной на распродаже под психологическим давлением продавщицы.

Так долго копившиеся знания ликовали – наконец‑то теория увенчается практикой! Наконец‑то она докажет всем – и деду, и всем этим портретам, висевшим в аудиториях, и своему научному руководителю, и – главное! – самой себе, что не зря. Не зря она выбрала эту абстрактную науку, не зря зубрила определения. Совершив объезд по запутанным тропинкам философии, она с триумфом выйдет на большую дорогу прикладной науки. Разбираться в машинах? Бери выше! Разобраться в человечьей душе, уметь ее настраивать и чинить – вот это дело!

Уже на этапе бани Дуня поняла, что последний пункт синтетического метода будет самым простым: Антон поглядывал на нее прищурившись и склонив голову – верный признак вожделения. Через час он шатающейся походкой вошел в дом и затих в своей комнате.

Убедившись, что гость спит, она вышла во двор к деду. В сырой темноте метался костер. Ветерок холодил влажный после бани загривок. Дуня поежилась и запахнула кофту. Дед опять съел свои дурацкие грибы и теперь, как могло показаться стороннему наблюдателю, сам пребывал в растительном состоянии. Но она не была сторонним наблюдателем и знала, что дед находится сейчас в самой что ни на есть деятельной и творческой фазе.

– Дед! – позвала она шепотом. – Ты жив?

– Пока жив, – откликнулся дед. – Но… – он бодро вскочил с шезлонга, – надо готовиться к погребению. Я все продумал!

Он прошелся вокруг костра, разминая пальцы и щелкая суставами, как будто готовился сесть за рояль.

– Неси бумагу и ручку, я буду в мастерской.

Грибы заставляли дедушку искать сложных путей. Он брал привычную вещь, делал как бы эволюционный шаг назад, смотрел на нее свежим грибным взглядом и спрашивал себя – а так ли эта вещь удобна, как кажется? Не пропустили ли мы интересный поворот на пути? Так появились на свет ножевилколожка – ложка с зубчиками и острым краем, зеркальные ставни, воровавшие для помещения дополнительный солнечный свет, и молоток на резиновой ручке, который хоть и лихо забивал любые гвозди, но крайне неприятно вибрировал.

Дед решил устроить себе похороны в духе викингов, с погребальной ладьей и костром. Против костра Дуня решительно восстала, но признала, что лодка – самый простой способ избавиться от тела, не повредив его. Закапываться живьем или вызывать «скорую помощь» было бы рискованно.

Всю ночь они писали завещание, мастерили ладью и каталку, которую дед, поправляя очки, просил называть платформой.

Утром Дуня постирала одежду Антона и приготовила завтрак, начав таким образом растить в нем прагматичную любовь. Объект эксперимента вел себя податливо и даже, к собственному удивлению, завел речь о женихах и свадьбах.

Дедушка так убедительно изобразил мертвого, что Дуня без усилий разрыдалась, возбуждая в объекте нисходящую любовь. А тонкий маневр с моральными обязательствами так называемого «хорошего человека», ловко посеянными в его подсознание накануне, вынудил Антона вопреки собственной (как ему казалось!) воле взять Дуню с собой.

Она боялась, что похороны возбудят в Антоне инстинкт смерти мортидо, который, если верить Фрейду, всегда спорит с либидо и таким образом притупит вожделение Антона. Но провоцирующий наряд, тщательно продуманный в соответствии с современными стандартами сексапильности, к счастью, сработал как надо. Антон аж крякнул, увидев Дуню при мини‑юбке и макияже. «Это либидо взяло верх над мортидо», – удовлетворенно решила она.

22

Красные туфельки на каблуках тормозили колонну, и от медленной ходьбы прялка казалась еще тяжелее, Дуня еще глупее, а общая ситуация – такой безнадежной, что лучше даже и не думать. Поэтому Антон с нарастающим раздражением думал о данном обещании. Что за допотопные фантазии – выдать замуж? Как это вообще – выдать замуж? Сейчас уже никого никуда не выдают. Люди сами решают этот вопрос.

– Дуня, – сказал он, когда раздражение дошло до краев и стало проситься наружу, – надеюсь, ты не думаешь, что я действительно буду искать тебе жениха?

– Думаю. Ты обещал.

«А сейчас, коллеги, мы наблюдаем зарождение внутреннего протеста самца против потери подсознательно уже присвоенной самки», – доложила Дуня воображаемому ученому совету.

– Прекрасно! А как ты себе это представляешь? Как в сказке? За первого встречного? Или мы пойдем в брачное агентство? Или я должен водить тебя по гостям, по дискотекам, пока ты не встретишь?..

Дуня промолчала.

– Или мы вначале с прялкой разберемся? Тоже задачка на сообразительность. Как ты себе это представляешь, я приеду в Останкино, скажу: «Где здесь Якубович? Мне ему прялку подарить надо!» Так, что ли?

– Да что ты все – «как ты думаешь, как ты представляешь?» – перевела Дуня коммуникацию в русло нисходящей любви. – Это твое дело думать и представлять. Ты вон какой умный и добрый, уж как‑нибудь найдешь способ. Я только знаю, что жизнь дедушки только тогда обретет смысл, когда…

– Знаю, – перебил Антон, – когда мы доставим чертову прялку Якубовичу. Спасибо еще, что не на могилу Кастанеды!

– Кого?

– Да так… Он не мог ее из пенопласта сделать? В ней весу килограмм пятнадцать!

– Ну ты ведь не бросишь ее? – изобразила Дуня волнение. – Это очень важно. Лучше меня брось!

– Какая ты смелая стала – брось. Только что собиралась пропасть одна, а теперь прялка важнее.

– Антон, – сказала Дуня, помолчав.

– Что?

– Раз уж решил быть добрым, так не ругайся.

– Решил, решил, ладно.

«Что за манера у этой семейки – ловить меня на слове? – думал Антон. – Вдруг решили, что я добрый, меня в этом убедили, а теперь сели на шею. Добрый – не добрый… Что дальше? Под девизом „Антон добрый“ можно попросить у него квартиру? Внутренние органы? Он же добрый…»

Странная пара шагала по пыльной дороге с целеустремленностью, совершенно не соответствовавшей ясности цели. Цель была туманна. Например, добраться до железной дороги, сесть на поезд и уехать куда‑нибудь подальше. Например, в Минск или на Байкал. Туда, где можно спокойно отсидеться несколько месяцев, а там…

– Антон, а мы куда идем?

– В город.

– А что будем в городе делать?

– Дизайном интерьеров займемся, – мрачно ответил Антон.

– Понятно.

– Шутка. Сядем на поезд и уедем. Мне здесь нельзя оставаться.

– Почему?

– Да так. Потом расскажу.

– А что у тебя корзинке?

– Деньги, Дуняша. Миллион евро.

– Шутка?

– Шутка. Это точно. Чья‑то злая шутка…

Дуня замолчала, но хватило ее ненадолго и она опять спросила:

– А дизайнером трудно быть?

– По‑разному, от человека зависит. Кто хорошо свое дело знает, тому не трудно. Это к любому роду деятельности применимо. Попробуй сформулировать свой вопрос иначе.

– Как иначе?

– Подумай вначале, что именно ты хочешь услышать в ответ. Чтобы задать правильный вопрос, нужно знать большую часть ответа.

– Здорово… Чтобы задать вопрос… Это ты сам придумал? – восхищенно спросила Дуня, подбрасывая дровишек в разгоравшийся костер самолюбования объекта.

– Это жизнь придумала.

– Ну вот, ты видишь дом… – начала Дуня. Антону показалось, что он слышит, как от напряжения поскрипывают ее юные мозговые извилины.

– Так‑так, – иронически подбодрил он ее, – продолжай.

– …и ты все про него знаешь?

– Не все, конечно, но куда больше, чем те, кто не изучал архитектуру.

– Вот дом, – Дуня указала красным ногтем на вычурное здание недавно возведенной дачи местного депутата, видневшееся за полем на холме. – Я вижу обычный дом с колоннами, а ты?

Антон всмотрелся в даль. По виду типичный дом отдыха, переделанный из старой усадьбы. Подумав немного, он понял, что действительно может с ходу сделать кое‑какие предположения.

– А я вижу дворянскую усадьбу середины девятнадцатого века, в стиле русского классицизма, толково вписанную в ландшафт. С парадного крыльца открывается вид, на нем принимали гостей. Внутри будет прихожая, а за ней большой зал. По бокам флигели с гостевыми комнатами. Если пройти насквозь, выйдешь в сад. Скорее всего, после революции усадьба была разрушена и запущена, потом из нее сделали дом отдыха, восстановили кривыми руками, в семидесятых годах провели канализацию, в девяностых остатки декора прошлого века сгинули под напором евроремонта. Я могу так долго говорить, но сомневаюсь, что тебе это интересно.

– Очень интересно! – горячо возразила Дуня, усугубляя нарциссизм ничего не угадавшего архитектора. – Ты что, был там?

– Дитя мое, – снисходительно ответил Антон, – чтобы что‑то знать про предмет, не обязательно с ним знакомиться. Вот ты, например, хоть в чем‑нибудь наверняка разбираешься?

– Ну, в грибах…

– Прекрасно! Когда ты видишь белый гриб, ты сразу можешь кое‑что о нем сказать, хотя не встречала его раньше.

– Но я много других встречала.

– Ну вот, а я много усадеб перевидал. И некоторые даже сам построил.

– Много?

На самом деле Антон участвовал в проектировке и строительстве всего пары объектов, которые можно было бы с натяжкой назвать усадьбами. И все они строились с нуля в отчаянных попытках стилизации. Но Антон решил не углубляться в детали и сказал:

– Достаточно, чтобы разбираться в них не хуже, чем ты в грибах.

– Ты такой умный… – восхищенно выдохнула Дуня.

– Нет, я не очень умный, – сказал Антон тоном уставшего философа, который за неимением достойного собеседника разговаривает с самим собой. – Есть люди поумнее меня. И вообще ум – это вопрос образования, то есть, попросту говоря, прочитанных и понятых книг.

– Я тоже читаю книги! – радостно воскликнула Дуня.

– И что же, интересно, ты читаешь?

В последнее время Дуня сражалась с «Бытием и временем» Хайдеггера, надеясь, что он повлияет на нее таким же решительным образом, как и на всю философскую традицию ХХ века. Но искоса глянув на Антона, вышагивающего рядом, она сказала:

– Ну всякое… Вот Куприн у нас стоит, я его читала.

– «Яму», надо полагать?

– «Яму» тоже.

– Рановато тебе это. Да и вообще Куприн – не лучший из русских писателей. Первый среди вторых, – вынес диагноз Антон, слышавший когда‑то такую формулировку и посчитавший ее достойной заменой чтению этого автора.

– А кто твой любимый писатель?

Больше всего Антон любил Ильфа и Петрова, но планка его авторитета забралась уже так высоко, что пришлось сказать «Сартр».

– А что он написал? – не унималась Дуня.

– «Посторонний». Только не спрашивай про что это.

Она с трудом подавила усмешку. Несмотря на литературную кашу в голове Антона, вопрос «про что?» применительно к экзистенциалистам, с обывательской точки зрения, действительно не имел смысла.

– Почему? – воскликнула Дуня и сделала большие глаза.

– Потому что такие книги не бывают про что‑то. Про жизнь. И вообще мне нужно подумать, так что предлагаю немного помолчать.

Дуня послушно замолкла. Она получала профессиональное наслаждение от этой ситуации, но раздражение, звучавшее в репликах объекта, было совсем не той эмоцией, которой она ждала. Пожалуй что настало время переключаться на заботу и вытягивать любовь за ее прагматичные отростки.

23

Облака прикрыли распоясавшееся солнце, по обеим сторонам дороги разливались поля чего‑то злакового, что Антон, любивший порядок, решил считать пшеницей. В пшенице стрекотало что‑то, что с куда большей уверенностью можно было считать кузнечиками. Сзади послышалось тарахтение, их догонял трактор.

– До города далеко, уважаемый? – крикнул Антон водителю, лихому парню в телогрейке на голое тело и бейсболке набекрень, когда трактор поравнялся с ними.

– Километров пятнадцать! – крикнул в ответ уважаемый тракторист. – Подвезти?

– Вот спасибо! – сказала Дуня, взбираясь на сиденье. – А то мы уж умаялись.

– Двести рублей, – сухо ответил тракторист.

– Поехали, – сказал Антон.

Они быстро проехали пшеницу и через пару километров окунулись в кукурузу. Справа и слева тянулись зеленые поля, пока еще короткие стебли густо торчали из земли и видно было далеко. Трактор трясло, он шел не сильно быстрее пешехода. Дуня открыла саквояж, проворно расстелила на коленях тряпочку, смастерила бутерброд с сыром и сунула его под нос Антону.

– Ешь, Антон! – перекрикивая грохот мотора, скомандовала она.

Потом из саквояжа очень кстати возник бутерброд с колбасой, огурец и бутылка компота.

– У тебя там что, одна еда? – спросил Антон с набитым ртом.

– А кто ж тебя покормит? Тебе силы нужны.

Дорога вырвалась из поля, пошла вдоль леска, стали попадаться домишки, сгустившиеся в деревеньку. Перед поворотом, возле бревенчатого дома с ветхим забором, тракторист внезапно остановил машину.

– У меня тут дела, – объявил он. – На полчаса, не больше.

– Вообще‑то нам нужно в город, – попытался возразить Антон.

– Не убежит ваш город. Сказано – на полчаса.

Бесцеремонный владелец транспорта спрыгнул на траву и, тяжело топая резиновыми сапогами, ушел в дом. Трактор остался работать на холостом ходу, противно грохоча.

– Тоже мне, лимузин‑сервис, – пробормотал Антон, слезая и помогая слезть Дуне.

– Мы колодец проехали, – сказала Дуня, – я пойду воды наберу.

– Я с тобой схожу. Я же за тебя теперь отвечаю, как выясняется.

– А трактор?

– Да что с ним будет? – Антон взял корзинку и пошел впереди.

Дуня сделал вид, что замешкалась, и отбила деду оптимистичное смс‑сообщение: «Все по плану. Готовься к свадьбе». Ей в голову пришла очередная коварная мысль.

– Антон, а Антон! – Она догнала его и возбужденно подергала за капюшон. – Может за него?

– Что за него?

– За него замуж, за тракториста?

Антон остановился.

– Дуня, ты сейчас серьезно?

Дуня смотрела на него своими огромными васильковыми глазами, и, глядя в эти глаза, Антон понял, что надо раз и навсегда перестать уточнять, серьезно или не серьезно.

– Ты готова выйти замуж за какого‑то… гопника, даже не зная, кто он, что он? Дуня, это серьезное дело!

– Ну ладно, я просто спросила…

– То есть если бы я согласился, ты бы пошла за него, да? Так?

– Ты же решаешь.

– Ничего я не решаю!

Дуня насупилась и пошла вперед.

– Сам говорил, что не хочешь этим заниматься. Выдал бы меня сейчас и отвязался. Сам не знаешь, чего хочешь.

– За тракториста не пойдешь! – твердо сказал Антон.

– А за кого тогда?

– За баяниста!

«Сработало!» – подумала Дуня.

У колодца суетилась энергично‑немощная бабушка. Она силилась поднять коромысло с двумя ведрами.

– Бабуля, давайте я помогу! – воскликнул Антон, подбегая.

– Ты что, неместный? – недоверчиво спросила бабушка, но все же высунулась из‑под коромысла и пропустила Антона.

– Неместный… А что, местные не помогают?

– Была коптилка да свеча – теперь лампа Ильича, – загадочно отвечала бабушка.

«Какая у меня жизнь пошла исконно‑русская», – думал Антон, не без напряжения шагая под тяжестью ведер. То прялка, то коромысло, еще корзинка эта. Стоит отъехать от Москвы – и как в машине времени… Сколько же весят эти ведра? Килограмм по десять… Как она их таскает?

Дуня набрала воды в пластиковую бутылку и шла рядом.

– Ездют тут на машинах своих, – рассуждала бабушка, – а что ездют? Кто их сюда зовет? Повесила вчерась тряпку на забор – сегодня нету тряпки.

– Да кому нужна тряпка? – подал голос Антон. – Далеко идти‑то еще, мамаша?

– Ехал бы далече, да болят плечи… Хорошую тряпку сейчас не купишь, вот они и повадились.

– А что, женихи у вас дома есть? – спросил Антон и подмигнул Дуне.

– Наши женихи на том свете козлов пасут. Смотри не расплескай воду‑то, приезжий.

Наконец бабушка остановилась возле открытой калитки, на которой висела серая тряпка.

– Сюда заходи, помощничек, вот за мной.

– Вон и тряпка ваша. Обратно повесили, наверное, – предположил Антон.

– Видать совесть заела, – согласилась бабушка.

Процессия вошла на запущенный участок, и Антон увидел мрачноватую женщину, которая наполняла лейку из крана, торчавшего из земли. Из лужи возле крана пили гуси и куры.

– Сюда вот, солдатик, возле крантика ставь.

– Так у вас же есть вода! На фиг еще из колодца таскать?! – воскликнул Антон, стаскивая я с плеча коромысло.

– Часом с квасом, порой с водой, – объяснила парадоксальная бабушка.

Мрачная женщина, не обращая внимания на гостей, удалилась с лейкой в сторону грядок. Бабушка склонилась над сетчатым загоном для птицы.

– До свиданья, – сказал Антон и развернулся, чтобы уходить.

– Постой, солдатик. Это тебе за то, что помог. – Бабушка подошла и стала совать Антону вялого гусенка.

– Что это? Спасибо, бабуля… но мне не надо, куда я его дену?

– Возьми, возьми, заслужил. Он все равно больной, завтра помрет, нам не нужен, а тебе пригодится.

Кое‑как отбившись от щедрого дара, Антон с Дуней вышли на улицу. «Хмыль под ворота, суконна борода», – донеслось им вслед.

– Жалко гусенка, – сказала Дуня.

– Странная картина мира у него сложится в этой семейке за его короткую жизнь.

– Почему странная? Обычная.

Антон задумчиво посмотрел на Дуню, которой бабушка не показалась странной. Видимо, дело во мне, подумал он, я слишком нормален для сельской жизни.

Вскоре они вернулись к тому месту, где должен был стоять трактор. Трактор исчез.

– А где же трактор? – тупо спросил Антон. – Он же тут стоял! Уехал, что ли?

Дуне очень захотелось ответить, что железный конь пришел на смену крестьянской лошадке, а ему на смену пришло Великое Ничто. «Бесчувственно Великое Ничто, Земля и небо – свод немого храма», – подумал она, оглядывая как раз присутствовавшие небо и землю, но вслух сказала:

– Выходит, уехал.

– Там же прялка! И вещи твои!

– Да ты не переживай, дядя Антон, найдется прялка.

– Как она найдется?

– Вот ты прямо все хочешь знать, – рассмеялась Дуня.

– Да, хочу! Я хочу, чтобы трактор, который я нанимаю за двести рублей, не останавливался на полчасика неизвестно где. А потом не исчезал! Чтобы меня не заставляли таскать воду из колодца туда, где есть кран! Вот такой я странный человек!

– Хочешь огурчика?

Тут на крыльце бревенчатого дома появился ошалевший тракторист. Дверь за ним захлопнулась. Он развернулся и принялся стучать:

– Наташка, тварь! Кепку верни!

Дверь распахнулась, женская рука вышвырнула бейсболку.

– Подавись ты, гнида! Что б тебя леший забрал!

– Вот тварь, Наташка! Я всей душой… – бормотал тракторист, топая сапогами по дорожке и напяливая бейсболку на ходу.

Он вышел из калитки и уставился на то место, где оставил трактор. Потом перевел взгляд на своих клиентов.

– Не понял. А где?.. – Он обнял руками воздух, изображая своего железного коня.

– Не знаю, – холодно ответил Антон. – Мы полагали, вы уехали.

– Куда я уехал?! Я сказал, буду через полчаса, сказал – сторожите. Где трактор, але?!

– Мы не нанимались сторожить ваш трактор, – сурово ответил Антон. – Мы отошли за водой. А когда вернулись, его не было. Более того, в тракторе…

– Ты что, мужик! Ты куда девал его?!

– Я вам еще раз говорю…

– Ты знаешь, сколько он стоит вообще?!

Тракторист присел на корточки, обхватил голову руками и затейливо выругался.

– Возможно, кто‑то взял, – предположил Антон. – Надо поспрашивать…

– Слышь, – сказал тракторист, – плати за трактор.

– Что, простите?

– Мужик, это колхозный трактор, меня председатель посадит! У меня и так условный срок! Давай бабки!

– А то что?

Тракторист неуловимым движением выудил из‑за голенища нож.

– А то порежу и тебя, и бабу твою.

– Тихо, тихо. – Антон стал отходить, пытаясь загородить собой Дуню. – Не нервничай, брат. Давай спокойно обсудим.

– Давай, – легко согласился тракторист. – Трактор стоит пять миллионов рублей.

– Что‑то дороговато.

– А ты думал! Японский!

– Какой японский, на нем «Беларусь» было написано!

– Тем более.

– Но у меня нету столько денег, – соврал Антон.

– Да? – Продавец, казалось, был не готов к такому повороту торга. – А сколько есть?

Антон достал бумажник и вынул из него все, что было.

– Вот, десять, одиннадцать пятьсот рублей.

– Дядя Антон, это ж такие деньжищи! – воскликнула Дуня.

– У него нож, Дуня. Нож – это аргумент. Считай, что нас грабят.

– Ничего не грабят, – обиделся тракторист. – Какую машину отдаю – это ж зверь, а не трактор, даже зимой заводится.

– Так его же нету! – возмутился Антон.

– Да, это верно. Давай тогда десять тысяч.

Сговорчивый тракторист взял две пятерки, повеселел и даже пожал Антону руку.

– Ну, бывай, турист! – С этим напутствием он проворно затопал обратно в дом. – Наташка, открывай, гуляем!

Антон уже начал входить в роль миллионера в бегах, и расставание с десятью тысячами его не очень расстроило. Еще легко отделались, подумал он. Подхватив корзинку, он махнул Дуне и зашагал по дороге.

– Это ж какие деньжищи, – бормотала Дуня, стараясь не отставать. – За какую‑то развалину… – Но внутри она ликовала. Только что на ее глазах Великое Ничто было продано и куплено за десять тысяч рублей. Это ли не кризис рационализма в философии? Надо будет обязательно рассказать Кате Анциферовой!

Не успели они зайти за поворот, как их взорам предстал злосчастный продукт белорусского автопрома. Трактор мирно стоял, завалившись передним колесом в канаву, мотор был выключен, ключи торчали в зажигании, прялка и саквояж лежали на месте. Пришлось возвращаться.

Антон поднялся на крыльцо и постучался. Дверь открыла полная женщина в ночной рубашке.

– Можно позвать… нашего друга? Это насчет трактора.

– Эй, как тебя… Раздолбай Иванович! – крикнула хозяйка, почесав шею.

В дверном проеме показался взъерошенный тракторист. Он вышел на крыльцо и прикрыл за собой дверь.

– Чего еще?

– Там трактор твой нашелся! За поворотом стоит. Кто‑то покататься решил, наверное.

– Деньги возвращай! – тоненьким голосом потребовала Дуня.

– Да на хрен он мне нужен? Купил – забирай.

– А как же колхоз, председатель?..

– Да пошли они все! – Ветреный тракторист открыл дверь. – Да, там это… стартер барахлит, не сразу схватывает.

– А документы? Документы‑то на него есть?

– Справка из психдиспансера! – хохотнул Раздолбай Иванович и захлопнул дверь.

24

Эмоциональное равновесие, также как и обычное, бывает устойчивым и неустойчивым. Страдания Сусанны, как ни странно, имели свойства устойчивого эмоционального равновесия. Иногда она выходила из привычного горестного состояния, но неизменно возвращалась в него, как шар, лежащий в лунке, поколебавшись, снова обретает покой.

Аслан, вернувшись домой под вечер, застал жену на веранде в шезлонге, читающей книгу «Армянское дерево». Романы о страданиях помогали Сусанне сохранять эмоциональное равновесие. Особенно о страданиях армянского народа.

– Сусик, – решительно начал Аслан, – давай помиримся. Смотри, я купил тебе сережки.

Сусанне не понравилось это предложение. Она мрачно посмотрела на мужа. Облитый красными лучами вечернего солнца, с коробочкой из ювелирного магазина в одной руке и бейсбольной битой в другой, он выглядел живописной аллегорией кнута и пряника.

– Что ты опять натворил? – спросила она басом.

– Что я натворил? Купил жене подарок!

– Аслан, скажи правду сразу. За что ты хочешь откупиться?

– Почему откупиться? Просто так купил, клянусь!

– Все ясно, – сказала Сусанна, захлопывая книгу, – тебя сажают в тюрьму. Дожили. И как я одна буду, ты подумал? О детях ты подумал?

Аслан закрыл глаза и сжал биту в надежде увидеть хрустальный дворец. Сусанна истолковала этот жест по‑своему.

– Хочешь ударить меня, да? Ударить? Мать своих детей? Бей, паразит!

Она поднялась с шезлонга, однако, вместо того чтобы подставить спину или голову, ухватилась за биту и попыталась отобрать ее у мужа. Хрустальный дворец, уже начавший было вырисовываться из тумана, задрожал перед мысленным взором Аслана.

– Стой! – завопил он. – Стой, женщина! Подожди! Умоляю, да!

Аслан раньше никогда ее ни о чем не умолял. Сусанна замерла, и муж, воспользовавшись паузой, произнес один из самых длинных монологов, которые ей доводилось от него слышать:

– Сусик! Не трогай биту, пожалуйста, очень прошу. Я жил неправильно. Я расстраивал тебя, ты кричала, ругалась. Но теперь все будет по‑другому. Я буду спокойный, меня научил один человек. Мы будем в кино ходить, с детьми играть, хочешь, твою мать в гости позовем. То есть не твою мать, я хотел сказать, а маму твою. Сусик, я хочу, чтобы ты была счастливой со мной, давай больше не ссориться. Давай?

Эта речь вывела Сусанну из эмоционального равновесия на какую‑то новую неизведанную территорию. Там было неуютно, законы жизни без ссор были неясны, ориентиры размыты. Но муж стоял такой трогательный, такой маленький, с незнакомым просящим выражением бородатого лица, что отказать ему не поворачивался язык.

– Ну, хорошо, – произнесла она неуверенно, хотела что‑то добавить, но махнула рукой и ушла в дом.